Текст книги "К новому берегу"

На происходившем зимой IX съезде Коммунистической партии Латвии Яна Лидума избрали в члены Центрального Комитета. Незадолго до начала войны он участвовал в работе пленума ЦК. Здесь Лидум с радостью рассказал, как слаженно действовала уездная партийная организация при осуществлении всех начинаний. Н-ский уезд, как говорится, был на хорошем счету, в ближайшее время никаких особенных кампаний не предстояло, поэтому Ян Лидум решил впервые за всю свою жизнь взять отпуск и провести июль на Черноморском побережье. В Центральном Комитете он получил две путевки в Сочи – одну себе, другую Ильзе: они заранее договорились провести отпуск вместе.

По дороге к себе в уезд Ян завернул к Ильзе, и они условились о дне отъезда – сразу же после Янова дня, который Ян хотел отпраздновать среди старых товарищей-подпольщиков.

– Надо испробовать, не разучился ли я петь песни Лиго… – шутил он. – К тому же около двадцати лет не видел я ни Яновых огней, ни дубовых венков – так можно все позабыть.

Но из этого у Яна и Ильзы ничего не вышло: утро 22 июня перечеркнуло все их планы…

Переход от одного состояния к другому был так резок, что некоторые, более слабые, люди растерялись. И тогда такой человек, как Ян Лидум, своим хладнокровием и спокойствием оказывал благотворное влияние на окружающих, подавлял панику в самом начале и успокаивал разгоряченные головы.

– Паники и растерянности не должно быть! – говорил он секретарям партийных организаций, собравшимся в первый день войны. – Надо быть готовым к величайшим трудностям. Нужно позаботиться, чтобы каждому была ясна его задача и чтобы каждый выполнял ее как следует.

Как и повсюду, Лидум организовал в своем уезде сильные группы истребителей, которые боролись со шпионами и диверсантами, пока активисты готовили к эвакуации учреждения и предприятия. Еще до вступления врага на территорию уезда было отправлено в восточные области страны самое важное: ценности Государственного банка, основное оборудование и материалы предприятий, тракторы МТС, документы учреждений и все средства механического транспорта. Когда больше нельзя было оставаться, уездный актив организованно ушел из города. Он отходил на северо-восток, как вооруженный отряд, в необходимых случаях обеспечивая свою сохранность, вступая в жаркие короткие бои с врагом. Так они почти без потерь достигли ближайшей русской области, сели в поезд и добрались до Поволжья.

Когда стало известно о создании Латышской стрелковой дивизии, Ян Лидум, живший в то время в центре одного приволжского района, собрал всех мужчин латышей, способных держать в руках оружие. Организованно, как единый коллектив, они направились к месту формирования дивизии. Среди них было много таких, которые, подобно Яну Лидуму, еще в первую мировую войну воевали в рядах латышских стрелковых полков.

– Воевать так воевать, – сказал им Лидум. – Провоюем и эту войну и покажем, что наш порох еще сух. Пусть не думает Гитлер, что ему больше повезет, чем Вильгельму Последнему.

Об Ильзе и Артуре Ян ничего не знал – ему не удалось связаться с ними перед уходом. Но он был уверен: они-то будут знать, что им делать. Если по каким-либо причинам они не успеют эвакуироваться, то все равно найдут свое место в великой борьбе, будут знать, как лучше всего служить в это грязное время народу.

«Нет, за них мне не придется краснеть… – думал Ян Лидум, отводя свою группу добровольцев в лагерь дивизии, – Мне самому надо сделать все, чтобы потом не стыдно было смотреть в глаза людям».

Глава десятая

Прибыв со своими истребителями в город, Артур Лидум сразу направился в уком партии. Там он два часа беседовал с представителем ГДК Коммунистической партии Латвии и секретарем укома Карклинем. Представитель Центрального Комитета, пожилой человек – по выправке в нем угадывался бывший военный, – сначала расспросил Артура, как он подготовил к эвакуации комсомольцев уезда и как показали себя в боях с диверсантами истребители, затем сел рядом с Артуром и, понизив голос, продолжал беседу.

– Не исключена возможность, что территория нашей республики на время попадет в руки врага, тогда партийному и советскому активу придется эвакуироваться. Это означает, что большинство коммунистов Латвии – и как раз самые опытные, закаленные подпольной работой, – уже не будут находиться здесь, когда враг со своими подручными начнет хозяйничать в нашей стране. Красная Армия разгромит захватчиков, выметет их с Советской земли. Но необходимо, чтобы борьба с гитлеровцами развернулась и по эту сторону фронта – в тылу врага. Само собою это не произойдет. Нам надо взять это дело в свои руки. Товарищ Лидум, согласен ли ты остаться на месте и организовать по поручению партии партизанское движение в этой области? Работа трудная и опасная. Если у тебя есть хоть малейшее сомнение, мы принуждать тебя не будем. По правде говоря, за эту задачу должен взяться он… – председатель ЦК кивнул в сторону первого секретаря, – но здоровье его так плохо, что оставлять его работать в подполье нельзя. Здесь нужны сильные, здоровые люди, способные вынести самые трудные условия – мокнуть в болотах, мерзнуть в зимнюю стужу под открытым небом, переносить голод и жажду. Как ты смотришь на это предложение?

– Сейчас для меня не может быть большей чести, чем получить от партии такое задание, – ответил Артур. – Доверие партии оправдаю делами.

– Значит, договорились?

– Договорились.

Представитель ЦК крепко пожал руку Артуру. Затем они обсудили практические вопросы: о пригодных для этого дела людях, о материальной базе и связи. Представитель ЦК дал Артуру много ценных советов по тактике партизанской борьбы, познакомил с разными приемами подпольной работы – в гражданскую войну в Сибири он руководил большим партизанским соединением.

Артур должен был сейчас же скрыться из города, не дожидаясь прихода немецких войск. Из своих истребителей он выбрал только самых крепких, проверенных и надежных, – всего человек пятнадцать. С каждым из них Артур поговорил с глазу на глаз. В результате образовалось ядро будущей партизанской части. Для главной базы Артур выбрал большие Айзупские леса. Аурский бор, непроходимое Змеиное болото могли служить опорными пунктами и резервными базами.

Времени оставалось так мало, что нельзя было терять ни часа. Сдав дела укома комсомола второму секретарю, Артур ночью вместе со своими боевыми товарищами исчез из города. В Айзупские леса доставили на грузовике оружие, взрывчатку и продовольствие. С матерью Артуру не удалось встретиться. Ильза уехала по заданию уисполкома в одну из ближайших волостей проверить, как идет эвакуация детского дома.

Несколько дней партизаны просидели в чаще леса, наблюдая за событиями и отлучаясь лишь в небольшие разведки. Почти в каждой волости у них было по наблюдателю и связисту, от которых Артур получал информацию о передвижении немецких войск, о местопребывании вооруженных фашистских групп, комендатур и учреждений, а также о деятельности местных предателей. С первых дней немецкой оккупации ему стало известно о преступной деятельности некоторых старых знакомых. Рейниса Тауриня назначили старостой Пурвайской волости, и он сейчас же составил длинный список советских активистов и «подозрительных» лиц.

Артур не удивлялся рассказам о кровожадности Тауриня – от этого «культурного» кулака всего можно было ожидать. Артур не удивился и тому, что Анна Пацеплис ушла из дому вместе с пурвайскими активистами, хотя ему больше хотелось, чтобы она осталась: пригодилась бы как связная между отдельными партизанскими группами.

Бруно Пацеплис стал во главе одной из карательных команд и действовал, как настоящий палач. С благосклонного разрешения оккупационных властей он расстреливал евреев и устраивал облавы на своих соплеменников, которых Тауринь занес в черные списки. Не проходило дня, чтобы наследник Мелдеров не убил самолично человека. В уездном городе у него был настоящий конкурент в лице Лудиса Трея. Сын мясника, почти весь год прятавшийся у знакомых отца и своих друзей, сейчас носился с видом триумфатора на полицейском мотоцикле по улицам города и северной части уезда, которую ему поручили очистить от «вредных и нелояльных элементов». После удачной операции оба «героя» обыкновенно встречались и отмечали свои «подвиги» шумной оргией. Всему уезду стала известна циничная фраза Лудиса Трея, что у него болит голова в те дни, когда не удается убить ни одного красного.

– Ладно, Лудис, я позабочусь, чтобы у тебя никогда больше не болела голова… – сказал Артур, узнав про дела бывшего школьного товарища, – Скоро тебе придется держать ответ. И тебе, Бруно Пацеплис, и тебе, Рейнис Тауринь.

Артур собрал партизан на совещание. После обобщения донесений разведчиков и его собственных наблюдений картина положения в уезде стала вполне определенной. Террор оккупантов отчасти уже достиг своей цели: жители были напуганы, угроза смерти возымела свое действие. Поэтому прежде всего было необходимо пробудить силы народа и показать всем, кто сжимал кулак в кармане, что сопротивление возможно, что можно заставить дрожать насильников, а для этого надо теперь же, не теряя ни одного дня, совершить подвиг, который отозвался бы эхом по всей области.

Партизаны разработали подробный план операции, разделились на несколько групп и в следующую же ночь отправились к намеченным объектам. Группой, которая должна была провести операцию в уездном центре, руководил сам Артур Лидум. Вместе с ним пошло несколько молодых парней.

Комендант гауптман Шперличг после обильного ужина, основу которого составляли присланные мясником Треем продукты и крепкие напитки, направил к начальнику карательной команды Людвигу Трею и начальнику уездной полиции Скуевицу вестового с приглашением прийти играть в карты.

– Господа, я доволен вашей работой и считаю, что этот вечер мы можем заслуженно отдохнуть, – сказал Шперлинг, когда приглашенные явились. – В нашем городе через несколько дней можно будет повесить почетные вывески: «Judenfrei».[26]26
  Свободен от евреев (нем.).


[Закрыть] Этим в значительной мере мы обязаны вам… – он признательно улыбнулся Людвигу Трею. – Будьте уверены, что обергруппенфюрер в донесении рейхминистру Гиммлеру не замолчит это обстоятельство и фюрер отметит ваши заслуги орденом и званием офицера эсэсовских войск.

Польщенный Трей выбросил вверх мясистую руку с короткими толстыми пальцами и громко выкрикнул:

– Хайль Гитлер!

– Хайль Гитлер! – отозвался Шперлинг. – А вы, господин Скуевиц, принимая во внимание ваш долголетний опыт и успешную деятельность в уезде, можете надеяться на повышение по службе. Мне известно, что в последнее время вами сильно интересуются в Риге. Сам генерал полиции на каком-то совещании упоминал о вас, как о примерном полицейском работнике в оккупированной стране. Возможно, что вас переведут в Ригу, может, даже в Белорутению, где очень нужны энергичные деятели… Что вы на это скажете?

– Чувствую себя польщенным таким вниманием и понимаю, кого я должен благодарить за повышение… – пробормотал Скуевиц, долговязый, худощавый мужчина с большим горбатым носом. – Против Риги я ничего не имею… я там некоторое время работал в бытность префектом Лютера, но что касается Белоруссии… пардон, Белорутении, то может оказаться большим препятствием незнание местных условий.

– Местные условия? Да там нечего знать! В каждом месте, куда мы приходим, мы создаем эти местные условия, а туземцев заставляем привыкать к ним, нравится им это или не нравится. Еще не хватало, чтобы мы начали изучать их нравы и приспосабливаться к ним. Такими приемами новый порядок в Европе не строят. Как вы на это смотрите, господин Трей?

– Очень просто, господин гауптман, – ответил Лудис. – Повесить и пристрелить негодного человека в любом месте можно одинаково легко. Когда уезд будет очищен or последнего большевика, прошу послать меня в Белорутению или на Украину, и я докажу на практике, что хорошо можно работать в любых местных условиях.

– Вы слышали, господин Скуевиц? – подмигнул комендант начальнику уездной полиции. Затем вдруг добавил: – Говорят, вы большой любитель прекрасного пола. Какие женщины вам больше нравятся – блондинки или брюнетки?

– Мне нравятся и ге и другие, только они должны быть молоды и красивы, – ответил Скуевиц.

– Значит, и это обстоятельство не помешает вашей успешной деятельности в Белорутении, – Шперлинг засмеялся. – Там у вас будет большой выбор. Но если вам попадется ярко выраженная блондинка, умеренно полная и средних лет, дайте мне знать – мне такие ужасно нравятся. Как это хорошо, когда человеку что-нибудь нравится и когда он может получить то, что ему нравится! Стоит жить в эпоху Адольфа Гитлера!

– Хайль Гитлер! – опять воскликнул Трей.

– Хайль Гитлер! – ответил Шперлинг. – Господа, мы сыграем только две-три партии на невысокие ставки, после этого я вас угощу чудесным коньяком, и около полуночи мы будем наслаждаться обществом трех самых красивых и веселых дам города. Вы довольны, господин Скуевиц?

– Вот это я понимаю, вот это настоящее гостеприимство! – воскликнул Скуевиц. – Надеюсь, моя жена об этом не узнает?

– И вы еще беспокоитесь о таких мелочах? – удивился Шпелинг. – Наши любовницы – это наше личное дело, и никто, даже жена, не имеет права совать нос в эти дела. Я свою Амалию отучил от ревности и тому подобных эмоций на второй же год после свадьбы. Люди должны понять, что высшей смысл жизни состоит в наслаждении. Мы живем, чтобы наслаждаться, и каждого, кто попытается помешать мне выполнять главную задачу моей жизни, я рассматриваю как личного врага. Древние римляне – о! те умели жить… Плохо ли жилось Нерону или, скажем, Калигуле? Ну, ничего, при Адольфе Гитлере мы создадим новый Рим и возобновим некоторые старые полезные традиции. У нас будут свои рабы и рабыни.

– Рабы вещь хорошая! – заметил Лудис. – Вы можете делать с ними что хотите.

С час они играли в карты. Ставки были действительно маленькие, и Лудис со Скуевицем нарочно проигрывали одну партию за другой, чтобы доставить удовольствие Шперлингу, гордившемуся своим искусством игры. Затем на столе появился коньяк, и, когда было изрядно выпито, Шперлинг велел Лудису рассказать, как он в один день расстрелял в каком-то местечке более ста человек: как жертвы сами рыли себе могилу, раздевались догола и ложились на дно ямы. Некоторые были только ранены, их зарыли живыми.

– Когда у вас будет в виду что-нибудь подобное, дайте мне знать, – сказал Шперлинг. – Я поеду посмотреть.

– Если угодно, я могу завтра же сорганизовать нечто подобное, – сказал Лудис – В городе осталось еще восемь семей, которые нам все равно надо уничтожить. Место уже выбрано – в лесу, километрах в двух от города. Скажите только одно слово, и я это устрою.

– Хорошо, только чтобы не слишком рано, – согласился Шперлинг. – У меня по утрам крепкий сон.

– Мы можем это сработать под вечер, около шести-семи часов. Тогда и жара спадет.

– Вам, господин Скуевиц, тоже надо посмотреть, – сказал Шперлинг. – Может быть, вам приглянется какая-нибудь красотка.

– Можно… я с удовольствием… – буркнул Скуевиц и многозначительно покосился на пустые бутылки. Ему понравился этот крепкий напиток, и он с удовольствием выпил бы еще рюмочку, другую.

– Вернер! – позвал Шперлинг вестового. Тот, очевидно, вышел во двор и не отозвался на зов гауптмана. – Проклятие! Куда опять запропастился этот лентяй… Придется самому идти в кладовую за коньяком.

Он встал и нетвердой походкой вышел из комнаты. Немного спустя оставшиеся в комнате услышали, как Шперлинг, словно споткнувшись, упал, и Скуевиц недовольно проворчал:

– Еще разобьет бутылку, и мы останемся ни с чем…

– Слишком наливаться не стоит, – заметил Лудис. – Ты слышал, Скуевиц, около полуночи придут женщины. Что мы, пьяные, будем с ними делать?

– Поди ты, еще неизвестно, какие они… Может, на них и смотреть не захочешь.

– У Шперлинга недурной вкус. Он-то знает, кого пригласить.

– Тогда увидим, каков его вкус. «Умеренно полная, средних лет». Ха-ха-ха!

Шперлинг не возвращался. Скуевиц пошел узнать, почему так долго задержался хозяин дома. И снова оставшийся в комнате Лудис услышал как бы шум падающего тела, и опять все замолкло.

«Как скоро насосались, на ногах не стоят… – подумал он. – А еще хорохорятся, как петухи».

От скуки он начал перелистывать какой-то берлинский иллюстрированный журнал. Там была почти сплошная порнография. Углубившись в разглядывание соблазнительных фотографий, Лудис не слышал, как за его спиной тихо отворилась дверь и в комнату вошли трое молодых рослых мужчин.

– Добрый вечер, Луди… – внезапно услышал он над ухом. Обернувшись, сын мясника побледнел и вскочил со стула: перед ним, в шинели гауптмана немецкой армии, стоял Артур Лидум, держа наготове револьвер. – Только пикни, и твоя песенка спета. Веди себя тише воды, иначе с тобой произойдет то же, что со Шперлингом и Скуевицем. Ну, ребята, нечего мешкать, наденьте Лудису намордник.

Товарищи Артура всунули в рот Лудису кляп и скрутили за спиной руки. Артур толкнул его в плечо и сказал:

– Двигайся, старина. Прогуляемся по свежему воздуху, здесь очень накурено. Только не пугайся, если увидишь что-нибудь на кухне.

В углу кухни лежали трупы гауптмана Шперлинга и грозного шефа уездной полиции Скуевица.

– Так иногда случается с подлецами, – сказал Артур Лудису, у которого от страха глаза полезли на лоб, а ноги почти перестали слушаться.

По темным улочкам окраины они вывели Лудиса из городка. На опушке леса их ждал партизан на немецком армейском мотоцикле. Лудиса посадили в боковой прицеп и привязали к сиденью, но партизаны не спешили с отъездом. Остановившись у края дороги, они смотрели с холма на темнеющий в долине городок, будто чего-то ожидая.

Вдруг в ночной темноте один за другим раздались два мощных взрыва. Высоко в воздух взвились два огненных снопа, и начался пожар. Послышались выстрелы, затарахтели автоматы. Вскоре на дороге показались два мотоцикла. Достигнув места, где стоял Артур Лидум со своими товарищами, оба мотоцикла остановились.

– Все в порядке? – спросил Артур.

– В порядке, товарищ командир! – ответил один из прибывших. – Комендатура взлетела на воздух вместе со взводом солдат и горит, как факел. Дом уездного полицейского отделения сначала не загорался, пришлось подлить бензину. Этой ночью дежурил помощник самого Скуевица с тремя полицейскими. Их с полчаса тому назад утихомирили.

– Значит, сейчас они могут доложить своему шефу об успешном окончании дежурства, – сказал Артур. – Полчаса назад Скуевиц тоже отправился к праотцам, из вежливости пропустив вперед коменданта Шперлинга. Нацистам, как известно, предпочтение. Мне гауптман оставил на память свою служебную шинель и документы: возможно, пригодятся, так же как эти мотоциклы карательной команды, которые нам любезно подарил сегодня ночью сам фюрер команды.

– Товарищ командир, одно задание нам так и не удалось выполнить. Лудиса Трея мы не нашли ни в комендатуре, ни на квартире. Этот субъект…

– Этот субъект сидит уже в мотоцикле и поедет с нами в лес, – сказал Артур, кивнув в сторону Лудиса. Сын мясника застонал и так заметался на своем сиденье, что заскрипел прицеп. – По местам, товарищи! Нечего прохлаждаться. Надо быть на месте еще затемно.

Все уселись на мотоциклы и с потушенными фарами умчались по большаку. Первую машину, с Лудисом в прицепе и молодым партизаном на запасном сиденье, вел Артур.

В ту ночь партизаны Артура Лидума провели еще две операции. Одна группа, состоящая из комсомольцев, пустила под откос военный эшелон, а по пути на сборный пункт эта же группа заминировала дорогу к Аурскому бору, – утром там взлетела на воздух машина с шестнадцатью эсэсовцами.

Другая группа под руководством бывшего комсорга Нурвайской волости устроила засаду неподалеку от усадьбы Мелдеров и захватила Бруно Пацеплиса, когда тот поздно вечером возвращался домой на мотоцикле. Когда Артур с товарищами и Лудисом прибыли к месту сбора, пурвайский комсорг встретил их на лесной тропе и доложил о выполненном задании.

– Великолепно… – сказал Артур. – Начало неплохое. Генерал-директор Дрехслер в Риге будет сегодня ругать генерала Данкера, а шеф гестапо не сможет составить очередное донесение начальству. Если не дивизию, то по крайней мере полк фашисты не дошлют фронту, – он понадобится для усиления внутренней охраны.

Рассветало. Недавно прошел дождь, мох и трава в лесу были совершенно мокрые.

Артур велел отвязать Лудиса Трея от сиденья и вынуть кляп изо рта.

– Ну, вылезай, – сказал Артур.

Лудис выбрался из прицепа. Голова его коснулась еловой ветки, и за воротник попало несколько дождевых капель. Он отряхнулся и тупо посмотрел на Артура.

– Я знаю, куда вы меня привезли, – сказал Лудис. – Это Аурский бор.

– Совершенно верно, – подтвердил Артур. – Это Аурский бор. Прекрасное место для партизанской базы, не так ли?

– Скверное место… – пробормотал Лудис. То обстоятельство, что партизаны не завязывали ему глаза, наводило Лудиса на мрачные мысли: только тому человеку не было смысла завязывать глаза, который не сможет никому рассказать о виденном.

«Теперь мне крышка… – подумал сын мясника и даже вспотел от страха. – Но может, они еще не знают, что я делал у немцев? За старые дела не расстреливают. Может… Артур хочет использовать меня?»

Он ухватился за эту мысль, как утопающий за соломинку, и решил держаться очень угодливо. Спокойствие Артура обнадежило Лудиса. Шагая среди группы партизан в глубь леса, он заговорил:

– Артур, нельзя ли развязать руки? Веревки врезались в тело…

– Нельзя, Луди… – ответил Артур.

– Ладно, Артур, я ведь ничего… – пробормотал Лудис, и ему опять стало не по себе. «Ни черта не узнаешь, что у них на уме…» – подумал он, украдкой присматриваясь к местности.

За километр от дороги среди чащи леса была небольшая полянка с несколькими пнями и повалившейся старой елью. Там их ожидали партизаны. У всех было какое-нибудь оружие: винтовка, автомат, револьвер. Поговорив вполголоса с товарищами, Артур сказал:

– Здесь мы проведем судебное заседание. Председательствовать буду я. Прошу членов суда занять места.

Он сел на ствол поваленной ели. От кучки партизан отделились два человека и сели рядом с Артуром – один слева, другой справа. Лудиса Трея вывели на середину полянки и поставили лицом к членам суда. Двое партизан с автоматами в руках стали по обе стороны.

Наступила напряженная тишина. Глаза всех были обращены на Лудиса, и хотя никто ничего еще не сказал, он понял, что этим людям известно гораздо больше, чем ему хотелось бы в таком положении.

– Обвиняемый Лудис Трей, – спокойным голосом сказал Артур Лидум, – вы обвиняетесь в измене Советской Родине и в совершении террористических актов против мирных советских граждан. Суду известны многие факты, характеризующие вас как активного пособника немецких оккупантов и врага советского народа. Как вы можете объяснить суду ваши действия? Говорите, Лудис Трей.

Лудис повертел головой, вытянув шею, будто воротник сразу стал ему узок, и, посмотрев на Артура, начал говорить.

– Я не знаю… кто-нибудь оклеветал меня. В политику никогда не вмешивался и вообще в таких вещах ничего не понимаю.

– Когда вы лезли на дерево снимать красный флаг, разве это не было действием политического характера? – прервал его Артур. – И когда в конце тысяча девятьсот тридцать девятого года уехали к Маннергейму[27]27
  Карл Маннергейм (1867–1951) – фельдмаршал Финляндии, бывший генерал-адъютант царской армии, один из лидеров финских реакционеров, агент гитлеровской Германии. В 1939 году руководил военной авантюрой против СССР, ликвидированной советскими войсками в результате прорыва и разгрома «линии Маннергейма» – мощных укреплений на Карельском перешейке.


[Закрыть] воевать против Советского Союза, разве это не была политика?

– Но тогда я еще не был советским гражданином…

– Нам это известно, и не за то мы судим вас сегодня.

– Ну вот и все, – сказал Лудис. – Больше никаких ошибок в своей жизни не знаю. О террористических актах вам налгали. Разве кто-нибудь из вас видел, чтобы я сделал что-нибудь подобное?

– Значит, вы отрицаете?

– Отрицаю целиком.

– Будут ли у членов суда вопросы к обвиняемому? – спросил Артур.

– Вопросов нет, – ответили члены суда.

– Уведите обвиняемого за те деревья и приведите второго обвиняемого, – сказал Артур.

Партизаны увели Лудиса. Через минуту его место на поляне занял Бруно Пацеплис. Злобно и хищно, как волк, смотрел он на судей-партизан.

– Обвиняемый Бруно Пацеплис, – начал Артур, – вы обвиняетесь в тяжких преступлениях против Советской власти и в массовых убийствах советских граждан. Какие объяснения вы можете дать суду?

– По какому праву вы меня допрашиваете? В этой стране действуют законы великой Германии, и я отвечаю только перед ними.

– Здесь не «великая Германия», а советская земля, и советские законы не перестанут действовать ни на один день. Говорите.

Бруно пожал плечами и вызывающе усмехнулся.

– Все ваши обвинения я отвергаю как необоснованные. Нет надобности отвечать на выдумки чьей-то больной фантазии.

– Разве имя Людвига Трея вам не знакомо? Между прочим, скоро вы его увидите. С ним мы уже беседовали. Что вы знаете о нем?

– Трей – человек ограниченный и большой руки подлец. Пьянствовать, убивать – вот и все, что он умеет. Если вы считаете свидетелем Трея, могу наперед заявить, что он готов оболгать родного отца, если это будет ему выгодно. Лучше спросили бы его, сколько советских активистов он убил своими руками.

– Сколько советских людей убил, по вашему подсчету, Трей? – спросил Артур.

– Не меньше двухсот, – без запинки ответил Бруно.

– Свинья! – раздался из-за ближних елок крик Лудиса. – Так ты помогаешь своему товарищу? Расскажи-ка лучше, Брунит, как ты выламывал золотые зубы у евреев, сколько детей убил прикладом, сколько изнасиловал женщин? Чего стыдишься – выкладывай!

Бруно побледнел и сгорбился.

Артур кивнул партизанам, и Лудиса Трея снова вывели на полянку. Оба командира карательных команд, шипя по-змеиному, с ненавистью смотрели друг на друга; если бы партизаны их не удерживали, они сцепились бы.

Минут десять Артур не мог задать ни одного вопроса. Стараясь перекричать друг друга, оба негодяя рассказывали один про другого такие вещи, что партизаны, слушая их, не могли спокойно устоять на месте. Казалось, встретились два смертельных врага, а всего два дня тому назад Бруно Пацеплис и Лудис Трей еще пьянствовали вместе и наперебой хвастались своими подлостями.

В пылу взаимных обвинений они выболтали ценные сведения, назвали имена еще невыявленных пособников немцев. Артур быстро записывал в блокнот. Кроме Рейниса Тауриня, о черных списках которого партизаны уже знали, Лудис и Бруно назвали и владельца кирпичного завода, руки которого были обагрены кровью невинных людей.

– Будут ли у членов суда вопросы? – спросил Артур и окинул взглядом группу партизан.

– Все ясно! – отозвались они. – Нечего тянуть. Выносите скорее приговор. Земле тяжело носить таких выродков.

Через несколько минут Артур прочел приговор: «Именем советского народа суд приговорил обоих обвиняемых к высшей мере наказания – смертной казни через повешение. Приговор привести в исполнение немедленно».

Тут произошло нечто невообразимое: поняв, что настал его последний час, Лудис упал к ногам Артура и молил пощадить его, обещая заплатить любую цену, какую потребуют.

– Если хотите, я заведу в западню и отдам в ваши Руки всю свою карательную команду, – делайте с ней, что хотите! Доставлю сколько хотите оружия!.. Уничтожу по одному всех гестаповских чиновников уезда. Я поеду в Ригу и застрелю генерала полиции и самого шефа гестапо или генерала Данкера. А чтобы у вас не было сомнения, разрешите мне сейчас своими руками удавить эту змею, проклятого фашиста Бруно Пацеплиса, – я сделаю это на ваших глазах. Разрешите только, прошу вас…

– Товарищ командир, разрешите мне расправиться с Бруно Пацеплисом! – послышался голос одного партизана. – Он убил мою сестру.

– А Лудиса Трея разрешите уничтожить мне! – попросил другой. – Он убил всю мою семью.

– Пусть так и будет, – согласился Артур.

Когда партизаны повели осужденных в чащу, Бруно в последний раз выпрямился и обратился к Артуру:

– Я офицер. Нельзя ли вместо петли… пулю?

– Нельзя… – ответил Артур. – Вы не офицер, а обыкновенный палач и убийца. Пуля пригодится для другого негодяя…

– Дружок, милый, неужели не помилуешь меня? – вопил Лудис, но Артур не слушал его.

И свершилось то, чего требовала высшая справедливость.

…Весть о взрыве в комендатуре и пожаре в доме уездного полицейского отделения скоро распространилась по всей округе. Внезапный конец гауптмана Шперлинга и Скуевица не вызвал ни одной слезинки, только жена начальника уездной полиции некоторое время носила траурную вуаль, пока ей не удалось обратить на себя внимание офицера немецкой жандармерии и стать его любовницей. Убитым солдатам комендатуры и полицейским устроили пышные похороны, на которые приехал генерал полиции и гебитскомиссар, но в газетах об этом ничего не писали. Однако народ узнал о партизанском подвиге, и все честные люди восприняли это известие с чувством глубокого удовлетворения. За первой вестью пришла другая радостная весть – о пущенном под откос воинском эшелоне и о взрыве автомашины с эсэсовцами. Вскоре на дверях некоторых волостных правлений и уездных учреждений появились сообщения партизан о суде над Бруно Пацеплисом и Людвигом Треем. Создавалось впечатление, что это – дело нескольких крупных партизанских отрядов, действующих в разных местах. Забот у оккупационных властей прибавилось. Пришлось усилить комендатуры, держать в боевой готовности несколько вооруженных дежурных групп с грузовиками и полицейскими собаками, а на место происшествий посылать карательные экспедиции.

Задрожали и предатели. У кого совесть была не чиста, те боялись по вечерам выйти за порог дома. У стонущего под игом народа рождалось убеждение, что враг не так уж силен, как показалось вначале, – с ним можно бороться, народные мстители заступаются за честных людей!