Текст книги "Очень личная книга"

Валерий Сойфер
Очень личная книга

С сыновьей признательностью

посвящаю эту книгу родителям,

Анне Александровне Кузнецовой

и Николаю Ильину Сойферу

Valery N. Soyfer

Very

Personal

BOOK

Предисловие

Вскоре после женитьбы моя жена стала мне говорить, что я должен записывать события из своей жизни, иначе большая их часть неминуемо забудется. Она повторяла этот совет каждый раз, когда слушала мои воспоминания про школьную или студенческую жизнь, но мне казалось, что ничего я никогда не забуду, что у меня лошадиная память (так всегда мне говорила, окая по-волжски, моя бабушка: «Валерко! Ну у тебя и память, всё оседает как в кобыльей башке»).

Но постепенно я стал замечать, что многое из памяти на самом деле исчезает и выветривается, забываются имена (а мне казалось, что я могу мгновенно назвать сотни людей, и что их фамилии застряли как занозы в мозгу), уходят в небытие события, особенно неприятные и казавшиеся в прошлом фатальными. Я всё чаще стал задумываться над тем, что неплохо бы засесть за воспоминания.

Однако времени всегда не хватало (порой – катастрофически), я работал в лаборатории, писал научные статьи и книги, тратил силы на организационную работу, возникали новые планы, и «задание» Нины отодвигалось и отодвигалось.

Эта каждодневная гонка продолжалась годами. Уже прошло несколько десятилетий, мы переехали в Америку, где число дел не только не уменьшалось, а росло, и вдруг летом 2007 г. случилось то, что сильно вывело меня из равновесия. Мы с Ниной готовились поехать в Англию на конференцию, а затем в туристскую поездку по Шотландии, куда много лет мечтали добраться (особенно хотелось побывать на озере Лох-Несс). Однако за неделю до отъезда, когда весь план путешествия был составлен и обдуман до мелочей, все передвижения и гостиницы заказаны и оплачены, случилось непредвиденное и неприятное событие.

Вечером мы пошли с женой, как водится, поплавать в бассейне, я немного устал и решил не выполнять обычной программы, а, проплавав около полукилометра, поднялся в свою спальню, принял душ и лег спать. Заснул я крепко, но минут через 15–20 проснулся с сильнейшей болью в груди. Я почти не мог дышать и начал лихорадочно натягивать на себя брюки и рубашку и звонить по телефону 911.

Моя жена Нина Ильинична Яковлева в 1965 г.

Две машины скорой и сопровождавшая их машина пожарных с ревом показались у нашего дома через каких-то 3 или 4 минуты (пожалуй, впервые мы поняли, в каком благоустроенном месте живем), здоровые парни-пожарные понесли меня на носилках в машину, и она помчалась на дикой скорости в больницу Там меня облепили сразу семь человек медперсонала, я стал чувствовать, что ухожу из жизни, уже терял сознание, а еще минут через 15 каталку с моим телом бригада медиков помчала бегом на приличной скорости в операционную. Девушка, бежавшая справа от моей головы, постоянно спрашивала: «Вы еще здесь? Откройте глаза!» Мои глаза открывались, но, видимо, непроизвольно закрывались, и она опять задавала те же короткие фразы на бегу: «Are you still here? Open eyes». Операция на коронарных сосудах была начата немедленно (было, наверное, около часа ночи), продолжалась чуть больше трех часов, и чудо свершилось – меня вернули к жизни. Вот тогда-то я и подумал, что пора садиться за воспоминания, которые могут оказаться интересными нашим детям и внукам, а может быть, и не только им.

Пришлось заняться разбором копившегося десятилетиями домашнего архива, просматривать сохранившиеся записи в еженедельниках, календарях, систематизировать документы, раскладывать по датам письма, и только тогда мне стало ясно, что я могу написать книгу о той части своей жизни, которая прошла в СССР (надеюсь, что американский период я еще успею описать позже, а пока напомню, что в 1999 г. опубликовал в журнале «Континент» короткую повесть «В Америке» о первых десяти годах жизни в США).

И все-таки, приступив к работе над книгой, я с удивлением и огорчением обнаружил, что многое забыл. Начало меня успокаивать, однако, то, что память оказалась избирательной: особенно неприятные, плохие или тревожные случаи в основном ушли из неё, а радостные, веселые и удачливые, напротив, прочно осели на полках памяти и легко «вынимались» оттуда при первом воспоминании. Жизнь сама показала, что эти события оказались для памяти важнее тягостных, тревожных или несчастливых. Ради них и стоило жить, именно эти чувства питали воображение, только на позитивных тенденциях основывались направление и величина вектора собственной судьбы. Не зря народная мудрость провозглашает, что судьба человека – в его руках! А у американцев есть практичная присказка на любой случай жизни: Take it easy!

Издание книги стало возможным благодаря заботе и помощи моего старинного друга и коллеги академика Валентина Викторовича Власова. Возможность высказать ему здесь искреннюю признательность за это доставляет мне огромное удовольствие. Я также благодарен директору издательства ИНФОЛИО Лидии Михайловне Панфиловой за квалифицированную и многообразную (иногда крайне требовательную и потому особенно значимую) заботу о качестве подготовки рукописи и всех материалов к книге.

Кратко о пашей семье

Я еще расскажу подробнее о жизни моих родителей и нашей родословной как с папиной, так и с маминой стороны, а сейчас ограничусь лишь кратким рассказом о нашей семье.

Моя мама, Анна Александровна Кузнецова, родилась 1 сентября 1902 г. в городе Юрьевце Ивановской губернии. Там она закончила школу, потом свершился большевистский переворот. Мама была человеком активным, она оказалась среди трех молодых людей в Юрьевце, которые начали формировать Союз Красной Молодежи в их городе. Я так и не знаю ничего определенного, но, как мне кажется, из-за этих просоветских действий её отношения с отцом оказались натянутыми. Дедушка знал цену большевичкам (забегая вперед, замечу, что перед смертью он очень серьезно и откровенно поговорил со мной, стараясь передать внуку свое неприятие большевизма), а тут вдруг обнаружил, что дочь не просто связалась с ненавистными ему людьми, но и попала в разряд верховодящих. Семья у них была большой – восемь детей.

Дедушка, как я понимаю, был человеком крутого нрава. От тетушек я не раз слышал, как их в детстве отец безжалостно «воспитывал ремнем». Однажды и мама упомянула ненароком, что её, уже работавшую в городской администрации и пришедшую домой позже назначенного отцом срока, он сурово и даже жестоко выпорол. Я был определенно самым его любимым внуком и ничего такого на себе не испытал, но другие внуки и внучки могли запросто схлопотать от него затрещину.

Мама выделялась в среде «верховодящих», которые в значительной мере были людьми малограмотными, тем, что свободно читала, грамотно писала, освоила машинопись и стала незаменимой помощницей для людей, поставленных руководить городом. Но, видимо, она не рассчитала силы физические, надорвалась и заболела. А тут еще произошел несчастный случай: она не удержалась на качелях, упала и сломала бедренную кость. Её уложили в больницу, но эскулапы были аховые: кость срослась неправильно, и врачи решили ломать ногу заново, что и было сделано. Мама иногда вспоминала те нечеловеческие боли, которые она тогда претерпела.

Моя мама среди работников земельной администрации города Юрьевца (пятая справа в нижнем ряду) в 1925 г.

В последующей жизни, в моменты, когда наступала череда каких-то недугов, она всегда говорила, что любые невзгоды не сравнимы с тем, что она перенесла в молодости.

В общем, она провела почти полгода прикованной к больничной койке и натерпелась всякого, ногу ей так и не восстановили полностью, и она прихрамывала, что стало особенно заметным в старости. Но она была сильной, красивой, полной энергии и уверенности в себе. О силе характера можно судить хотя бы по тому, что во время, когда врачи решили ломать неправильно сросшуюся кость, ей стали давать сильные болеутоляющие средства, и в том числе морфий. Нередко в таких случаях пациенты переходят в разряд наркоманов, так как зависимость от лекарств сохраняется навсегда. Мама вспоминала, что ей пришлось приложить немало сил, чтобы уйти от наркозависимости и побороть этот страшный недуг. Можно представить себе, какого это потребовало мужества.

Видимо, благодаря тому, что мама была сотрудником администрации города, власти решили послать её на лечение в какой-нибудь хороший санаторий. Но отец не хотел отправлять её одну, боясь окончательно потерять дочь. Поэтому он решил, что вместе с ней должна поехать её сестра Елизавета, которая была на два года младше мамы. В Севастополе тогда жила дедушкина сестра Екатерина Васильевна, у неё поселилась Лиза, а мама получила путевку в севастопольский санаторий.

Там же лечился мой будущий отец, Николай Ильич Сойфер, страдавший частыми воспалениями легких (в его дневнике я нашел запись о том, что у него нередко бывали приступы кровохарканья; отнюдь не случайно позже его признали туберкулезником, тем более что и отец, и мать его умерли от туберкулеза). В конце лета 1928 г. мои будущие родители познакомились, быстро к ним пришла любовь, и они соединили свои жизни в одну. Оба были красивыми молодыми людьми, о чем говорят их фотографии. Папа работал в тот момент в Комиссии по борьбе с беспризорностью при Севастопольском исполкоме трудящихся.

Мама (справа) и тетя Лиза в Севастополе в 1928 г.

Мой папа в 1924 г.

Моя мама в 1926 г.

Мой старший брат Володя появился на свет 20 января 1930 г., а я 16 октября 1936 г. Родились мы в одном и том же городе. С 1221 г. он назывался Нижним Новгородом, а в 1932 г. его переименовали в Горький[1]1
  22 октября 1990 г. городу Горькому возвращено его историческое название Нижний Новгород.


[Закрыть], присвоив знаменитому в российской истории городу имя пролетарского писателя Максима Горького. В последнее десятилетие своей жизни писатель стал очень близок к Сталину, который мечтал, чтобы тот создал его помпезную биографию. Горький поддерживал его человеконенавистническую политику, утверждал, что «кто не с нами, тот против нас», приветствовал использование рабского труда заключенных на строительстве Беломорканала и этим оттолкнул от себя многих передовых людей своего времени, зато заработал у деспота право быть увековеченным в названии третьего по величине города России. Правда, переименование старинного города не было воспринято всеми с удовлетворением. Как выразился Федор Шаляпин, в молодости друживший с Горьким, а потом разошедшийся с ним из-за принципиальных разногласий: «Большевики переименовали Нижний в Горький. Так можно и Пушкина переименовать в Демьяна Бедного».

Разрозненные факты о родословной папы

Папа родился 4 января 1898 г. в Мариуполе и, как мне говорили его сестра Вера и двоюродный брат Яков, был назван родителями Мироном. Сведения о его предках содержатся в некоторых из бумаг, оставшихся от папы, а также были рассказаны мне его двоюродным братом, Яковом Михайловичем Сойфером, который жил в Ленинграде и работал начальником строительного управления. Я познакомился с дядей Яшей в 1975 г. и записал его рассказ о наших предках.

Он помнил имя Бориса Бенционовича Сойфера, родившегося, по его словам, в XVIII в. и скончавшегося или в декабре 1809 г. или в январе 1810 г. Его жена была из рода Шайкевичей, и все они вышли из местечка Тараща Киевской губернии, где жили в черте оседлости, определенной для евреев царским правительством. Их сын Абрам был управляющим каким-то крупным поместьем на Украине. В 1843 г. на свет появился Бенцион Абрамович Сойфер, который ближе к концу XIX в. или сам, или вместе с родителями переселился в Мариуполь, где работал частным поверенным (частным адвокатом по гражданским и уголовным делам) и скончался 2 декабря 1910 г. У него было трое сыновей: Хаим, Илья (Эля) и Моисей, а также три дочери, сведений о которых не сохранилось. Старший сын Хаим женился на Марии Наумовне Потехоновой (она умерла в 1953 г.), и у них было семеро детей: старшая Роза, затем шли Абрам, Сарра, Исаак, Яков, Рива и Павел. У Моисея было двое сыновей. Он, по словам дяди Яши, работал кустарным хлебопеком, в 1912 г. собрался уехать из России в Америку, но то ли родные, то ли власти не дали ему разрешения на это, и его семья осталась жить в России.

Илья Бенционович Сойфер (мой дедушка с папиной стороны) родился в 1866 г. в местечке Богу славка Каневского района Киевской губернии и скончался 12 декабря 1908 г. в Мариуполе от туберкулеза. Папа в своих автобиографиях называл отца «грузчиком на Азовских пристанях» (автобиография, написанная в 1931 г.) или писал, что «за несколько лет до смерти он работал грузчиком на Азовских пристанях» (автобиография, написанная 18 октября 1949 г.). Ни о какой работе моего дедушки Ильи грузчиком дядя Яша не знал, а, напротив, сказал, что он, подобно своему отцу, работал адвокатом, частным поверенным, то есть был интеллигентом. Получается, что в советское время мой папа вынужден был приписывать ему «рабочую профессию», как того требовали условия тех лет.

Мама отца, Доба Моисеевна (дети звали её Дора, дядя Яша назвал её почему-то Бася), урожденная Белаковская, родилась в местечке Новоукраинка Херсонской губернии. Она скончалась тоже от туберкулеза в 1910 г., когда моему отцу было 12 лет (я нашел в бумагах папы такую запись: «Похоронена в 33-м ряду Мариупольского кладбища, несколько в стороне от могилы дедушки; данные получены в 1930 г. при посещении Мариуполя»).

Сестра папы Катя в год учебы на третьем курсе педагогического техникума в Новороссийске.1928 г.

Папа в год женитьбы на маме. Рядом с ним сидит Екатерина Васильевна Кузнецова – сестра отца моей мамы. Севастополь. 1928 г.

В одной из папиных анкет я нашел запись, что после смерти родителей осталось семеро сирот. До взрослого состояния дожили пятеро – брат Лева (о котором мне ничего доподлинно неизвестно, от моего брата Володи я слышал, что дядю Леву убили черносотенцы и что его, вроде бы, могли спасти дальние родственники, но почему-то этого не сделали), мой отец и три сестры – Катя, Бэлла и Вера. По словам дяди Яши, моего будущего отца взяли на воспитание его родители (Хаим Бенционович и Мария Наумовна Сойферы).

Сестра папы Екатерина Ильинична Сойфер с мужем Владимиром Маршлоком и их дочкой Дорой за два года до того, как фашисты сожгли их вместе с другими учителями-евреями в сарае в Мариуполе

Тетю Веру определили в семью сестры матери – Геси Моисеевны Белаковской, вышедшей замуж за Соколовского (краем уха я слышал в детстве что-то о наших родственниках с такой фамилией, говорилось о том, что одна из дочерей Соколовских стала в советское время профессором). Вера Ильинична вышла замуж за Израиля Гершановича, парикмахера. Они жили до войны в Мариуполе, уехали оттуда в Ташкент в начале войны, до того как город заняли фашистские войска. У них родился сын Илья, окончивший мединститут и ставший впоследствии хирургом и главным врачом 129-й поликлиники в Москве. В годы войны Илья воевал на фронте, был десантником.

Тетя Вера (урожденная Сойфер) с мужем Израилем Гершановичем и их сыном Ильей. 1966 г.

Еще одна сестра отца, про которую остались сведения, доступные мне, Екатерина Ильинична, воспитывалась в детском доме «Красная звездочка» в Сочи. Она закончила сначала педагогический техникум в Новороссийске, а затем пединститут, преподавала немецкий язык в средней школе в Мариуполе и вышла замуж за своего коллегу Володю Маршлока. Фашисты, заняв Мариуполь, согнали 23 сентября 1941 г. учителей школы – евреев с семьями в сарай, облили его стены керосином и подожгли. Тех, кто пытался выбраться из горящей постройки наружу, расстреливали, и тетя Катя, её муж и их дочь Дора погибли от рук зверствующих немецких захватчиков. После войны папа ездил в Мариуполь, пытаясь разведать детали того, что случилось с его сестрой, и узнал об их жуткой судьбе.

У папы были фотографии еще одной его сестры – Беллы. Он записал на её фотографии, что она умерла в Ялте в 1927 г. (ей было около 30 лет) от туберкулеза. На этих фотографиях запечатлена девушка с густыми волнистыми волосами, и она выглядит красавицей. На обороте снимка, помеченного 27-м ноября 1926 г., её рукой начертаны такие слова:

Завет сестры Беллы

 
Вот узнаешь любовь и ярче
Заблестит, запылает твой взгляд,
И неопытным сердцем и жарким
Будешь пить опьяняющий яд.
Целый мир расцветет пред тобою,
Будешь вольно, отрадно дышать,
Своей юной бездумной душою
Целый мир пожелаешь обнять.
Если можешь любить, не шутя,
Невозможно любить, не страдая.
 

Белла

Белла Ильинична Сойфер (26 ноября 1926 г.)

Среди папиных фотографий я нашел еще три снимка тети Беллы, на одном из них она сидит вместе с мужем Ярославом Тетом – как написано на снимке, инженером-путейцем, и эта фотография помечена 25-м июня 1927 г.

Со слов дяди Яши мне стали известны в 1979 г. еще некоторые сведения о наших родственниках с папиной стороны, главным образом о детях дяди моего отца – Хаима Сойфера. Как уже было сказано, у него было семеро детей, включая самого дядю Яшу (он, кстати, звал себя Яковом Михайловичем, а не Хаимовичем). Его сестра Роза вышла замуж за Грановского и стала майором Советской Армии, жила в Ленинграде. Брат Абрам погиб на фронте под Ленинградом, а его жена и сын были расстреляны фашистами в Мариуполе. Также были расстреляны немцами в том же Мариуполе брат Павел с женой и двумя детьми. Таким образом, семья Сойферов понесла тяжелые потери от нацистов в результате Холокоста. Еще один брат дяди Яши Исаак умер в 1971 г. в Москве, у него остались два сына – Михаил, работающий прорабом в Москве, и Илья – заместитель директора одного из заводов в городе Куйбышеве (теперь Самара). Также скончалась к моменту составления дядей Яшей родословной еще одна его сестра Сарра. Оставалась в живых его сестра Ривуля, которая жила в Ленинграде. Дядя Яша упоминал также своего сына Игоря Конашева, жившего в Ленинграде.

Известные мне данные о родословной маминой семьи

В семье мамы все были уверены в том, что их предшественником с материнской стороны был командир одного из стрелецких полков Черкасов, сосланный в Юрьевец на Волге в начале XVIII в. Петром I (через несколько лет после подавления стрелецкого бунта, когда Петр I круто расправился с восставшими стрельцами и расформировал все другие стрелецкие полки, даже не примкнувшие к бунтовщикам). Ссыльных лишали всех княжеских и прочих званий и определяли как посадских, но наделяли землей в разных концах страны. Так, Черкасов попал в Юрьевец. Этот город – один из древнейших в России [2]2
  Среди знаменитых юрьевчан упоминают выдающихся духовных просветителей России Макария Унженского и Желтоводского и Тихона Луховского, возведенных в лик святых, вождя старообрядчества Аввакума (Аввакума Петрова), который служил протопопом в этом городе, первопроходца Сибири Ермака, предводителя отряда народного ополчения 1609 г. Федора Красного, царского изографа Кирилла Уланова. Юрьевчане гордятся такими своими земляками, как знаменитые архитекторы братья Веснины, фамильный склеп которых существовал вблизи Кладбищенской церкви еще в середине XX в. В Юрьевце родился и рос кинорежиссер Андрей Арсеньевич Тарковский (сейчас в городе есть посвященный ему музей), оттуда же родом киносказочник Александр Роу, ученые-химики братья Реформатские и популярный эстрадный певец Валерий Леонтьев. Юрьевец не только стариннейший, но и красивейший русский город. Недаром в Юрьевце и вблизи него творил выдающийся русский художник, певец русской природы И. И. Левитан, написавший в тех местах «Тихую обитель», «Вечерний звон», «Пасмурный день на Волге».


[Закрыть]. По летописям, обнародованным в дореволюционное время, было установлено, что Юрьевец был заложен в 1225 г., то есть он на четверть века старше Москвы (если считать датой основания Москвы не 1147 г., произвольно названный Сталиным). Надел земли, выделенный царем Черкасову, занимал якобы всю гору, примыкавшую к Белому городу – древнейшей русской крепости, развалины которой существуют и поныне. Эту гору называли или Пятницкой, или Стрелецкой, иногда именовали Стрелецкой слободой. За почти три века жизни в этом городе, земли Черкасова дробили между наследниками, и когда мой дедушка женился на бабушке, её участок занимал несколько гектаров, но постепенно советская власть отнимала у их семьи всё новые и новые участки.

Мой прадедушка Иван Андреевич Волков с внуком (моим дядей) Ваней Кузнецовым. Фото 28 марта 1923 г. На обороте рукой дяди Вани написано, что он дарит своему дедушке эту фотографию «на память о том, кто тупил его инструменты» (из архива В. Сойфера, публикуется впервые)

На них селили новые семьи, позади главной дороги (на Кинешму) появлялись новые улицы, а к моменту, когда я повзрослел, от некогда могучего угодья осталось с полгектара.

Потомками стрельца в третьем или четвертом поколении были Андрей и Петр Волковы (дожили до начала XX в.). Андрей женился на Ксении Антоновне Красновой – её застали в живых моя мама и тети, и они вспоминали, что она была очень властной, физически сильной женщиной, не дававшей никому в семье спуска. Она работала все дни напролет, не приседая ни на минуту, могла вынуть из русской печи голыми руками чугунок или горшок, носила в лютый мороз на Волгу полоскать белье в проруби, нисколько этим не обинуясь. Из рассказов старших тетушек я знаю, что такой же могучей женщиной была жена моего прадедушки Ивана Андреевича Волкова Елизавета Васильевна Коёдина.

Иван Андреевич родился в 1848 г. и скончался в 1933, то есть прожил 85 лет. Про него в семье существовала масса рассказов, добрых, но приправленных солидной долей иронии. Несомненно, Иван Андреевич был любимым дедушкой моей мамы и её братьев и сестер. Он был краснодеревщиком и мастером своего дела, работал какое-то время в Москве, но затем вернулся в Юрьевец и поселился на части земли, оставшейся от его прапрадеда Черкасова. Прадедушка, несмотря на свой простецкий выговор и деревенские манеры, хранил вместе с тем кое-какое представление о своем благородном происхождении, и когда его дочь вышла замуж за человека более низкого сословия, как вспоминала мама, мог, усевшись на поленнице дров в глубине двора и куря самокрутку, цедить сквозь зубы, глядя на зятя:

– У-х-х, Сашка. Мещанинишко.

Между тем никаких претензий на высокородное происхождение, замашек на дворянство или знатность члены семьи не выказывали. Жили так же, как и все люди среднего достатка.

Краснодеревщиком глава семьи долгое время был первоклассным, держал мастерскую, в которой кроме него было два или три работника, заказов было хоть отбавляй, но к старости стал слабеть глазами и терять мастерство. От сложной работы он переключился на вещи попроще. Например, мастерил рамы для окон, но и они иногда шатались, тогда он приговаривал:

– Да, чай, ничаво, стекла вставить, так они, чай, всё свяжут, да и ладно.

Иван Андреевич относился к новым властям со скепсисом, который в семье не скрывал. Особенно презрителен он был к Сталину, которого величал не иначе как Иоська Сралин. Не жаловал он и Карла Маркса. Мама вспоминала, что однажды он вернулся с первомайской демонстрации и с возмущением проговорил об изображениях Карла Маркса:

– Таскают какие-то хоругви с чудом-юдом бородатым, каким-то Карлой Марлой – образиной, заросшей по уши. Карло Марлокость те в горло. Прости меня, Господи.