Текст книги "Преодоление"

«Не то что тринадцать лет назад», – подумал Григорий Константинович, вспомнив прошлое. И ему стало немного грустно оттого, что так быстро пробежали эти годы. Вот уже прошло столько лет с того посольства, когда он ходил в Крым по указу Годунова.

Ливны, пограничная крепостишка, произвела на него удручающее впечатление. Раньше он как-то не замечал этого, когда был здесь с посылкой Годунова, одурманенный симпатией к нему, его волей, умом, глубокими, точно выверенными, суждениями…

Крепость, срубленная при устье речки Ливенки, стояла на береговой круче, высотой девяносто саженей от воды. Отсюда начинался судовой ход, и здесь строили дощаники. На них спускались по Сосне на Дон и далее ходили до моря. Здесь же начиналась и засека.

Её засекал ещё князь Тимофей Трубецкой, отец князя Дмитрия…

Почему-то подумал Григорий Константинович с тоской об ушедших людях.

Воеводой в Ливнах оказался Игнатий Михнев, молодой, невыдержанный и злой. С ним был городовой голова Фёдор Шишкин, тоже молодой и с характером, похоже, под стать Михневу.

Посольство они приняли без особого восторга. Для этого была причина.

Лишние хлопоты. Так сразу же заметил князь Григорий.

– Ливны – всем ворам дивны! – тут же, при первой встрече, зло сказал Михнев неизвестно для чего.

Князь Григорий пропустил мимо ушей это явно сказанное и в свой адрес. За свою беспокойную, непоседливую жизнь он насмотрелся на всяких людей. Многих он просто не понимал, не понимал, какими путями у них бродят мысли, часто слыша что-то несвязное, отрывочное.

– Вот сволочь! – тихо процедил он на счёт этого дворянина, вспомнив, что тот был в прошлом спальником у Тушинского вора.

Таким он и запомнил этого воеводу, Игнашку Михнева.

А тот, рассеивая скуку от сидения в крепостишке, стал подробно и нудно рассказывать ему и Ромодановскому о засечной полосе, о заставах, вот здесь, под Ливнами. Рассказал он зачем-то, что сторожа стоят по обеим сторонам от Ливен.

Князь Григорий и Ромодановский выслушали его до конца, хотя он изрядно надоел им этим, и ушли к себе, в посольский стан. И для них потянулись томительные дни сидения в крепостишке. Как-то в один из этих дней к ним в посольский стан пришёл Михнев.

– Татары, большой силой, – лаконично сообщил он им новость.

Затем он опять стал подробно рассказывать им, что дозоры видели на Меловом броду большой отряд татарских конников. Те переходили реку, шли на юг. Похоже, это были малые ногаи, казыевцы[39]39
  Казыевцы – Казыев улус; малые ногаи – Ногайская орда в середине XVI в. распалась на Большую Ногайскую орду и Малую Ногайскую орду, называемую ещё Казыевым улусом по мурзе Казыю, основателю этой орды.


[Закрыть]. Они возвращались из набега с добычей: гнали скот и пленников…

– Сейчас выходить за стены крепости опасно, – заключил он в конце своего длинного, нудного монолога.

– Государева казна… – начал было Волконский.

– Да, да! – перебил его Ромодановский. – Я отвечаю за неё! И за тебя тоже, князь Григорий! Сидеть в крепости! За стены ни шагу! – приказал он всем посольским.

Ахмет-паша Сулеш-бик пришёл через две недели и встал табором на другом берегу Сосны.

Ромодановский распорядился и два боярских сына ушли на лодке за реку. Вскоре они вернулись.

Крымцы не стали на этот раз настаивать на особых условиях встречи. Они согласились приехать на сторону русских и там вести переговоры.

Для этой цели Ромодановский велел казакам поставить на берегу шатёр. Те сделали это. И на следующий день они переправили на лодке Сулеш-бика и с ним его спутников на место встречи.

Ромодановский и Гагарин встретили их на берегу. Тут же стоял Волконский и весь его посольский штат: дьяк, боярские дети, казаки.

После официальных приветствий они пригласили татар в шатёр. Там они сели за стол, напротив друг друга.

Князь Григорий слегка кивнул головой Сулеш-бику, вроде бы по-свойски. В ответ тот изобразил на лице приветливую улыбку: мол, здорово, Гришка!..

Ахмет-паша заметно изменился с прошлой их встречи. Он постарел, передвигался нараскоряку, медленно, тяжело. И на лавку он не сел, а плюхнулся. Его скулы, обтянутые желтой высохшей на ветру кожей, заострились, как это бывает у доживающих отпущенный им срок.

Он, прежде всего, представил людей, с которыми явился на переговоры. Это оказались послы хана, мурза Мустафа Куликан и Магмет-чилибей, и посол калги [40]40
  Калга – первое лицо после хана в Крыму, официальный наследник престола.


[Закрыть]Аллаш Батырь.

Князь Григорий, услышав имя Мустафы Куликана, представлявшего при хане интересы Польши, насторожился. Появление того здесь не было случайным. Всё подсказывало, что татары настроены агрессивно. Видимо, посылая из своего окружения разных людей, Джанибек решил так контролировать переговоры.

Он, Джанибек Гирей, о котором в прошлом не так уж лестно отзывался Сулеш-бик, оказался не только коварным и жестоким воином, но и хитрым правителем. А Сулеш-бик, похоже, смирился, принял его как хана и служил ему так же, как и Казы Гирею.

Первым делом Ромодановский приказал объявить грамоту государя.

Царскую грамоту зачитывал Евдокимов. Зачитав, он закончил её на мажорной ноте лицемерной фразой: «И государь и великий князь Михаил Фёдорович любит брата своего, хана Джанибек Гирея! И хочет быть с ним в мире и любви вовеки!»

Ахмет-паша выслушал, что перевёл ему афыз[41]41
  Афыз – писец, ханский дьяк, может быть приставом или переводчиком при послах.


[Закрыть].

– Грамота – это хорошо! Хм! – поджав губы, усмехнулся он. – И хан Джанибек Гирей как себя любит, так же любит и брата своего, царя Михаила Фёдоровича…

Сказано это было с иронией. Ему, прожжённому царедворцу, были известны и любовь и дружба государей. Но он не стал ничего говорить больше, повёл рукой, мол, и этого хватит.

И Ромодановский, поняв его, велел теперь казначею объявлять подарки. Он спешил. Переговоры надо было закончить как можно быстрее.

Казначей зачитал дары хану и его ближним, подвёл итог: «Итого шубами, соболями, украшениями и золотыми на четыре тысячи рублей!»

Когда афыз перевёл это Сулеш-бику, тот нахмурил брови. На его лицо набежала тень раздумий. Затем он отрицательно покачал головой.

– Шесть тысяч! Не меньше! – холодно заявил он. – Так хан велел!

– Откуда взять такие деньги-то?! – непроизвольно вырвалось у Волконского. – Казна Смутой опустела! Подумай сам-то, Ахмет!

Сулеш-бик дружелюбно улыбнулся ему.

– Хе-хе! Не надо, Гришка! Не говори так!.. Со мной два дела: доброе и лихое! Выбирай! – начал он. – Если не станет государь присылать по десять тысяч рублей, кроме рухляди, то мне доброго дела совершить нельзя! Хе-хе! – снова ухмыльнулся он. – Ногайские малые люди безвыходно воюют вас! А если наши пойдут, то что будет?.. Вы ставите шесть тысяч в дорого! Говорите, негде взять! А я на одних Ливнах вымещу такие деньги! Возьму тысячу пленных да каждого продам по пятьдесят рублей! И у меня будет пятьдесят тысяч!

Князь Григорий ожидал такой ход крымцев. Не ожидал он только, что так открыто и цинично будет это заявлено. Торговаться надо было. Но и не перегнуть бы палку.

А Ромодановскому порой хотелось сказать, «с воровской степи», вот ему, Сулеш-бику, чтобы знал, что думают в Москве о Крыме.

Но надо было улыбаться, показывать, что ты друг, хороший друг, всё понимаешь, что-то убедительно плести.

Заметив, что Ахмет-паша заскучал под его речи, он подмигнул дьяку. Тот понял его.

В палатке появились холопы, принесли водку и закуску.

Ахмет-паша и его спутники, тот же Мустафа Куликан, от водки не отказались. Но, выпив, Ахмет-паша всё равно стоял на своём. Его, было заметно, не трогали проблемы Москвы, что бы ни говорили ему тут. Да и много значило присутствие Мустафы Куликана. Наконец, он, видимо, посчитал, что достаточно вымотал московских и те донесут государю жёсткую установку хана. Он согласился взять эти поминки, оценённые в четыре тысячи рублей.

Ромодановский вздохнул свободнее.

– К будущей весне государь пришлёт ещё! – заверил он Ахмет-пашу, придав лицу виноватое выражение, чтобы так обхитрить ханского доверенного.

Сулеш-бик же натянуто осклабился. На лице у него выступили капли пота. И стало заметно, что и он опасается сорвать переговоры, видимо, настроенный на это ханом.

Он дал за хана шерть.

В этот день многое удалось им, русским. И переговоры завершить в один день, и малые дары всучить татарам, и оттянуть время с выплатой недоданного. А это уже кое-что при нынешней скудости государевой казны. Полгода с оттяжкой выплаты дани, а это действительно была дань, как ни крути, ни называй её, стоили трудов.

В конце этих переговоров князь Григорий спросил Сулеш-бика об Ян-Ахмет чилибее.

Тот покачал головой.

– Аллах забрал! – лаконично ответил он, коротким жестом показав на небо.

«Ну, забрал, так забрал! – равнодушно подумал князь Григорий. – Одним крымцем меньше!»

Договор был готов уже заранее: на русском и татарском языках. Дьяк и дуван вписали в него только сумму. Затем его скрепили подписями и печатями.

Ромодановский, не откладывая, тут же одарил татарских конников, сопровождавших Сулеш-бика. Им дали по червчатой однорядке из настрафили. Затем он велел дьяку распорядиться ещё насчёт водки.

Холопы накрыли в шатре стол. Появились водка и закуска. Все выпили по чарке водки, затем ещё и ещё…

За этим, чтобы не пустовали чарки у Сулеш-бика и его спутников, следил дьяк. Ему по штату полагалось спаивать крымцев.

– Вы, русские, неведливые люди! – стал откровенничать Мустафа Куликан, уже пропустивший не одну чарку и от этого став приветливым, а до того взиравший на русских исподлобья. – Не ведали с Димитрием, что от Вишневецкого пришёл!.. Мы, татары, всё знаем, что у короля затевается! Почто не спросили нас?..

Он хитро усмехнулся.

– Крым всегда был другом Москве! – подтвердил Сулеш-бик.

«Хорош друг!» – с сарказмом мысленно усмехнулся князь Григорий, зная, что этот друг готов был при случае ограбить донага.

Ахмет-паша молчал, продолжая пить.

– А Дон нынче не встанет, и отойти Казыеву улусу некуда! – с чего-то сказал Сулеш-бик.

И князь Григорий понял, что это намёк и большим ногайцам тому же князю Иштереку.

– Иштерек говорит: «Москве друг»!.. А друг ли? – спросил Мустафа Куликан Волконского.

Но за Волконского ответил Ромодановский:

– Иштерек со всеми мурзами и ногайскими улусами великому князю вековые холопы!

Ахмет-паша хитро посмотрел на него, перевёл взгляд на князя Григория.

– Знаем мы, Гришка, с тобой друг друга по прошлому добре, – с чего-то расчувствовался Ахмет-паша, умильно глядя пьяными глазами на него.

Князь же Григорий с опаской посмотрел на провонявшего конской мочой кочевника… «Не дай бог, ещё полезет целоваться!» – мелькнуло у него.

Они выпили с Сулеш-биком и его спутниками ещё по чарке водки. Разговор пошёл веселей, откровенней.

– И куда Крым пойдёт по весне? – спросил князь Григорий, как бы между прочим, Сулеш-бика. – На Литву?

– Да, Литовская земля богата добре! – неопределённо ответил Сулеш-бик. – Но место дальнее!

– Когда же татары дороги-то стали бояться? – хитро, с подначкой, старался завести князь Григорий посла, чтобы тот проболтался.

Но Сулеш-бик смекнул, куда он толкает его, и повернул разговор в другую сторону.

– Не верь ногаям! На Крым натравливают!.. Знаем, что Иштерек шепчет великому князю на ухо! Мол, крымские ханы искони вечные недруги ногайским князьям и всей Ногайской орде! Разбогатели же крымские ханы и их Крымский юрт [42]42
  Юрт (тюрк.) – совокупность владений отдельных татарских ханств (в данном случае).


[Закрыть]ногайскими улусами. То было, когда в Крыму был хан Менгли Гирей. Ногайские люди пошли на русские украины, а Менгли Гирей в ту пору пришёл на их улусы: жён, детей, улусы взял. С тех пор Крымский юрт силён стал, а Ногайская орда оскудела. И нам бы за ту недружбу отомстить им, а царскому величеству показать свою службу. И он, Иштерек, знает, как над Крымом промышлять. Но, не совершив дела с Казыевым улусом, идти им войной на Крым опасно. Потому что как пойдут они в сход к боярам и воеводам или на Крым прямо, то в ту пору на их улусы придут казыевцы или Казацкая орда, или калмыки. Улусы их разорят и жён и детей их возьмут… Иштерек и говорит, что, когда крымский хан идёт на войну, в ту пору в Крыму людей нет. А так ли это, Гришка, смекай!..

И князь Григорий догадался, что это козни хана против ногаев. Похоже, Джанибек хочет столкнуть Москву с Ногайской ордой, с князем Иштереком.

В шатре стало тихо. И Ромодановский, чтобы прервать затянувшееся молчание, подал знак дьяку. И тот, поняв его, стал расспрашивать Ахмет-пашу о Крыме, разряжая неловкость от молчания.

– Слышали мы, что есть татары в Крыму, которые знают к Московскому государству все дороги? И не только дороги, а и малые стёжки и по рекам броды!..

– Да, в Крыму всякие люди есть, – согласился Ахмет-паша. – Добрые и бездельные! И бездельные молят хана: «пошлёшь ты к государю посла своего, а его там задержат». И то не добро будет… А я говорю хану: «Ну, задержат меня в Москве! Крым тем пуст не будет. А на Москве живу – Москва тем полна не будет!..»

В шатре все рассмеялись.

* * *

Здесь, под Ливнами, князь Григорий простился с Ромодановским. Тот повез в Москву Сулеш-бика, а он поехал в Крым с Мустафой Куликаном, под охраной нукеров[43]43
  Нукеры – воины личной гвардии хана.


[Закрыть].

Была уже глубокая осень. В сырой и холодной степи было неуютно и тоскливо. Да и в Кыркоре, куда они пришли, среди мазанок и хижин, тоже было тоскливо. Все, кто ходил летом в набеги на соседние государства, уже вернулись в свои улусы. Вернулся и Джанибек. В его ханском дворце, в Кыркоре, всё на том же старом месте, на вершине крутой скалы, было шумно. Хан вернулся из набега с богатой добычей. И теперь целыми днями он предавался увеселениям, развлекался с наложницами, которых привёз из набега.

На приёме посольства, всё так же стояли рядами нукеры и сеймены, когда князь Григорий шёл со своими посольскими к хану. И всё так же бросили ясаулы [44]44
  Ясаулы – личная охрана хана.


[Закрыть]у ханских дверей ему под ноги посохи.

И князь Григорий всё так же, как и раньше, переступил посохи, сказав:

– Того не ведаю!

Всё было знакомо ему до мелочей, кровь не кипела в жилах от опасности. Здесь шла игра, порою простенькая. От этого здесь стало скучно.

И вот Князь Григорий с дьяком и боярскими сынами предстал перед ханом. Джанибека он не видел ни разу и сейчас с любопытством рассматривал его, не подавая виду, что тот интересует его.

Джанибек не походил на своего предшественника, хана Казы Гирея[45]45
  Казы Гирей – хан в Крыму во время царствования Бориса Годунова.


[Закрыть]. В нём было что-то, как подумалось князю Григорию, от горских черкас: чуть продолговатое лицо, с тонким носом и широкими, слегка раскосыми глазами. И это горское, хищное завораживало тех, кто знал его опустошительные набеги на Польшу и Валахию. Да, как уже знали в Москве, он был сыном Шакай Мубарак Гирея, сына Девлет Гирея. А тот-то, Мубарак, спасая свою жизнь и семейство, бежал от Казы Гирея в Черкесию. Оттуда была родом одна из жен Мубарака, мать Джанибека. Там он, Мубарак, и умер… Оставил Джанибек свои следы и в той же Венгрии, Литве. А уж тем более его хорошо знали на окраинах Московии.

Но он, хан Джанибек Гирей, степняк, кочевник, уже вполне освоился с цивилизованными манерами. И церемония представления посольства прошла вполне прилично.

Сначала младший брат Ахмет-паши, Араслан, объявил посольство. Затем князь Григорий передал пожелание государя Михаила Фёдоровича здоровья и многих лет хану. Потом дьяк зачитал царскую грамоту.

На этом был завершён их, послов, приём на приезд.

Через неделю им было велено явиться снова во дворец. И там после обычных протокольных церемоний пришло время казначея, время подносить дары. И казначей стал зачитывать длиннющий перечень даров, кому что положено было по рангу:

«По государеву и великого князя Михаила Фёдоровича указу послано в Крым государево жалованье, хану Джанибек Гирею: шуба соболья нагольная с пухом, пуговицы серебряные золочены, цена сто девятнадцать рублей двадцать восемь алтын полчетверти деньги. Шапка лисья черная горлатная двадцать рублей. Шесть сороковок соболей, в том числе сороковка по восемнадцать рублей и по шестьдесят рублей, … Однорядка скорлатная червчатая с кружевом серебряным… И еще много, много другого…»

Затем пошли подарки калге Девлет Гирею, Нурадину Азамат Гирею…

Пошли подарки ханской матери Мелек… Ханской большой жене Ферег Салтан… Ханской второй жене Неслыхан… Ханской третьей жене Хансюр… Ханской четвёртой жене Перехан… Ханской сестре Сеген… Ханской второй сестре Зайде… Калгиной большой жене: шуба кунья… Калгиной второй жене…

Джанибек Гирееву брату Магмет Гирею… Ханскому сыну Казы Гирею… Нурадина же Азамат Гирею брату Мубарек Гирею… Другому нурадинову брату Ислам Гирею… Третьему нурадинову брату Сафа Гирею…

Затем пошли подарки ближним хана, ширинскому князю Сюфе в росписи писано шуба соболья нагольная… Ахмет паше князю Сулешеву шуба соболья нагольная… Ногайскому князю Батыр Гирею Дивееву шуба кунья нагольная…

«Жив, оказывается!» – мелькнуло с сарказмом у князя Григория.

Он отыскал взглядом среди ближних хана брата Кантемира, заметил, что и тот смотрит в его сторону. И ему показалось, что Батыр Гирей кивнул ему головой.

А казначей всё перечислял дары дальше.

Не забыли дьяки в Посольском приказе и сыновей Сулеш-бика.

Даже девкам, прислуживающим ханским женам, было послано четыре пары соболей.

Перечислив дары, казначей замолчал.

В палате на минуту установилась тишина. Непонятная какая-то. Все ждали чего-то и ждали, что скажет хан.

И князь Григорий на свой страх и риск решился заполнить эту пустоту: объявить кречетов, надеясь так смягчить сердце хана.

– От государя и великого князя Михаила Фёдоровича его брату, хану Джанибек Гирею, кречеты, что лебеди бьют! Розмыт [46]46
  Розмыт – ловчая птица, перелинявшая один раз на воле.


[Закрыть]старый, по кличке Будай! – звонко выкрикнул он.

Кречетник Ванька, не ожидавший такого хода от него, слегка качнулся на месте, словно раздумывая, не ослышался ли. Затем, когда князь Григорий метнул на него грозный взгляд, он торопливо поднёс кречета хану, снял колпачок с птицы, показал её хану.

Джанибек равнодушно посмотрел на кречета, махнул рукой. И его сокольник, низко изогнувшись в поклоне, принял птицу.

Князь Григорий, теперь уже более уверенно, объявил второго кречета.

– Кречет молодик серый с крапинками, по кличке Секач!

Теперь Никифорка поднёс кречета хану.

Хан всё так же равнодушно принял и этот дар. Он уже знал, что ему привезли, и от этого был раздражён. Но он спокойно выслушал всё до конца, принял боевых птиц. Не смягчили они его сердце, на что рассчитывал князь Григорий. Он даже не захотел испытывать их в деле. Он молчал, смотрел на Волконского, словно изучал его или решал, что сказать.

Вообще-то Джанибек тоже увлекался соколиной охотой. Но не так, как хан Казы Гирей. Он был воин, хотел быть воином, хотел казаться им, прослыть жестоким, умным. И ему больше нравилось оружие. Это в Москве знали и прислали ему подарок: клинок редкой работы, украшенный драгоценными камнями, и кольчугу, поковки чисто русской.

– Шерти мне дать не за что, – начал он. – Мало поминков ко мне и калге прислано. Да и к ближним моим прислано не ко всем. А то, что прислано, не помногу. И за это ближние люди на меня злобятся. Шерти дать не хотят… И мне шерть отговаривают. И не удержать мне их от похода на ваши украины…

Говорил он ровным голосом, но со страстью, с силой. И с каждым его словом в палате росло напряжение.

Князь Григорий почувствовал это. Он опять оказался перед той же проблемой, что и при переговорах с Сулеш-биком под Ливнами.

«Уговаривать хана?.. Но это же не Ахмет-паша! Тот ещё что-то может понять! А здесь, при дворе, иное дело! Вот эти-то, – прошёлся он быстрым взглядом по лицам ближних хана, – и слушать не будут!»

Он начал что-то мямлить…

Но хан не дал ему говорить.

– Ладно, идите! – сказал он.

Прозвучало это бесцеремонно.

И князь Григорий подчинился. Остаток дня прошёл у него в тревоге. Ночью же он не мог заснуть. Он ожидал всякого здесь, в Крыму, наслышанный разных историй о прошлых посольствах.

На третий день после этого приёма их снова вызвали ко двору.

Теперь, без всяких представлений, первым заговорил хан:

– Я дам шерть!.. Но если рано весной поминков не пришлёте, то шерть уже будет не в шерть! Вам известно, что в Крыму лето ставится с Крещенья! А воинские люди на Великий день на коня садятся! И куда пойдут – зависит от ваших поминков!..

Прозвучало это как угроза.

Затем, чтобы сгладить своё резкое заявление, Джанибек пригласил Волконского и всех его посольских к столу. И там начались витиеватые застольные речи, тосты, пожелания здоровья и долголетия царствующим особам. Но вот и они иссякли. Все утомились…

Мельком бросив взгляд в сторону Волконского, хан чему-то усмехнулся. Затем он подал знак афызу. И тот, вскочив с места, громко хлопнул в ладоши.

В то же мгновение двери палаты распахнулись, и на середину палаты выскочили четверо нукеров. Ещё мгновение, и в руках у них блеснули клинки… Танец, стремительный, огонь страстей и блеск стали слились в один живой клубок…

Наблюдая за пляской нукеров, князь Григорий заметил среди ближних хана знакомое лицо. Он узнал Петра Урусова.

А тот не стал скрываться от него. Напротив, когда официальное застолье закончилось, он первым подошёл к нему.

– Григорий Константинович! – воскликнул он, сделав вид, что обрадован его появлению здесь. – Какими судьбами?!

Он уже знал о его приезде послом сюда от того же Мустафы Куликана.

– Хан может и не дать шерть! Это в его воле! Платить надо, князь Григорий! Платить! – сказал Урусов, когда у них зашёл разговор об этом.

Прозвучало это так, будто само собой разумелось, что соседи обязаны были платить воровской степи, откупаться от грабительских нападений вот этого Крымского ханства, государства-паразита…

Затем он перевёл разговор на другое. Стал рассказывать, что только что, летом, ходил с крымским войском воевать Иштерека.

– Помутилась голова у Иштерека! – язвительно отозвался он о том. – К Ивашке Заруцкому хотел пристать! Не вышло! Шаху надумал служить! Посылал своих послов! Не вышло! Султана, короля збойливого [47]47
  Сбойливый (збойливый) – злой, коварный, хитрый, лукавый.


[Закрыть]не забывает!.. Хм-хм! – с тихим скрипом, как у гюрзы, зло и чётко говорил он. – С двумя друзьями нельзя в дружбе быть! А тут!..

С чего-то он стал говорить и о походе крымцев на московские окраины, в набеги.

Князь Григорий понял, что он так предупреждает его, а через него московские власти. Усмехнувшись на это, он резанул ему правду-матку в глаза:

– Что за похвала у вас? На Московское государство войной идти?! Таких худых людей, как донские казаки, повоевать не можете! Хм! А Московскому государству что сделаете?! Только украинных мужиков, баб да детей из-под овинов волочите! Да и то приходите украдкой и обманом в безлюдное время! Когда русские люди находятся на службе!.. Или в разоренье великое!..

Урусова, было заметно, задело это, не понравилось.

Князь Григорий, зная, что Урусов неглуп, говорил ему это прямо.

В тот день хан не задержал у себя московского посла, отпустил.

В Крым пришла зима. На Рождество князь Григорий на очередном приёме у хана узнал от Урусова последние крымские сплетни.

– Султан Селамет вызывал Джанибек Гирея к себе в Стамбул! Кричал на него: «Какой ты хан, коли тебя жёнка не слушает!..» Не усидит Джанибек долго ханом!.. Не усидит!..

Князь Григорий слушал его, запоминал. Хотя и сплетни, но они были важными.

Вообще-то всё, что нужно было, было сделано. Но он нескоро покинул Крым. Пришлось дожидаться тепла, весны, чтобы просохли дороги, стали все пути.

И за эти полгода, что он провёл в Крыму, хан несколько раз приглашал его к себе. И князь Григорий, присматриваясь к ближним хана, многое понял, что происходило при дворе Джанибека. На каждом из таких приёмов он заводил речь с ханом о том, чтобы тот, согласно договору с Москвой, начал войну с Польшей, с королём Сигизмундом. Но хан только обещал и снова обещал.

* * *

На обратном пути из Крыма, на разменном месте, под Ливнами, князю Григорию пришлось задержаться. Крымцы ждали из Москвы своих послов.

Послы хана всё это время, пока он был в Крыму, жили на Крымском дворе, за Москвой-рекой, где остановилось их посольство. И каждый день к ним ездили дворяне, щедро угощали водкой и пивом, выпытывали всё, что творится при ханском дворе. Приставы и гонцы доставляли туда с царского стола всякие сладости. Крымцев поили до тех пор, пока не стало ясно, что больше из них вытянуть нечего. Тогда к ним охладели. Но чтобы Сулеш-бик и все с ним приехавшие не заскучали, их развлекали и угощали до самого возвращения Волконского обратно на разменное место. Когда гонцы донесли об этом в Москву, посла хана отпустили из столицы. На отпуске посла государь Михаил Фёдорович принял его у себя в Золотой палате. Все посольские получили подарки от самого царя и, удовлетворённые, покинули Москву в сопровождении сотни боярских детей. Их проводили до Ливен и сдали с рук на руки Ромодановскому и Гагарину. А там, на другом берегу Сосны, в татарском стане, уже ожидал князь Григорий со своими посольскими.

Они, Волконский и Сулеш-бик, простились на крымской стороне берега.

Князь Григорий с искренним чувством крепко пожал руку Ахмет-паше:

– Ну, будь здоров, Ахмет!

– И ты, Гришка! – услышал он в ответ. – Ай-ай! Однако встретимся ли?.. Стар я стал!

На лице Ахмет-паши на секунду мелькнула грустная улыбка.

– Обязательно! – эхом отозвался князь Григорий.

Ему тоже стало грустно расставаться вот с этим, в общем-то, далёким для него человеком.

– Ты вон ещё какой! Как добрый конь!

– Какой конь? Кляча, совсем кляча! Вот-вот упаду!.. Хе-хе!.. Однако не будь в обиде! То делаю не со зла! Так надо!..

Князь Григорий понял его. Он тоже делал всё не со зла, а так, как надо… Он задумался… То, что он делал, он делал не только для себя, но и для чего-то большего, чем его собственный дом, семья, которые не состоялись бы, не выжили в этом мире. А для того большого, для государства, что охраняет их жизнь, делает её осмысленной, менее опасной, даёт опору, защищает их, как невидимым колпаком. Но только выйди из-под него, из-под колпака, и сразу почувствуешь себя выброшенным, беззащитным, хотя бы вот перед этой беспощадной степью, которая жила по своим, грабительским, законам.

Князь Григорий сел в лодку. Туда же с ним сели его посольские.

Лодка отчалила. Гребцы налегли на вёсла. И вскоре она уже была на другом берегу Сосны.

Князь Григорий, выйдя из лодки, обернулся и посмотрел за реку, ожидая, что разменный бей ещё на берегу. Но того там уже не было.

* * *

Обратный путь из Ливен домой, в Москву, мелькнул, как один день. Долгий, длинный день. Но это был радостный, светлый день для него, князя Григория. Он снова оказался при деле и у нового царя Михаила Фёдоровича. На душе у него было спокойно. Он справил как надо посольство: добыл для государевой казны немалые деньги.

В Москве уже на другой день как он приехал его вызвали в Посольский приказ. Он явился туда. Его встретил какой-то подьячий и проводил к Третьякову.

Третьяков уже знал от гонцов результаты посольства в Крыму.

– Пиши статейный! – велел он ему. – Не откладывай! Государь торопит с крымскими делами! Чтобы знать, что Джанибек не нападёт! Не пойдёт на сговор с «литвой»! Там-то, под Смоленском, очень худо!.. Ой, худо, Григорий Константинович!

Он сокрушённо покачал головой. Он знал о тяжёлом положении армии Черкасского под Смоленском, но не стал об этом говорить дальше.

Да и князь Григорий тоже слышал о том, что происходит под Смоленском.

Третьяков кратко рассказал ему ещё, что в январе на приёме у него, в Посольском приказе, оказался гонец шаха Аббаса, тот самый Хозя Муртаза… Он даже повеселел, когда увидел его перед собой. Он уже знал, от тайных агентов, о его похождениях.

Хозя, после того как изложил поручение шаха, стал жаловаться:

– В недавнее время у меня при Ивашке Заруцком в Осторохани отняли многие всякие товары насильно. А то казна была шахова! Ой-ой, шах Аббас будет в гневе! В сильном гневе!..

Третьяков сначала не понял даже, о чём это он, затем опешил, когда до него дошло, что требует гонец шаха.

– Хозя! – погрозил он ему пальцем. – Мы знаем кое-что о твоих делишках с Заруцким и Маринкой! И тебе бы молчать! Ты ведь казной ссужал воровских людей, что стоят против государя!

Строго глядя на Хозю, он тихо процедил сквозь зубы:

– Вот наглец!

– Ай-ай, Петька! Каков однако! – воскликнул Муртаза. – Ты у Димитрия-царя, у Вора, был в ближних! А теперь у нового государя в тех же!.. Пошто тебе можно? Пошто мне нельзя? А?! – хитро прищурился он.

Откуда-то он, купец, уже знал о нём многое… Третьяков зло глянул на него, сдержался, больше ничего не сказал. Он ничего не мог сделать с ним. Тот ведь пришёл не простым купцом, а гонцом от шаха.

Князь Григорий, выслушав его, ушёл из приказа. Оформив статейный список посольства, он отдал его в Посольский приказ. Оттуда его статейный поступил к царю, затем в Боярскую думу. Там, ознакомившись с крымскими делами по его отчету, поняли, что на какое-то время обезопасили себя со стороны крымского хана.

У князя Григория же выдалось теперь немного свободного времени. И он собрался съездить в Одоевский уезд, в свою вотчинку Супрут. Так странно называлось его вотчинное село. Кто-то давным-давно пошутил… Село это было богатым. И князь Григорий забеспокоился о нём, когда начались шалости донских казаков, покидавших службу под Смоленском. Они расползались по уездам, стали кормиться грабежом. И вот сейчас его приказчик Ерёмка доложил ему, что и в их Одоевском уезде появились бродячие казаки.

– Крестьян грабят! Деревни палят! Ох, когда же они уймутся-то! – сокрушённо запричитал Ерёмка.

– Да будет тебе! – не выдержал князь Григорий его нытья. – Вот станет крепко царская власть – и их поставят на место!

– Как бы так! – тихо, себе под нос, пробормотал приказчик.

– Ты что там бормочешь, как старый дед? – прикрикнул на него князь Григорий. – Давай запрягай Серко! Поедем по вотчинкам! Пора и дела проведать там! А то заворовались тут без меня-то!

Он усмехнулся, заметив обиду на лице Ерёмки.