Текст книги "Война, мир и книги"

Итак, что же произошло с российской элитой за эти два ключевых десятилетия? В 1981 г. и власть, и собственность полностью принадлежали государству, а «политический класс был институционализован в виде номенклатуры, включавшей руководителей всех секторов социума. Государство представляло собой единую иерархическую корпорацию, а номенклатура была закрытой и сплоченной группой, которая строго контролировала как вход в элиту, так и выход из нее». Второй срез – 1990 г. – показывает, что началась глубокая трансформация, включая формирование класса собственников, и «элита открылась: возник новый канал рекрутации – альтернативные выборы. Были подорваны устои моноцентрического государства». Конкуренции элит пока не было, но исчезла принудительная социальная мобильность, и «слабые» социальные группы типа молодежи, женщин и т. п. потеряли свое представительство в элитах. Третий срез – 1993 г. – демонстрирует дальнейшее ослабление и раскол бюрократической системы. «Появилось множество центров власти. Возникла полиархия. Элита фрагментируется. Происходит ускорение элитной циркуляции». В Центре процесс идет быстрее, чем на местах: в первом случае «как в калейдоскопе меняются лица, институты, партии», во втором – в элите остаются во многом прежние люди, хотя власть они получают новыми способами.

К 1999 г. процесс деградации старой системы дошел до опасной точки, за которой был возможен ее полный распад – или, напротив, быстрое восстановление. Это время острой борьбы элитных кланов за «отсутствующего» президента. Государство слабеет, кадровый резерв как источник рекрутирования элиты исчезает, его заменяет «стихийный процесс вливания в элиту разночинцев». Происходит глубокая фрагментация и борьба «всех против всех». Регулярные выборы приводят в элиту не представителей различных социальных групп, как это предусматривалось советской практикой, а делегатов от враждующих элитных групп. Внешняя демократизация режима скрывает отчаянную борьбу за удержание остатков власти и контроля над ресурсами. На сцене появляется новый отряд элиты – крупный бизнес. Сначала он возникает как «класс уполномоченных», ставленников советской номенклатуры в бизнесе. Затем их зависимость от власти слабеет, крепнет чувство независимости. Далее они начинают свою игру, и «начинает казаться, что слабое государство перешло в собственность денежных мешков». Возникает олигархия. Тем не менее «полного обновления политического класса» не произошло. В 1991 г. более 50 % представителей старой номенклатуры покинули свои посты, но дальше темпы обновления стали снижаться. «В основном замены происходили постепенно, как это было бы и в условиях стабильного режима: одно поколение уступало место другому».

Последняя точка, 2002 г., показывает совершенно другую картину. «Приход к власти Владимира Путина был облегчением для российской элиты, которая утратила уверенность в завтрашнем дне из-за непредсказуемых действий верховной власти». Начинается стабилизация и реставрация моноцентрического государства. Альтернативные центры принятия решения нейтрализуются, выстраивается институциональная субординация. Важным инструментом для этого стало насыщение федеральных ведомств людьми в погонах: их число «достигает 25 %. Формируется милитократия». Возобновляется рост государства. Восстанавливается управляемость страной, утраченная элитой в 1990-е годы. «Сработали старые традиции и многолетний опыт: чиновники начали восстанавливать государство, построенное на принципах авторитаризма». Самодержавие не терпит в зоне своего управления сил, неподконтрольных государству, и под его каток попали слабое гражданское общество и бизнес. «Путин покорил российский бизнес, который признал свое поражение и сложил оружие. Бюрократия победила». Тем не менее класс крупных собственников не исчез, он только потерял политическую автономию, сохранив основные активы и даже получив расширенные возможности увеличивать свои состояния. В этом кардинальное отличие путинской элиты от брежневской: хотя многие элементы политики президента похожи на советские, советской страна не стала.

Путин не только восстановил стабильность в стране – он восстановил ее и в рядах элиты, и та после многих лет «сидения на вулкане» благодарно на это откликнулась. Новый лидер начал возрождать утраченный контроль государства над каналами элитной мобильности (кадровые резервы). Лояльность власти снова стала гарантией стабильности чиновничьего статуса. Ельцинские скорые увольнения по поводу и без повода сменились «бережным отношением к кадрам». К отставникам снова проявляют уважение, для них создают многочисленные синекуры. С ростом влияния государства и его экспансии в экономику расширяется число вакантных постов для кандидатов. Дефицит ресурсов сменяется изобилием. Идеологические разногласия внутри элиты теряют остроту, «борьба за власть перешла из фазы стычек кланов в фазу постоянного дележа портфелей и привилегий». Элита освободилась из-под давления общественного мнения и стала «окукливаться», занялась своими делами и «вовсе забыла о проблемах общества». Вертикальная мобильность падает, зато растет горизонтальная. Активно используются «резервации» – почетные, но маловажные институты типа Совета Федерации и Госдумы, где можно «пересидеть» и со временем вернуться на более значимый пост. Элита прощается с революционной турбулентностью и возвращается к «кадровой политике, основанной на предсказуемости и защищенности». Надолго ли? Как мы понимаем теперь, более чем на два десятилетия…

Хозяйство

Розалина Рывкина

Драма перемен

Экономическая социология переходной России

М.: Дело, 1998

Розалина Рывкина – соратница Татьяны Заславской, вместе с ней работавшая в новосибирском Академгородке в 1970-1980-х годах. Затем обе перебрались в Москву, где Рывкина работала во ВЦИОМ и Институте социально-экономических проблем народонаселения Академии наук и преподавала в Высшей школе экономики. Вместе с Заславской Рывкина заложила фундамент отечественной экономической социологии. Именно экономической социологии позднесоветской, перестроечной и постперестроечной России посвящена эта книга.

Целью этой дисциплины Рывкина считает анализ социальных процессов, связанных с экономикой, а главным принципом – выявление социальных субъектов, групп, от которых зависят те или иные экономические решения и процессы. «В системе общество – экономика главным объектом анализа должны быть те социальные проблемы, которые в этой системе возникают. Под ними понимают противоречия, напряженность, трудности, возникающие у людей в связи с их включенностью в экономику». К примеру, в девяностые годы в России миллионам работников не платили зарплату, Рывкина ставит вопрос: а почему им не платили? И дает ответ: причиной тому было поведение ряда социальных субъектов – от высших госчиновников до банкиров и директоров предприятий. «Рукотворны», по ее мнению, причины и всех других процессов в экономике. Дело в том, что в результате взаимодействия социальных субъектов – чиновников, банкиров, финансистов предприятий – складывается определенная система связей. Вот эта система «на выходе» и порождает кризис неплатежей.

Отсюда понятие «социальный механизм – совокупность взаимодействующих социальных групп, поведение которых порождает определенный социально-экономический процесс». В упрощенном виде, разумеется, поскольку в приведенном определении не указывается, что «поведение и взаимодействие людей складываются под влиянием их интересов и потребностей, что, в свою очередь, производно от ценностей и культурных ориентации участников». Тем не менее «главное в социальном механизме – это социальные субъекты, те социальные группы, активность которых порождает соответствующие процессы в экономике».

Другой пример социального механизма, характерного для России девяностых годов, – постоянное снижение уровня жизни населения. Экономисты объясняют это явление перенастройкой народного хозяйства с планово-командных рельс на рыночные («трансформационный кризис»), политологи и правоведы – обрушением государства, оказавшегося неспособным установить новые правила и нормы, гарантировать их исполнение в переходной ситуации. Рывкина рассматривает снижение уровня жизни социологически, то есть как результат взаимодействия социальных групп: госчиновников, местных руководителей, руководителей предприятий, жителей страны. «Все эти субъекты, находясь в конкретной жизненной ситуации, реализуют свои интересы и потребности, принимают определенные решения, диктуемые теми условиями, в которых они оказались. И главное – все они взаимодействуют между собой». И от качества этого взаимодействия, как выясняется, зависит, вырастет уровень жизни россиян или снизится; или вырастет только у немногих, а у большинства снизится; расширится средний слой или появятся полюса бедности и богатства.

Почему же так важно взаимодействие людей для изучения экономики и ее эффектов? Субъекты экономики, объясняет Рывкина, это те социальные группы, которые играютте или иные роли, скажем, наемных работников, потребителей, управленцев и др. Множество людей, функционирующих внутри экономики, «оживляют» и движут ее. Именно от них зависит эффективность экономики. Например, от того, как взаимодействуют политики и директора предприятий; банкиры и госчиновники; директора и инженеры; таможенники и бизнесмены и т. д. В России, утверждает автор, «человеческий фактор» в экономике особенно важен из-за неразвитости экономических и правовых институтов, включая правоохранительные и судебные органы, которые реализуют решения этих институтов. Слабость власти «позволяет людям игнорировать ее. Поэтому управляют экономикой не законы, а свободное от них население». Следовательно, задачу экономической социологии Рывкина видит в том, чтобы выявлять 1) социальные проблемы экономики, 2) субъектов, причастных к этим проблемам, их поведение и взаимодействие, 3) причины, определяющие характер этих взаимодействий.

Важный момент: люди как субъекты экономики не одномерны! Например, наемный работник на заводе – одновременно и избиратель (политический субъект), и член своей семьи, и житель региона / населенного пункта, и представитель своей национальности, определенного поколения. А директор завода – не только экономический управленец, но и член более широкой управленческой сети (на уровне региона, финансово-промышленной группы, отрасли, страны в целом), и представитель культурной традиции, на нормы которой он ориентируется, и член семьи (обычно глава), испытывающий влияние стиля жизни и запросов других членов семьи. Таким образом, в экономике взаимодействуют многомерные личности, и их экономическая активность зависит от их личностных качеств, формирующихся культурой, традицией, социальными институтами. Люди, организованные в группы, – это «каналы связей» между экономикой и другими сферами жизни общества (политика, культура, семья и др.). Так, через «группы власти» на экономику влияют политические факторы, через семью – демографические, через национальные группы – культурологические и т. п. Как конкретно осуществлялись это взаимодействие и это взаимовлияние и почему к концу девяностых годов мы пришли с плачевными результатами – узнаете из книги Розалины Рыбкиной, подробно анализирующей социальные корни советских экономических проблем, столкновение советского человека с рынком, формирование новых социальных институтов в ситуации распада СССР, процессы «самообучения рынку», итоги реформ и перспективы их продолжения/корректировки. Последнее сегодня особенно интересно – в плане анализа возможных вариантов исторического выбора, стоявшего перед нашей страной в начале эпохи Путина, и их сравнения со сделанным выбором.

Григорий Явлинский

Российская экономическая система

Настоящее и будущее

М.: Медиум, 2007

В результате распада СССР и неудачных «рыночных реформ» Россия фактически пережила реставрацию порядков столетней давности, воспроизведя режим позднего самодержавия, считает Григорий Явлинский. Политическая власть полностью сосредоточена в руках государственной бюрократии, подвидом которой является огосударствленная церковная иерархия. Налицо нераздельная и самодостаточная совокупность органов власти, своеобразное «суперправительство». В центре правящей бюрократии – несменяемый глава государства, обладающий правом назначения своего преемника. Его власть ограничена только пределами физически возможного контроля над аппаратом. Выборы допускаются лишь в качестве вспомогательного инструмента легитимации власти. Открытая оппозиция власти разрешена исключительно в маргинальной форме, ввиду ее несерьезности не угрожающей элите. Политические вопросы публично обсуждаются только в формате публицистических дискуссий.

Какое все это имеет отношение к экономике? По мнению Явлинского, самое прямое. В нашей системе закон вторичен по отношению к воле администрации. Но назвать это диктатурой нельзя, так как произвол возможен на всех уровня власти, а не только на самом верхнем. Решения по сколько-нибудь значимым вопросам принимаются бюрократией, а эффективных способов заставить власть принять во внимание частные интересы нет. Элементы гражданского общества и суд находятся в подчиненном и угнетенном состоянии. В весьма усеченном виде существует базовое для рыночной экономики право частной собственности. По сути, оно низведено до права временного распоряжения собственностью, которое может быть в любой момент – по поводу и без повода – отозвано бюрократией. Так называемые собственники с разрешения государства пользуются собственностью для извлечения прибыли, но всегда остаются под дамокловым мечом административного волюнтаризма.

Класс предпринимателей в России находится в самой начальной стадии формирования, у него нет «классового сознания», это пока только механическое объединение одиночек и очень узких корпоративных групп. Политическая роль бизнеса невелика и продолжает уменьшаться. Потерпев поражение в борьбе за политическое влияние в 1990-х годах, бизнес «пошел по пути индивидуальных сговоров с конкретными чиновниками». Бюрократы жестко отвергают попытки бизнеса конвертировать деньги в политическое влияние, в результате как политические, так и экономические (!) амбиции бизнеса существенно ограничены. Любое серьезное инвестиционное решение крупных частных компаний принимается государством – или хотя бы после консультаций с ним. Даже главы бизнес-империй осознали границы для своей экспансии, многие из них потеряли интерес к развитию своего дела и думают только о том, как его выгодно продать.

Бюрократия же, освобожденная благодаря распаду СССР от партийного контроля, увеличилась количественно и расширила свои властно-политические возможности. Уровень ответственности чиновников понизился, а уровень их материального благосостояния вырос. Извлекая наибольшую пользу из постсоветских трансформаций, бюрократия является опорой нового режима и, по сути, единственным правящим классом. Подчиняясь президенту как сюзерену, она, однако, расколота на множество конкурирующих кланов, не имеет общей идеологии и озабочена в основном сохранением административной ренты и личным обогащением. Так как публичная конкуренция в стране запрещена, а партии ничего не значат, соперничество кланов и клик происходит «под ковром». Активно вмешиваясь в экономические вопросы, бюрократия сращивается с крупным бизнесом в единый социальный слой, продолжая играть первую скрипку в этом союзе (чтобы там ни говорили о могуществе «олигархов»). Граница между ними весьма зыбкая, часты случаи переходов туда и обратно.

Характерная черта российской экономики – ее сырьедобывающий характер. В ведущих отраслях, работающих на мировой рынок, настолько высок «порог входа», что бизнес там имеет смысл вести только в очень крупном масштабе. Это приводит к монополизации экономики в руках небольшого числа бизнес-конгломератов, напоминающих корейские чеболи и японские дзайбацу. От СССР сохранились отдельные островки высокотехнологичных производств, но погоды они не делают: основная добавленная стоимость создается на добыче и экспорте сырья, продуктов его первичной переработки и производстве материалов и инструментов для сырьевых отраслей. Вес и влияние конгломератов в экономике настолько велики, что они могут существовать только под контролем государства, который носит неформальный, но весьма плотный характер. Часть же конгломератов напрямую находится в государственной собственности, они играют по тем же правилам, что и формально частные.

Все это очень напоминает типичную индустриальную периферию развитого мира, если бы не три особенности: 1) крупный национальный частный капитал, вполне конкурентоспособный с иностранным, 2) остатки высокотехнологичных производств мирового уровня и 3) относительно высокообразованное население. Эти три фактора только и способны, по оценке автора, в случае слома режима и решительного изменения экономической политики стать базой для «европейского пути России». Под ним автор понимает не дальнейшую деградацию и сползание в «третий мир», а сокращение разрыва с развитыми странами и вхождение России в состав мирового центра.

Григорий Явлинский

Периферийный капитализм

Лекции об экономической системе России на рубеже XX–XXI веков

М.: Интеграл-Информ, 2003

Отгремели «лихие девяностые». Претерпев колоссальные лишения, Россия все-таки стабилизировала экономику. И что получила на выходе? Стоило ли получившееся тех жертв, что были принесены на алтарь либеральных реформ? По мнению их авторов и исполнителей – да, безусловно! Оценки тех, кого наши реформаторы до власти не допустили, радикально противоположны, что вполне понятно. Однако спустя два десятилетия критика, даже пристрастная, звучит по-другому: появляется возможность отделить зерна от плевел, увидеть, в каких именно случаях эта критика была, что называется, «по делу». И критика со стороны Григория Явлинского, бессменного лидера социально-либеральной партии «Яблоко», с такой дистанции смотрится уже не как скучное ворчанье обойденного фортуной политика, а как трезвый и глубокий взгляд экономиста. Итак, что же он разглядел в той социально-экономической системе, которую создал его вечный оппонент Гайдар со товарищи? Главный вывод «яблочника»: реформы «привели к результату, отличному от общественных ожиданий, а также от целей, провозглашавшихся инициаторами». Наша реальность – «это и капитализм, и не совсем капитализм, а в чем-то даже и совсем не капитализм. В ней есть сектора, живущие по законам конкурентного рынка, но не они определяют ее лицо. Есть в ней также и полностью монополизированные сегменты; и зоны, контролируемые криминалитетом; и сферы, находящиеся под прочным административным контролем». Все вместе взятое образует «причудливую смесь институтов и отношений», эклектичную – но все-таки внутренне связную и устойчивую.

Между тем реформаторы обещали нам построить «конкурентную рыночную экономику с ясными и прозрачными правилами игры, обеспечивающую эффективное распределение и использование ресурсов, быстрый и устойчивый экономический рост». На деле возникла совершенно другая система, в которой нет места эффективной конкуренции, «не создан механизм рыночной концентрации и накопления капитала у эффективных фирм», нет стимулов для эффективного использования ресурсов, нет механизмов стимулирования эффективного роста. Отраслевая структура экономики не улучшается, а регрессирует. Доля накопления чрезвычайно низкая. Размер инвестиций, которые экономика способна генерировать и переварить, более чем скромен. Банковская система не способна финансировать эффективные инвестиции. В общем, «чего ни хватишься – ничего нет!»

По оценке Явлинского, так произошло не только ввиду допущенных реформаторами ошибок, но и по более глубоким причинам: из-за недопонимания реалий советской экономической системы, которую хотели реформировать, а также из-за того, что «истинные интересы и мотивы власти по большому счету не были связаны с декларировавшимися целями». Получилось так, что «новую систему формировали не либералы-реформаторы, а наиболее энергичная и „голодная“ часть старой советской бюрократии». Она имела свои представления о возможном и желательном и всеми силами их отстаивала. В результате ее давления государство принимало «именно те решения, которые создавали условия для успешной конвертации власти в собственность, и наоборот», а другие – или не принимало, или принимало, но не выполняло.

Главная отличительная черта возникшей системы – «преобладание в экономике неформальных отношений». Она управляется правилами и нормами, стихийно возникшими в ответ на разрушение советского хозяйственного механизма. Взамен ему была нагромождена масса неработающих законов и норм, зато базовых институтов, без которых рыночная экономика функционировать не может, создано не было. И на замену им в стихийном порядке возникли «эрзац-институты», заменившие формальный закон, корпоративное право, суд и правоприменение. Благодаря им экономика функционирует, но что это за экономика? Официально фиксируемая экономическая деятельность «является лишь внешней оболочкой, за которой скрывается и действует вторая, параллельная экономика». Почему это смогло заработать на практике? Потому что «отношения между экономическими агентами строятся на принципе принадлежности каждого субъекта к той или иной группе, которая берет на себя роль гаранта исполнения договоренностей». Вся необходимая коммерческая информация циркулирует внутри этих групп, редко выходя наружу. Для такой системы характерен крайний дефицит доверия всех ко всем (точнее, ко всем за пределами «своей» группы). Поэтому горизонт экономического планирования в ней весьма короткий, а «долгосрочные инвестиции возможны только для самых мощных и уверенных в своей неофициальной силе и влиятельности структур, но и для них они сопряжены с очень высокими рисками». Понятно, что высокотехнологичной инновационной экономики в такой среде не построишь – она просто не успевает окупиться за отведенное ей время, процветают же только простейшие и примитивнейшие способы экономической деятельности (добыча и экспорт природных ресурсов, к примеру).

Неофициальную экономику обслуживает неофициальная власть, которую персонифицируют особые люди, чаще всего не относящиеся к государственной администрации. Это могут быть руководители или владельцы предприятий, силовики, бандиты и проч. (в общем, «смотрящие»). Главное, что у них есть реальные возможности «контролировать распределение и использование экономических ресурсов» на определенной территории. Если государство не выполняет функцию гаранта и арбитра, то ее выполняют «сильные люди». В такой системе Конституция ничего не значит – как и бизнес, «государство живет по неписаным правилам» (добавим: по «понятиям»). Поэтому в крупных хозяйственных спорах решение принимается не по закону, а по «праву сильного», реализующего свои возможности использовать «административный ресурс, контроль над рынком или его субъектами или прямое насилие». Эти же «сильные», объединенные в группы, конкурируют за контроль над государственной властью. Группы организуются по разным признакам: территориальному, отраслевому, корпоративному, клановому и др. Главное, что они контролируют значительные хозяйственные ресурсы на внеправовой (политико-административной или криминальной) основе. Право собственности в такой системе носит во многом формальный характер, уступая в значимости «возможности реально контролировать ресурсы» (отсюда эпидемия «рейдерства»).

Необходимость собственными силами обеспечивать исполнение обязательств «с неизбежностью порождают олигархическую структуру экономики», где 70 % ВВП контролируется «двумя-тремя десятками бизнес-структур, решения в которых принимаются несколькими сотнями лиц, составляющими деловую и административную элиту России».

Олигархия – не исключение, а правило для такой системы. Как следствие олигархии, «общенациональный рынок распадается на отдельные территориальные и отраслевые сегменты», подконтрольные каждый «своей» группе. Это создает неприемлемо высокий «порог входа» на рынок для новых предпринимателей. Чтобы такой порог не снижался и позволял извлекать монопольную ренту, бизнес-группы всеми силами культивируют симбиоз с коррумпированным высшим чиновничеством, обеспечивая ему теневое довольствие («теневой бюджет»). Благодаря этому «не рынок определяет… движение громадных ресурсов между секторами, отраслями и регионами». Его определяют «кулуарные сделки и интриги в рамках узкого круга властной элиты». Обобщая, Явлинский называет такую систему «периферийным капитализмом». Имеется в виду, что возникший общественный строй явно имеет отношение к капитализму, но это не высокоразвитый, современный, обеспечивающий стране достойную жизнь строй. Это капитализм зависимый, вторичный, отсталый, словом – периферийный. Он во многом напоминает царский режим, свергнутый революцией 1917 г. Таким образом, заключает автор, вместо создания новой – демократичной и прогрессивной системы западного типа – реформаторы 1990-х реставрировали старую, имперскую, «с гипертрофированной ролью бюрократии в условиях авторитарной монархии и откровенной слабости институтов гражданского общества».

Максим Лебский

Новый русский капитализм

От зарождения до кризиса. 1986–2018 гг.

M.: URSS, 2019

Российский историк-марксист Максим Лебский определяет нынешний общественный строй нашей страны как «новый русский капитализм». Этот строй возник как следствие поражения тех сил, которые на протяжении 70 лет советской истории пытались преодолеть периферийный статус России и «стать альтернативным центром развития человеческой цивилизации». На руинах советского строя под влиянием двух главных факторов – разложения социал-экономических структур СССР и всемирной рыночной глобализации – и возник российский «капитализм периферийного типа». Лебский выделяет четыре этапа этого генезиса (1986–1991, 1992–1998, 1999–2008 и с 2009 г.). На первом этапе в недрах советского строя зарождались капиталистические отношения. Прежде буржуазных отношений в СССР возникло буржуазное сознание, и здесь Лебский отводит главную роль Третьей программе КПСС (1961), заложившей идеологическую основу для возникновения советского варианта «общества потребления». Оно и появилось в 1970-х годах одновременно с советской разновидностью «среднего класса». Проблема в том, что эпигонство в принципе не может быть выигрышной стратегией. Не принесло оно успеха и КПСС, стремившейся «догнать и перегнать» США. Америка «за счет эксплуатации мировой периферии, торгового посредничества в ходе двух мировых войн смогла создать запас экономической прочности», соревноваться с которым было бесполезно.

Проигранное «мирное соревнование» не только завело СССР в экономический тупик, но и подорвало его идеологическую основу, «сделав главным стержнем жизни миллионов советских людей погоню за новыми потребительскими благами». Вместо создания «нового человека» началось «обуржуазивание сознания советского обывателя». Стали формироваться «социальные слои с протобуржуазными интересами». Возник и стал расширяться теневой сектор советской экономики, паразитировавший на дефиците продуктов и товаров широкого потребления. Анклав теневого рынка стал со временем одним из источников возникновения капитализма. Затем, уже в ходе перестройки, реформа госпредприятий и создание кооперативов стимулировали концентрацию прибыли и ресурсов в руках директоров, избавленных от прежнего мелочного контроля со стороны КПСС. Трудящихся директора систематически подкупали, расходуя средства предприятий не на модернизацию, а на повышение зарплат. Кооперативы же просто паразитировали на госпредприятиях – с согласия их директоров, разумеется. Именно в кооперативах «будущие олигархи сколачивали свои первые капиталы». Одновременно молодое поколение номенклатуры – комсомольцы – получило собственный канал обогащения в виде «центров научно-технического творчества молодежи» (с такого начал, к примеру, Михаил Ходорковский). Центры НТТМ играли на разнице между официальным и теневым курсом доллара, беспошлинно ввозили из-за границы компьютеры, помогали госпредприятиям обналичивать средства.

Уже в 1989 г. началась скрытая приватизация госсектора: вместо министерств возникли концерны (например, «Газпром»), вместо отраслевых госбанков – коммерческие банки, вместо системы Госснаба – биржи и торговые дома. Государство в лице чиновников, по сути, приватизировало самое себя. Происходило встречное движение сверху, от номенклатуры, и снизу, от молодых кооператоров и комсомольцев. Этот мезальянс стал накапливать капитал, который на следующем этапе был использован для скупки по дешевке советских заводов и фабрик, что и породило «новый русский капитализм». Такое стало возможным, поскольку в недрах советского строя уже давно шла деградация командно-административной системы, которую сменила «распределительно-согласовательная» система (она же «административный рынок»). Ее главными игроками были мощные отраслевые комплексы, успешно лоббировавшие свои интересы вопреки потребностям экономики в целом. ЦК КПСС и Госплан уже не могли противостоять им. Таким образом, заключает автор, «советская экономика стала заложницей собственного развития, рождавшего новые противоречия, которые не находили разрешения в рамках структуры старых производственных отношений». Это противоречие разрешилось «снятием, в ходе которого была разрушена часть производительных сил и под них были подведены новые производственные отношения». Это «снятие» мы теперь называем «лихими девяностыми».

Виктория Дубицкая

Капитализм под копирку

Иллюзии эффективных менеджеров

М.: Альпина Паблишер, 2015

Жанр этой книги до конца не определен – то ли бизнес-роман, то ли научные мемуары, но Виктория Дубицкая предлагает интереснейшее чтение для социального исследователя: анализ становления нескольких крупных российских бизнес-организаций в «лихие девяностые». Повествование начинается с суперуспешного частного «Прима-банка» (название вымышленное, но намек на прототип весьма прозрачен) и заканчивается компанией «Росэнергосеть» (тут все еще понятнее). Дубицкая рассказывает о становлении этих бизнесов, а точнее – их организационных культур, и их трансформации в быстро меняющейся экономической среде. Отличную базу для такого рассказа создают материалы внутрикорпоративных исследований, которые автор самолично проводила «во время оно» по заказу руководителей этих компаний. А затем книга выходит на более широкие обобщения, касающиеся отечественной организационной культуры, применимости к ней новейших иностранных (прежде всего американских) рецептов и перспектив превращения нашей страны в «новую Америку» (о чем столь многие грезили три десятилетия назад, в самом начале создания современной русской государственности). Особенно интересно выглядит практический анализ результатов, полученных с использованием широко известных социологических методик, будь то репертуарные решетки Келли или методология Герта Хофстеде, переинтерпретированных с учетом отечественной специфики.