Текст книги "Бесполетное воздухоплавание. Статьи, рецензии и разговоры с художниками"

Северо-запад на юго-востоке

Андрей Монастырский и Виктор Агамов-Тупицын

Андрей Монастырский (А. М.): Мы позавчера с Сабиной Хэнсген (она сейчас в Москве у нас до пятницы) обсуждали каждый свое «я». Я сказал, что мое «я» на 90 % состоит из говна и я через эту говняную оптику вижу вокруг себя все в говне. Она считает, что не 90 %, а 99,9 %…

Виктор Агамов-Тупицын (В. А. – Т.): Да, это так, хотя, с другой стороны, тот факт, что мы видим окружающий мир и себя в нем как бы по уши в говне, есть не что иное, как нарциссизм, поскольку пребывание в говне означает, что «все в шоколаде». Нарциссизм – шоколадное состояние сознания: Нарцисс любил себя так же, как дети шоколад… Но если серьезно, то великая китайская стена фекалий – единственная гарантия сохранности «пустого центра», оборону которого Кабаков завещал Монастырскому. Привет Сабине.

А. М.: Сделали два дня назад акцию, но не КД, а «Бохумскую»: conceptualism.letov.ru/KD-Bochum-actions/kino-60/index.html.

В. А. – Т.: Фотографии акции мне понравились, хотя не совсем понятно, что все это значит. Но я ценю это состояние «не-совсем-понятности», тем более что оно порой наводит на размышления, имеющие отношение к чему-то другому. Вот одно из них: на одном из своих последних семинаров Лакан потряс аудиторию, огласив истинные «имена отца», а именно Воображаемое, Символическое и Реальное. Странно, что в этот список не попало еще одно le nom du père – «я». Попробую объяснить, почему буква «я» – эпиклеса отцовства и что дает нам право наделить ее подобными полномочиями. Когда мне говорят, что писать книги – дурная привычка, я каждый раз отвечаю, что сам себя усыновил и теперь волей-неволей приходится исполнять свой отцовский долг. Тот факт, что «я» – последняя буква алфавита, прочитывается как перманентное пребывание на грани или за гранью вытеснения (displacement). Пограничное Бытие означает «пульсацию» в пределах Бессознательного в сочетании с возможностью «прийти в себя». Будучи местоимением первого лица единственного числа, буква «я» закрепляет за собой статус первичности и единственности, а также эксклюзивное право на онтогенез. «Я мыслю там, где я не есть, и я есть там, где я не мыслю» – этот тезис Лакан противопоставляет декартовскому «cogito ergo sum».

А. М.: Прекрасно! Кроме того, «я» – это еще и 33-я буква русского алфавита, а при перекодировке в И Цзин гексаграмма № 33 называется «Бегство». То есть мы тут видим как бы совет «бежать от своего я».

В. А. – Т.: Лакан был прав и не прав, когда утверждал, что у Другого нет Другого. Его действительно нет в евклидовом понимании места, позиции, точки пристежки. Другое дело – неевклидов Другой, который не отражается в евклидовом зеркале и не совпадает с самим собой в результате зеркальной идентификации.

А. М.: Посылаю фоторяд «С собой взято только самое необходимое» (из розового дома).

В. А. – Т.: Андрей, мы в Италии, и у нас не сразу образовался доступ к Интернету – надо было нанести визит в TIM (корпорация, продающая клиенту право на выход в Сеть). Теперь есть возможность поделиться впечатлениями о видеозаписи «Северо-запад на юго-востоке от кинотеатра…». В ней убедительно демонстрируется дихотомия «приватное – всеобщее». С одной стороны, телесная жизнь А. М. в ванной комнате – то, что в книгах Дж. Агамбена определяется как «nuda vita» (обнаженное бытие), а с другой – жесткий урбанистический пейзаж в районе кинотеатра «Космос». На мой взгляд, вполне убедительно, иронично и без нажима.

Я совершенно погряз в работе: в этом году должны выйти пять или шесть книг, и мне присылают гранки (они же верстки) почти одновременно, отчего голова идет кругом. Что касается Маргариты, то я вообще не понимаю, откуда у нее столько сил и энергии – придумывать гигантские выставки и доставать для них работы из разных музейных коллекций во многих странах Европы и Америки. А потом писать тексты и формировать контент каталога, включая его визуальную составляющую. Не говоря уже об экспозиции, которая займет несколько больших залов и в которой она будет контролировать каждую деталь, доводя себя до изнеможения. Я имею в виду выставку «Russian Dada» в музее Рейна София в Мадриде… Впрочем, я и сам уже много лет подряд пишу тексты, работая по десять-двенадцать часов в день. И мне, и ей пора перестать этим заниматься и… пасти коз или овец где-нибудь в горах Андалузии. Вот и все наши «новости». О твоих не спрашиваю: «Северо-запад на юго-востоке от кинотеатра „Космос“» дает об этом адекватное представление.

А. М.: Да, у вас чисто протестантский образ жизни: работа, работа и работа! Можно только позавидовать.

В. А. – Т.: Скорее посочувствовать…

А. М.: В видео «Северо-запад на юго-востоке от кинотеатра „Космос“» важно, что в ванной я мылся до того, как шел вдоль эстакады, но микроэпизоды прошедшего (времени) я вставил в то настоящее, в котором шел вдоль эстакады. То есть я дважды там «прохожу» в этом видео – в прошедшем времени и в реальном проходе мимо камеры вдоль эстакады. Вообще ведь я как бы стал шизоаналитическим видеоблогером, у меня уже больше семисот видео на моем аккаунте в ютьюбе! Но если у передовых видеоблогеров – миллионы просмотров, то у меня обычно десять-пятнадцать. Вот еще недавнее видео про Кабакова – рассуждение (Крыша Причта): www.youtube.com/watch?v=O9X5a3jWQWM.

Дело в том, что на нашей лестничной площадке обнаружен сюрприз: огромное типа брезента покрывало, на нем два пакета с чем-то внутри мягким вроде подушек и керосиновая лампа. Это либо кто-то сумасшедший тут образовался, либо со второго этажа как бы мстят за выброс пакетов с мусором на крышу притча или что-то «художественное» – специально для меня. То есть как бы шутка… Там ткань из «Леруа Мерлен» и два мешка с землей. Даша считает, что это, скорее всего, Ян Тамкович. Он как раз делает выставку с моими «Земляными работами» в библиотеке на Аргуновской и вчера признался в сообщении в фб [Фейсбуке], что это он с неким Дим. Хворостовым. Вот прочти мой диалог с Тамковичем.

В. А. – Т.: Ничего не скажешь – напряженная художественная жизнь! Твой эпистолярный обмен с Тамковичем – литературный шедевр в стиле Кабакова. Все эти объекты надо где-нибудь выставить вместе с текстом и фотографиями, поскольку ты инициировал новый жанр (модус акционизма): я бы определил его как «акционистский реди-мейд». В каком-то смысле эта акция – стилистически – более современная, чем у Ильи (в его инсталляциях с кухонными текстами и объектами), поскольку речь в данном случае идет об интерактивно-инстантивном экспромте. Никакой театральности, которую Майкл Фрид (в 1967 году) атрибутировал искусству, априорно настроенному на ловитву слов и взглядов Другого (то есть зрителя). В октябре прошлого года я выступал в Лондоне на симпозиуме, посвященном 50-летию со дня публикации статьи Фрида «Art and Objecthood» в журнале «Арт Форум». Театрально-ангажированный художественный объект – это (по мнению Фрида) мышеловка для глаз[216]216
  «Мышеловку для глаз» можно проиллюстрировать работой Брюса Наумана «Learned Helplessness in Rаts» (1988). Фрид упрекал Наумана в театральности наряду с минималистами Дональдом Джаддом, Сол Луитом и др.


[Закрыть].

А. М.: С утра все эти предметы с лестницы унесли коммунальщики – ведь вчера вечером сосед им звонил, чтобы они забрали!

В. А. – Т.: Еще раз прослушал «Крышу Причта». Ты мог бы выступать перед большой аудиторией в Гараже, где Эрик [Булатов] часто читает лекции, интерпретируя собственные картины. В отличие от Ильи он не любит, когда это делают другие (вдруг скажут что-то не то или не так, как надо). Эрик в этом смысле похож на Нахову. А что касается концепции Вебера о протестантизме, то в нашем случае это, скорее, связано с желанием реализовать старые проекты, хотя, с другой стороны, Бытие – это ведь тоже «всегда-уже» незавершенный (старый) проект. Назовем это попыткой сотворения недосотворенного мира. Иначе как утопией это не назовешь, включая попытку сотворить его вспять, а также заново (с чистого листа). Искусство – одна из таких утопий. Мы тут с Маргаритой обсуждали историю выброса мусора на «крышу причта» возле окна старухи, и сразу же возникла аллюзия на «вынос помойного ведра» у Кабакова. Он наверняка пожалел бы, что недоучел возможность «выброса» помоев с шестого этажа на «крышу причта»… Ничто так не иллюстрирует идею прогресса, а также различие между эпохами или «эпистомами» у Фуко, как лицезрение небесных мешков с мусором, летающих между этажами. Я в некотором смысле тоже мешок с мусором, только не знающий – куда бы упасть.

А. М.: Да, я имел в виду Кабакова, но неявно, и в третьем кратком эпизоде с человеком у схемы из советского диафильма 1960 года я тоже имел в виду Кабакова, его альбомы и поздние вещи. Но и мои «Золотые линии» там присутствуют. Позавчера ездили в район станции Фирсановка по Ленинградскому шоссе, где в 1977 году делали наш первый «Лозунг» (красный), и Маша (дочь) там отсняла две фотографии для своего объекта (дело в том, что она там присутствовала скрытно в 1977 году в животе у Веры – та в это время была ею беременна)… Прилагаю видео: www.youtube.com/watch?v=_Jjv0ZLxQyk.

В. А. – Т.: Спасибо за присланные стихи!

А. М.: Иногда к советским праздникам в состав заказов включали 140-граммовую баночку красной икры. Основная еда наша тогда была – пельмени и иногда сосиски с горошком. Странно, что в продаже был сыр рокфор и он не был дефицитом. Видимо, потому, что его простые люди не ели, боялись из-за «плесени».

 
В. А. – Т.: Кошмар!
Какое горе –
я плесень
на рокфоре…
 

А. М.: А я с 1995 года каждое утро съедаю на завтрак один батончик «kinder pingui chocolate», его размер – 8,5 × 3 × 1,5 см. За эти годы я съел примерно 8000 таких батончиков. Как наглядно представить себе объем съеденного? В виде, например, колонны в форме параллелепипеда с основанием метр на метр? Какова будет высота этой колонны?

В. А. – Т.: 12 утренних порций (каждая длиной 8,5 см) – это чуть больше, чем 1 м. 33 утренние порции (длиной 3 см каждая) составят в сумме 99 см (≈ 1 м). В результате формируется один квадратный этаж (метр на метр) высотой в 1,5 см. На это потребуется примерно 400 завтраков (33 × 12). Чтобы вычислить количество таких этажей, надо поделить 8000 завтраков на 400. Получается 20. А значит, высота дома = 30 см (1,5 × 20). Это самая оптимальная из всех возможных конфигураций. Иначе (для достижения той же высоты здания или «колонны») потребуется больше завтраков, и Андрей Викторович проголодается. Задним числом…

А. М.: То есть это будет плита размером метр на метр и высотой всего 30 см? Не может быть, такая маленькая???

В. А. – Т.: Ничего не поделаешь… Помню, как Юра Мамлеев сочинил песню про дом, который он построит из обеденных столов. Это было бы более монументальное сооружение, чем твой гастрономический проект, хотя нары в Российском павильоне в Венеции (в 2011 году) вполне в духе мамлеевской песни (мы все представители одной и той же генерации – постгулаговской).

А. М.: А вот Илья Вознесенский, архитектор, сделал мне проект с двумя разными размерами коробки (для 8000 киндеров).

В. А. – Т.: Проект архитектора – безупречный. Но «киндеры» настораживают. Прилагаю «Wall text» для будущей выставки:

Киндер – по-немецки – ребенок. Автор проекта уподобился титану Кроносу, съевшему 8000 детей. Это как есть икру, поскольку 8000 икринок – целая генерация, как в «автобиографическом» рассказе Хармса о том, как он родился после маминого нереста в виде икры. В каком-то смысле скульптура А. М. из киндеров – музей холокоста. С другой стороны, монумент заслуживает внимания работников корпорации, которая выпекает «киндеры». Они сочтут за честь купить у автора (для рекламы) концепцию и чертежи этого проекта за сумму, превышающую премию Кандинского. На ее месте возникнет новая премия под названием Kinder-prize. А у А. М. появится новый (более комфортабельный) туалет для проведения конференций. См. ютьюб, где Андрей обсуждает в туалете проблемы искусства с художником Игорем Макаревичем.

А. М.: Сделали ПОДХОДЯЩУЮ. Странное от нее ощущение – вроде бы все отлично прошло, формально безупречная вещь, прозрачный лес, солнечно, природа в прекрасном состоянии и т. д. Но что-то есть недостаточное (в чувстве), и мне пришло в голову, что сама акция будет только тогда ПОДХОДЯЩЕЙ (для нас, ее организаторов и зрителей), когда к этим тканям с буквами будут ПОДХОДИТЬ случайные прохожие и кто-то из них, подойдя, снимет ткань и возьмет ее себе – и тогда сама акция действительно станет ПОДХОДЯЩЕЙ по смыслу и сути.

Андрей Монастырский, «Пушка», 1975

В. А. – Т.: Столкновение контекстов – та самая игра различий, без которой любая площадка для приземления напоминает аэродром без посадочных огней. Для камикадзе – это кайф, а так нет… Искусство нас обманывает, делая вид, что оно камикадзе. А мы обманываем искусство, соглашаясь, что так оно и есть. Вот Рита только что высказала замечательную мысль, что в твоих акциях смену контекстов олицетворяют новые зрители-интерпретаторы. У них несколько иное сознание, иной опыт и иные ориентиры. Поэтому смена эпистем (главная тема Фуко в его «Археологии Знания») происходит на уровне обновления аудитории.

А. М.: Вот прочти текст об акции Арины Атик и Виктора Осипова (короткий).

В. А. – Т.: Текст Атик и Осипова – интересный и перекликается с Хайдеггером, но он для них слишком мелкая фигура по сравнению с Буддой. А жаль, так как Хайдеггер – своего рода Будда постфеноменологической метафизики, то есть философского подхода – «ПОДХОДЯЩЕГО» к предмету твоих интересов.

Андрей Монастырский, акция «Муравьи пустынь», посвященная Маргарите Мастерковой-Тупицыной (при участии Павла Пепперштейна) в квартире И. Макаревича и Е. Елагиной, Москва, 1994

 
Полу-Онегин, полу-Ленский,
ты не Кулик и не Павленский,
не парус над китайской джонкой
с прибитой к палубе мошонкой
 

А. М.: Но Хайдеггер – не учитель метода, по которому можно выбраться из круговорота бытия (адского).

В. А. – Т.: Вообще-то бытие не определяется как адское, тем более что у Хайдеггера dasein – это тут-бытие, тогда как адское является частью там-бытия (fortsein). Различия можно проиллюстрировать твоими же объектами и акциями.

А. М.: Под круговоротом бытия подразумевается бесконечное метемпсихическое вращение в колесе сансары: умер и переродился в насекомое, потом в лягушку, потом – через миллионы лет – опять в человека (если повезет) – и т. д. до бесконечности, пока через учение Будды не попадешь в нирвану, не соскочишь с этого чертова колеса сансары.

В. А. – Т.: Значит, в буддизме, как и у Хайдеггера (в отличие от Гуссерля), Бытие сосредоточено на человеке или (по крайней мере) на насекомом, тем более что размножаться – это – по рабоче-крестьянски – «насекомиться». Если Хайдеггер приспособил концепцию dasein к метафизике повседневности (подобно Кабакову, никогда, кстати, не читавшему Хайдеггера), то Гуссерль был универсалистом, и Бытие в его понимании не замыкалось на жизни «я». Колесо сансары – это велосипед Бытия, как у Марселя Дюшана в его знаменитом реди-мейде с велосипедным колесом.

Короче говоря,

 
ПОДХОДЯЩАЯ подходит,
пусть стоит она на ВХОДЕ,
лишь бы не на ВЫХОДЕ
с глазами НАВЫКАТЕ.
 

Февраль – март 2017

Хлам (путевые заметки)

 
Кто знает ангелов маршрут,
тому не нужен парашют.
 

1. Кто сказал, что нужно придерживаться традиции искать искусство везде, где попало? В японских стихах «Тихо, тихо ползи, улитка, по склону Фудзи, тысячи, тысячи лет» – улитка не художник и не его муза, а моллюск, принудительно «втиснутый» в художественный контекст. Метафизический антураж способствует эстетическому восприятию утопии, реализация которой не предусмотрена. На самом деле это не что иное, как насилие (поэтическое) над сознанием, и иногда трудно понять, почему искусство становится мерой всех вещей. Ни одна ценностная категория не должна быть мерилом для остальных, иначе мы раз и навсегда отвыкнем от элементарных (не коррумпированных искусством) эмоций, перформативных жестов и впечатлений, связанных с восприятием «опытов быстротекущей жизни». Непреложный факт состоит в том, что все мы живем со скоростью времени, и это вне эстетики. Эстетика – принудительный ассортимент.

2. В Мадриде (а до этого в Лондоне) удалось посетить несколько вернисажей: одна из тенденций – сентиментальный антропологизм и энтузиазм по отношению к «воображаемому» Другому, который уже давно никакой не Другой. Во всяком случае – не более, чем ты сам. В Нью-Йорке это тоже практиковалось – лет двадцать назад, но там хотя бы выбирали интересных авторов, а в Европе каждый, кто «оттуда»[217]217
  «Оттуда» ничем не хуже, чем «отсюда», с той только разницей, что игнорировать «чужих» менее политкорректно, чем «своих». Диспозитив, о котором идет речь, препятствует обсуждению этих понятий на языке оценочных категорий.


[Закрыть], – художник по определению, а также поэт и философ. Непредставимое – коррелят этих понятий, и, хотя это не вызывает негативных эмоций (пароксизмов априорной предвзятости), хотелось бы, чтобы казенный гуманизм перестал быть главным критерием в выставочной политике арт-институций.

3. Левые в Европе – очень разные. Во-первых, это «имперские левые», каковыми были большевики – такие, как Троцкий, который после революции спал на царской кровати и пил шампанское из монарших погребов, а также Сталин, осчастлививший Россию тем, что преподнес ей свадебный подарок в виде ГУЛАГа. Но есть еще и так называемые milennials (стихийные глобалисты и молодые хозяева XXI века), требующие упразднить границы и слиться в экстазе с «угнетенными» народами Африки, Азии и Ближнего Востока. Они обитают в виртуальном пространстве, употребляют наркотики и приплюснуты к своим смартфонам и Интернету. Хотя представители этой генерации – дети достаточно консервативных родителей (то есть умеренно правых или индифферентных левых)[218]218
  Консерваторов нельзя путать с реакционерами, поскольку консерватизм – это своего рода anxiety, «тревожная неуверенность», связанная с потерей ориентации в условиях, когда ландшафт Бытия скоропостижно меняется. Пример – Гегель, который в молодости был прогрессивным мыслителем, а позднее стал консерватором.


[Закрыть], они презирают их «ценности», их интерес к книгам, музеям и культуре ХХ века, поскольку живут в совершенно ином измерении. Это то будущее, которому мы по наивности не придаем значения. Помимо «имперских» левых и правых, современный мир состоит также из мизантропов (вроде меня), которых тошнит от чувства причастности. Но нас становится все меньше и меньше, и мы – несмотря на попытки – не в состоянии приручить milennials. Кто-то порой достигает цели (в рамках развлекательной программы), но это самообман, что тоже неплохо, так как иллюзия – лучший транквилизатор. Словом, каждый выживает как может.

4. Не знаю, сколько лет могут дать Павленскому, потому что некоторые из «злоумышленников» совершают или замышляют теракты по нескольку раз – прежде чем их наказывают, но чаще убивают в перестрелке. По поводу тех, кто отстаивает суверенность и незыблемость территориальных границ, могу сказать, что этих людей следует считать консерваторами, а не ультраправыми радикалами, однако milennials придерживаются другого мнения. Не секрет, что конфликты поколений чреваты гражданской войной, в которой не обязательно выиграют те, на чьей стороне будут сражаться иностранцы. Пример – Испания времен Франко. Говоря, что в лице Павленского Россия предлагает Западному миру свою систему оценки и квалификации искусства (под эгидой того, что «искусством может называться непосредственное прямое действие, максимально приближенное к реальному поступку»), мы должны помнить, что точно таких же позиций придерживаются milennials. У моего приятеля (одного из основателей московского концептуализма) возникла идея «сделать из листов черной бумаги плоские формы в виде ям и положить штук пять-шесть на шоссе». По его мнению, эта идея отличается от акций Павленского прежде всего тем, что речь в данном случае идет об иллюзорных ямах, то есть о мнимой, а не реальной опасности. Можно предположить, что пространства «иллюзорного ада» («Les Enfers artificiels» – так Андре Бретон называл выставки современного искусства) отсылают к воображаемым, а не реальным контекстам. Вопрос – согласятся ли жертвы дорожных аварий (произошедших по причине испуга) с таким определением иллюзорности? Тем более что мощь иллюзорного может превысить силу реального.

5. В сегодняшнем мире больше всего поражают метаморфозы не меня – во мне, не тебя – в тебе и т. д. Некогда это был персонаж, ко-экстенсивный рефлексирующему субъекту. И при этом Другой. То, что Бессознательное структурировано языком Другого, наделяет эту инстанцию достаточно высоким статусом в той мере, в какой мы считаем его пригодным для выполнения этой функции. Тем не менее профпригодность Другого уже не кажется столь очевидной. В массовой культуре Другой – чаще всего «свиное рыло», упырь или персонаж из «Звездных войн» Джорджа Лукаса. С недавних пор противники массовой иммиграции в Европу препоручили это амплуа персонажам, которые [цитирую] «не говорят с нами на одном языке», а значит, не могут структурировать чье-либо Бессознательное (за вычетом своих соотечественников). Однако есть мнение, что они в этом давно преуспели и наше Бессознательное ими уже реструктурировано. Современный ксенофоб более чем уверен, что Другой стал настолько другим, что его дискурс не структурирует мое или твое бессознательное, а создает его заново по своему образу и подобию. Может, это божественная интервенция?

6. Не так давно мои друзья устроили акцию в лесу и выставили там текстовые объекты на иностранных языках[219]219
  Имеется в виду Андрей Монастырский и его круг.


[Закрыть]. Я вообще-то люблю абсурд и приветствую зрелищную пародийность лесного действия: мой вопрос касается прежде всего смысловой рамы посланий, cформулированных на «запредельном» наречии, как если бы с оглядкой на то, что Господь Бог – иностранец. И не только он, но также волк, лиса и медведь. С одной стороны, театрализация леса – плодотворная идея, а с другой – лесная ментальность теперь везде, в Газпроме, в Кремле и в Вашингтоне. Похоже, что без перемен (применительно к освоению культурного ландшафта) нам не обойтись. Пора придумать что-то другое. И это притом что на визуальном уровне – акция великолепна и абсурдность ей на пользу, однако спектакулярность (пусть даже лесного разлива) должна быть кому-то адресована, так как везде и во всем мы ищем художественный контекст – считая, что именно ему принадлежат авторские права. Марсель Душан знал, что делал, когда принес писсуар («Fontaine», 1917) в галерею, тем самым закрепив за ним статус «произведения искусства». Многое из того, что претендует на этот статус, – не более чем игра сходств и различий на подмостках сознания. Главное – создать стереотип[220]220
  Шарль Бодлер считал, что гений – это создатель стереотипов. Бессознательное, как мы знаем, структурировано языком Другого. Добавлю, что оно также декорировано его визуальным хламом, то есть стереотипами (зрительными клише и аналогиями, а также имаго – психоделическими репрезентациями, в основном заимствованными).


[Закрыть] и сделать его частью консенсуса, «всегда-уже» (toujours-déjà) захламленного шаблонами и трюизмами. Что тоже насилие над сознанием.