Текст книги "К новому берегу"

В кабинете начальника уезда и командира полка айзсаргов Риекста происходило весьма важное совещание. Приглашены были очень немногие: уездный старшина Руткис, городской голова Гариндрик, начальник местного отделения охранки Пека и пробст[24]24
  Пробст – старший протестантский пастор.


[Закрыть] Зирак. Риекста только недавно перевели сюда из соседнего уезда, поэтому его отношения с участниками совещания были пока официальные. В серой форме, часто поглаживая холеную бороду, уездный столп власти сидел за письменным столом и вел совещание.

«Что с нами будет?» – можно было прочесть на всех лицах, и наконец городской голова Гариндрик, не вытерпев, произнес этот вопрос вслух, за что был награжден уничтожающим взглядом Риекста.

– Что будет? – прорычал Риекст. – Будет драка не на жизнь, а на смерть. Все зависит от того, насколько мы сумеем сплотиться. Если опустим руки, нас в один день растопчут, а если станем держаться мужественно, им придется считаться с нами, оглядываться на каждом шагу: не забежали ли слишком далеко вперед? Вспомните, что сказал наш вождь несколько дней тому назад: «Я остаюсь на своем посту – оставайтесь и вы на своих!» Вы понимаете, что означает эта директива президента? Мы остаемся на своих местах, будем по-прежнему выполнять его волю при любых обстоятельствах. Ошибаются те, кто думает, что мы побеждены.

– Но что мы – можем теперь делать? – вздохнул старшина уезда Руткис. – Где у нас сила?

– Наша сила – в нашей вере, – раздался голос пробста Зирака. – С божьей помощью и при большом желании мы будем скалой, которую не разбить никакой буре. Мои пасторы в приходах своими проповедями будут укреплять уставшие души и не дадут угаснуть пламени надежд. Пусть каждый терпеливо несет свой крест и не заботится о завтрашнем дне – господу известно, что уготовано каждому.

– Гм, да… – проворчал Риекст. В комнате было жарко и душно, но расстегнуть форменный френч он все же не хотел. – Вера и молитвы – вещь хорошая, но в настоящих условиях хорошее огнестрельное оружие ценится больше, уважаемый отец пробст. Церковь должна стать цитаделью не только в духовном, но и в прямом смысле этого слова.

– Что вы этим хотите сказать? – спросил пробст.

Риекст встал, дошел до двери и приоткрыл ее. Убедившись, что передняя хорошо охраняется, он, снова тщательно затворив дверь, вернулся на свое место и заговорил приглушенным голосом, пристально глядя то на одного, то на другого:

– Нам надо быть готовыми к тому, что противники поспешат разоружить наших людей. В распоряжении полка айзсаргов есть много оружия. Его, несомненно, прикажут сдать. Но не все винтовки, пулеметы и боеприпасы внесены в списки полкового вооружения. Не станем же мы и эти излишки сдавать им. Часть, конечно, придется спрятать в лесах, а другую часть надо будет отцу пробсту разместить в подвалах своих церквей.

– Это, конечно, можно, – согласился пробст. – Мы все христовы воины.

– Распоряжение я дам сегодня же ночью, – продолжал Риекст. – Прошу позаботиться о том, чтобы пастыри приходов были готовы выполнять свои обязанности.

– Будет сделано, господин Риекст, – сказал пробст.

– Господин Пека, уничтожены ли списки и документы могущие скомпрометировать наших людей? – обратился начальник уезда к начальнику местного пункта охранки.

– Прошлой ночью сожгли последние бумаги, – ответил Пека. – У меня они ничего не найдут, но я не ручаюсь за Ригу. Главная картотека находится в управлении. Надо надеяться, что господин Фридрихсон тоже не дремал.

– Будем надеяться… – буркнул Риекст.

Они совещались довольно долго и, наверно, просидели бы до ночи, если бы в девять часов вечера не случилось нечто, непредусмотренное повесткой дня. Внезапно, без доклада и стука, в кабинет Риекста вошли трое мужчин. Старший из них, почти седой, был огромного роста; второй, невысокий, лет пятидесяти, и третий – еще молодой мужчина, с загорелым лицом и военной выправкой.

– Добрый вечер, господа… – приветствовал старший. – О чем вы здесь совещаетесь?

Его спокойный иронический тон привел в бешенство Риекста.

– Кто вы… что вам нужно? – крикнул он и вскочил со стула. – Кто вам разрешил войти?

– Кто разрешил? – незнакомец посмотрел в глаза начальника уезда таким взглядом, что у Риекста затряслась борода. – Народ разрешил. Больше ни у кого мы разрешения не спрашивали. Чтобы вам было ясно, с кем имеете дело, давайте познакомимся. Это – Индрик Регут, новый начальник уездной полиции… – он показал на молодого мужчину с военной выправкой. – Приказ о его назначении подписан только сегодня утром, так что вы могли и не знать об этом. А это наш новый уездный старшина Лиепа… Документы у него в полном порядке, в этом можете не сомневаться. А я… мое имя Ян Лидум. В тысяча девятьсот тридцать четвертом году вы меня, господин Риекст, арестовали, так что мы с вами старые знакомые. Решением Центрального Комитета Коммунистической партии большевиков Латвии я утвержден первым секретарем партийной организации этого уезда. Все понятно, господа?

– Ясно… – пробормотал Риекст. – Когда прикажете сдавать дела?

– Об этом договоритесь с Регутом, – сказал Лидум. – Я думаю, что он вас долго не задержит с формальностями. Насколько мне известно, в Риге новые министры приняли свои ведомства от предшественников за полчаса. А теперь нам придется разрешить несколько мелких вопросов. Вы позволите сесть, господин Риекст?

– Пожалуйста, пожалуйста… – командир полка айзсаргов силился говорить вежливо, но глаза его злобно сверкали, а руки дрожали от бессильной ярости. – Когда вы меня арестуете?

– По этому вопросу вам тоже придется говорить с Регутом, – ответил Лидум. Он сел и, немного подумав, продолжал: – Как вы уже слышали, в уезде теперь будет комитет коммунистической партии. Будет еще и другая организация – комитет комсомола. У этих организаций много работы, а поэтому нужны подходящие помещения. Что вы можете рекомендовать мне?

– Сколько комнат вам нужно? – спросил городской голова Гариндрик, плотный мужчина с голым черепом. – Тремя обойдетесь?

– Пожалуй, маловато, – ответил Ян Лидум, почти любезно взглянув на говорившего. – Лучше всего подошел бы какой-нибудь двухэтажный дом. По дороге сюда я видел подходящий – около базарной площади.

– Но ведь он занят! – воскликнул Гариндрик. – Там помещается уездная управа.

– Попросим освободить, – сказал Лидум.

– А куда деваться уездной управе? – спросил сквозь зубы Риекст. – Выбросить ее на улицу?

– Почему на улицу? – удивился Лидум. – Некоторые учреждения окажутся лишними. Уездную управу переведем в освободившиеся помещения.

– Не будет ли двухэтажный дом слишком велик для вас? – вставил пробст Зирак. – Насколько мне известно, обстановка там тоже… мягкая мебель и полированные шкафы…

– Мы умеем сидеть и в мягких креслах, – ответил с усмешкой Лидум. – На лесных сходках достаточно насиделись на мхе. Господину Риексту это должно быть известно.

Командир полка айзсаргов покраснел до кончиков ушей, но промолчал.

– Значит, договорились? – сказал Лидум и встал. – Надеюсь, что господин Риекст сегодня же вечером отдаст соответствующие распоряжения. Иначе…

– Что иначе? – не выдержал наконец Риекст, вскочив с кресла и принимая прежний грозный вид. – Вы не имеете права…

– Товарищ Регут вам объяснит, как обстоит дело с этими правами… – сказал Лидум. Затем он обратился к Регуту и Лиепе: – Когда примете дела, придите ко мне в гостиницу. Нам надо договориться о первом заседании укома.

Ян Лидум ушел. Пробст Зирак тоже хотел удалиться, но Индрик Регут попросил его остаться:

– У меня могут возникнуть вопросы по вашей части, и неудобно будет нарушать ваш ночной покой.

…На следующее утро Ян Лидум совещался с Регутом, Лиепой и несколькими местными коммунистами – бывшими подпольщиками. Речь шла о кадрах.

– Не думайте, товарищи, что на все руководящие должности нам пришлют людей из Риги, – говорил Лидум. – Центральный Комитет дал, сколько мог. Остальных надо найти на месте. Назовите мне всех честных людей в городе и в уезде – рабочих, батраков, интеллигентов, мужчин и женщин, стариков и молодых. Не может быть, чтоб мы не нашли несколько сот таких людей, которым можно доверить ответственную работу. Если в ком-либо и ошибемся, народ поможет исправить ошибку. Чем скорее мы заменим старых волостных старшин своими людьми, тем скорее начнется новая жизнь. Завтра же должно быть хотя бы по одному надежному человеку в каждом предприятии, магазине, учреждении – тогда ничего не утаят, не разбазарят и не украдут у народа. К полицейским надо приставить людей из вспомогательной службы. В каждой волости провести народные собрания и разъяснить жителям мероприятия нового правительства и нашей партии по переустройству жизни. Надо работать дни и ночи: если не будем работать мы, вместо нас потрудятся враги. Поэтому нельзя терять времени.

И люди нашлись. Из гущи народа, из его недр шли новые кадры. Во главе волости вместо кулака стал батрак и безземельный крестьянин. Рабочий наделялся правами государственного комиссара на фабрике, заводе, в магазине. Культурной жизнью стала руководить прогрессивная интеллигенция, которой прежний режим не давал работы. Выдвинутые из населения кадры вспомогательной службы заботились о порядке, становясь постепенно ядром организующейся народной милиции. И все это продвигала, создавала, видоизменяла и направляла сильная и смелая рука партии.

С каким наслаждением и вдохновением работал сейчас Ян Лидум! Энергия, накопившаяся за долгие годы вынужденного бездействия, требовала применения. Как теперь пригодились знания, накопленные в стенах тюрьмы! Работа Лидума охватывала все, что делалось в уезде. Другие могли уставать, у других могло не хватать времени, а первый секретарь уездного комитета партии не имел права ни уставать, ни в чем-либо опаздывать. И пока все не было поставлено на место, он должен был забыть о себе, о своих личных нуждах.

Поглощенный огромной работой, Ян Лидум сумел выкроить время только на одно личное дело: с первого дня свободы он искал своего сына. Помещал объявления в газетах, сносился с товарищами из других уездов и городов, обращался к заведующим архивами и в судебные учреждения, но напасть на следы Айвара ему так и не удалось. Оставалось предположить, что сын или умер, или так упрятан, что найти его немыслимо. Понемногу Ян Лидум свыкся с этой мыслью, но старая рана продолжала кровоточить.

Предположение Ильзы оправдалось: она считала неделю удачной, если ей удавалось раз или два видеть сына. Организовав уездный комитет комсомола, Артур большую часть времени проводил в волостях, на предприятиях, в школах. По заданию укома партии он участвовал во многих народных собраниях, разъяснял политику партии и правительства. Население помогало ему, и он выдвигал на работу новых людей. Быстро рос актив. Понятно, что Артур ни на мгновение не упускал из виду основной задачи – организацию молодежи. Почти во всех волостях уезда ему удавалось создать комсомольские группы. Юноши и девушки, вместе с которыми он работал в подполье, образовали ядро уездной организации комсомола, вокруг них объединилась прогрессивная молодежь.

Артур, как член уездного комитета партии, участвовал во всей его работе.

Уездный комитет комсомола находился в одном доме с укомом партии – новая смена борцов и строителей жизни чувствовала, в буквальном смысле этого слова, рядом плечо старшего поколения, и эта близость, эта согласованность действий придавала смелость и уверенность молодому поколению.

Однажды, когда Артур вернулся из поездки по волостям, в уком комсомола пришли несколько посетителей, все по таким важным вопросам, что разрешить их будто бы мог только первый секретарь.

В маленькую, просто обставленную рабочую комнату Артура, которую называли кабинетом первого секретаря, вошел посетитель – пожилой, седой человек. Это был директор начальной школы Лейниек.

– Приветствую вас, господин Лидум… – сказал он, угодливо кланяясь и улыбаясь так, будто встретился с дорогим другом. – Не забыли еще старого учителя? Вы были у меня самым лучшим учеником, я всегда с гордостью вспоминал вас. Самое приятное для учителя – это видеть своего воспитанника известным деятелем и честным человеком! Вы, господин Лидум, уже давно стали гордостью родной школы. Поздравляю, поздравляю…

Глядя на его притворную улыбку, Артур думал: «Ах ты, старый жулик… Что тебя привело ко мне? Не ради Дружбы и приятных воспоминаний пришел ты сюда».

– Прошу садиться… – сказал он. – Чем могу быть полезен?

– Не правда ли, приятно делать добро людям? – шепелявил Лейниек. Его рот был полон искусственных зубов. – Эту добродетель я всегда старался привить своим ученикам. – Не дождавшись, чтобы Артур подкрепил это заявление, он несколько умерил пыл и приступил к делу. – Если бы все были такими уравновешенными, справедливыми и дальновидными, как вы, – новая власть имела бы гораздо больше надежных друзей, чем, к сожалению, можно наблюдать сейчас. Я понимаю, молодежи свойственны горячность, желание быстрее достичь своей цели… но такая горячность, однако, не должна превращаться в предрассудок и бездушное сведение счетов с нами, стариками. У нас ноги не такие быстрые, мы не успеваем за молодыми. Если иногда зацепимся, споткнемся, отстанем, разве за это нас надо сразу уничтожать?

– А в чем дело? – спросил Артур.

– Третьего дня меня отстранили от должности директора школы, – продолжал Лейниек. – Понимаете ли вы, что это для меня значит? Тридцать пять лет проработать на ниве народного просвещения, растить молодые поколения… в позапрошлом году весь город отмечал двадцатипятилетний юбилей моего пребывания в должности директора. И вдруг я больше не гожусь. Как кость, выбрасывают на свалку… собакам. Где же тут справедливость?

– Каковы официальные мотивы вашего увольнения? – поинтересовался Артур. – Не может быть, чтобы это сделали без всяких причин. Если произошло недоразумение, я постараюсь это выяснить и помогу вам.

– Понятно, недоразумение! – воскликнул Лейниек. – Досадное и чрезвычайно неприятное недоразумение. Они обвиняют меня в политической демонстрации против нового государственного строя, обзывают реакционером, а всему виной моя старая, забывчивая голова. В мои годы это вполне естественно. Ну поймите, господин Лидум, я забыл в актовом зале снять портрет Ульманиса и красно-бело-красные флажки.[25]25
  «Красно-бело-красные флажки» – цвета государственного флага буржуазной и ульманисовской Латвии.


[Закрыть] В моем кабинете они тоже нашли висевший на стене портрет Ульманиса. Разве это такое большое преступление? Я…

– Простите… – прервал его Артур. – Мне известно, что эти портреты и флажки были сняты еще в конце июня. Это сделали сами ученики. А вы тогда не разрешили их уничтожить.

– Разве можно так просто уничтожать? – удивился Лейниек. – Ведь это государственное имущество, внесенное в инвентаризационные списки. При ревизии мне придется отвечать за малейшую недостачу.

– И поэтому вы снова повесили их на стены? – спросил Артур.

– Но сейчас их там уже нет.

– Школьники сняли?

– Да… пионеры и комсомольцы. Не только сняли, но облили чернилами, а потом сожгли. Когда государственный контроль начнет проверять, мне придется отвечать.

– И больше ничего не случилось?

– Так точно, это все.

– А «то наказал комсомольцев и пионеров за уничтожение портретов фашистов? – спросил Артур, не спуская глаз с Лейниека. – Кто требовал, чтобы их исключили из школы, несмотря на то что это самые прилежные и успевающие ученики вашей школы?

– Но проступок нельзя оставлять без наказания! – заволновался Лейниек. – Что станет с дисциплиной, если я буду смотреть сквозь пальцы на такое самоуправство? Инспектор народного образования меня бы с землей сравнял за такие вещи.

Артур поднялся в знак того, что разговор окончен.

– Вы многого не понимаете, гражданин Лейниек. А если понимаете, то ведете себя, как большой наглец, и вам никак нельзя доверять воспитание молодого поколения. Если не ошибаюсь, у вас недалеко от города есть дом с большим садом и пасекой. Ухаживайте за ним, а молодых советских людей разрешите воспитывать другим, которые не так забывчивы.

– И это говорит мой бывший ученик, которого я воспитал порядочным человеком? – удивился Лейниек.

– Не вы воспитали меня таким. Лейниек покраснел от злобы и сказал:

– Я все же буду добиваться справедливости. Дойду до Москвы. Не может быть, чтобы Советская власть разрешила всяким молокососам сводить счеты с заслуженным педагогом…

Сказав это, «заслуженный педагог» ушел.

Его место в кабинете Артура заняли другие посетители – мясник Трей и его сын Лудис, оба плотные, круглые, с красными лицами.

– Здорово, старина! – фамильярно воскликнул Лудис и долго тряс руку Артура. – Не забыл еще старых Друзей? Ведь одиннадцать лет проучились вместе… в одно время кончили среднюю школу.

– Все детство и юность, так сказать, шагали по одним тропам, – поддакнул мясник. – Значит, есть что вспомнить.

– Вспомнить действительно есть о чем, – согласился Артур. Он предложил посетителям стулья и, когда те сели, будто между прочим спросил:

– Как тебе понравилось в Финляндии? Я слышал, ты воевал.

– По дурости, послушался командира полка Риекста, – поторопился объяснить старый Трей. – Он ведь не хотел ехать, всячески отговаривался, но этот проклятый не давал покоя.

– Сражаться нам не пришлось, – добавил Лудис. – Пока добрались туда через Швецию, надо было возвращаться обратно. В этом-то и вся беда: ведь я решил перейти на сторону Красной Армии, как только попаду на фронт.

– Действительно? – не скрывая удивления, спросил Артур. – Ты хотел перейти фронт?

– Честное слово, Артур! – заверил Лудис. – А теперь за мою поездку в Финляндию мне грозят большие неприятности. Никто не хочет верить, что у меня были такие благие намерения. Но ты… ты ведь меня знаешь с малых лет. Хорошо знаешь, каков я на самом деле.

– Ты прав, я действительно знаю тебя, – согласился Артур. – Чего ты от меня хочешь, Лудис?

– Не можешь ли ты написать мне поручительство? – спросил Лудис. – Замолви за меня словечко… Иначе может завариться каша. Ну, будь добр, помоги старому другу. Ведь это ничего, что мальчишками иногда дрались.

– Понятно, ничего, – усмехнулся Артур. – Личные счеты надо забыть.

– Правда ведь? – Лудис повеселел. – Я сразу сказал, что Артур Лидум порядочный малый. Не то что некоторые горлопаны.

– О чем же они горлопанят? – поинтересовался Артур.

– Хотя бы об этом флаге, – пояснил Лудис. – Ты, может, помнишь. В парке на Первое мая был поднят красный флаг. К несчастью, мне в то утро приходилось проходить мимо. Начальник уезда Риекст заставил меня взобраться на дерево и снять флаг. Сейчас кое-кто хочет этот случай изобразить чуть ли не какой-то контрреволюцией. А как же я мог не полезть, когда меня заставили это сделать с оружием в руках.

– Я этот случай помню очень хорошо, – сказал Артур, – потому что в ту ночь сам водрузил этот флаг.

– Гляди, какой молодец! – порадовался старый Трей. – Какое мужество, какая ловкость! Учись у своего друга, Лудис.

– Сколько ты в тот раз получил – кажется, три лата? – спросил Артур.

– Я и не хотел брать их! – Лудис развел руками. – Насильно всучили.

– Странно, что тебя все заставляли делать насильно… – усмехнулся Артур.

– У него такой покладистый характер, – пояснил мясник.

– Это все, что вы хотели мне сказать? – спросил Артур.

– Все… – пробормотал Лудис. – Ведь ты дашь мне поручительство? Я тебя очень прошу. Помоги в этот раз. В дальнейшем ты обо мне будешь слышать только хорошее. Теперь я знаю, как жить.

– Тебе придется поискать другого поручителя, – голос Артура зазвучал резко. – Я не желаю лгать только потому, что тебя ждут неприятности. Заварил кашу – расхлебывай сам.

– Но вы же видите, что происходит недоразумение! – воскликнул старый Трей. – Мальчишка сам не знал что делал. Кроме того… – его голос понизился до шепота, а взгляд стал заискивающим и ласковым, – мы умеем отблагодарить. Если нам кто-нибудь помог, мы этого вовек не забываем. Могу доказать хоть сегодня. Моя мясная доставит вам самый лучший товар, сколько вам только потребуется, – о деньгах можете не беспокоиться. А если когда-нибудь времена изменятся, в моем доме вы всегда найдете надежное убежище. Только помогите в этот раз…

Артур подошел к двери и распахнул ее настежь.

– Вон! Торгуйте своими колбасами и костями, но оставьте в покое честных людей! Ну, быстрей, быстрей!

Вскоре после установления Советской власти Артур приехал в Пурвайскую волость. По заданию укома партии и уездного исполнительного комитета он должен был созвать собрание и разъяснить населению решение Верховного Совета республики о земельной реформе и национализации крупной собственности. Заодно следовало подобрать членов волостной землеустроительной комиссии и организовать подготовительные работы по проведению реформы. Комсомольской группы в волости еще не существовало, Артур решил не уезжать, пока не будут решены и эти задачи. В воскресенье утром надо было провести общее народное собрание, а после обеда созвать молодежь волости.

Не успели разойтись участники общего собрания, как в Народном доме появилась молодежь. Пришло около ста человек.

Артур рассказал им об огромных переменах, происшедших в Латвии, о замечательной роли молодежи в государственной жизни и социалистическом строительстве в старших советских республиках. Остановился и на задачах молодежи в Пурвайской волости. Земельная реформа, культурные мероприятия, механизация сельского хозяйства, борьба со старыми предрассудками, антирелигиозная пропаганда – вот какое обширное и многостороннее поле деятельности открывалось сегодня перед молодежью.

Пока Артур говорил, одна из девушек не спускала с него глаз. То была Анна Пацеплис. В Сурумах никто не знал, что она пошла на собрание. Анна заняла место в одном из задних рядов. Она не выступала в прениях, не задавала вопросов, только жадно вслушивалась в каждое слово Артура. Как и прежде, он сегодня казался ей самым благородным, умным человеком на свете. В ее памяти все еще звучали сказанные им несколько лет тому назад дружеские, ободряющие слова. Они помогли девушке не склониться перед обстоятельствами, не дали задохнуться. Сегодня, разговаривая с этими юношами и девушками, Артур снова указывал Анне путь. Ей очень хотелось идти по этому пути, только она не знала, как это сделать.

Собрание окончилось. Молодежь начала расходиться. Анна расхрабрилась и подошла к Артуру.

– Товарищ Лидум, могу я вас побеспокоить? – обратилась она к Артуру.

– Пожалуйста… – отозвался Артур, взглянув на девушку. Он не узнал ее: Анна за эти годы сильно выросла и изменилась.

– Вы меня, наверное, не узнаете? – спросила Анна. – Тогда вы работали батраком в Ургах. С тех пор прошло шесть лет…

– Анна из Сурумов! – воскликнул Артур с изумлением и пристально взглянул в лицо девушке. – Все помню, до последней мелочи, только тебя совсем нельзя узнать. Как ты выросла! Знаешь что, подожди меня несколько минут, я поговорю с ребятами, потом освобожусь до самого вечера.

– Ладно, я вас… я тебя подожду на улице.

Спустя полчаса они медленно шагали по дороге в сторону Сурумов. Артур рассказал Анне про тюремные годы и теперешнюю работу, а она в свою очередь рассказала о себе. Но в ее повествовании не было ничего примечательного: однообразная жизнь деревенской девушки, работа, учеба украдкой от домашних и вечное одиночество.

– Скажи, что. мне делать? – спросила Анна. – Я не хочу жить по-старому. Чувствую, что мое место в комсомоле. Но если я поступлю в организацию и буду участвовать в работе, дома меня будут грызть с утра до вечера.

Артур задумался.

– Дорогая Анна, – наконец заговорил он, – я, конечно, не могу тебя уговаривать и усложнять твою жизнь, которая и без того нелегка. Но если ты хочешь наконец стать свободным человеком, тебе все равно когда-нибудь придется выдержать борьбу с семьей. Не лучше ли сделать это сейчас? Может быть, тебе придется тяжело, но потом ты сможешь ходить с гордо поднятой головой и никогда не останешься одна со своими бедами и невзгодами. На каждом шагу тебя поддержат товарищи.

– Ты думаешь, что мне так и поступить?

– Да, Анна. Ведь ты выбираешь себе честный, правильный путь. На твоей стороне весь советский народ. Кого тебе бояться?

– Ладно, Артур, я так и сделаю… – обещала Анна. – Только прости, если вначале не сумею быть такой, какой должна быть настоящая комсомолка. Но я постараюсь делать все, что в моих силах, и со временем стану такой.

– Правильно, Анна, и не надо таиться. Пусть все знают, кто ты.

– Пусть знают!

Веселых и улыбающихся увидел их на дороге Айвар. Он поспешно отступил в кусты, чтобы его не заметили. Грустным взглядом проводил молодой парень этих счастливых людей. Он готов был отдать все за то, чтобы Анна согласилась пройтись с ним и так же просто и свободно разговаривала, как сейчас с Артуром. «Для Артура, наверно, это ничего не значит, а для меня…»

Дома Айвар не находил себе места. С полчаса он подбрасывал большие двухпудовые гири, пока не заныли мускулы. Устал. Немного передохнул, затем сел на мотоцикл и уехал куда-то.

Но он не поехал к Стабулниекам, где, изнывая от тоски, его ждала белокурая Майга, – там ему нечего было делать. Айвар гнал мотоцикл по неровной лесной дороге, по извилистым тропам лесорубов и охотников и все время думал об Анне.

«Каким я должен быть, чтобы она смогла стать моим другом? Что я должен совершить, чтобы взгляд Анны остановился на мне с уважением и… может быть… с любовью?»

Он не находил ответа на эти вопросы.