Текст книги "Война, мир и книги"

Михаил Зыгарь*

Вся кремлевская рать

Краткая история современной России

М.: Альпина Паблишер, 2016

Самый известный политический канал русского «Телеграма» зовется «Незыгарь», и это неслучайно. Ведь Михаил Зыгарь* – один из самых известных политических журналистов современной России, бывший сотрудник «Коммерсанта» и главный редактор телекомпании «Дождь»*. Его книга «Вся кремлевская рать» посвящена эпохе Владимира Путина. Она начинается с его назначения премьер-министром (1999) и заканчивается убийством Бориса Немцова (2015). Жанр книги – не парадная, а, так сказать, «тайная история», современный аналог знаменитого памфлета византийца Прокопия Кесарийского. Парадный, видимый и транслируемый через медиа аспект правления Путина на протяжении многих лет описывает коллега Зыгаря* по «Коммерсанту» Андрей Колесников; но что скрывается за кулисами, что происходит, когда репортеров и операторов просят покинуть зал? Зыгарь* пишет именно об этом, опираясь на интервью с неназываемыми персонажами. Его источники – «несколько десятков человек из ближайшего окружения Владимира Путина: сотрудников администрации президента, членов правительства, депутатов Государственной думы, предпринимателей из списка Forbes и зарубежных политиков».

Источники, прямо скажем, так себе, и автор отдает себе в этом отчет: «почти каждый из них рассказывал свою историю, которая иногда не пересекалась с историями других персонажей. Герои часто забывали факты, путали время и даже не могли вспомнить свои собственные поступки и слова». Впрочем, обычная работа для историка, но Зыгарь* – всего лишь журналист, и его книга – это скорее сборник исторических анекдотов. Но анекдотов весьма интересных и порой забавных. В любом случае лучших источников «тайной истории» у нас нет, а Зыгарь* хорош еще и тем, что укладывает рассказы путинских соратников в связный нарратив. Этот нарратив сфокусирован вокруг фигуры Путина и того, как «менялось его мироощущение и мировоззрение». Изменения же эти, по мнению автора, происходили «во многом благодаря его окружению, разнородной свите, которая усердно все эти годы играла короля. Ближний круг подхватил его и, манипулируя страхами и желаниями, понес вперед. Туда, где сам он вовсе и не чаял оказаться». Таким образом, никакого стратегического «хитрого плана», в наличии которого у Путина многие убеждены, Зыгарь* не видит. Так это или нет, мы не знаем, но само внимание автора к изменениям в целях, риторике, стиле политики президента весьма полезно: оно помогает отследить и отрефлексировать различные этапы и поворотные моменты – не только в политической карьере Путина, но и в современной политической истории нашей страны.

Основные этапы этой карьеры автор реконструирует так: «человек случайно стал королем. Поначалу он просто хотел удержаться. Ему стало везти, и он решил, что может стать удачливым борцом и реформатором – королем Львиное сердце. И захотел войти в историю. Но потом захотел хорошей жизни. И стал королем Великолепным. Потом устал и захотел отдохнуть. Но понял, что уже не может позволить отдых, поскольку он часть истории. Потому что он уже царь Грозный». Такая логика сформировалась, утверждает Зыгарь*, непреднамеренно, во многом случайно, но не беспричинно. Просто причины носили преимущественно конъюнктурный характер, а решения принимались чаще реактивным образом. Никаким особым даром предвидения, стратегическим талантом, способностью к проникновению вглубь вещей Путин не обладает-это обычный политик, чаще всего плывущий по течению, весьма эмоционально уязвимый, зависимый от собственных комплексов и податливый к влиянию своих приближенных. «Цепь событий, которую мне удалось восстановить, – утверждает журналист, – обнаруживает отсутствие плана или ясной стратегии у Путина и его окружения. Все, что происходит, – это тактические шаги, оперативное реагирование на внешние раздражители, не ведущие ни к какой конечной цели». Зыгарь*, таким образом, весьма последовательно десакрализует Путина, подталкивая читателя к тому, чтобы относиться к нему без особенного пиетета и преклонения. Он один из нас, даже если кажется суперстратегом, политическим гением или даже сверхчеловеком.

Еще один инструмент десакрализации – фокусировка не на «короле», а на его свите. «Принято считать, что все решения в России принимает только один человек… Но Путин – не один человек. Это огромный коллективный разум. Десятки, даже сотни людей ежедневно угадывают, какие решения должен принят Владимир Путин. Сам Владимир Путин все время угадывает, какие решения он должен принять, чтобы быть популярным, чтобы быть понятым и одобренным огромным коллективным Владимиром Путиным». Часто этот процесс происходит непросто, конфликтно, от него искрит. Но как-то все в конечном счете разруливается! Скажем, в конце 2012 г. сложно и проблемно проходило принятие «закона Димы Яковлева», запрещающего усыновление американцами российских детей. Законопроект инициировал тогдашний шеф внутренней политики Вячеслав Володин. Проблема в том, что с президентом долгое время – почти два месяца – было невозможно связаться даже его ближайшим соратникам. Видимо, у него были серьезные проблемы со здоровьем. Система продолжала работать, но серьезных решений принимать никто не хотел и не мог. Инициатива Володина, пишет Зыгарь*, встретила сопротивление целого ряда членов правительства, которое тогда возглавлял Дмитрий Медведев. Даже Сергей Лавров высказывался против. Однако 20 декабря Путин, появившись на публике, высказался в поддержку закона, а 28 декабря подписал его. «Члены правительства были в шоке… Для Володина этот закон стал большой победой, ведь он попал в настроение, уловил раздражение Путина, и нашел подходящий способ выразить его-запрет иностранного усыновления сирот».

В своей книге Зыгарь* тщательно выписывает основные составляющие «коллективного Путина», а именно ключевых членов его менявшейся за годы команды. Вот, к примеру, «Николай Патрушев – самая недооцененная общественностью фигура в российском руководстве. Именно Патрушев впоследствии стал мозговым центром большинства путинских спецопераций. Например, присоединения Крыма». Он-создатель актуального путинского нарратива, благодаря ему «бытовой антиамериканизм, годами набиравший популярность в российском обществе, превратился в научный антиамериканизм, который был представлен в качестве новой российской официальной идеологии». Есть, конечно, и другие. Именно они, считает автор, всеми силами удерживают Путина в Кремле, убеждая его, что потеря им власти станет национальной трагедией для России-трагедией, которую нельзя допустить. «Круг приближенных, коллег и друзей… все теснее смыкался вокруг Путина, все более надежно ограждая его от реальности. В его же собственных-и своих-интересах». Ведь «главным источником их благосостояния является именно близость к президенту». И как бы сам Путин им ни сопротивлялся, они в конечном счете одерживают верх. Поэтому, полагает автор, «вовсе не Путин привел Россию к ее нынешнему состоянию – он даже долгое время сопротивлялся этим метаморфозам. Но потом поддался, поняв, что так проще». Нынешний образ Путина как «царя Грозного» тоже придуман «за него, и зачастую без его участия: и свитой, и западными партнерами, и журналистами… Мы все себе выдумали своего Путина. И, скорее всего, он у нас-далеко не последний».

Фиона Хилл, Клиффорд Гэдди

Шесть масок Владимира Путина

М.: Эксмо, 2016

Американский авторский тандем «политик – аналитик» в лице Хилл и Гэдди известен в России прежде всего книгой «Сибирское бремя», посвященной путям пространственного развития нашей страны в рыночных условиях. Другая их книга (оригинальное название – «Оперативник в Кремле»), вышедшая в 2013 г., представляет собой психологический портрет самого ненавидимого Западом современного политика – президента России. За неимением отечественных аналогов приходится полагаться на нее, рассматривая мотивы и паттерны поведения человека, от которого сегодня в буквальном смысле зависят война и мир на всей планете.

Итак, шесть масок Путина – это «Государственник», «Человек истории», «Специалист по выживанию», «Чужак», «Рыночник» и «Резидент». Начнем с «Государственника»: Путин пришел к власти в условиях крайнего ослабления российской государственности и рассматривает ее укрепление как приоритет и свою историческую ответственность перед страной. Все, что способствует укреплению государства (в его понимании), им приветствуется. Все, что препятствует, – отвергается. К сожалению, «государственник» не означает «политик»: он не связывает себя какими-либо обязательствами перед избирателями. Он верит в государство как нечто отдельное от граждан и считает себя ответственным скорее перед Богом и великими предками, создавшими государство. На практике, утверждают авторы, это означает желание реванша за развал СССР и слабость независимой России. Главный страх, управляющий его поведением, – страх нового распада страны. Его пароль – единство всех россиян ради возрождения величия Родины.

Вторая маска – «Человек истории». Путин часто обращается к истории и манипулирует ею в своих политических целях. Он использует ее как силу, помогающую укреплять национальную идентичность и формировать политические коалиции. Он «одержим идеей предотвращения социальных потрясений и революций», его кумир – Петр Столыпин.

Третья маска – «Специалист по выживанию». История для Путина – это история выживания России и русского народа в тяжелейших обстоятельствах, «Россия постоянно сражается за собственное выживание против враждебного внешнего мира». Русские – это коллектив специалистов по выживанию, «людей, непрерывно думающих и готовящихся к худшему». Рецепт выживания от Путина таков: «Не давайте никаких необратимых обязательств, которые могут стать для вас ловушкой, если что-то пойдет не так. Всегда имейте запасной план». Ресурсом для этого являются специально подготовленные резервы – материальные и финансовые.

Четвертая маска – «Чужак/Аутсайдер». Все петербуржцы по определению чужаки в Москве, а Путин – чужак вдвойне и втройне. Это «аутсайдер, сумевший выйти на политическую сцену и взять на себя ответственность». Его кредо: «Никогда не доверяй отдельным организациям или какой-то конкретной идее и, конечно, никогда не доверяй полностью человеку или узкому кругу лиц, даже если ты сними тесно связан. Наблюдай и жди, как обернется дело».

Пятая маска – «Рыночник». Из своего опыта работы в мэрии Петербурга 1990-х годов Путин вынес убеждение, что социалистические идеи не работают, а работает рыночная экономика. Однако в ней побеждают необязательно те, кто производит лучшие товары и услуги по более низкой цене. Чаще выигрывают те, кто «лучше других умеет эксплуатировать чужие слабости, такие как жадность и правовой нигилизм». Рынок для него – способ спасения государства, а не самоцель, бизнесмены – объекты контроля, чьи деньги нужно заставить служить государству.

Последняя маска – «Резидент». Будучи профессиональным разведчиком, Путин считает своей главной слабостью чрезмерную доверчивость к людям. На самом деле, считают Хилл и Гэдди, он не доверяет никому, не умеет создавать прочные политические союзы, его способ действия – вербовка и контроль за агентами, которых он расставляет на все важные посты.

Как взаимодействуют эти разные маски и как их применение сказывается на государстве, которое Путин построил? Кроме официального государства, утверждают Хилл и Гэдди, в путинской России существует второе – «параллельное», незримое, но очень влиятельное. Авторы называют его «корпорация Россия». Прежде всего, Путин договорился с олигархами о правилах поведения, взяв на себя обязанность защищать их от государства и друг от друга. Во-вторых, он возродил сеть крупных государственных компаний, руководить которыми поставил лично лояльных ему людей. Все они образуют «совет директоров корпорации Россия». В качестве гендиректора Путин осуществляет стратегическое планирование, расставляет людей на ключевые посты и контролирует их работу. Цели и задачи определяет лично он, весь его «внутренний круг» – только исполнители, хотя и с правом голоса.

По необходимости число таких ключевых исполнителей ограниченно: у Путина не так много доверенных людей, и физические возможности контролировать их небезграничны. Поэтому корпорация Россия крайне централизована – в ней работает не закон, а «ручное управление» со стороны гендиректора. Проблема в том, что «мелкие акционеры корпорации»-жители страны – голоса в нем не имеют, заявляют авторы. Они должны верить своему гендиректору, но не задавать ему вопросов и не требовать права голоса.

Россия Путина совершенно политически не институционализирована: для этого лидера имеют значение персоналии, а не посты, процедуры и институты. Профессиональные качества приближенных не так важны, как их лояльность и управляемость. Даже проваливших важную задачу Путин не убирает-в крайнем случае он перемещает их на другое место, потому что к новым нужно долго искать подход, инструменты контроля, «вербовать» их. Как «Резидент» он знает, что вербовка – дело весьма затратное. Отсюда «затасканная колода» людей, которую он тасует во власти, несмотря на их очевидную некомпетентность. В результате у корпорации Россия… практически нет резервного персонала!

Советская система номенклатуры оказалась заменена «шпионской сетью», вербовку в которую осуществляет лично Путин. Такая система по необходимости основана на недоверии, поэтому потенциал ее крайне ограничен и сковывает возможности страны. Сам Путин не доверяет почти никому, так что ему никогда не избавиться от «ручного управления» – как бы он ни хотел настроить систему на автоматический режим. Главный инструмент контроля над приближенными – шантаж и компромат, угроза разоблачения их «грязных делишек» в случае измены. Коррупция для него – не смертный грех, а клей, который поддерживает связность созданной им системы. Только измену Путин не прощает.

Горизонтальных связей в этой системе нет, полагают авторы, есть только вертикальные – с Путиным. Поэтому вся координация осуществляется только через него. Без его руководящих указаний все идет вразнос, торжествует «ведомственный феодализм». Эту проблему лидер пытается решить, назначая «личных представителей», арбитров. Но это работает вовне, а внутри – нет. Дело в том, что некоторые из тех, кого нужно мирить/координировать, имеют прямой выход на Путина. Поэтому арбитраж регулярно проваливается, и все приходится решать лично ему. «Доступ к Путину остался одной из наиболее ценных вещей в России».

Шесть персональных образов, бывшие в свое время источниками политической силы Путина, со временем стали его слабостями. Он не может одновременно быть «Чужаком», «Резидентом», «Гендиректором корпорации Россия» с одной стороны, и настоящим «Государственником», лидером современной страны-с другой. Как результат, «Государственник» не смог построить сильное государство! Его «вертикаль власти» так и осталась слабой – прежде всего потому, что параллельно он строил «корпорацию Россия». Он подорвал силу всех политических институтов, включая институт президентства. Путин зависит от кумовства, коррупции и использования служебного положения теми людьми, которых он контролирует, но именно эти их пороки критически тормозят развитие страны. Шесть образов Путина не подготовили его к тому, чтобы управлять современной страной, заключают авторы. Он не готов отчитываться перед народом и обращаться к нему за поддержкой, – а без этого настоящего успеха в современном мире достичь невозможно. И поэтому, уверены Хилл и Гэдди, именно Путин, а не безликие и безгласные чиновники, в ответе за все провалы и поражения руководимой им страны.

Идеология

Базовые ценности россиян

Социальные установки, жизненные стратегии, символы, мифы

Под ред. Андрея Рябова, Екатерины Курбангалеевой

М.: Дом интеллектуальной книги, 2003

Чрезвычайно травматичные для нашего общественного сознания девяностые годы – время разобщения, войны «всех со всеми», тяжелых утрат и разочарований, – оставили после себя вопрос: на какой ценностной основе возможна пересборка российского социума? Понятно было, что это не могут быть сугубо модернизационные ценности, чей потенциал быстро исчерпался. Но и откровенно консервативные, антимодернизационные ценности в чистом виде вряд ли могли стать такой основой. Скорее, речь могла идти о некотором миксе, коктейле ценностей разных направлений. Интересный заход к анализу происходящих сложных процессов в 2000–2001 гг. предприняла исследовательская группа «Томская инициатива». Ее участники констатировали провал попыток создания общенациональной идеологии «сверху», предпринимавшихся на протяжении 1990-х годов. По их мнению, после периода радикальных реформ «властвующие элиты перешли на охранительные позиции и фактически отказались от выработки привлекательного образа будущего», ограничившись такими идеологическими схемами, «которые оправдывали новый, далеко не совершенный и неэффективный социальный порядок». Ученые поставили перед собой задачу понять, насколько глубокие изменения произошли в массовом сознании, «какие слои населения они затрагивают, позволяют ли происходящие сдвиги говорить о „революции ценностей“ и… возможно ли формулирование некой интегративной общенациональной идеи в посткоммунистическом обществе».

Выводы, основанные на сложном и разноплановом исследовании, проведенном в Томской области, были распространены на всю страну и изложены в книге, участие в которой приняли социологи (Игорь Дубов, Леонтий Вызов, Владимир Петухов), политологи (Андрей Рябов, Екатерина Курбангалеева), социальные психологи (Татьяна Соловей) и др. Базовой гипотезой исследования стала следующая: в ходе трансформации российское общество утратило политическую и социальную субъектность. Начался процесс складывания больших социальных групп с различным «социокультурным кодом» (с присущим набором ценностей, поведенческих стереотипов, образа и стиля жизни). Эти группы, однако, имеют нечто общее, что позволяет говорить об интегративной социокультурной рамке. Что же она собой представляет? Похоже, что «начиная с 1998 г. в России происходит „неоконсервативная революция“». В ее ходе сформировалось ядро новой «партии порядка», которое при благоприятных условиях может стать «точкой роста» для новой субъектности – взамен утерянной в ходе перестройки и либеральных реформ. Такая перспектива выглядит не только возможной, но и желательной, ведь альтернативная субъектность просто отсутствует. Так, «субъектность, связанная с мифами и ценностями советского фундаментализма, является вымирающей, что исключает регенерацию коммунистической идеи», досоветский традиционализм «тоже нерегенерируем», поскольку давно и практически полностью растворен и переварен советской идеологией.

Неоконсервативная революция ценностей выглядит в таких условиях спасением, ибо «состояние российского этноса, характерное для периода 1980-1990-х годов, не позволяло ему… ответить на геополитические, цивилизационные и демографические вызовы нового века». Неоконсерваторы идут на смену поздне– и постсоветским либералам, отличаясь от них признанием роли традиционных ценностей (семьи, нации, государства). Это тоже модернисты, но умеренные, а не анархические, национальные, а не космополитические. В отличие от советских консерваторов, они вполне рациональны и воспринимают государство инструментально-как источник пользы, а не сакральную ценность, характеризуются социальным оптимизмом и высоким мнением о характерных чертах русской нации, симпатизируют православию, а не коммунизму. Неоконсервативная система ценностей уже стала основой для «постпереходного» (пореформенного) общества, и прежде всего ее разделяют не социальные аутсайдеры (они скорее привержены советскому консерватизму), а вполне адаптировавшиеся социальные слои. Политической базой возвышения Владимира Путина в конце 1990-х годов стал именно союз адаптированных слоев, тяжело перенесших дефолт 1998 г., с огромной неадаптированной и социально пассивной частью общества. Этот союз и сформировал общественный запрос, который оседлал новый лидер страны. Его имидж идеально соответствовал запросам неоконсерваторов: «ярко выраженный прагматик, обладающий весьма незначительной харизмой; скорее менеджер, „немец на хозяйстве“, чем народный вождь».

Социокультурный код пореформенного общества сильно отличается от того, что хотели бы видеть традиционные консерваторы: «ни родовое, ни репрессивное, ни сакральное начала не определяют больше характера российской культуры». После культурного раскола 1990-х (либералы-западники против советских консерваторов) наблюдается процесс гомогенизации общественных ценностей. Но идет он не на традиционной русской (дореволюционной) или советско-коммунистической основе, а на посттрадиционной, прагматичной и рациональной. Новое общество «менее энергично за счет размывания „коллективного бессознательного“, составляющего фундамент традиционных культур; неспособно хорошо воевать, особенно в войнах, требующих большого самопожертвования – и вообще не готово к мобилизационному поведению». Возможно, оно не породит и высокой культуры, скорее уж-массовую американского типа. В целом великие свершения и даже демократия западного типа – не для него. Дело в том, что «формирование современной нации, в которой утрата коллективного бессознательного замещается институтами современного (рационального) общества, не состоялось или происходит в ущербном виде. Национальный распад… породил своеобразный тип модернизации… на индивидуальном или локальном уровне, а общественная ткань, доставшаяся от традиционного общества, используется лишь как материал». Национальная идея нашего современника – это дача за глухим забором. Более крупные «модернизационные коконы» формируются на корпоративном уровне, в виде частных фирм и компаний, а также банд и мафии.

Более широкая модернизация в таких условиях «достижима лишь путем расширения границы отношений в корпорации», то есть превращения разобщенной нации в «государство-корпорацию», построенную на рациональной основе. «Гражданин страны должен чувствовать себя членом государства-корпорации, которое дает своим членам определенные преимущества и защиту». Это единственный возможный ответ на продемонстрированную нами как обществом в 1980-1990-е годы «неспособность выстраивать горизонтальные связи и формировать на их основе институты управления обществом, тем самым создавая новые традиции, замещающие коллективное бессознательное». Пока же «социальная ткань общества в целом оказывается совершенно бесхозной. И чем интенсивнее осуществляются такие точечные модернизации, тем интенсивнее разрушается общая социальная ткань». То есть модернизация идет весьма успешно, но лишь на частном и групповом уровне, разрушая национальную идентичность и единство страны. Отсюда не только высокие заборы наших дач, но и крайне короткий горизонт планирования (максимум – на жизнь одного поколения). И это «еще одно подтверждение того, что современное российское общество не представляет собой нацию с присущими ей интеграционными механизмами». Решить эту стратегическую задачу, вероятно, предстоит будущим поколениям россиян – если хватит исторического времени.

Кто и куда стремится вести Россию?..

Акторы макро-, мезо– и микроуровней современного трансформационного процесса

Под общ. ред. Татьяны Заславской

М.: МВШСЭН, 2001

Книга представляет материалы одного из многочисленных научных симпозиумов под общим названием «Куда идет Россия?», инициатива запуска которых в 1993 г. принадлежала Татьяне Заславской и Теодору Шанину. На протяжении длительного времени в их рамках обсуждались важнейшие вопросы и проблемы современного развития России, а затем по итогам обсуждения выходила книга – сборник важнейших выступлений. В симпозиумах принимал участие весь цвет отечественной социальной науки, а обсуждавшиеся проблемы были весьма острыми и актуальными, поэтому знакомство с их материалами даже спустя много лет имеет смысл. Так, дискуссия 2001 г. была посвящена социальному субъекту (субъектам) трансформаций, пережитых Россией в 1990-е годы: кто все это устроил, осуществил, реализовал именно таким образом, что трансформация приняла чрезвычайно болезненный и травматичный характер, ее ход был хаотичным и противоречивым, а результаты – маловдохновляющими?

Политика, экономика, социально-культурная сфера – это арены, где сотрудничают и соперничают десятки миллионов людей с собственными представлениями, привычками, интересами и мотивами. Тем более в ситуации крупномасштабных преобразований, которые затрагивают позиции большинства членов общества! Здесь логично возникает вопрос об элите, задумавшей преобразования и выигравшей от них, о низовых слоях, которым пришлось адаптироваться и привыкать к навязанным сверху изменениям, и об игроках мезоуровня – субэлитных слоях, посредничающих между элитой и массами. Так как мы имеем дело со сборником, общая концепция в материалах просматривается слабо, скорее представлены различающиеся и даже противоположные точки зрения на предмет – и тем полезнее спустя два десятилетия знакомиться со всеми, чтобы с высоты накопленного опыта разобраться, кто был прав, а кто ошибался в дискуссиях прошлых времен. Каждый читатель волен выбирать именно те статьи/выступления, которые ближе именно ему. Меня в сборнике больше всего заинтересовали подходы видных исследователей общественного мнения – Татьяны Заславской, Юрия Левады, Бориса Дубина.

Статьей Заславской – организатора и вдохновителя всего проекта – сборник открывается, и первый вопрос, который ставит автор, звучит так: «Справедлива ли точка зрения, что трансформация российского общества полностью зависит от воли узкого круга людей, в то время как остальная часть общества практически не играет в ней никакой роли?» По оценке автора, после 15 лет перемен наше общество, долгое время бывшее объектом политики, разрабатывавшейся и реализовывавшейся партией и государством, только начинает пробуждаться, постепенно обретая субъектность. Происходит трансформационный процесс, который Заславская определяет как изменение институциональной структуры общества («правил игры»). Следствиями этого становятся сдвиги в социальной структуре (изменение социальных практик) и культуре. В этих изменениях принимают участие отнюдь не все социальные субъекты, а лишь их часть (эту часть она именует акторами). Основными акторами на макроуровне (уровень институтов) Заславская считает элиты, массы же являются акторами только на микроуровне (уровень практик). Между элита ми и массами выделяется слой «мезоакторов трансформационного процесса» – «широкий, внутренне резко иерархизированный слой людей, занимающих промежуточное положение», являющийся одновременно и управляющим, и управляемым слоем. Здесь и чиновники, и менеджеры и собственники фирм, и лидеры неформальных сетей. Автор рассматривает, как происходит трансформация на всех трех главных уровнях, какие интересы преследуют основные акторы и какие сценарии развития страны в этой связи вырисовываются (20 лет спустя можно сказать, что набор сценариев обрисован достаточно верно, и один из них реализовался на практике).

Статья Юрия Левады посвящена в основном советской элите и той роли, которую она сыграла в распаде СССР. О собственно российском периоде истории он практически не говорит. Под элитами автор понимает «властные и околовластные, обслуживающие и конкурирующие социальные структуры и группы, обладающие большими ресурсами культуры, опыта, активности», и замечает, что резкое противопоставление «элиты – массы» характерно преимущественно для традиционных обществ либо для обществ, переживающих «догоняющую модернизацию». После того как модернизация стала фактом, полагает социолог, такое противопоставление теряет определенность и отчетливость, размывается. Для советской истории роль элит была определяющей: «как стимулом, так и тормозом модернизации главным образом выступали соотношения сил внутри элитарных структур (а отнюдь не конфликты правящей элиты с угнетенной массой)». Соответственно, и все политические кризисы советского времени он считает кризисами «внутри правящей элиты, неспособной вывести общество на „нормальный“ путь и трансформироваться в „нормальный“ для развитый стран» политический класс. Если массовые факторы и участвовали в советской политике, то в «зрительской» форме, или в «страдательном залоге». Вопрос, какой будет элита постсоветского общества, для Левады открыт, он только предупреждает, что перспектива реального реформирования советских элит, как и общества в целом, будет очень длительной.

Борис Дубин пишет о России как «стране зрителей». В фокусе его внимания – «массовизация» российской аудитории, процесс подчинения ее вкусов, запросов и привычек давлению «масскульта» – как в культурном, так и в политическом отношении, – а также тесно связанный с этим процесс вытеснения телевидением других видов массовых коммуникаций (напомню, статья писалась в далеком 2001 г.). Дубин замечает, что не существует специализированных групп, которые бы «прорабатывали, оценивали, комментировали поток телевизионных сообщений в расчете на среднего зрителя», а значит, никто не тянет телевидение вверх с точки зрения культуры, и неизбежное выравнивание качества телепродукта происходит по нижнесреднему, а не по высокому или хотя бы среднему уровню. Автор уточняет, что западное общество строится на принципе индивидуации, а не массовизации, и именно индивидуация дает «элитообразующий импульс… и институтообразующее начало». Только человек индивидуалистичный в западном смысле может рационализировать свои действия, но такого человека наше телевидение не формирует. Процесс массовизации, резюмирует Дубин, это «процесс инволюционный. Он направлен против дифференциации и динамики, опирается на наиболее консервативные группы общества», на уравнительные смысловые ориентиры. Ожидать образования элиты современного типа в таком обществе не следует.

Сумма идеологии

Мировоззрение и идеология современной российской элиты

Под ред. Михаила Тарусина

М.: Институт общественного проектирования, 2008

Изучение элиты – столь же важная, сколь и трудная часть социальных наук. Важная, поскольку именно элиты задают векторы развития для общества, формируют направления развития, задают нормативные образцы поведения, решают, «что такое хорошо и что такое плохо». Трудная, поскольку доступ ученых к представителям элит на порядок более сложен, чем к выходцам из низших и средних классов. Поэтому исследования элиты, основанные на эмпирических данных, весьма редки. Россия не исключение. Тем ценнее исследования, опирающиеся на хорошую базу. Именно ее в виде 326 интервью удалось – при помощи ВЦИОМ – создать коллективу Института общественного проектирования (ИНОП), задавшемуся целью понять основы мировоззрения и идеологии российских элит. Исследование было проведено в 2008 г., накануне смены президента и незадолго до объявленного Дмитрием Медведевым курса на «модернизацию» и «инновации». Но самое главное – до начала Великой рецессии, в высшей точке долговременного экономического подъема (1999–2008), равного которому с тех пор Россия уже не знала. Время оптимистов и глобалистов, время формирования национального потребительского рынка и «вставания с колен». Тогда почти всем – и в элитах, и в широких общественных слоях – казалось: нам все по плечу! Надо только правильно выбрать цели и средства до них дойти… Но уже на этом шаге начинались серьезные мировоззренческие и политические разногласия.