Текст книги "К новому берегу"

Около середины июня землекопы отводного канала наткнулись на новую полосу плывуна. Она была шире первой. Мелиоративной бригаде при креплении стен и дна пришлось немало потрудиться и применять всевозможный крепежный материал.

Однажды утром землекопы увидели печальную картину: в канале, где накануне работал со своими товарищами Пацеплис, все крепления были разрушены, камни и крепежный лес сброшены в кучу на дно канала, а поверх кучи накопилось по колено воды.

Колхозники немедленно принялись за работу, но прошло почти два часа, пока удалось очистить дно и заново укрепить стены. Это не был обычный обвал, который мог случиться в результате неряшливой работы.

– Это дело какого-то негодяя… – мрачно рассуждал Пацеплис. – Кому-то не нравится то, что мы здесь делаем. И как раз в том месте, где я своими руками крепил.

Разозлившись, он спешил поправить разрушенное до прихода прораба, но в то утро Айвар пришел на магистраль раньше обычного.

– В чем дело? – удивился он, застав Пацеплиса на том же месте, где тот две смены назад кончал крепежные работы.

– Какой-то гад пакостит, – отозвался из канала Пацеплис.

Узнав о происшедшем, Айвар помрачнел.

– Так, так… Значит, теперь придется бороться не только с водой и грязью, но и с вредителями! Ну ладно, бороться так бороться. Справимся и с ними. Без ответа этого вызова мы не оставим, – сказал Айвар.

Вечером, когда закончилась вторая смена, один колхозник из мелиоративной бригады остался сторожить экскаватор и вырытый за день участок. В два часа ночи его сменил другой. Далеко от экскаватора сторожа уходить не могли, поэтому большая часть вырытого канала по-прежнему оставалась без охраны.

Утром рабочие обнаружили новое разрушение: в одном из самых опасных мест вредители снова разобрали крепления, а на дне канала сделали запруду из дерна и крепежного леса. На гладкой стене отводного канала печатными буквами было нацарапано:

«НАПРАСНО СТАРАЕТЕСЬ!

БОЛОТО БЫЛО И БУДЕТ!»

И опять разрушение было сделано именно там, где работал Пацеплис. Он стал темнее тучи. Стиснув зубы, восстанавливал он разрушенное и обдумывал тайный план.

«Неспроста эти подлости творят как раз на моем участке. Знает гад, что делает. Меня ненавидит, против меня все направлено. Кто же это так обозлился на старого Пацеплиса? Кого берет зависть, кого я обидел?»

Весь вечер Пацеплис работал у себя на дворе: рубил хворост, оттачивал топор. Жан эту неделю работал в первой смене и сейчас ушел в Народный дом обменять книги, а заодно немного поболтать с Гайдой. Когда Гайда кончит работу в библиотеке, можно будет проводить ее домой. От такой перспективы забывались и усталость н трудности предстоящей работы.

У Анны в тот вечер было совещание с руководителями политкружков, и, хотя она могла на купленном недавно велосипеде в четверть часа доехать до дому, раньше полуночи ждать ее не было смысла.

Когда начало смеркаться, Антон Пацеплис запер двери, спрятал ключ под камнем у колодца и окольным путем, через поросшее кустарником пастбище, направился к отводному каналу. Он хотел добраться до канала так, чтобы даже сторож, охранявший экскаватор, не заметил его, поэтому двигался с большими предосторожностями, как браконьер, хоронящийся от зоркого глаза лесника.

Была теплая летняя ночь. При лунном свете в лужицах спокойно поблескивала вода. В кустах какая-то птица пела свою песню, точно так же, как пели ее древние предки и как, возможно, через тысячу лет будут петь ее потомки, ничего не изменяя в ней, будто песня эта была само совершенство и к ней не относились никакие законы развития.

По узкой тропинке, которую даже при луне трудно было разглядеть на однообразном фоне большого болота, медленно шагал человек. Временами его темная фигура сливалась с тенью кустов и сосенок, иногда, попав на открытое место, выделялась на окружающем фоне и походила на скользящую по земле черную тень большой летящей птицы.

Через каждые пятьдесят-шестьдесят шагов одинокий путник останавливался, оглядывался по сторонам и напряженно прислушивался к ночному хору, стараясь уловить из-за монотонного кваканья лягушек, стрекотания насекомых, шелеста листьев, журчания невидимых ручейков и голосов ночных птиц какой-нибудь звук, указывающий на присутствие другого человека. Не заметив ничего подозрительного, он продолжал путь к шаг за шагом приближался к краю Змеиного болота. Там он еще раз остановился и постоял подольше. Луна освещала его лицо; каждый житель Пурвайской волости признал бы в нем Марциса, сына сбежавшего кулака Кикрейзиса.

Он выглядел не очень нарядным в серых домотканых брюках и черной блузе с застежкой «молния». Злобная гримаса искажала обросшее рыжей бородой лицо; оно осунулось, как у невыспавшегося человека: в темной берлоге за болотом, где он в последнее время жил со старым Тауринем и другими участниками бандитской шайки Стелпа, особенных удобств не было.

«Им, проклятым, хорошо, они могут спокойно спать у себя дома… – думал Марцис. – Никто им не угрожает, не потревожат их сна шаги на дороге». Даже старому Кикрейзису жилось лучше. Как удрал из усадьбы, не уплатив за два срока сельскохозяйственный налог, так проехал без остановки через всю Видземе и осел в одном из отдаленных городков. Старый знакомый устроил его дворником в каком-то домоуправлении. С отросшей за последние месяцы бородой, которая до неузнаваемости изменила его внешность, бывший хозяин усадьбы каждое утро и после обеда надевал брезентовый передник, выходил с метлой на улицу и делал свое дело. Когда крестьяне везли на рынок раннюю картошку и поросят, дворник заговаривал с ними и выспрашивал о всех новостях, а сам сетовал на дороговизну и на бедствия ожидаемой в скором времени войны.

– Не. стоит выращивать скот и корчевать пни. Начнется война, опять все пойдет прахом.

Он не спорил, когда кто-нибудь не соглашался с ним, но ядом сомнения и неверия старался отравить каждого, кто вступал с ним в разговор.

После неудавшегося поджога усадьбы Марцис последовал за родителями и несколько недель прожил в далеком городке, но скоро ему все это надоело. Как только потеплело, он установил связь с бандой Стелпа и перебрался в лес. Ему хотелось действовать в своих краях, поэтому Стелп зачислил его в группу Тауриня, которую неизвестно почему именовали батальоном, хотя там было не больше восьми бандитов и двое из них даже не умели держать в руках оружие. Тауринь был командиром, а Марцис рядовым. Когда в банде узнали, что на раудупской мельнице разрушен заслон, Тауринь стал темнее тучи.

– Так это оставить нельзя! – повторял он сотни раз. – Мы не можем допустить, чтобы они прорылись до болота. Будь я моложе, взорвал бы все их машины, а на землекопов нагнал бы такой страх, что они и не подошли бы к болоту. А теперь что… годы не позволяют, а у кого есть силенка, у того душа в пятки ушла. Только и знают что спать да жрать.

И вот Марцису Кикрейзису захотелось доказать этому ворчуну, что есть в лесу по крайней мере один настоящий мужчина. В то время экскаватор уже начал прорывать главный отводный канал от Раудупс к болоту. Несколько дней Марцис издали наблюдал за землекопами и однажды ночью взялся за выполнение своего замысла.

После второй диверсии Тауринь советовал сделать небольшую передышку, но опьяненного удачей Марциса уже нельзя было удержать. В эту ночь он хотел разрушить крепление канала на обоих участках, где проходили полосы плывунов, и, если представится случай, покончить со сторожем у экскаватора.

«Эх, если удастся отправить на тот свет сторожа, вот будет переполох, – думал он. – Тогда никакими калачами не заманить, никакими угрозами не выгнать ночью к отводному каналу ни одного пурвайца. Придется сидеть у канала самому Лидуму и Анне с ее коммунистами, а я… уж мне-то удастся отправить кого-нибудь из них на тот свет…»

Марцис нащупал в кармане брюк пистолет и медленно двинулся к каналу. Сначала он хотел разрушить крепление, а после этого подкрасться к экскаватору и напасть на сторожа.

Был второй час ночи, когда Антон Пацеплис, спрятавшийся между двумя кавальерами, заметил в лунном свете какую-то темную фигуру. Она скользнула через кучу вырытой земли и медленно спустилась в канал. Их разделяло метров тридцать. До экскаватора, где прохаживался взад-вперед сторож, было примерно с полкилометра.

Пацеплис настороженно прислушивался к шороху. Мускулы его напряглись до предела.

«Ага, явился… – подумал он. – Теперь я с тобой разделаюсь, проклятая сволочь».

Прячась за кучи вырытой земли, он медленно пополз к своему противнику.

«Гадина… опять разрушает… – думал Пацеплис, и его нетерпение усиливалось. – Надо поторопиться, не то он опять все разорит. Но теперь он получит… из моих рук ты, птичка, не вырвешься».

Подобравшись поближе, он приподнял голову над кучей песка, чтобы лучше видеть диверсанта. Прямо под ним, метра на два ниже, какой-то человек торопливо выламывал из стен канала крепежный лес, камни и складывал в кучу на дно.

Луна светила Пацеплису в спину, его голова и плечи отбрасывали неестественно длинную тень на противоположный откос канала. Когда он немного пошевельнулся, шевельнулась и тень на откосе. В тот момент, когда он вскочил на ноги, чтобы броситься на вредителя, тот заметил движение тени и быстро отстранился.

Пацеплис узнал Марциса Кикрейзиса.

– А, это ты? – крикнул он, не помня себя от ярости.

Антон прыгнул на Марциса и повалил его на землю. Как клещи, сжали пальцы Пацеплиса шею Марциса, ногти впились в тело и застыли. Он тряс своего врага и тыкал лицом в грязь.

– Негодяй… теперь я знаю, почему как раз на моем участке…:

Марцис бился и брыкался, стараясь вырваться из рук Пацеплиса. Он уже стал терять сознание, в ушах звенело, перед глазами поплыли огненные круги. Почувствовав что тело Марциса становится вялым, Пацеплис наконец разжал пальцы на его шее, снял с себя ремень и крепко скрутил ему руки.

Через два часа пойманный бандит сидел в грузовике между двумя истребителями и ехал в уездный городок, так как Индрик Регут хотел его допросить поскорее.

После этого Пацеплис долгое время был героем дня. О его подвиге много говорили, кое-что даже преувеличивали.

– Велика важность – одолеть придурковатого парня… – обычно отвечал он на похвалы. – Главное, что теперь он оставит в покое мой канал. А если еще кто вздумает браться за такие дела, пусть заранее закажет себе гроб – второй раз такой гад живым от меня не уйдет.

Но никто после этого не пытался вредить, и Пацеплису так и не пришлось исполнить свою угрозу.

Двадцать третьего июня, в канун Янова дня, к Айвару приехал в гости отец. В начале года происходили выборы в Верховный Совет республики, и Ян Лидум был избран депутатом, а вскоре после того назначен министром на место Земдега. Он побывал в своем избирательном округе – в том уезде, где до войны работал секретарем укома, выступил на нескольких собраниях, беседовал с избирателями, а потом заехал в Пурвайскую волость, решив провести вечер «Лиго»[32]32
  «Лиго» – латышский народный праздник в честь урожая, отмечаемый в день Ивана Купалы (24 июня). Во время праздника исполняются обрядовые (купальские) песни с неизменным припевом «Лиго». Праздник «Лиго» начинается вечером в канун Иванова дня и напоминает подобные ему народные праздники и обряды в Белоруссии и на Украине.


[Закрыть] вместе с сыном. На следующий день ему надо было снова вернуться в свой округ и встретиться в двух волостях с избирателями. Записная книжка Лидума была уже вся исписана после бесед с избирателями-крестьянами. О чем только там не говорилось: спорили по поводу налогов и жаловались на неправильные действия некоторых работников, просили обеспечить деталями сельскохозяйственные машины и построить новую школу. На одном молочном заводе приемщик, очевидно, надувал крестьян, устанавливал слишком низкий процент жира в сдаваемом молоке. В другом месте крестьяне сигнализировали, что директор лесхоза берет взятки и тайком продает древесину спекулянтам. Надо было все проверить, устранить безобразия, помочь простым советским людям добиться правды – словом, работы депутату хватало.

Предприятия министерства работали лучше, чем а прошлом году, хотя производственная программа была больше и трудности с сырьем не кончились. Яну Лидуму и в голову не приходило приписывать эти достижения себе, своим организаторским талантам: сила успеха заключалась в спаянной и дружной работе коллектива, в оперативности аппарата министерства, быстро реагирующего на все запросы и предложения предприятий, – новый министр уже успел приучить к этому своих сотрудников.

Как старый партийный работник, Ян Лидум привык интересоваться всем, что встречал на своем пути. Машинно-тракторная станция как будто не имела никакого отношения к его теперешней работе, но, приехав в Урги, он тотчас разыскал Драву и просил показать все хозяйство. От его зоркого взгляда не укрылась ни одна мелочь. Первое замечание Драва получил за подъездную дорогу от большака ко двору МТС, до невозможности измолотую гусеницами тракторов.

– Скоро вам нельзя будет выбраться отсюда иначе как на самолете, – сказал Лидум. – Можно ли допустить, чтобы дорога в МТС была в таком состоянии?

– Ничего не поделаешь, товарищ Лидум, – пытался оправдаться Драва, – эти гусеницы безобразно портят дорогу. Вот если бы замостить булыжником…

– Почему же не замостите? Ведь сущие пустяки, не больше трехсот метров будет.

– Если бы министерство отпустило деньги и материал…

– Надо просить, тогда дадут. Министерство само не станет навязываться с деньгами и материалами.

После этого у Дравы пропала охота показывать Лидуму все, что было здесь интересного, но гость не отступал, и волей-неволей пришлось водить его по всем местам. Не везде Лидум замечал только плохое. За механическую мастерскую и общежитие Драва услышал не одну похвалу. Тогда он снова приободрился.

– А что, Лидум, не отпразднуешь ли сегодня вечером у меня свои именины? – заикнулся Драва, когда осмотр был окончен. – Мог бы уважить старого боевого товарища.

– Благодарствую. Я поговорю с Айваром. Неизвестно, какие у него планы.

– Айвар… – Драва развел руками. – Где уж нам, старикам, угнаться за молодыми? Пусть они танцуют, а мы посидим, поговорим о жизни, выпьем по кружке пива.

Но тут пришел Айвар, сразу завладел отцом и потащил его в колхоз «Ленинский путь»; колхозники сообща справляли праздник «Лиго». От имени правления Регут пригласил в гости и работников мелиоративно-строительной конторы МТС.

Колхозники устроили складчину и приготовились к празднику на славу. В клети стояли две бочки домашнего пива. В саду за домом правления были накрыты праздничные столы. На блюдах лежали толстые ломти тминного сыра. От пшеничных лепешек еще поднимался пар. Возбуждали аппетит и пирожки с копченой грудинкой и студень. Не одному петуху и поросенку пришлось расстаться с жизнью в честь этого празднества.

В канун «Лиго» работы, как обычно, кончили раньше, чтобы дать возможность мужчинам еще засветло соскрести с лица щетину и переодеться в чистые льняные рубашки, а женщинам и девушкам нарядиться в праздничные платья. Ворота, двери, столы с угощением утопали в зелени и цветах. Головы девушек украшали венки из полевых цветов, на веранде правления колхоза лежала большая куча больших дубовых венков: они ждали, когда их возложат на головы, так сказать, виновников торжества – Янов. Повязав белые передники, суетились вокруг столов жены и дочери колхозников, расставляя блюда с угощением и большие пивные кружки. В углу сада уже был приготовлен большой шест с укрепленным иа нем бочонком смолы, а на земле лежали еще несколько шестов со старыми жестяными ведрами, набитыми берестой и смоченными керосином тряпками, – их должны были зажечь с наступлением темноты.

Большими группами, распевая песни «Лиго», стали прибывать гости. Первый венок возложили на голову Регута, как хозяина и главного Яна-батюшки; его, кстати сказать, на самом деле звали Яном. После этого стали чествовать обрядовыми песнями всех прочих Янов. Узнав, что среди них находится член правительства Ян Лидум, колхозники спели и ему «Лиго» и надели на голову дубовый венок.

В нарядных национальных костюмах появились хористы и танцоры волостного Дома культуры, во главе с директором школы Жагаром и Гайдой Римша. Одна за другой полились песни «Лиго», а когда кончил хор, запевалой выступила Ольга Липстынь и к ней присоединились все собравшиеся колхозники. Завязалось состязание – бой песен. В веселых, остроумных строфах народ высмеивал скупых, лентяев и нерадивых, прославляя добросовестных тружеников.

Ян-батюшка Регут пригласил всех к столу, и сразу стали убавляться запасы сыра, пирожков и пенистого пива.

Одним из самых примечательных гостей в этот вечер был Антон Пацеплис; все еще помнили о его поединке с Марцисом Кикрейзисом, поэтому Антону снова и снова пришлось во всех подробностях рассказывать о своем подвиге. Он это делал с явным удовольствием, особенно после того, как осушил с полдюжины кружек пива. Ян Лидум с явным интересом слушал Пацеплиса, временами поглядывая на него пристальным, пытливым взглядом: теперь и он знал, какую роль сыграл этот человек в жизни его сестры… «Сложный тип… – думал Лидум. – Был ведь порядочным мерзавцем, ему и руки-то не хотелось подать, а теперь в нем появилось кое-что человеческое».

Анна сидела за столом между Регутом и Айваром. Когда языки развязались и полились шумные речи, она обратилась к Айвару с вопросом:

– Помнишь, Айвар, как мы летом сорок второго года впервые встретились на фронте?

– Очень хорошо помню…

– Ты мне тогда обещал одну вещь.

– И не выполнил обещания? – Айвар посмотрел на Анну с тревогой: он не мог вспомнить, что тогда обещал. – Неужели что-нибудь важное?

– Даже очень… – улыбнулась Анна. – Но и срок ведь был дан порядочный.

– Прости, у меня плохая память, ей-ей, не помню.

– Ты сказал, что после войны расскажешь мне, почему ушел из дому и эвакуировался.

Айвар не сразу нашелся с ответом, потом сказал:

– Теперь вспоминаю. Ты хочешь… чтоб я это сказал сейчас?

– Война давно кончилась!

– Верно, война кончилась. Обещание надо выполнять. Ладно, Анныня, скажу, – Айвар нагнулся и сказал так тихо, что Анна поняла скорее по движению губ… – Ради тебя ушел: мне хотелось быть там, где ты…

Теперь пришел черед замолчать Анне. Смущенная, порозовевшая, она, потупив глаза, сидела рядом с Айваром и думала о чем-то, не имеющем ничего общего с веселой суетой праздника «Лиго».

Опять зазвучали песни. Колхозное трио – скрипка, флейта и гармонь – заиграло танцевальную музыку. И стар и млад вылезли из-за стола и пустились в пляс. Ян Лидум пригласил жену Регута. После этого и Пацеплису стало невмоготу сидеть за столом – на что это будет похоже, если он. один из самых лихих танцоров и кавалеров своего времени, не покажет себя. Ольге Липстынь выпала честь стать первой дамой, которую он удостоил своим вниманием.

Тщетно поискав глазами среди толпы гостей своего партнера по танцам, Гайда Римша поняла, что один из сегодняшних именинников, Жан Пацеплис (ведь он тоже был Яном), еще не закончил работу и если его не поторопить, навряд ли он вообще придет на вечер. Она пошепталась с девушками и парнями и, сказав что-то Жагару, скрылась с толпой молодежи за углом сада.

Экскаватор рыл первые метры отводного канала на бывшем лугу усадьбы Сурумов. В те мгновения, когда мотор и валы переставали шуметь, до Жана Пацеплиса доносились песни «Лиго». По правде сказать, и он мог сегодня кончить работу пораньше, но парню хотелось дорыть канал до луга Сурумов. Земля здесь была мягкая, ковш легко заполнялся и не хотелось прерывать работу, когда все так хорошо спорилось.

«Янова ночь еще впереди, – думал он. – Поработаю, как положено, до десяти часов, а потом буду праздновать до утра. Спать, конечно, не придется, но это ничего – завтра день свободный».

И звенел металл, тяжелый ковш вгрызался в торф, рядом с каналом вырастали кучи земли.

В половине десятого, когда экскаватор надо было отвести на несколько метров назад, Жан услышал поблизости громкое пение. Через луг к нему шли друзья – в национальных костюмах, в цветах и венках. В середине шагала Гайда с большим дубовым венком в руках.

Сердце Жана забилось.

«И про меня вспомнили… – взволнованно подумал он. – Какие славные ребята. Только жаль, что я такой чумазый…»

Певцы подошли ближе и запели про одного землекопа. Гайда знаками приглашала Жана сойти с экскаватора, и когда он, смущенный и неловкий, с потным лицом и испачканными руками, стал перед нею, надела ему на голову большой венок.

– А теперь кончай работать и пойдем с нами на праздник! – сказала Гайда.

– Упаси бог! – воскликнул Жан. – В таком виде я не могу. Дайте хоть умыться и переодеться.

– Ладно уж. Только собирайся не особенно долго, – ответила Гайда. – Иначе Яновы огни отгорят без нас.

Жан взял пиджак и вместе со всеми поспешил в Сурумы. Навряд ли кто-нибудь в тот вечер был в таком праздничном настроении, как он.

В это время в колхозном центре приветствовали песнями новых гостей: приехал на своем «газике» Артур Лидум, а с ним Регут. Приехала и Валентина. Поздоровавшись с колхозниками, Артур отозвал в сторону Анну, Регута и Айвара. К ним присоединился и "Индрик Регут.

– Сегодня надо быть начеку, – тихо заговорил он. – Утром ко мне явился один бандит, которому надоело жить в лесу. Он сдал автомат, четыре ручных гранаты и рассказал, что нынешней ночью банда собирается напасть на колхозный центр – хотят отомстить за Марциса Кикрейзиса.

– Думают, что мы здесь перепьемся и всех можно будет взять голыми руками, – проворчал старый Регут. – Но мы вовсе не такие простачки. У всех ферм дежурят по двое вооруженных колхозников, а многие наши истребители находятся здесь. С тех пор как произошло несчастье с Анной, дремать не приходится, ты это учти, Инга.

– Хорошо, отец, – сказал Индрик. – Я думаю так: пусть люди веселятся, только надо выставить посты. Если среди колхозников и гостей находится их человек, хотя это едва ли так, он не должен заметить наши приготовления. Через час, когда стемнеет, прибудет группа бойцов, пусть тогда кто-нибудь попытается подойти к нам.

Музыка продолжала играть, люди танцевали, пели, и в праздничной сутолоке никто не заметил, как по одному исчезли несколько молодых людей. Айвар помог Индрику расставить вокруг колхозного центра посты, Анна со старым Регутом вернулись к остальным, и праздник «Лиго» продолжался как ни в чем не бывало.

Старый Регут отмахивался от комаров, которые непрошеными явились на праздник в огромном количестве и тоненькими голосами старались разнообразить веселый хор.

– Попищи, попищи у меня… – смеялся Регут, убив на щеке одного комара, – Недолго вам здесь пищать. Вот одолеем болото, куда вам тогда деваться, кровопийцы…

Когда Айвар вернулся, Валентина подозвала его и уселась рядом на скамью. За прошлую зиму они очень подружились, отношения стали простыми, непринужденными. Хотя Айвар ни полусловом об этом не обмолвился, Валентина давно заметила, что в его сердце таятся нежные чувства, старательно оберегаемые от любопытных, для нее также не было секретом, кто является объектом этих чувств; достаточно было перехватить один из тех взглядов, которые Айвар бросал на Анну, чтобы понять, как он ее любит.

«Почему они так тянут? – думала Валентина, наблюдая за Анной и Айваром. – Посмотришь на них – знакомые, в лучшем случае – друзья. Неужели Анна не отвечает ему взаимностью? Может, она и не подозревает, что Айвар ее любит? А возможно, они давным-давно сговорились и только водят за нос друзей и знакомых? В таком случае эти обманщики великолепно умеют притворяться, особенно Анна…»

Валентине они оба очень нравились, она была убеждена, что Айвар и Анна созданы друг для друга, поэтому от всей души желала им счастья. Несколько раз Валентина в очень деликатной форме пыталась заводить с ними разговор на эту тему, но ее намеки или не достигали цели вследствие их туманности, или те были слишком ловкими артистами и нарочно делали вид, что ничего не понимают, но до сих пор все старания Валентины оставались безуспешными.

– Почему ты не танцуешь, Айвар? – спросила Валентина, когда он подсел к ней. – Ведь ты умеешь?

– Когда-то умел, – ответил Айвар. – Не знаю, как сейчас, семь лет не танцевал.

– Почему же не попробовать?

– Боюсь отдавить ноги другим танцующим.

– Твой отец, наверно, не танцевал лет тридцать, а посмотри, как у него здорово получается.

В эту минуту Ян Лидум провальсировал мимо них, действительно с большим искусством ведя свою даму в кругу танцующих.

– Если тебе не жаль новых туфель и не страшно получить несколько синяков, то пожалуйста! – Айвар поклонился Валентине, приняв комически-церемонную позу.

– Ладно, рискну… – сказала Валентина.

Они вошли в круг танцующих. Оказалось, что Айвар почти не забыл этого галантного искусства. Ему казалось, что он еще никогда так хорошо не танцевал. Впрочем, что тут удивительного, когда у него сегодня такая партнерша, как Валентина; это ведь не толстуха Майга, с которой ему когда-то приходилось танцевать в угоду приемным родителям.

– Ах ты, хитрец, – погрозила пальцем Валентина. – Он разучился танцевать. Ты просто обленился, вот и все, но общими усилиями мы эту лень из тебя выбьем.

Они шутили, смеялись и танцевали один танец за другим. Непосвященным могло казаться, что это флиртующая парочка.

Но Артур Лидум ничуть не сомневался в истинном характере их отношений.

«Валя хочет встряхнуть Айвара… – подумал он. – Это ему невредно. Ему давно пора стать немного веселей и живее».

Музыка замолкла. Разгоряченные танцоры вернулись к столам, чтобы утолить жажду пивом. Айвар угостил Валентину и отца, не забыв и себя; он был признателен девушке за то, что она втянула его в общее веселье. Когда музыка снова заиграла после перерыва, у Айвара хватило смелости подойти к Анне, чтобы пригласить ее, но он опоздал, Индрик Регут на несколько мгновений опередил его. Тогда Айвар вернулся, надеясь, что Валентина вызволит его и еще раз рискнет пройтись с ним в танце, но оказалось, что он опоздал и тут: Артур уже кружился с нею. Валентина взглянула на Айвара через плечо партнера и многозначительно покачала головой, будто говоря:

– Сам виноват. Проспал…

Именно так и сказал ему отец, остановившись за его спиной. Айвар неловко усмехнулся и что-то буркнул себе под нос.

Со двора доносилось дружное пение. Вернулась Гайда Римша со своей молодежью. В мощном хоре молодых голосов теперь звучал и сочный баритон Жана Пацеплиса.

Настало время зажечь Яновы огни. Парни подняли шест с горящим смоляным бочонком, и вскоре словно в ответ то там, то здесь на дальних пригорках зажглись новые Яновы огни. Вся Латвия в эту ночь горела несчетным числом костров, вся округа перекликалась ликующими возгласами «Лиго» – людям было хорошо.