Текст книги "Собрание сочинений в двух томах. Том I"

Балда

С главным инженером мы обходили суда, стоящие в районе генеральной запани. Вчера только вернулась из дальнего рейса самая большая наша лесовозная баржа. Баржа несамоходная, водоизмещением две тысячи тонн. К этой барже и направлялся главный. Еще издали увидел я, что на палубе никого, а трап кинут с борта на берег. «Убрел куда-нибудь», – подумал я о шкипере, предчувствуя очередную неприятность.

Едва главный дошел до середины трапа, как с баржи раздался угрожающий детский голос:

– Малс с тлапа, ать тую мать-мать!..

– О, елки-палки… – будто наткнулся на что, остановился посреди трапа главный.

На палубе, на самом припеке полдневного солнца, возле стены судовой надстройки стояли навытяжку трое голых ребятишек. Старшему едва ли было пять лет (он единственный был, в трусиках), остальные, выпятив голые коричневые животы, шли, как говорят, по ранжиру. И стояли они не где-нибудь, а в деревянной просторной клетке, которая, будто вольер, тянулась вдоль всей надстройки. На реечной дверце клетки висел хороший замок. Однако это ничуть не смущало затворников, особенно старшего.

– Где отец-то у вас, гвардейцы голопузые? – спросил главный.

– Мале с сутна! Клыса сухопутная!

Подумав, главный развернулся и неловко сбежал по трапу вниз, а ободренный страж хлестнул ему в спину еще резче.

Хрустела под быстрыми шагами раскаленная береговая галька. Я едва поспевал за главным, а он кидал мне через плечо резко, отрывисто:

– Плавучий цирк!.. Зоопарк! Торговля рабами!.. Напринимали… Списать! Завтра же докладную мне! И разберись! Ясно?

– Ясно.

Дальше сухой галечник хрустел у нас под ногами в полной тишине. Шкипера, которого зовут в затоне Балдой, конечно, на барже не было, иначе он выскочил бы нам навстречу. Хуже того – его и быть скоро не могло (хорошо, что главный не стал ждать), потому что с баржи Балда ушел недавно. Об этом я догадался по ведру, которое стояло на краю палубы. Ведро было для доставания воды из-за борта. Оно уже высохло, а веревка его еще парила под солнцем, просыхала. От силы минут десять, как ушел Балда со своего судна.

Проводив главного, я снова направился на баржу Балды. В неизбывной духоте жаркого полдня не хотелось думать, а думать, догадывался я, предстояло, потому как обстановка тут была не простая.

И баржа, и ребятишки, и трап – все было по-прежнему. По-прежнему и самого Балды не было. «Арестованный» смотритель встретил меня все той же хорошо заученной фразой: «Малс с тлапа!». Не сдержав улыбки, я все же поднялся на палубу и пошел вдоль борта на нос оглядеть и проверить брашпиль. Но не успел дойти до середины судна, как сзади ударили в колокол. «Пришел, видно», – с радостью подумал я, оглядываясь и отыскивая взглядом знакомую фигуру Балды. Однако на палубе никого не было, а колокол звонил. Сам звонил, Я даже видел, как он покачивался слегка, играя солнечным бликом. «Волны нет, баржа плотно стоит у берега – чего ж он качается», – думал я, не сводя глаз в блестящего, как самовар, колокола. Медленно я возвращался, стараясь разгадать издали странную загадку. Но не разгадал, пока не подошел вплотную. За язычок колокола, за рында-булинь, была привязана тоненький прозрачная жилка-леска, и тянулась она вдоль надстройки за угол. Пошел я по этой леске, завернул за угол и увидел, что леска скромненько привязана за реечку клетки, где сидели затворники. Старший, как ни в чем не бывало, стоял возле этой сигнализации и во все глаза глядел на меня. Братья его выжидательно застыли по бокам, рассматривая незнакомого человека.

– А папки нет, – видимо, поняв обреченность своего положения, сдался старший.

– Где же он?

– Усол…

– Давно ушел?

– Давно усол.

– Ну, посидите немного, придет он сейчас. Я видел его, он и послал меня к вам.

– А мы купасса хочим…

– Вот придет, и будете купаться.

На палубе внутри клетки стояла пустая тарелка из-под каши, ложки валялись рядом, закатилась под рейку четверка с соской (видимо, принадлежность младшего), разорванная пачка печенья валялась среди крошек на брошенной в угол фуфайке. Жалко мне стало ребятишек, хотя они свое затворничество и переносили терпеливо, привыкли, видно.

Балда бежал берегом рысью. Издали приглядывался к нам, с предосторожностью держа на вытянутой руке черную сумку. Он поднялся на палубу, стащил с лысой головы белую полотняную кепочку с зеленым прозрачным козырьком, стал утирать ею лицо.

– Фу!.. Жара… перед дождем замерло.

– Папка! Папка! Купас-са…

– Счас, счас… Становись в угол. – Балда, не передохнув, схватил стоящее рядом ведро, кинул его вверх дном за борт и ловко дернул за веревку. Он вылил воду на головы сбившихся в дальний угол ребятишек и снова сел. А они заприплясывали на мокрой палубе: «Во-диська, водиська…»

– Счас молока дам, – тут же снова кинулся Балда и стал «заряжать» четверку.

– А песенье-то сто вымосил? – сказал старший.

Балда оглянулся:

– Ну ешьте так, мягче будет…

– Что они у тебя, как звери, в клетке?

– Озвереешь тут, – озабоченно нагнулся к сумке Балда, – один без бабы-то… А что ж, по-твоему, по всей палубе пустить. Нырнут и не увидишь.

– В каюте держи.

– На!.. – подал он младшему наполненную молоком четверку. – Соси, – и улыбнулся довольный. – Они у меня вахту несут. Матросы… Целая команда. Сейчас и вам дам, – и добавил, серьезно поглядев на меня: – В каюте?.. Захиреют без солнышка-то, не понимаешь, что ли? А тут – воздух. Матрос должен быть крепким. Зачем пришел-то, говори?

– С главным заходили… Ругался на ребятишек. А они на него больше.

Балда захохотал.

– А чего на вас глядеть-то! Так и надо.

– Списывать тебя велел. Это разве дело, – кивнул я на ребятишек.

– Теперь уж поздно. Навигацию доплаваю.

– Где жена-то, чего за ними не смотрит? Вместе плавайте тогда.

– Эх, парень… Умерла… – сказал он тихо. – Поехала весной к матери, там и умерла; Не знаю и от чего, рак, наверно…

Тут я вспомнил, что говорили в поселке: умер кто-то, а поехал вроде бы в гости… «Вот, значит, кто…»

– Не пьешь? – спросил я его.

– Боюсь, – кивнул он на клетку. – Как с ними? Все погибнем.

– Отдать-то некуда? В детсад надо.

– А на ночь куда? Я плаваю. Ничего не выходит. Все вместе уж, лучше.

Посидели молча.

– Пойдем, покажи документацию.

– Пойдем, – встал он.

Я проверил вахтенный журнал, прочитал замечание судоинспектора, – нарушений серьезных не было, и мы прошли на нос к брашпилю.

– Болты надо да палец заменить бы хоть один, – сказал он. – Зимой-то так и не сделали.

– Выверни – сейчас замерю.

Я снял эскизы необходимых деталей и сказал, что через день зайду, должны выточить.

– Думай, как дальше-то.

– А чего думать. Плавать буду. Бабу надо искать-вот и вся дума. Один-то замотаешься.

– Баржу не оставляй так, а то заберется кто-нибудь. И ребятишек напугает.

– Забирайся – у меня все закрыто. Да я увижу.

– Откуда, от поселка, что ли?

– А чего? Я и вас видел, так и понял, что оба, с главным. И ребятишки чего делают, вижу.

– За два-то с лишним километра?

– А чего… С горы хорошо видно, как на ладони. «Балда ты и есть Балда… – подумал я, подходя к трапу. – Не зря, видно, прозвали». Я пошел в мастерские поселка заказывать детали.

Никак не ожидал, что болты и пальцы в чужих (не от сплавконторы) мастерских выточат мне так быстро, пока я ходил в столовую, все было уже готово. Завернув детали в тряпицу, я отправился на баржу. Подкрадывалось тихое теплое предвечерье устоявшегося лета. На краю бора, возле сплавной конторы, сидел рыжий капитан Санька. Держа на коленях какую-то бумажку, Он задумчиво смотрел вдаль, к реке. Отсюда хорошо и далеко были видны луга с озеринами, кустарники и весь сплавной рейд с черными точками людей, муравьино шевелящихся на панелях.

Видна была и баржа Балды, скромно приютившаяся у берега. Я поздоровался с Санькой, сел рядом на скамеечку.

– Слушай, чья вон та баржа? – спросил я.

– Это?.. Балды.

– Неужели видишь? – поразился я.

– Нет, просто знаю, что он тут стоит.

– На палубе что-нибудь различаешь?

– Да разве увидишь! Бинокль надо.

– А я так вижу: вон дети на палубе в клетке – двое спят, а один соску сосет.

Санька недоверчиво поглядел на меня.

– Не веришь? – спросил я. – Пошли, сейчас сам убедишься.

– Я туда не пойду, мне на запань надо, – с недоверием в голосе сказал Санька.

Я не стал его больше запутывать, а сказал откровенно, что это Балда так объяснил, что все на барже отсюда различил:

– Врет и не поморщится. Санька рассмеялся.

– Не-ет, не врет. У него зенки как у ястреба… Я шапку из ондатры проспорил. Помню, вышли мы из Юрьевца – на капитанов учились там. Домой пошли по льду с Колькой Тягловым, идем, оба судоводители. И вот заспорили: один человек или двое идут нам навстречу. Там река – знаешь, какая ширь – километров семь до другого берега, колокольню в Завражье едва видно. А рано вышли, на дороге никого, только навстречу нам кто-то копошится далеко-о у того берега. Я говорю: «Двое!», а Колька твердит: «Один!»

– Спорим?!

– Спорим… На чего?

– На шапку. Кто проспорил, тот и снимет. – У него из кролика, а у меня дороже… Да я вижу, что не один.

Подождали Балду, он тоже с нами шел, да поотстал немного: «Разними!» Стукнул он нас по рукам, спросил:

– О чем спорили?

– А вон там идут. Двое или один? Как думаешь?

– Это? – как глянул, так и говорит: – Баба это. В зеленом пальте… А сзади-то санки тянет еще.

Засмеялись мы, пошли. Идем, дорога плохая… С час, наверное, топали, встретились – точно, баба! И пальто зеленое, и санки сзади – повезла чего-то продавать в город.

Во зенки! Это он не вре-от… Всю жизнь на реке, с малых лет. Он ведь тоже судоводитель.

– Сняли?

– Конечно. Давал он гастроли. Весь затон смеялся… Ладно, пойду я, наряды вот подписывал, некогда. Потом как-нибудь расскажу.

Рассказ самого Балды

О приключениях Балды я слышал потом не раз и от разных людей. При случае он мог и сам рассказать не меньше. Рассказывать он мастер: не поймешь, где врет, а где за правдой идет.

Когда я вернулся к нему на баржу, он был тут, ждал меня. Я проверил у него спасательные средства, ходовые огни, а потом мы пошли с ним на нос заменять болты и пальцы у шпиля. Заменили скоро, потому что Балда все делал решительно, с напором. Опрометью бегал по барже и сам себе командовал: «Где у меня ключи? А-а, я положил их на крамбол! Сейчас…» Уж как он любил все эти «прытко морские» слова: если отправляется на нос баржи, то говорит – пошел на бак, обычный берег называл пирсом. Откуда у него было это пристрастие, я так и не догадался. Может быть, он хотел этим подчеркнуть, что по сути своей он судоводитель, капитан.

Когда мы сложили ключи и вытерли ветошью руки, и спросил его:

– Не боишься один-то?

– А чего?

– Ну… к Фене вон приходили. Дурят молодцы-то.

– Знаю, работали они у меня прошлую навигацию, да обрыбилось. Тес грузили. Я сам двое суток из трюма не вылезал. Одни-то они знаешь как нагрузят – и баржу-то пополам переломят, им ведь все равно. Ухоркался с ними, еле ноги таскаю. Бригадир наш был, унженский, ну он и меня в табель, конечно, включил. Деньги получил я, в рейс готовлюсь, документы оформил, можно идти. А щемит чего-то сердце, жду будто чего. И точно – смотрю, идут, всем табуном на баржу правят. Зашли тихо, степенно, и трап за собой выдернули. Ну, думаю, будет концерт. Я на носу был, кручу помаленьку лебедку, жду – якорь подымал. Подходят:

– Давай гроши!

– Какие?

– За погрузку. Мы баржу погрузили.

– А я?

– Тебе положено, ты шкипер.

– За вас положено грузить, да?!.

Застопорил лебедку, отступаю по борту. Бежать-то некуда, трап выдернут, и под рукой ничего. Заскочил к каюте, а там жена, дети – напугаешь… Все, остановка! Схватил лом с пожарного щита:

– А ну, подходи! Кто первый?! Как пошел их гонять по барже, все за борт попрыгали.

– Ай, не врешь ли?

– Во! – Балда снял с лысины кепку и перекрестился. – Утонуть на месте! Я ведь не Феня.

Рассказ Тимы-отца

Каютка на наливной барже у Тимы-отца маленькая, аккуратная, всегда чистая – такая же, как и он сам. Он никогда не жалуется на работу, на жизнь, не ругает нашего брата – механиков и диспетчеров. Всегда приветлив, дружелюбен. Бывать у него – одно удовольствие.

Мы сидим с ним в рубке, плотно закрыли двери и смотрим на голые берега. Льду на реке еще нет, но ветер резок, дали к вечеру засинели, предвещая на завтра мороз или снег. Уже пролетела рекой перелетная птица: прошли вышиной в глухие ночи гуси, растаяли у горизонта сегодня ввечеру последние утиные косяки. Теперь уж нечего ждать на реке. Зима скоро. И Тиму ведут на зимовку. Он рад, что скоро будет в затоне, и поэтому особенно словоохотлив. Ему можно бы, конечно, сидеть и в каюте, в тепле, а не здесь, наверху, где дует во все щели, да и капитан на буксирном катере опытный и плыть не так уж далеко…

Но Тима не уходит. Он сидит на высоком раскладном стуле, неотрывно следит за буксиром и не выпускает из рук штурвала.

– А как же! Потрафлять ему надо, ведь тяжело одному-то, ветер вон прижимает, – говорит он, разумея капитана катера, который тащит нас.

Тима – старатель, работник, хозяйственник. Во всем любит точность, порядок. Глаз у него зоркий, а дельные руки не знают покоя. Вот и сейчас он уже наполовину готов к зимовке: все, что можно, прибрал, вычистил, ремонтную ведомость написал и даже тетрадочку эту обложил газеткой.

Немножко смешно на него смотреть, как он сосредоточенно сжал губы и выставил вперед заостренный нос, будто принюхивается к фарватеру. Баржа идет на буксире послушно, плавно, как по маслу, хотя ветер посвистывает в антенне, гонит осеннюю дробную волну, задувает к нам в щели. У нас одно занятие – беседа. Мало ли о чем может идти речь, когда плывешь в затон да еще не своим ходом, а на буксире и в рубке – всего-навсего двое.

Разговор о Балде зашел сам по себе, потому как проходили мы мимо лесозавода, возле которого и стояла под погрузкой его баржа. Наверное, Балда грузился тоже в последний раз.

– А он капитан. Капитан, капитан!.. – оживляется Тима. – Это точно, Арсеньич. Боек только, а то бы и теперь плавал. Ведь раз что учудил. На водомете тогда он работал, ма-аленький катеришко-то. За запань заперли его, лес размолевывать там. Все ночевать в затон бегут, а ему нельзя, дежурить надо, да и с утра чуть свет опять козлы разбирать. Уж так и этак вертелся он – просился у начальника рейда. Никак! Держат его там почти месяц… Работал хорошо, вот и не отпускали. Как-то версты за три был он от запани, отжимал от песков лес-то. Смотрит, вроде главный инженер треста берегом идет. Любил тот пешком ходить; бывало, верст десять-пятнадцать отмашет. Идет себе с палочкой. Все выглядит не спеша, а потом нашему начальству и даст перцу. Вот и тут, видно, шел так-то. Махнул Балде, повез тот его вниз по реке. До запани доехали – все, вылезает. Дальше, говорит, на другом катере поеду, вали обратно, тут боны, не проедешь.

– А сейчас попросим, отведут в сторону, пропустят. Сейчас, Павел Андреич… – говорит Балда-то. Он знает, куда ему надо.

– Ничего не нужно, сказано – езжай, и все! Я до затона доберусь без тебя. – Вылез, пошел пешком. Так ведь он что учудил. – Тима захихикал, покачал головой. – Разбежался да со всего лету через бон и перемахнул. Мог бы застрять, но бон-то старый, ослиз в воде-то. Он, как по мылу, и съехал с него. Подлетает и дверь нараспашку.

– Павел Андреич, садитесь, подвезу!

– Это что такое?! Ты как? По воздуху?..

– А я через бон, Павел Андреич.

– Перепрыгнул?

– Ага, перелетел. Садитесь, Павел Андреич, теперь уж все равно. Подвезу.

Ладно, сел он к нему. Молчит. В затон приплыли, командует:

– Пошли со мной!

Как в контору ступил – сразу к машинистке: «Печатайте приказ». Выговор ему влепил и бумажку тут же в руки под роспись дал. А теперь, говорит, давай обратно. Хватит, заработал.

– Так ведь ночь, Павел Андреич!

– Мое дело малое, чтоб с утра на работе был.

– Так и не дал ему переночевать хоть одну-то ночь дома? – спрашиваю я у Тимы.

Тима опять довольно захихикал:

– Да-ал… Неужели он не понимает. Ох, хороший был мужик Павел Андреич. Справедливый! Все помнят.

– Значит, за это его сняли с капитанов-то?

– Не-ет… Что ты! Это потом. Это за то, как он сенокосников ловил. На другом катере уж.

Рассказ Василия

О том, как ловил Балда сенокосников, услышал я уж зимой, в малярке у Василия. Зимой любые подробности навигации обретают какую-то особую притягательную силу и обаяние. Вспомнишь – так лучше нашей работы и нет.

Было это лет пять назад. Тогда многие из затонских держали коров. Участки для косьбы получали в лесхозе, иногда и не очень близко от поселка. Косить уходили в ночь после дневной вахты, тяжело так-то, если несколько суток кряду. А надо было ведь не только скосить, а и высушить, и в стожок сметать. И все это вдали от дома. Как и во всяком деле, нашлись и здесь догадливые: стали вечерком уезжать на лодках куда-то по реке, а в сумерках возвращались груженные с верхом травой. Вскоре промысел этот вошел в моду, стал всеобщим, а председатель колхоза «Новый путь» забил тревогу: траву речники начали поворовывать в колхозных угодьях. Мирные переговоры с начальником затона по телефону ничего не дали: не пойман – не вор. Тогда и решено было поймать хоть одного, чтобы не повадно другим было. Ловить похитителей послали своего милиционера. Участковым в деревне был тогда как раз Паня (в затон его перевели после уж). Для проведения операции был затребован в затоне катер, который пришлось выделить начальнику безо всякой задержки. С каким умыслом выделил Василий Степаныч именно тот катер, неведомо, а капитаном на нем был как раз Балда.

– Вот они и выехали вдвоем с Паней ввечеру, – загадочно улыбаясь, рассказывал мне Василий. – Тихо. Кругом моторы урчат: кто рыбачить, кто косить двинул. Поплыли вниз, к Ольховому озеру Паня в рубке, рядом с Балдой стоит. Наблюдение ведет. Увидели лодку с травой, Паня – как мартын на рыбу:

– Давай за ней!

Балда издали видит, что свой, затонский в лодке-то. А Паня бинокль требует, «Нету у меня, – говорит Балда. – Утопил я его». Самому-то ему никакого бинокля не надо.

Паня вышел из рубки, крикнуть что-то хотел, а на лодке увидели милицейскую форму – развернулись да но всю прыть обратно в заводь, в кусты.

– Давай!.. – кричит Паня.

– Этих не догонишь, – равнодушно отвечает Балда, прибавляя обороты.

– Вон еще одна, – увидел Паня. – Жми за этой! Настигают, а в лодке-то (Балда видит) технорук наш. Что делать?.. Сбросил обороты и – в машинное.

– Ты чего? – кричит ему Паня.

– Двигатель барахлит… Иди помогай!

Пока Балда копался там, еще две лодки прошмыгнули мимо. Паня из себя выходит, пистолет выхватил, трясет им у Балды перед носом:

– Ага, заодно!.. Я т-тебе покажу!

– А ты не ори! И пушкой своей здесь не размахивай! У меня тоже есть. Матрос, неси ракетницу!.. – Тот принес, он положил ее перед собой. – Вот так! Не напугались! Или один лови…

– Поехали в озеро!

– Пошли.

Валят. Только свернули из реки, Балда опять сбросил обороты.

– Ты чего?

– Дальше нельзя.

– Как?

– А видишь, ни одного бакена… Не положено нам без судоходной обстановки.

– Эт-то как!

– А так! Это не река, а озеро. Я дна здесь не знаю. Давайте лоцманскую карту, тогда пойду. – А лодок в озере – у всех берегов торчат. Тут покосы-то были и наши и колхозные, все рядом, попробуй разберись.

– Ладно, здесь будем ждать, – согласился Паня. Ждут. Ночь уж, а из озера никто не едет.

– Пошли в реку, – подсказывает Балда. – Боятся они нас, до утра не выедут.

Вышли снова в реку, болтаются на стрежне.

Когда стемнело, лодки зажужжали одна за другой. Хватать бы их тут, ловить, а у Балды опять неполадка: стартер ревет, а двигатель не заводится. Отсоединил он, видно, там сцепление. Катер вниз по реке, боком тащит. Паня по борту бегает, руками размахивает, а Балда в машинном спокойно ключами гремит. А. лодки-то мимо шмыг да шмыг – так бы и схватил! – Долго там?! – кричит в машинное Паня.

– Вода прибывает, проломились, наверное, – вздыхает внизу Балда (он в озере-то для показу, на гриву, на пень наехал. Есть там такое место). Паня поостыл, ждет. А время-то – уж ночь.

– Чего теперь делать-то?.. – спрашивает Балду. Тот вылез на палубу, вздохнул:

– А вон бери шест да толкайся к берегу, если жить хочешь.

– А ты?

– А я рулить буду.

Паня сначала греб шестом, не достает до дна-то, потом, стал толкаться, запыхался.

– Что я движок, что ли, давай вместе.

– Мне нельзя, я на руле, ночь… Сейчас ракеты пускать буду, крен уж даем. Толкайся, говорю! – открыл рубку и палит вверх из ракетницы. – Матрос, брось шест. Готовь спасательные жилеты!

Так Паня один до берега и толкался: взмок, выпрыгнул в кусты и, ругаясь, пошел через лес в поселок пешком. Да дорогу-то потерял, в Глубокое болото забрел, там чуть совсем не утонул. К поселку вышел – а навстречу Балда пешочком идет, уж к дому своему подходит.

– Ты как?

– На буксире привели, ракеты увидели, – не задумываясь, соврал Балда.

– Ладно… – сказал Паня.

Всю ночь он, видно, акт составлял, а утром сидел у начальника и ждал Балду. Тому сказали, пришел он не больно-то скоро. Как набросились они оба с начальником на него, ему и пятиться некуда.

– Снять его с катера! – кричит Паня.

– А и снимем! – поддерживает Василий Степаныч.

– Ах, так! – кричит и Балда. – Снимайте! Это не работа! Я все нервы с вами истрепал. За одну ночь начисто волос лишился! Во!.. – и бац об пол фуражкой. – Глядите!.. – А у него плешь всю жизнь до спины была, одни уши торчат. Паня-то не видал его без фуражки, так и обомлел, – засмеялся Василий, вновь берясь за кисти.

– Сняли его? – спросил я.

– А чего делать-то. Сняли. Ох, почудил этот Балда… Своих, видишь, подводить не хотел. А надо было одного человечка за жабры взять, знаем мы этого окуня, он всю воду и взмутил тогда.

– Зрение у него, говорят, хорошее, – сказал я, вспомнив лето и рассказ Сашки-капитана.

– У Балды-то? Как у кошки. И ночью видит.

– Неужели?

– Говорят.

И Василий рассказал еще, как ходили однажды Балда с Феней летом в кино.

* * *

Стояли они тогда в Загривье, под запанью, и стояли рядом почти борт о борт. Вечером один подсказал, а второй тут же согласился бежать до Загривья в кино. Сказано – сделано: оба решительные. Феня китель новый надел, брюки отгладил, ботинкам лоску задал. И фуражку с крабом на свою лихую голову водрузил. Одним словом, полную форму выдержал. А Балда так, почти в рабочем своем двинул. Глядит на Феню, диву дастся: тот по панелям как гардемарин марширует. Лугами по панелям хорошо было идти, а в самом поселке грязь непролазная. Доведи тогда день и ночь лили.

Вышли они из кино, тьма – глаз выколи. Зашли и ступить не знают куда.

– Не пойму, одна глязь клугом, – картавит Феня, вглядываясь в черноту. Впереди белеет что-то на дороге.

– А вон, – подсказывает Балда сзади, – прыгай на доску-то, а дальше сухо, я помню.

– Сейцас лазбегусь… – отступил Феня назад да как сиганет. А из-под ног-то у него свинья как выпрыгнет. Захоркала, да в прыжки и понеслась. А Феня уж на ее месте в грязи валяется. Балда помог ему выбраться на сухое, опять пошли.

– Кулвы!.. Свинью подлозили, – всю дорогу оправдывался Феня. А Балда опять сзади, слушает да кирзовыми сапогами по панелям постукивает.