Текст книги "Преодоление"

Сапега же настаивал на том же, что было сказано в документе сейма.

– И мир с русскими должен быть заключён честным!..

– Что значит – честный мир?! – вскричал Казановский. – Когда на войне бывает честный мир?..

Он, Мартин Казановский, был юным в пору великого польского канцлера Яна Замойского. Но уже тогда он служил при дворе как секретарь короля из-за своих способностей и родословной, разумеется.

– Панове! – обратился Владислав к собравшимся, видя, что они в раздоре и не могут прийти хотя бы к какому-нибудь решению. – Я подумаю над вашими предложениями!

Он замолчал, подбирая подходящие слова… Ему не только не хотелось уходить отсюда, из-под Москвы, с позором. В нём восставало всё против такого исхода военного похода, начатого так блестяще. И он вспомнил опять старика-садовника, его рассказы о сарматах, героях, победителях варварских народов… Он, выросший при дворе, наследный принц, будущий король, не знал таких слов, как «нельзя, невозможно». Так его воспитали… Он знал только то, что некрасиво, не положено как королю, принцу. И сейчас, столкнувшись в походе с русскими, которых он считал с малых лет своими подданными, холопами, он был удивлён, что в жизни что-то совершается не по его воле, не по его желанию… Здесь, в Московии, жизнь или что-то ещё иное показали ему его предел. Но он не хотел смотреть на это…

Совет закончился. Прошла ночь. Утром Владислав объявил собравшимся комиссарам свои условия, на каких он согласится оставить в покое Москву, пойдёт на заключение мира.

Его секретарь Родзинский, корпевший перед этим весь вечер над этой запиской, стал зачитывать её сенаторам. Первое, на что указал королевич, был бунт московских бояр, не побоявшихся нарушить присягу, данную ему.

– «И пусть они просят прощение!» – зачитал секретарь в конце записки…

В этом документе, рождённом поздним вечером в чаду тускло мерцающего огонька лампадки, королевич требовал от русских возврата городов, что попали в руки Московии ещё во время царствования польского короля Александра, затем Сигизмунда I…

– А также чтобы они отдали Псков с волостями! Да заплатили бы издержки, что потратила польская корона на эту войну, на восстановление законных прав государя и великого князя Владислава Сигизмундовича!.. Вы, господа бояре! – обращался он в письме к боярам в Москве. – Выплатили шведам их издержки на войну с Московским государством! По менее важной причине!..

Скрепя сердце сенаторы согласились на то, чтобы Владислав предъявил всё это московским властям.

С этими условиями в Москву ушёл гонец. И вот оттуда получили ответ.

Родзинский зачитал его на очередном совете у Владислава:

– «Напрасно желает ваш Владислав, чтобы мы от мнимых его прав откупались городами и деньгами. Мы согласны передать вам Смоленск. Но при этом вы возвращаете наши прочие города, захваченные вами. В таком случае мы соглашаемся на мир сроком на двадцать лет».

– Это неслыханно, панове! – разразился проклятиями на головы московских бояр Сапега.

На этот раз его поддержали все сенаторы. Да и Казановский тоже, полковники панцирников и копьеносцев.

Ходкевич молчал. Он был того же мнения, что и остальные. Поэтому не было смысла тратить на это свои нервы.

– Панове, панове! Рассмотрим всё здраво! Они соглашаются отдать Смоленск!

– Ну да! С условием, что мы возвратим прочие города!..

Решено было снова встретиться с московскими переговорщиками.

* * *

Шереметев вернулся с очередной встречи с польскими сенаторами.

Эта последняя встреча сильно утомила его. Пришлось снова спорить с тем же Сапегой. Да ещё с молодым сенатором, Яковом Собеским. Вот они-то и заводили остальных.

– Лев Иванович, побойся Бога! Что говоришь-то?! – только восклицал Фёдор Иванович, растеряв в разговоре с речистым и пылким канцлером всю свою выдержку. Всё его напускное, дутое, махровое, доморощенное не выдержало столкновения с европейской образованностью.

Канцлер обрушил на него всё: и глубину проникновения в суть дела, и острую мысль, и быструю реакцию на доводы.

И Фёдор Иванович сломался, но всё равно не сдавался.

Они спорили, торговались. Снова предлагали, спорили и торговались. Обе стороны цеплялись за каждую крепость, за каждый город.

В конце очередного утомительного дня переговоров Фёдор Иванович сообщил, что государь уступает польской стороне крепости Невель и Себеж. Затем, после торгов, к ним добавили Чернигов и Стародуб.

Сапега потребовал ещё Брянск, Комаринскую волость и Трубчевск.

– Нет! – резко возразил Шереметев. – Брянск и Трубчевск не отдадим!

– Но мы же уступаем, со своей стороны, Козельск и Вязьму! – воскликнул Сапега, стараясь нажать на них, тупых бояр.

– Вязьма – никогда не принадлежала польской стороне! – возразил снова успокоившийся Мезецкий.

На этом они разъехались. В переговорах наступил перерыв.

И Фёдор Иванович, отдохнув один денёк, опять появился у государя с Измайловым и Мезецким. Пришёл Мстиславский, хотя и недомогал. Присутствовали Иван Романов и Никита Одоевский, а также думный дьяк Разрядного приказа Семён Сыдавный.

Полдня прошло в разборке того, что следовало из результатов переговоров. Несколько замечаний по этому поводу высказал и Измайлов.

В середине дня, когда они утомились, собираясь разъехаться по домам, в палату торопливо вошёл дворецкий.

– Государь! – взволнованно вскричал он, несмотря на то что у царя шёл совет думных. – От Тверских ворот прискакал верховой с вестью!..

Фёдор Иванович, сдвинув брови от такой бестактности, что-то хмуро проворчал. Другие за столом настороженно уставились на дворецкого.

– Поляки покинули стан под Тушино! – выпалил тот. – Идут сюда!..

Фёдор Иванович изменился в лице, побледнел. Юный царь Михаил тоже. В палате стало тихо.

Никто не ожидал такого хода от королевича.

Прервав совет, царь Михаил попросил Шереметева и Измайлова немедленно отправиться к Тверским воротам и там, на месте, выяснить обстановку.

Шереметев и Измайлов поспешно покинули думную палату. Во дворе они сели на коней и поскакали из Кремля к Тверским воротам Земляного города. Ворота, когда они прискакали туда, были закрыты. Но на стене, за зубцами и на башнях, облепив их, гирляндами висели стрельцы и боярские дети. Все смотрели куда-то за стены… Там, за огородами, сейчас заметёнными снегом, с покосившимися пряслами, что-то было из ряда вон выходящее, приковавшее внимание нескольких сот человек.

Фёдор Иванович, тяжело сопя, взобрался на стену, оттуда поднялся на башню над воротами, прошёл к амбразуре, подле которой стояла пушка.

– Оттащить! – приказал он пушкарям.

Пушкари по-быстрому оттащили в сторону пушку… Из её жерла на него пахнуло серной гарью…

– Лоботрясы! – обругал он их. – Даже не чистили её!

Он с трудом протиснул свой большой живот мимо пушки к амбразуре, высунул голову из неё и посмотрел туда, куда смотрели и все остальные.

Там же, в версте от города, по заснеженному полю, у березового перелеска, двигалась огромная масса конников. Даже издали по их виду, по густому лесу копий, было ясно, кто это.

– Гуса-ары! – кто-то выдохнул рядом с ним с ноткой пренебрежения в голосе.

Фёдор Иванович обернулся. Рядом стоял Мезецкий, качая головой.

Да, это шло войско королевича. Оно переходило куда-то в иное место из Тушино. Там же, под Тушино, да и здесь, в окрестностях Москвы, по указу Боярской думы были опустошены и выжжены все деревни, чтобы нечем было кормиться войску королевича. И вот теперь оно куда-то переходило из этого опустошённого края.

И когда полки королевича свернули здесь, под Тверскими воротами на дорогу, что вела в сторону Переславля-Залесского, Фёдор Иванович понял, куда они направились.

– В Замосковные волости! – подтвердил его мысль и Мезецкий. – Разорят! – сокрушённо вырвалось у него.

Да, на север от Москвы всему краю грозила та же участь, которая постигла волости на юге.

И надо было что-то делать, остановить вот это, что они увидели.

– Поехали до государя! – резко бросил Шереметев Мезецкому.

Он не в силах был сдержаться от раздражения, поняв, что поляки не остановятся ни перед чем в достижении своей цели. И их надо остановить: силой или дипломатией… Они, эта нация, понимают только язык оружия… Изворотливые, беспринципные, коварные и самолюбивые, цинично попирающие всякие договора и соглашения, если это не в их интересах…

Они вернулись в Кремль, во дворец.

В этот день ближняя дума государя собралась в полном составе. Поднялся с постели и пришёл даже Пожарский, хотя и был ещё болен. Князь Григорий Волконский пришёл тоже.

Фёдор Иванович доложил, куда двинулась армия королевича и чем это грозит.

Посовещавшись, они приняли решение срочно послать гонца к комиссарам, с просьбой вернуться на старое место, в Тушино, не прерывать начатые переговоры.

– Согласны на уступки!..

Особенно настаивали на лучшем, благоприятном для польской стороны, окончании переговоров, с заключением мира, Одоевский и Мстиславский. Их партия, бывшая партия Владислава, взяла сейчас верх…

И князь Дмитрий Пожарский с сожалением видел, что многое, о чём он раньше думал, размышлял, опять вышло наружу. Против них, против страны, вновь восставала прежняя сила: тяга в европейскую сторону…

«От европейских государей нам ничего хорошего не следует ожидать!» – вспомнил он то, что высказал сам как-то ещё на Земском соборе.

– Что? Закрыть государство! – язвительно спросил его тогда Волконский на это…

И вот эта сила опять ожила, берёт своё, стремится к сделке с самым опасным для Москвы врагом – Польшей…

Но он промолчал. Он сомневался и в себе, и в том, что же нужно-то сейчас государству. Что королевич не нужен, просто опасен, об этом можно было и не говорить!.. А нужно ли, стоит ли сейчас идти на уступки польской стороне?.. Терпеть позор, что не смогли остановить королевича ни под Смоленском, ни под Вязьмой…

«Из-за этого… Пронского! – мелькнуло у него, что тот, князь Пётр, ещё в бытность в его войске там, в Ярославле, не показал себя. – Мелок!.. Хотя как городовой воевода – неплох! Но не на поле, не в сражениях!..»

Гонец из Москвы, от государя и Боярской думы, догнал войско королевича уже за Троице-Сергиевым монастырём. Ответное письмо, которое он привёз от королевича, возмутило в Боярской думе всех.

Королевич резко отверг предложение вернуться к столице.

«Войско ушло слишком далеко! И нет причины для возвращения! – сказано было в письме. – Однако мы согласны выслать своих уполномоченных на переговоры… И для этого высылаем на предварительные переговоры Андрея Сапегу, ротмистра Корсиньского и уже известного вам секретаря Родзинского. Если ваша сторона согласится на предложения, которые представят они, тогда немедленно явятся к вам комиссары-сенаторы для окончания переговоров и подписания договора о мире…»

Гонец сообщил ещё то, как донесли и лазутчики, ходившие по следам войска королевича, что королевич расположился в Рогачеве. Сапега же, канцлер, со своим полком и Новодворский заняли село Сватково.

И князь Дмитрий Пожарский вспомнил то село Сватково, на Ярославской дороге. Крохотное, небогатое…

– А гетман Ходкевич со своим полком прошёл дальше, к Переславлю-Залесскому. Там по сёлам встали его гусары. Жируют, оголодав после Тушино! – ехидно усмехнулся гонец.

* * *

Подошла к концу последняя декада ноября. Зима стала по-настоящему.

В войске королевича исчезли последние деньги, так необходимые для закупки продовольствия. Это были те крохи, что прислали из Варшавы. И опять по полкам наёмников прошло волнение: от безденежья, голода, бескормицы лошадей и людей…

В начале декабря произошло волнение и в литовских полках. Ходкевич считал их надёжными, способными стойко переносить тяготы походов. Но вот не выдержали и они.

– Ваше величество, литовские полки на коло [65]65
  Коло – круг, собрание.


[Закрыть]приняли решение оставаться на службе только десять недель! – сообщил Лев Сапега новую неприятность королевичу.

Да, ситуация, обстоятельства подталкивали на срочные шаги по успокоению войска. И в Варшаву снова отправили нарочным гонца с просьбой от королевича к сенату о присылке недоданных войску денежных сумм. А тут ещё, под влиянием всех этих невзгод и неудач, Ходкевич, простудившись, от нервных срывов серьёзно заболел, слёг в постель. И теперь без него на очередном совете у королевича сенаторы решили, чтобы Владислав и гетман с частью войска отправились на зиму в окрестности Вязьмы.

– А лучше всего, ваше величество, в Смоленск, – предложил от имени всех комиссаров Лев Сапега.

Он да и остальные комиссары хотели выпроводить отсюда, из-под Москвы, королевича и гетмана, упорно не желающих идти на уступки русским… Русских же надо принудить к заключению мира…

– Другая же часть войска пойдёт дальше, в глубину Московии, на север, под Ярославль и иные города! Мы понесём туда мечом и огнём такое опустошение, что москали не рады будут, что не согласились пойти на условия, ранее предложенные!.. Запорожские казаки, лисовцы и немецкие рейтары, копьеносцы! Вот сила, которая пройдёт по северным русским волостям! И мы заставим, заставим москалей подписать выгодный нам мир!..

На этом совет закончился. Полковники и ротмистры разъехались по своим полкам. И там они объявили это решение совета. И по полкам прокатилось опять волнение. Никто, ни гусары, ни панцирники и даже жолнеры не хотели оставаться здесь без Владислава.

Когда это дошло до королевича, он, тронутый таким отношением к себе гусар, поехал к гетману в полк, в небольшое село, в двух десятках вёрст от Переславля-Залесского, где расположился гетман. Оставив своих людей, сопровождавших его, на дворе, он вошёл в избу.

Ходкевич лежал в постели. У него был жар. Он похудел, осунулся, сильно оброс. Курчавая измятая борода и густые брови взметнулись вопросительно навстречу ему, королевичу, когда он переступил порог избы.

Доктор при появлении королевича поднялся из-за стола, что-то доедая.

Владислав прошёлся по избе, затем присел на краешек лавки, где только что сидел доктор, так, что было ясно, что он не намерен здесь долго задерживаться. Он сообщил Ходкевичу то, что решил совет и как отнеслось к этому войско.

– Надо предложить сенаторам прервать переговоры и ожидать весны, – начал Ходкевич, когда он замолчал. – А затем, весной, по теплу, начать военные действия…

Владислав согласился с таким планом.

– Пан Карол, поправляйся! Ты нужен мне и войску! – прощаясь с гетманом, пожелал он ему.

Он вернулся назад в Сватково. На очередном совете, когда речь зашла о том, что делать, он предложил последний план Ходкевича.

Это было что-то новое. И комиссары стали обсуждать этот план. Наконец после долгой перепалки они пришли к общему мнению.

– Ваше величество, – обратился к нему Лев Сапега от имени сенаторов. – Мы будем ходатайствовать перед сенатом о продлении срока военной кампании! Сенат, скорее всего, пойдёт на это!..

Он сделал паузу, заметив на лице королевича выражение торжества, победы над ними, сенаторами, умудрёнными в жизни и государственных делах.

– При условии, что вы возьмёте содержание войска на свой счёт! И обяжетесь в этом письменно!

Он слегка усмехнулся, чтобы добить Владислава, предвидя его реакцию.

– Или насчёт принадлежащего вам Московского государства…

Это был ловкий ход, достаточно болезненный для королевича. Московиты сказали бы по этому поводу: за счёт шкуры неубитого медведя.

С лица Владислав сползла благодушная улыбка, с которой он взирал на сенаторов ещё минуту назад. Его переиграли да ещё больно ударили. Он знал, что король, его отец, не пойдёт на такие неслыханные издержки. А московский престол? У него от этой мечты, желания править в Москве, уже ничего не осталось. Он хотел только одного: выйти достойно из этого положения, не испачкав себя, своё лицо… Первый в его жизни поход – и тот провалился…

– Русские не хотят уступать Брянска! – доложил Владиславу после очередной встречи с русскими Лев Сапега. – И они настаивают на заключении мира более чем на двадцать лет!

Владислав же на последнем совете с сенаторами стоял на том, чтобы Брянск отошёл к польской короне… А мир должен быть заключён на десять лет…

– Хорошо! Мы уступаем Брянск! Если взамен получим Серпейск, а также Мосальск и Заволочье!

– А мир? – спросил Сапега у него.

Владислав, не ожидая такого вопроса, на минуту задумался. Он не знал, что ответить, предложить. В его практике, откровенно крохотной, ещё не стояли такие вопросы: на какой срок можно соглашаться на мир, что это потянет за собой, что делать затем, по истечении этого срока… Да, у него были представления об этом. Но довольно туманные, расплывчатые…

– Не более чем на пятнадцать лет, – неуверенно произнёс он, заметив по лицу канцлера, что тот отреагировал на это спокойно.

Сапега отписал всё это уполномоченным.

* * *

Наступил декабрь. Третьего числа закончились предварительные переговоры. Комиссары вернулись в свой лагерь и отправили королевичу сообщение о результатах переговоров: что они пока ничего не дали…

В это время в их лагерь приехал московский дворянин. Стояли сильные морозы. Весь польский лагерь здесь, в селе Сватково, замело снегом. Узкие тропинки, протоптанные в глубоком снегу, витиевато петляя, вели от палатки к палатке. Начальные люди устроились по избам.

Гонца впустили сразу. Войдя в избу, он увидел трёх человек. Всех их он уже знал в лицо, участвуя в переговорах посыльным с первого дня их начала.

– Василий Полтев! – отрекомендовался он. – От боярина Фёдора Шереметева!

Достав из-за пазухи кожаный чехол, в котором было письмо, он вручил его канцлеру.

Сапега взял письмо, вскрыл его, прочитал вслух, чтобы слышали все.

Шереметев извещал их, сенаторов, участвующих в переговорах, что он не замедлит явиться теперь, когда все спорные вопросы согласованы, в польский лагерь для окончательных переговоров. И сейчас же прибудет вслед за своим гонцом.

Для подписания мирного договора бояре предложили съехаться в деревеньке, что стояла на половине пути между селом Сватково и Троице-Сергиевым монастырем. Называлась она Деулино.

Обе делегации съехались одинадцатого декабря в этой деревеньке. В тесной и тёмной избёнке состоялась последняя их встреча.

С Фёдором Ивановичем приехали Мезецкий и Измайлов, дьяки Иван Болотников и Матвей Самсонов. Приехал с ними и протопоп Мисаил из Троице-Сергиевого монастыря.

Сухо поздоровавшись, обе делегации сразу приступили к делу.

Дьяк Иван Болотников положил перед Шереметевым текст, выверенный с обеих сторон, на польском и на русском языках, в двух экземплярах каждый.

Договор зачитали на русском и польском языках.

Фёдор Иванович первым подписал его. За ним подписали договор Мезецкий и Измайлов. Затем подписали его дьяки.

Польские делегаты тоже подписали договор.

К документу приложили печати. Для закрепления клятвы, войсковой ксендз поднёс польским делегатам распятие. Они поцеловали его. Протопоп Мисаил подошёл к своим по очереди с крестом. Они приложились к нему губами.

Затем обе стороны обменялись вторыми экземплярами договора.

Договор о мире, заключённый на четырнадцать лет, вступал в силу с третьего января 1619 года. В течение этого срока ни на каком основании не могли быть развязаны враждебные действия с той или другой стороны или построены новые крепости по рубежу. По окончании его срока обе стороны должны были вступить в течение шести месяцев в переговоры о дальнейшей его судьбе: снова вставал вопрос – война или мир. Россия согласилась передать Польше города Смоленск, Дорогобуж, Серпейск, Трубчевск, Белый, Рославль и Новгород-Северск с окрестными землями по обоим берегам Десны, а также Монастырище, Муромск и Чернигов. Польша возвращала России Вязьму, Можайск, Мещовск и Козельск. За это Польша получала от русских в качестве вознаграждения за понесённые войной убытки города Стародуб, Себеж, Почеп, Попову Гору, Красный Торопец, Невлю и Велиж.

Царь Михаил Фёдорович обязан был исключить из своего титула звания «князь Ливонский, Смоленский и Черниговский», предоставив эти звания польскому королю.

Польская сторона должна была освободить к двадцать пятому февраля 1619 года митрополита Филарета, Василия Голицына, Томило Луговского, Шеина с женой и сыном и архиепископа Смоленского Сергия. Предоставлялась возможность вернуться на родину Ивану Шуйскому и Юрию Трубецкому, а также другим московским дворянам, оказавшимся по той или иной причине в Польше.

Русские, со своей стороны, должны были отпустить Николая Струся, Харлинского, Хоцимирского, а также ещё других, взятых в плен при осаде Москвы первым ополчением, а затем ополчением Пожарского.

К этому времени Сагайдачный уже опустошил с запорожскими казаками Серпухов и Калугу. По трактату королевич должен был незамедлительно отдать приказ Сагайдачному вывести из Московского государства свои разбойничьи шайки. И туда, к Сагайдачному, комиссары отправили с этим приказом гонцов.

За неделю до нового, 1619 года армия Владислава двинулась в обратный путь, на запад. Королевич пошёл средней дорогой к Вязьме; Казановский взял направление на Новгород-Северск, а Ходкевич с литовским войском – к Волге.

Зима выдалась с жестокими морозами, метелями, глубокими снегами.

Армия Владислава пошла по своим же следам, разорённым, обезлюдевшим. Она представляла собой жалкое зрелище, и если бы не заключённый мирный договор, то исчезла бы совсем… И многие, многие остались на этой дороге, устланной трупами людей и лошадей, которых доконали голод и морозы. А живые, обмороженные, сделались увечными и больными до конца жизни, запомнили эту дорогу навсегда.

Оставив полки идти своим чередом, королевич ушёл вперёд со своим двором. Через три дня он был в Вязьме, где задержался на десять дней. Вскоре, восьмого января 1619 года, он был уже в Смоленске. Здесь, пережидая морозы, он устроился до весны с подтянувшейся армией, расположившейся лагерями. И здесь же их застал вице-канцлер Андрей Липский, прискакавший из Варшавы от короля, бранил комиссаров за бесславный поход и позорный мирный договор.

Затем он уехал обратно в Варшаву с епископом Новодворским, Львом Сапегой и Яковом Собеским, которые повезли королю извещение о мире и условия мирного договора.

Вернувшегося в Польшу весной королевича Варшава встретила холодно.

Так же холодно встретил его и младший брат, принц Казимир, язвительно заметил:

– Мы радуемся приезду вашего высочества! Но на вашем месте я желал бы лучше остаться в Москве, нежели возвращаться с таким позором!

Эти слова маленького, ещё девяти лет, несмышлёныша, как думал о нём Владислав, больно ударили по его самолюбию. И он предвидел, что будет ещё и не то, похлеще, в том же сейме.