Текст книги "Собрание сочинений в двух томах. Том I"

Зазимок в море

Поутру я распахнул дверь и ахнул: на палубе лежал снег. И необычная тишина – ни птиц, ни ветра, никаких звуков.

Я растопил плиту, форсунка заурчала, свежо запахло соляркой. Поставил на огонь чайник и опять гляжу в раскрытую дверь на берег и море. Соседние сейнеры сиротливо жались один к другому. И какая-то покорность, жалкость была в них. Но в душе у меня что-то вроде позванивало, торжество какое-то. Сходил на бак, стряхнув с брезента снег, налил из бочки ведро воды, поставил себе про запас. Опять гляжу в раскрытую дверь камбуза – и опять позванивает… Так, беспричинно подымается какая-то музыка, и я чувствую приближение чего-то.

Проснулись ребята, умылись, походили по сейнеру, садятся за стол – кормить надо.

Несу в кубрик чайник, хлеб, масло, грею вчерашний борщ, режу на доске вымоченную горбушу с луком в уксусе и масле. Есть у меня галеты, печенье, вафли… И противень тресковой печени, во всю плиту, – это мне. Больше никто не ест: одурели от рыбы. Соленую еще едят, а от жареной нос воротят, убегают на бак, чтобы и запаху не чуять. И мне этот противень как наказанье вторые сутки.

За завтраком все возбуждены: говорят о плане, о работе, о том, что еще возьмем свое в море, догоним других. И у меня в душе опять будто чертенок какой за колокольчик задел.

Светало долго и нехотя. Так и не дождавшись настоящего света, наш непросохший сейнер, присыпанный снежком, затарахтел обреченно в однообразную неуютную даль. Низкое небо, сырое скучное море. Вяло и медленно принялись мы за работу, с трудом разламывали, разминали застуженные спины, с трудом согревались в непросыхающих резиновых сапогах и куртках. И начались заметы раз за разом все пустые, никчемные – десятка два-три мелкой шершавой камбалы-каменушки вперемежку с морскими звездами да в придачу камень на центнер или полтора весь в илу и ракушках. Казалось, камню мы радовались больше чем рыбе: есть хоть чем погреться. Втроем, а то и четвером мы водружали его на битый поржавевший фальшборт и отходили, а Костя, наш главный «бомбардир», спихивал его в море. Брызги столбом взлетали над палубой, сейнер как бы недовольно покачивался, и пукая выхлопом, бежал дальше. А мы, сняв перчатки, снова шли на камбуз пить чай перед новым заметом. И так весь день до ранних уже теперь сумерек.

Когда выбрали последний раз опять пустой невод, над палубой прошли гуси. Мы тихо плыли вдоль вечереющего берега, и капитан, видимо раздумывал: еще сделать замет или идти в бухту. А мы стояли возле рубки и пока не снимали свои рыбацкие робы, провожали гусей взглядом. Устало-задумчиво они стали кружить над сопкой. Вот уж коснулись ее склона и тут же с криком взвились, опять принялись искать себе место ночлега. Наконец, прибились в зеленом травянистом распадке, успокоились. И стало печально и задумчиво все. Утаскавшись за день с неводом, мы ничего не говорили, но загрустили все разом, улетучилась наша утренняя бодрость. Точно так же, как исчах по берегам первый ночной снежок.

И тут только дошло до меня, что радовались мы утром не снегу, а близкому концу путины. И все наши восторженные заверения за завтраком о новой удаче были просто прикрытием, последней бравадой перед капитаном и друг перед другом. А вот тронулась птица в теплые края – и всех нас охватила нескрываемая тоска по дому. Все! Нарыбачились!

Верно, и капитан думал так же: он прибавил оборотов двигателю, и стало ясно, что мы двинулись на ночлег.

В сумерках тихо вошли в бухту. Тут уж стояли два вчерашних сейнера и еще какой-то плашкоут с кубами прессованного сена.

Я опять был на камбузе, готовил ужин, и выйдя из жары на палубу, остолбенел: как в деревне, в сенокос пахло свежим сеном. Этот медовый запах висел над всей бухтой. И так захотелось домой, в лето, в деревню, что у меня заныло от тоски сердце. Поправляя на плите кастрюли и чайник, я снова выходил на палубу дохнуть этим забытым настоем июля. На тюках сена лежали два молоденьких солдата восточного обличья, молчаливые и грустные, а по берегу задумчиво ходила какая-то девица в зеленом бушлате с черными погонами, в малиновом трико и туфлях. Она мечтательно вышагивала вдоль пирса, ковыряла носком туфли камешки, а солдаты будто из засады жадно и хищно стерегли ее узкими глазами. Приглядевшись, я увидел среди тюков в ямке будто перепелку в гнездышке и другую девушку, простоволосо-белесую тоже в бушлате, тоже солдата. Что это была за служба, куда она сопровождала сей транспорт, для меня так и осталось загадкой. Офицера с ними не было, катер, который их сюда прибуксировал, куда-то ушел, и они, видимо, ждали его.

Я накормил свою уставшую команду. Высокий берег, нависая над нами, налился густой чернотой. В другую сторону на сотни, тысячи миль простиралось ночное море. Три наших сейнера и плашкоут, прижавшись друг к дружке, засветили топовые огни на мачтах и изготовились ко сну. Маленькое случайное сообщество людей, почти незнакомых друг другу спокойно отходило ко сну с чувством родины, дома, надежды и доверия друг к другу. И этого было вполне достаточно даже здесь, на самом краю земли.

Усталость давно ломала и меня, валила в сон. Привязывая на плите ведро и чайник, на случай ночного шторма, я подумал: «Первый снег и запах сена – вот два главных события, что подарил мне прошедший день в море». Не густо. Но оказалось вполне достаточно, чтобы день этот отпечатался в моей памяти – 5 октября 1973 года у восточного побережья Камчатки.

Береговые думы

Почти неделя, как вернулись мы с моря. Сейнеры уже заприколены, приборы и имущество сданы на берег, команды распущены. Путина окончена, и теперь надолго у нас береговая жизнь.

А погода как назло высветилась. Золотая тишь – осенняя! И капитаны кусают локти, крутятся возле диспетчерской, шторма ждут. Первый раз за всю путину ждут, потому как изболела душа. Еще и потому изболела, что последний, вернувшийся с моря сейнер, 115-й, постоял, постоял возле пирса да и укатил обратно в море долавливать свое на просторе. А погода – синь, благодать, солнце. Рыжие сопки над голубым морем. Эх!..

В такое вот светоносное время разбудил меня капитан раным рано и повел куда-то огородами в глубь поселка. Повел как-то тайно и тихо, будто наукрадку. Пустой рюкзак повелел мне взять и сам прихватил. Крались мы так в ранней тиши поселка среди высоких трав, посеребренных первым инеем, и сопки вдали синели нежно и благородно.

И зашли в какой-то дом, где топилась печь, и хозяин еще не вставал по причине раннего часа. Но хозяйка, спросив его, сама слазила на чердак и принесла нам несколько связок прекрасного вишнево-матового с дымчатым налетом балыка из кеты. Мы отдали ей деньги, заложили рыбу в рюкзаки и хотели было возвращаться. Но следом вышел хозяин, окликнул нас, Сонный, здоровый, наспех, но полностью одетый, он хорошо так улыбнулся, пожал нам руки, сказал по-свойски: «Подожди, сейчас провожу». И повел куда-то огородом мимо высоких, покрытых инеем трав. Капитан сейнера, он как и мы первые дни был на берегу, первые ночи, наконец, отсыпался, но заслышав нас, не вытерпел. В углу огорода среди высокого, богато разукрашенного инеем бурьяна, прятался как в сказочном лесу крохотный потемневший сарайчик. Хозяин растворил дверь, и пахнуло оттуда скипидарно сосной. На верстаке валялись белые гладкие доски, топор, рубанок, стамески… И все нутро сараюшки по колено будто пеной было заполнено свежей упругой стружкой.

– Вот!.. – сделал он широкий жест во внутренность своей мастерской. – Заходи. Здесь уж никто не помешает.

После сейнера, где все пропахло рыбой, тут так хорошо дохнуло берегом – деревом, землей и огородом, что мы повалились на эти стружки будто на сено и больше идти никуда не хотели. А он снял с крючка красноватую тушку гольца, порубил ее топором, извлек откуда-то из-за верстака бутылку и стаканчики, улыбнулся нам:

– Ну, за окончание путины, а? И мы встали и налили по-камчатски всяк себе и выпили, глядя в раскрытые двери. По заиндевелому огороду плавал дым (хозяйка там хлопотала у печи), и нам было так породному мило и уютно впервые за долгую путину.

И пошли воспоминания, что, где и когда было этим летом, кто чего сказал по рации, какой шторм прихватил и кто едва выгреб, добираясь до бухты… Потом вспомнили 115-й, капитана его, похвалили их всех и позавидовали. И стали гадать: «Поймают чего или так вернутся?..» Строили догадки, у какого берега ловят и каким неводом.

– Должны поймать! – заключил наконец хозяин мастерской. – А могут и очень хорошо.

И мы притихли и позавидовали опять тайно. А минутно пережив это, вдруг сошлись все на одном: «Да пусть поймают и как следует. И нечего тут завидовать, а радоваться надо…»

И когда мы сказали так, стало нам легко и просто. И подняли мы по второй и, глядя из дверей в сторону Великого океана, куда ушел в одиночестве 115-й, выпили молча «за тех, кто в море» и разошлись счастливые и гордые. Оттого, что морская дружба бескорыстнее и превыше всего, и что чувство это не обошло и нас.

Примечания

В настоящий первый том собрания сочинений В. А. Николаева входят повести, рассказы и очерки, созданные писателем за период 1971–1991 гг.

В этом томе собраны ранние произведения писателя. Здесь же и все три повести В. Николаева.

Том открывается с повести «Закон навигации». Это первая повесть В. Николаева. Она же была и дипломной работой, за которую он получил отличную оценку.

Все тексты печатаются по последним прижизненным изданиям писателя. Некоторые произведения печатаются впервые.

Повести

Закон навигации (стр. 13) – впервые опубликовано в книге «Солнышко всем», 1976 г. с предисловием Б. Бедного. (М. Современник). Вторая публикация в 1985 г. в книге «Верховья».

Не убежит река (стр. 111) – впервые опубликовано в 1981 г. В книге с одноименным названием. Повесть начата В. Николаевым в 1974 г. Писатель жил тогда на р. Унже в г. Мантурово. Вторая публикация в книге писателя «Светлым светло» в 1991 г.

Шумит Шилекша (стр. 294) – впервые опубликовано в 1985 г. За эту повесть В. Николаев был награжден премией журнала «Волга». Авторская датировка «1981 г.». Вторая публикация в журнале – «Молодая гвардия», М. 1988 г.

Рассказы

Голубышки (стр. 475) – впервые опубликовано в 1976 г. в книге «Солнышко всем». В этом же году рассказ выходит в советско-болгарском журнале «ДРУЖБА», за № 7. И, наконец, рассказ печатается в 2004 г. в книге «Нижегородская антология прозы».

Кусок хлеба (стр. 482) – впервые опубликовано в 2009 г. в журнале «Вертикаль», вып. 25. Авторская датировка «1971 г.».

Камень (стр. 492) – впервые опубликовано в сборнике «Родники», М. 1973 г. вторая публикация рассказа в 1976 г. в книге писателя «Солнышко всем», третий раз рассказ выходит в свет в книге В. Николаева «Дыхание берегов» в 1977 г. Последняя публикация рассказа – в книге «Нижегородская антология прозы» в 2004 г. изданной в Нижнем Новгороде.

Утро (стр. 496) – впервые опубликовано в 1976 г. в книге «Солнышко всем», вторая публикация – в 1977 г. в книге «Дыхание берегов», и третья публикация в 1983 г. в книге писателя «Весновка», изд. Современник. М.

Ровесница (стр. 504) – впервые опубликовано в 1976 г. в книге «Солнышко всем», вторая публикация – в 1977 г. в книге «Дыхание берегов», Волго-Вятского кн. Изд. г. Горький.

Долгая дорога (стр. 512) – впервые опубликовано в 1976 г. в книге «Солнышко всем», вторая публикация в 1977 г. в книге «Дыхание берегов».

Материнское лето (стр. 519) – впервые опубликовано в книге «Солнышко всем», 1976 г. издания, вторая публикация в книге В. Николаева «Дыхание берегов», издана в 1977 г. в Горьком.

Очерки

Весновка. Речной дневник (стр. 529) – впервые опубликовано в 1976 г. в рукописи датировано автором: «Вига – Унжа 1973–1974 г.». вторая публикация в 1981.

Среди моря, среди сопок (стр. 550) – впервые опубликовано в 1980 г. в журнале «Юность», № 7. В рукописи датировано автором «1973–1991 гг». Вторая публикация в 1983 г. в книге «Весновка» изд. Современник. Москва. Третья публикация в книге В. Николаева «Светлым – светло», в Н-Новгороде в 1991 г.

Выход (стр.591) – публикуется впервые.

Зазимок в море (стр. 596) – публикуется впервые.

Береговые думы (стр. 599) – публикуется впервые.