Текст книги "Война, мир и книги"

Николай Леонов

Лихолетье. Последние операции советской разведки

М.: Международные отношения, 1994[8]8
  Рецензия опубликована в журнале «Историк» (№ 90, июнь 2022).


[Закрыть]

Мемуары одного из руководителей советской внешней разведки Николая Леонова интересны рядом важных деталей, высвечивающих скорбный путь СССР к своей гибели. Этот путь, по мнению Леонова, начался задолго до 1991 г. и был вызван не внешними, а прежде всего внутренними причинами. Таким образом, вопреки риску «профдеформации», заставляющей разведчика во всей бедах и неудачах своей Родины усматривать происки внешнего врага, Леонов обращает внимание в первую очередь на неэффективность самой системы власти в позднем СССР. Вероятно, причин тому несколько. Во-первых, имея возможность сравнивать жизнь «там» и «тут», можно было довольно быстро понять, что выбранный путь завел Россию не туда. Во-вторых, в разведке Леонов занимался не только оперативной работой, но и аналитикой (в том числе долгое время руководил аналитическим управлением внешней разведки и короткое – аналогичным органом всего КГБ СССР). В-третьих, свою молодость автор связал с Латинской Америкой – «пылающим континентом» – и имел возможность сравнивать революционный дух, мораль, пассионарность элит Кубы, Никарагуа и др. с тем, что собой представляли позднесоветские элиты. В общем, перед нами – более чем критичный взгляд на вещи! Тем и ценен.

С советской партократией Леонов непосредственно столкнулся еще в 1960-х годах, работая переводчиком у Хрущева и Микояна на встречах с Фиделем Кастро. И сразу почувствовал, что смотреть на наших вождей «было и горько, и смешно, настолько не вязался их реальный облик с внешним парадно-выходным образом». Но дальше стало только хуже: в лице Хрущева, считает разведчик, СССР «потерял последнего сколько-нибудь самобытного политического руководителя (Андропов не в счет)». Ведь, несмотря на все свои чудачества, «Хрущев был последним, кто сформулировал нашу национальную цель. Пусть она звучала наивно: „Догоним Америку по производству молока и мяса!“, но все последующие администрации были просто незрячими. Ослепшая партия вела, не зная куда, слепой народ». Неслучайно «первое, что поспешили убрать люди, свергшие Хрущева, были не посевы кукурузы, а именно это положение об ограничении времени пребывания у власти» (тремя выборными сроками, как требовал Хрущев). Никто, кроме него, не посмел замахнуться на персональные машины, на государственные дачи вождей. Своей отставкой Хрущев, полагает Леонов, заплатил за Карибский кризис-«зато, что подверг смертельной опасности благополучное существование кремлевской олигархии своими „новациями“». Пришедшая ему на смену геронтократия не столько управляла страной, сколько обеспечивала себе спокойную жизнь, игнорируя реальные проблемы и угрозы.

Например, «хотя ЦК партии и считался „вдохновителем и организатором всех наших побед“, разведку он явно ни на что не вдохновлял и не организовывал. Старая площадь давала только согласие на то, о чем мы просили или что предлагали. Отказы были весьма редки». Диагноз позднесоветской системе управления автор ставит такой: «вся огромная страна на глазах расщеплялась на удельные владения – ведомства, и они имели только свои местнические интересы. СССР становился чем-то вроде апельсина… Сними кожуру-и представал перед глазами в виде долек, каждая из которых была либо ведомством, либо союзной республикой». Расщепление единой государственной воли особенно ускорилось при Брежневе, особенно после его инфаркта в 1975 г. Этот год Леонов считает «кульминационной точкой развития советского государства», после которой началась его агония. В этот период «Политбюро ЦК КПСС потеряло роль совещательного органа при единовластном вожде… При Брежневе оно превратилось в классический олигархический орган, каждый член которого все больше заботился о своих интересах. Даже персональный состав политбюро свидетельствовал о деградации государства». В политбюро теперь заседали те, кто тратил деньги, но не было тех, кто должен их зарабатывать. «Руководство поворачивалось спиной к экономике страны. Ее перепоручали секретарям ЦК, а те, в свою очередь, норовили ускользнуть». Прогрессирующая экономическая слабость резко ограничивала возможности страны проводить эффективную внешнюю политику. Да Москва, в общем-то, и «не имела стратегически ориентированной, разработанной, обеспеченной людскими и материально-техническими ресурсами политики в Латинской Америке, как и вообще в странах „третьего мира“».

Другими факторами ослабления СССР стали некомпетентность и безволие брежневского Политбюро. Скажем, «наша система информационного обслуживания советского руководства по вопросам внешней политики была безнадежно устаревшей». Объемы поступавшей ежедневно на доклад руководству внешнеполитической информации становились огромными, не менее 300–400 страниц. «Не только переварить, но даже просто прочитать такой объем нашим геронтократам было явно не под силу… Дело кончилось тем, что телеграфную информацию перелопачивали помощники и они же нередко устно пересказывали ее содержание своим шефам. Все фильтрующие этапы, вплоть до помощников, были озабочены тем, чтобы на глаза шефов не попала тревожная, критическая информация». Стареющие вожди абстрагировались от реалий меняющегося мира, ставя целью просто ничего не менять, пока все еще как-то держится. Поэтому и «никто в реальности не хотел внедрения современных информационных систем, ибо культура их использования связана с необходимостью введения в банки данных точных, проверенных, четко сформулированных сведений… Объективная информация вынуждает руководителя принимать вполне определенное решение, не оставляет места для волюнтаризма… Главное, что отбрасывало информационное обслуживание правительства назад, состояло в отсутствии реального интереса у тогдашнего руководства страны, предпочитавшего ограничиваться общими оценками». В таких условиях разведка, «не имея четко поставленной государством задачи, сама разрабатывала программу своих действий, ориентируясь в общем на потребности страны».

Не менее жесткие оценки Леонов дает и другим важным элементам советской системы. Армию все носили на руках, «милости превосходили разумные нормы. СССР за годы своего существования наплодил больше маршалов, чем все страны мира за свою историю». При этом «высшее военное руководство активно участвовало в политических интригах». Да и сами генеральные секретари скрепляли «пакт военно-бюрократических сил». Так, ЦК и военные благожелательно относились к расширению фронта сотрудничества со странами «третьего мира». Однако особого смысла в этом уже не было: «возможности не соответствовали нашим амбициям. Активность носила какой-то автоматический, инерционный характер. Мы походили на армию, наступление которой выдохлось». Реальную цену этому пакту показала афганская авантюра, продемонстрировавшая и некомпетентность, и приписки, и очковтирательство со стороны военного руководства. Не лучше обстояли дела в науке: «состояние нашей страноведческой академической науки безрадостно и рассчитывать на ее помощь в наших аналитически разработках практически бесполезно. Институты были слабо обеспечены информационными материалами… Чувствовалась их оторванность от прямых практических задач». Сами результаты проводившихся исследований редко поступали руководству. Зато «руководители институтов активно втягивались в политиканскую возню, искали своих покровителей в высших сферах, участвовали в подготовке партийных и иных отчетных или программных документов, но действовали скорее как исполнители… Они были „перьями“ в большей степени, чем „головами“». Имея таких противников, США упорно отстаивали в противоборстве с СССР свою мечту – «располагать всегда возможностью безнаказанно, безответно наносить военные удары по любым своим противникам в любой точке мира». Впрочем, с такими «друзьями», какие были у Советской страны, приходит к печальному выводу Леонов, и врагов не надо!

Егор Гайдар

Гибель империи.

Уроки для современной России

М.: РОССПЭН,2006[9]9
  Рецензия опубликована в журнале «Историк» (№ 96, декабрь 2022).


[Закрыть]

Все, кто лично знал Егора Гайдара, считают его убежденным государственником. А кто не знал – пусть задумается, способен ли человек, не чувствующий личной ответственности за судьбу государства, согласиться в критический момент осени 1991 г. пойти на расстрельное место руководителя российского правительства. Расстрельное – потому что любому, кто бы ни занял этот пост, предстояли радикальные экономические реформы. Травма, которую они не могли не причинить, и скудная надежда на быструю позитивную отдачу не обещали новому премьеру славы ни в глазах потомков, ни в глазах современников. Неслучайно все остальные кандидаты, включая Юрия Ярова и Григория Явлинского, как известно, от такой «чести» отказались – а Гайдар согласился. Тем горше для него был вал упреков и обвинений в том, что это именно он уничтожил государство, которому служил. Поэтому, видимо, так упорно он старался объяснить, чем были обусловлены те тяжелейшие решения, которые он принимал на посту премьера. Главную попытку оправдаться Гайдар предпринял незадолго до смерти, в 2006 г., в книге «Гибель империи». Его главный тезис: к моменту, когда он пришел во власть, СССР уже был обречен, все фатальные развилки были пройдены, причем в неверную сторону, еще Брежневым и Горбачевым. В подтверждение тезиса он приводит массу архивных документов, демонстрирующих динамику кризиса, который развернулся в стране уже в конце 1970-х годов. А затем сильно усугубился в результате серии непродуманных решений, принятых советским руководством после 1985 г. Таким образом, утверждает Гайдар, никакой вариативности в принятии решений у него самого в 1991–1992 гг. уже просто не было, а потому обвинения в его адрес основаны на незнании реальной ситуации – или, еще хуже, преследуют сугубо политические цели.

Итак, начнем разбираться с причинами гибели СССР по версии нашего автора. Прежде всего, это системные причины: уже в конце 1960-х годов стала давать все большие сбои плановая система советской экономики. Ни девятая, ни десятая пятилетки (1971–1980) выполнены не были. Как трудовая, так и плановая дисциплина непрерывно падали. Отсутствующий в социалистической экономике механизм закрытия неэффективных предприятий (аналог банкротства при капитализме) мешал быстрому обновлению производственных мощностей. По сути, плановая экономика превратилась в «экономику иерархического торга». Капиталовложения показывали непрерывно убывающую эффективность, постоянно росла «незавершенка»-омертвленные деньги, не дающие эффекта из-за незавершенности строительства. К тому же исчерпание людских ресурсов деревни перестало давать советской экономике «демографический дивиденд», что резко снизило темпы роста в целом. Промышленность и сельское хозяйство встали перед острым дефицитом рабочей силы. Непрерывно обострялся дефицит потребительских товаров и продуктов, сформировалась настоящая «экономика дефицита». Советское сельское хозяйство после освоения целины довольно быстро перестало прибавлять в объемах производства, тогда как спрос на продукты со стороны растущего населения, естественно, только рос. Повсеместно из продажи исчезало мясо. Хлеб остался, но только благодаря масштабному продовольственному импорту. Начиная с 1963 г. СССР закупал иностранный хлеб, объемы закупок постоянно росли. Так, в 1984 г. было закуплено 46 млн тонн зерна, страна стала крупнейшим в мире импортером продовольствия (16 % мирового импорта). Треть хлебопродуктов изготавливалось из иностранного зерна, без него не могло существовать и советское животноводство. На оплату импорта хлеба направлялись скудные золотовалютные запасы, но их не хватало…

Решением стали доходы от экспорта углеводородов. Только за 1972–1981 гг. добыча нефти в Западной Сибири выросла с 62,7 до 334,3 млн тонн! Нарастающие трудности с хлебом заставляли форсированно осваивать нефтяные месторождения. Рост мировых цен на нефть в 1973–1974 и 1979–1981 гг. резко увеличил советскую валютную выручку. Это позволило остановить нарастание кризиса с продовольствием, профинансировать новый виток гонки вооружений и вторжение в Афганистан. Однако запасов валюты создать не удалось, все шло на текущие расходы. СССР пришлось даже резко увеличить займы за рубежом! Значительные средства приходилось тратить на поддержку стран Варшавского договора и союзников СССР в «третьем мире». Их экономическое положение в связи с ростом цен на энергоносители было аховым, и советскую нефть им приходилось отгружать по символическим ценам. Так, в соцстраны мы отгрузили в 1980 г. 84,8 млн тонн нефти, тогда как в капстраны – только 30,7. Еще больше средств шло на противостояние с Западом: «страна, имеющая экономику примерно в четыре раза меньшую, чем США, поддерживает с последней, да еще и с ее союзниками, военный паритет, и при этом финансирует содержание группировки из 40 дивизий… на китайской границе». Но в 1981–1984 гг. мировые цены на нефть начали медленно снижаться. В 1985–1986 гг. произошел настоящий обвал. Параллельно перестала расти добыча нефти в СССР: только за 1985 г. она упала на 12 млн тонн. Между тем за 1960-1970-е годы советская экономика, прежде довольно закрытая для внешнего мира, благодаря росту потоков импорта и экспорта, а также обслуживающих их займов и кредитов, стала сильно зависеть от конъюнктуры мировых рынков. «Цены на ресурсы, от которых зависел бюджет Советского Союза, его внешнеторговый баланс, стабильность потребительского рынка, возможность закупать десятки миллионов тонн зерна в год, способность обслуживать внешний долг, финансировать армию и ВПК, упали в несколько раз». Это была настоящая катастрофа.

На таком тягостном фоне в Кремле в 1985 г. появился новый лидер. Если бы СССР был рыночной экономикой, было бы хорошо известно, что ему делать: «сокращать субсидии на товары массового спроса, продовольствие, топливо, снижать объемы государственных капитальных вложений, повышать цены на продукцию и услуги естественных монополий, увеличивать налоги… девальвировать национальную валюту». Результатами стали бы «падение уровня жизни, стагнация или снижение объема производства, рост безработицы. Это тяжелые, но необходимые меры» по адаптации к новой мировой конъюнктуре цен. Особенностью СССР была совершенно перекошенная структура внутренних цен: например, до трети госбюджета (!) уходило на субсидии производителям и потребителям продовольствия. Нужно было проводить давно назревшую ценовую реформу. Ее планировали давно, но всегда откладывали, чтобы не вызвать политического кризиса: «неизменность цен была одним из важнейших компонентов контракта власти с народом». Отложили и на этот раз… Нужно было сокращать капвложения и военные расходы, но это означало пойти на конфликт с хозяйственной, административной и военной бюрократией, нарушить сложившиеся правила игры. Иными словами, нужно было выбрать, чем рискнуть-конфликтом с народом или с элитой. Этого выбора Горбачев не сделал. Вместо этого он действовал в прямо противоположной логике: не пытался сбалансировать госбюджет, а как будто намеренно еще сильнее подрывал его. Он инициировал программу «ускорения», потребовавшую новых масштабных капвложений, провел антиалкогольную кампанию и, наконец, сократил закупки импортных товаров народного потребления, еще больше усугубляя товарный голод в стране. В экономическом плане перестройка явно пошла не туда… Кризисная ситуация не разрешалась, а только усугублялась.

К 1989 г. уже всем стало ясно, что экономика идет вразнос и нужны радикальные, а не косметические меры. Цены на нефть оставались низкими, бюджет трещал по швам, внешние займы увеличивались угрожающими темпами. Эффекта от половинчатых решений не было. Дисбалансы в экономике только нарастали, дефицит становился нестерпимым – он проявлялся уже и в Москве, чего раньше власти не допускали. Политическая либерализация, предпринятая Горбачевым, создала угрозу позициям коммунистических элит в союзных республиках; чтобы не быть раздавленными растущим националистическим движением, они «перекрасились» и начали «парад суверенитетов». На союзном бюджете это сказалось катастрофическим образом: перестали поступать деньги от налогов. Начинались развал финансовой системы и галопирующая инфляция. Зарубежные банки отказывали СССР в новых кредитах, а золотовалютные резервы быстро исчерпывались. Горбачеву пришлось в ускоренном порядке «сбрасывать балласт» – резко сокращать поддержку сателлитов СССР за рубежом, демонтировать Организацию Варшавского договора, идти все дальше навстречу Западу с целью пролонгирования прежних займов и получения новых. И тем не менее никаких серьезных экономических реформ Горбачев не реализовал. Принимались законы о кооперации и коммерческих банках, но оба они только ухудшили положение – руководители предприятий госсектора использовали их, чтобы обналичить деньги, выведя их из-под контроля государства. Окончательно добил страну августовский путч 1991 г.: после него союзные республики перестали серьезно относиться к Горбачеву и взяли курс на быстрое объявление независимости. Осенью того же года Россия запустила собственную программу экономических реформ, перестав надеяться на союзную. Ельцин назначил и. о. премьера Гайдара. Он получил страну без валюты, без запасов продовольствия, без банковского кредита, без границ, без собственного платежного средства. Крупные города стояли на грани голода – на прилавках ничего не было. Решения, принятые в такой ситуации, не могли не быть экстремальными и крайне болезненными. Такими они и оказались.

Валентин Павлов

Упущен ли шанс?

М.: Терра, 1995

Мемуары неудачника-так, наверное, можно назвать эту книгу. Валентин Павлов – единственный советский «премьер-министр» (ни до, ни после него такой должности не было). Он занимал этот пост недолго, меньше девяти месяцев, но в ключевой период нашей истории – с января по август 1991 г. Павлов запомнился советским людям благодаря обмену денег – «павловской реформе», которая, как декларировалось, должна была изъять из денежного оборота значительную часть средств, накопленных подпольными и криминальными структурами. Хотя планы у него были гораздо более амбициозными: остановить деградацию советской экономики, развал хозяйственных связей, финансовый и налоговый кризис, процесс распада Союза. Не удалось! Хотя казалось, что возможности для этого были… Горбачев назначил Валентина Павлова главой правительства в момент, когда его извилистый и противоречивый политический курс сделал очередной разворот. В терминах тех лет президент СССР от «левой» политики перешел к «правой». От довольно мягкого отношения к сепаратистам из союзных республик, опоры на столичную интеллигенцию и свободную прессу, заигрывания с «демократами», требовавшими ускорения политических и экономических реформ, Горбачев развернулся в противоположную сторону-к силовым структурам и политическим силам, требовавшим жестко пресечь центробежные тенденции, остановить реформы, «подморозить» страну. В этом и был шанс Павлова.

Увы, такой поворот дался советскому лидеру непросто и явно задумывался им как временный тактический маневр, а не смена стратегического курса. Сам Горбачев к этому времени, потеряв поддержку радикальных «демократов», стал чужим и для «державников», к которым теперь примкнул. Поэтому «правый галс» начала 1991 г. неизбежно получился половинчатым, непоследовательным и малорезультативным. Символом этого времени можно назвать попытку советских войск взять под контроль Вильнюс-столицу сепаратистской Литвы, этот несостоявшийся «советский Тяньаньмэнь». Несостоявшийся, потому что в последний момент Горбачев пошел на попятную и отменил приказ войскам. И процесс распада страны продолжился… Горбачев к этому моменту уже устал от малоудачных преобразований, явно вышедших из-под его контроля. Запутавшийся и уставший, он подобрал себе деятельного премьера-технократа. Отказавшись придать официальный статус программам радикальных реформ типа «500 дней» Григория Явлинского, Горбачев обратился к аполитичному Павлову, долгое время занимавшему пост министра финансов СССР и отлично знавшему финансово-экономическую ситуацию изнутри. Президент уже хотел ничего не менять, но так, чтобы все (а именно советский режим) изменилось само по себе. Павлов, в отличие от него, хотел все изменить, чтобы советский режим устоял. Он стал экономическим «мозгом» советских державников, причем вполне реформистским, не консервативным. Его подход к реформам за неимением лучшего определения можно, наверное, назвать «китайским».

Как профессиональный финансист Павлов делал ставку на переход от государственного планирования в «штуках» и «тонно-километрах» к планированию в рублях. Поздний СССР нуждался, по сути, в новой индустриализации, смене доминирующего корпуса технологий на «интенсивные, наукоемкие, требующие больших инвестиций». Однако сталинские рецепты индустриализации воспроизвести было уже невозможно: исчезли избыточные резервы рабочей силы и резко ухудшилась экологическая ситуация, дальше строить заводы, игнорируя природные издержки, стало невозможно. Что же делать? «Предполагалось, что сфера государственного регулирования экономики, во-первых, перестанет быть всеобъемлющей, а во-вторых, само это регулирование будет вестись в рамках товарно-денежных отношений». Первым шагом должна была стать реформа ценообразования, в основе своей остававшегося неизменным со сталинских времен. Вторым – реформа системы оплаты труда. Предлагалось сделать ее более дифференцированной, включить денежные стимулы «на всю катушку», позволить людям зарабатывать больше-и больше приобретать. Кроме предметов личного потребления необходимо было разрешить покупать и средства производства. Это открывало путь к формированию наряду с госсектором экономики сектора частного, основанного на частной же собственности. Тогда появились бы стимулы для высокопроизводительного труда, которые почти исчезли в позднесоветской экономике: «больше половины произведенного национального дохода мы стали распределять бесплатно… чем больше и лучше люди трудились, тем относительно меньше они начинали зарабатывать». Иначе наиболее активные слои общества в условиях научно-технической революции «не смогут, а и не захотят довольствоваться такой перспективой».

Таков эволюционный путь реформирования, которое нужно было запускать еще в начале 1980-х годов, но которое так и не состоялось ввиду сопротивления самого верхнего эшелона партийной элиты во главе с генсеком. Главное обвинение, которое Павлов выдвигает против Горбачева: он никогда не думал ни о стране, ни об ее экономике, но всегда пекся только о личной власти. Именно Горбачев многократно на протяжении десяти лет (1982–1991) блокировал реформу потребительских цен, без которой не могли быть выправлены социально-экономические пропорции, а точнее, диспропорции, упорно тянувшие экономику страны на дно. Именно Горбачев, пишет Павлов, еще в 1982 г. добился того, чтобы не было реализовано постановление Политбюро о реформе цен, подписанное умирающим Брежневым. И на протяжении всей перестройки Горбачев каждый раз отказывал правительству, предлагавшему наконец решить эту застарелую и все время обострявшуюся проблему. По мнению Павлова, реформа советского экономического механизма была неизбежна: нужно было менять весь механизм экономического управления! Просто «пришли положенные сроки, и под напором объективных требований научно-технического прогресса в СССР неизбежно должны были свершиться роды нового экономического порядка. Исторически Горбачеву выпала лишь роль акушера. Но, увы, он не справился с ней, показал себя… беспомощным политическим „коновалом“». Он раз за разом откладывал и переносил принятие экономических решений, отдавая приоритет политике.

Например, вместо ранее планировавшегося на декабрь 1986 г. пленума ЦК КПСС по экономическим вопросам, где должны были обсуждаться важнейшие преобразования, провел в январе 1987 г. пленум по… политической реформе! А точнее – по проблеме кадров брежневского периода, которые он страстно хотел заменить. И примеров такого стиля-трескучей популистской риторики, прикрывающей узкие политические цели Горбачева, но игнорирующей настоятельную необходимость реальных экономических преобразований, – Павлов приводит немало. Один из подобных сюжетов развернулся вокруг проекта нового Союзного договора, который планировалось подписать в августе 1991 г.

Знаменуя политический компромисс между советским лидером и руководителями десяти республик, согласившихся остаться в составе обновленного Союза, этот проект, по мнению Павлова, кардинально менял экономические правила игры на пространстве СССР и его «без всякой необходимости крушил, раздирал на части». Прогноз автора таков: в случае подписания Союзного договора экономика страны должна была рухнуть в течение ближайших шести месяцев, а за ней последовало бы и государство. И хотя договор так и не был подписан, страна все же распалась-и даже раньше. Такой оказалась плата за амбиции лидера, не подкрепленные компетентностью и волей к необходимым преобразованиям. Вероятно, это закономерный итог «отрицательного отбора», характеризующего путь к власти в позднем СССР: в партийную верхушку попадали не самые талантливые, компетентные или патриотичные, а самые лояльные, изворотливые и угодливые. Неудивительно, что в решающий момент такие «вожди» потеряли страну-и даже не поняли, как это произошло…

Стивен Коткин

Предотвращенный Армагеддон

Распад Советского Союза, 1970-2000

М.: НЛО, 2018

Стивен Коткин – крупный американский историк СССР, профессор Принстонского университета, автор многих интересных книг, почти не переведенных на русский. По взглядам – глобалист-консерватор. Предлагаемая книга написана в 2000 г. и дополнена послесловием в 2008 г.

Предмет книги ясно отражен в названии: это история почти бескровного распада СССР Тема, мягко говоря, не новая, на нее написаны сотни книг. И тем не менее я рекомендую ознакомиться с версией Коткина, поскольку она отличается глубоким реализмом, иммунитетом к идеологическим подходам и глобальным взглядом. Рассмотрим несколько примеров, демонстрирующих подход Коткина.

1. Был ли Горбачев, разваливший СССР предателем или просто неудачником? Коткин считает, что Горбачев был: 1) идеалистом, а не прагматиком, и 2) тактиком, а не стратегом. Как идеалист он сформировался в 1950-х годах, во времена Хрущева, давшего новый импульс социалистическому строительству (вспомним спутник и Гагарина!), а затем – под влиянием идей Пражской весны 1968 г. («социализм с человеческим лицом»). Он действительно хотел освободить социализм от диктатуры, полагал, что свободный советский человек будет работать лучше и эффективнее, чем прежде, и это позволит нам догнать Запад в экономическом соревновании. В этом его отличие от Дэн Сяопина, который со временем признал эффективность капитализма и одобрил рыночные реформы. Все, что делал Горбачев, – только экспериментировал с «рыночным социализмом» (уже провалившимся к этому моменту везде, где его пытались построить, – в Венгрии, Югославии и т. п.).

Как гениальный тактик Горбачев блестяще сумел раздробить, изолировать и обезглавить консерваторов из ЦК КПСС, КГБ и Вооруженных сил СССР. Именно этим объясняется мирный, без боя распад СССР, уберегший человечество он ядерного Армагеддона – представьте себе гражданскую войну в Югославии масштабов СССР, да еще с ядерным оружием! Но он не понял, что тем самым лишил СССР главной скрепляющей силы и предопределил крах и советского социализма, и советской страны. И обрек их на гибель вопреки собственным замыслам.

2. Как объяснить беспрецедентный экономический коллапс России в 1990-е годы? Неэффективность советской плановой экономики в невоенное время была очевидна для всех. Ее отставание от Запада резко усилилось после нефтяного кризиса 1973 г., открывшего эпоху дорогих энергоносителей. Для Запада это стало громадным вызовом, на который со временем был найден адекватный ответ: высокотехнологичная автоматизированная и компьютеризированная технология, капитало– и наукоемкая, но энергетически весьма эффективная. Ценой такого перехода стал коллапс старых индустриальных зон – немецкого Рура, американского Детройта, британского Шеффилда и др. СССР наоборот, заработал огромные деньги благодаря резкому повышению цен на нефть, и эти деньги продлили существование советской экономической модели на 15 лет.

Однако, когда деньги кончились (в 1986 г. цены резко упали), мы остались при устаревшей экономике индустриального типа, с технологиями середины XX века. Гигантские заводы использовали огромное количество сырья и энергии и производили массовый, неспецифицированный и негибкий продукт, не удовлетворяющий современным потребностям и абсолютно неконкурентоспособный на мировом рынке.

Как только упал железный занавес и в СССР хлынули товары со всего мира, эти заводы превратились в свалку индустриального хлама, закрыть который было дешевле, чем поддерживать или модернизировать. Приватизация неэффективных заводов позволила их новым владельцам урвать свой кусок от их остаточного потенциала, но не создала сама по себе нового технологического уклада. Исключением стали только сырьедобывающие предприятия, продукция которых шла на мировой рынок: вся остальная советская экономика приказала долго жить. Это должно было произойти 15 годами раньше.

3. Был ли СССР обречен или его можно было спасти? Коткин напоминает, что в своем реформаторском порыве Горбачев сосредоточился на том, чтобы ослабить консервативные силы в советском руководстве. Ради этого он в 1989 г. создал и занял пост президента СССР, отобрал руководящие функции у КПСС, вернув их Советам народных депутатов.

Парадокс в том, что в отсутствие той идеологической и организационной скрепляющей силы, которой была КПСС для Советского государства, власть стала работать, как этого и требовала (никогда на деле не исполнявшаяся) советская Конституция: как федеративное, а не унитарное государство! Экономический коллапс и явная неудача горбачевской перестройки оттолкнули от него региональные элиты, которые в итоге взяли курс на отделение от тонущего союзного Центра. А конституционный федерализм сделал этот дрейф вполне законным. Горбачев не решился применить силу, чтобы его остановить. В результате самая мощная в нашей истории держава перестала существовать в течение нескольких лет.

Была ли альтернатива? Конечно, да: китайский путь рыночных реформ при сохранении политической диктатуры, цензуры, однопартийной системы. Но шестидесятник Горбачев с его идеалом «социализма с человеческим лицом» этот вариант отверг. Ценой стала гибель державы.