Текст книги "К новому берегу"

Глава седьмая

В начале апреля в Пурвайскую волость приехали Айвар Лидум и работники проектного бюро. Они должны были перенести на местность технический проект – отметить столбиками и колышками трассы отводных каналов.

Работу закончили в несколько недель. Теперь обрабатываемый массив с многочисленными столбиками, колышками и отметками казался специалисту гигантским планом, глазу же неопытного человека – какой-то непонятной путаницей. Главный отводный канал от Змеиного болота до речки Раудупе начинался около усадьбы Сурумы и пролегал по бывшим лугам и пастбищам Пацеплиса. Кустарник рос и на самой трассе и по обеим сторонам ее. Как только проект перенесли на местность, к работе приступила мелиоративная бригада «Ленинского пути». Колхозники, вооруженные лопатами и топорами, во главе с бригадиром Алкснисом направились к старой раудупской мельнице и принялись вырубать кустарник по берегам речки, выше мельничного пруда, расчищая место для экскаватора. После того как бригада в двенадцать человек проработала там несколько дней, стало очевидным, что ей одной не справиться с заданием, так как берега речки почти на всем своем протяжении – от мельничного пруда до устья канала – заросли кустарником.

Работами на берегах болота интересовалась вен волость и в особенности комсомольцы. Когда Гайда Римша узнала от Жана Пацеплиса об этой трудности, она переговорила с Анной и в тот же вечер созвала комсомольское собрание.

– Нам надо помочь осушить болото, – сказала Гайда. – Одни мы, конечно, ничего существенного не сделаем, так как нас мало и у каждого есть свое дело. Я предлагаю устроить в следующее воскресенье большую толоку – воскресник и пригласить на нее молодежь со всей волости. Все, может быть, не придут, но все же откликнутся многие. Если такая сила выйдет на работу, к вечеру немного останется от кустарника на берегах Раудупе.

– А как же с репетициями кружков, Гайда? – спросил кто-то. – Они назначены на воскресенье.

– Разок можно и пропустить или устроить как-нибудь среди недели, – ответила девушка.

Комсомольцы оповестили всю молодежь, ходили от усадьбы к усадьбе и разговаривали с каждым в отдельности. Редко кто отказывался, большинство с радостью соглашалось.

В воскресенье рано утром у машинно-тракторной станции собралась молодежь и школьники. У каждого была с собой лопата или топор. Всего пришло около двухсот человек. Здесь была и Анна Пацеплис и почти все коммунисты, не занятые в этот день другими неотложными делами.

– Целая армия! – воскликнул Айвар, когда Анна показала на собравшихся толочан. – С такой армией можно штурмовать крепости.

– Тогда становись во главе и начинай командовать! – смеялась Анна.

– Если доверят, буду командовать, – отшутился Айвар. – Я считаю, что людей надо разделить примерно на десять бригад, по двадцать человек, каждой бригаде отвести определенный участок и…

– И начать соревнование – какая бригада раньше очистит свой участок от кустарника! – воскликнула Гайда.

Так и сделали. Толочан разбили на десять бригад с таким расчетом, чтобы уравнять силы, и веселая армия с песнями направилась к Раудупе. Айвар отвел бригадам определенные участки – метров по сто.

Жан Пацеплис скинул пиджак и, не теряя ни минуты, с топором в руках показывал пример своей бригаде. Песни на время умолкли. Слышался только стук топоров да треск ломающихся кустов. Парни срубали кусты, а девушки относили их подальше от берега. Более толстые стволы, которые могли пригодиться для крепления берегов отводного канала, складывали отдельно. По временам кто-нибудь из бригады уходил к соседям разведать, как у них спорится работа. Если результаты разведки были благоприятны, в передовых бригадах затягивали песни; если угрожала опасность отстать от товарищей, лица толочан становились серьезнее, чаще и тревожнее стучали топоры. Тех, кто хотел на работе пофлиртовать, товарищи брали на зубок, и им волей-неволей приходилось приниматься за работу по-серьезному.

Жану очень хотелось попасть в одну бригаду с Гайдой, но она назначила его бригадиром шестой бригады, а сама руководила четвертой и сейчас работала на двести метров ближе к мельнице. Анна Пацеплис со второй бригадой вырубала кусты еще ближе к мельнице.

«Как там справляется Гайда? – думал Жан, когда примерно лвадцатиметровая полоса его участка была очищена от кустарника. – Ведь она не привыкла к такой работе. Надо посмотреть ее лопату, нет ли на черенке трещин, а то за полчаса натрет мозоли».

Поработав еще немного, Жан наконец не утерпел и пошел по берегу посмотреть работу четвертой бригады. Когда он увидел в кустах Гайду с топором в руках, у него рот раскрылся от удивления. Лицо ее разрумянилось, прядь волос выбилась из-под клетчатого платочка и спадала на глаза. В теплых лыжных брюках и тонкой полосатой кофточке девушка действовала, как заправский лесоруб.

– Что скажешь хорошего? – спросила она, повалив средней толщины ольху. Жану пришлось отскочить, иначе деревце свалилось бы на него.

– Разве в вашей бригаде парней не хватает? Почему девушки работают топором? – ответил вопросом Жан.

– Разрешите спросить, какое до этого дело шестой бригаде? – отрезала Гайда.

– Скажи, где ты так научилась рубить? – переменил тон Жан.

– Дома, колола дрова, где же еще, – засмеялась Гайда. – Физкультурник ведь не боится физической работы, не так ли?

– Смотри, какая… – пробормотал Жан. То, что он увидел на участке четвертой бригады, встревожило его: здесь было вырублено заметно больше, чем на шестом. Еще вопрос, кто сегодня победит в соревновании. По правде говоря, ему надо было спешить обратно и поднажать, пока Гайда с товарищами не слишком опередила его бригаду. Но как он мог уйти, когда такая сильная и ловкая девушка стояла перед ним, лукаво улыбаясь.

– А как дела в твоей бригаде? – спросила Гайда, выбирая новую жертву для своего острого топора.

– Вырублено примерно столько же, – соврал Жан.

– Ах, так? – Гайда вытерла лоб рукой и начала рубить. Жан с удовольствием наблюдал, как врезался топор в ствол ольхи почти у самого корня, как после второго удара отскочил белый душистый кусок древесины, а после третьего удара с другой стороны ольха покачнулась и начала валиться. Но слишком долго любоваться ловкостью Гайды было опасно, и поэтому Жан исчез так же незаметно, как появился.

– В лужу мы сядем, если не поднажмем, – сообщил он своим товарищам. – Четвертая бригада почти половину участка вырубила, а у нас дай бог треть.

– У них, наверно, кустарник не такой густой, – заикнулся кто-то.

– Кустарник такой же, – возразил Жан. – Только люди по-другому работают. Ребята, нечего смотреть, поплюем на ладони да покажем, какие мы работники.

Спустя час шестая бригада догнала четвертую. Убедившись в этом, Жан с товарищами решили позавтракать и покурить. Но пока они ели и курили, четвертая бригада снова ушла вперед, и «шестым» почти целый час пришлось догонять ее. До пяти часов обе бригады еще раза два перегоняли друг друга, но последний куст на своем участке первым срубил Жан. Громкое «ура» возвестило о победе шестой бригады. Захватив с собой топоры и лопаты, они пошли вдоль реки к мельнице, чтобы поработать на новом месте, пока остальные бригады закончат свои участки. Проходя мимо четвертой бригады, они увидели, что ей осталось вырубить кустов двадцать.

«Вот так номер… – подумал Жан. – Еще немного, и Гайда оставила бы нас на втором месте».

– Поздравляю! – крикнула Гайда и, выйдя навстречу, крепко пожала Жану руку.

Парень покраснел и не знал, что ей ответить. Он чувствовал себя так, будто его наградили орденом.

До вечера толочане очистили от кустарника почти полтора километра берега реки. На долю бригады мелиораторов осталось очень мало. Айвар сказал Анне:

– Дальше ждать нечего, надо разобрать мельничную плотину и пустить раудупские воды в море, чтобы скорее начали работать экскаваторы. Если у тебя выдастся время, приходи завтра утром на мельницу, посмотришь, что здесь будет.

– Обязательно приду, – ответила Анна. – Разве такой случай пропустишь?

В вечерних сумерках звучали песни расходившейся в разных направлениях молодежи. Жан ушел вместе с Гайдой. Он вслушивался в ее голос, восхищался и гордился ее успехом больше, чем собственным.

«Хоть бы чаще устраивали воскресники, – думал он, – вот это была бы жизнь! Только чтобы Гайда обязательно участвовала, иначе будет не то».

Айвар и Анна ушли после всех. Анна расспрашивала о жизни в Риге, о Яне Лидуме.

– Как хорошо, что вы в конце концов нашли друг друга, – заговорила она, когда Айвар кончил свой рассказ. – И встретились на поле боя, где человек раскрывается до конца. Откровенно говоря, я тоже начала тебя узнавать только там. До того ведь мы были совершенно чужие друг другу.

– Я для тебя – возможно… – тихо сказал Айвар, хотя вблизи не было ни души. – А тебя я знал… еще со дня твоей конфирмации.

– Вот как… – Анна посмотрела на него и смутилась. – Для меня это новость. Ведь мы тогда не сказали друг другу и двух слов.

– Я много думал о тебе, Анна…

Анна снова взглянула на Айвара, опустила глаза и замолчала.

«Почему Айвар говорит так? Что он хочет этим сказать? Много думал обо мне…» Анна вспомнила их встречи, начало дружбы, скромную задушевность Айвара в отношениях с ней. В дивизии и позже, после войны, у него не было ни одной подруги (во всяком случае Анна об этом ничего не знала). Не значит ли это, что он и сейчас продолжает думать о ней?

Анне очень хотелось еще раз взглянуть на Айвара – может, на его лице она прочтет/ подтверждение смутившей ее догадки. Но теперь у нее не было силы сделать это, она уже не могла держаться с ним так непринужденно, как раньше. Странная тревога, сладкая, щемящая боль охватила сердце Анны.

«Что он хотел этим сказать? – все спрашивала и спрашивала себя Анна, когда осталась одна. – Неужели он… нет, это невероятно, неужели я для него что-нибудь значу? А он для меня?»

Никогда она об этом не думала, поэтому сейчас, задав себе впервые этот вопрос, не сумела сразу найти ответ. Но отчего она сегодня так неспокойна, будто ей чего-то не хватает? Может, всему виной весна? Ведь во всей природе пробуждались новые силы…

Старую раудупскую мельницу уже лет десять тому назад следовало капитально отремонтировать или закрыть. Тауринь не хотел делать ни того, ни другого: он чинил только самое необходимое, продолжая эксплуатацию мельницы, где все давно износилось и трещало. Люди говорили, что мельничный постав держится молитвами и скупостью Тауриня. Когда мельницу национализировали, она проработала некоторое время, пока на паровой мельнице не обзавелись новым приводным ремнем вместо похищенного гитлеровцами и не починили локомобиль. После этого только редкий крестьянин, не желавший мерить дальний путь на паровую мельницу, заворачивал сюда со своим возом. Уездному промкомбинату эта мельница приносила одни убытки.

Теперь судьба ее была решена.

В понедельник утром у раудупской мельницы собралось довольно много народу: мелиоративная бригада колхоза и любопытные из соседних усадеб. Они не отрывали глаз от зеркальной поверхности полноводного мельничного пруда и поросших водорослями бревен плотины, зная, что видят эту картину в последний раз. В разных местах заслона через узкие щелки между бревнами просачивалась вода и тонкими струйками стекала в речку. Уровень воды в пруду был так высок, что она переливалась через верхнее бревно заслона.

Расплавленным серебром мерцали в лучах весеннего солнца брызги, в водяной пыли вспыхивали маленькие радуги. Укрывшись за плотиной, стояло серое каменное строение мельницы с замшелой черепичной крышей.

«Вот оно – преступление рода Тауриней», – думал Айвар, глядя на плотину и широко разлившиеся воды пруда. Как символ нелепой и преступной власти частной собственности глядели на него темные воды пруда, а тихий утренний ветерок доносил какой-то приторный запах – гнилостное дыхание большого болота. Проклятье поколений… благополучие одной семьи и разорение сотен других… Теперь этому будет положен конец. Он, Айвар Лидум, которому советские люди доверили почетное задание, уничтожит это зло. Бесконечная радость и гордость наполнили его, от нетерпения дрожал каждый мускул, глаза блестели.

Анна, может быть, единственная из присутствующих, заметила и поняла душевное состояние Айвара.

– Это большой день в твоей жизни, Айвар… – тихо сказала она, став рядом с ним. – Я рада, что именно тебе поручили это дело.

– Да, большой день… – еле слышно отозвался Айвар. – И хорошо, что ты рядом со мной, ведь это не только мое, но и твое заветное желание.

– Это воля народа, Айвар, мы только ее исполнители.

Айвар повернулся к людям, стоявшим на мельничной плотине с топорами, баграми и крючьями.

– Пора приниматься за дело, товарищи!

И люди, разделившись на небольшие группы, встали по обе стороны заслона и взялись за верхнее бревно. Подняли его из гнезда, но не успели затащить на плотину – бревно подхватил поток, хлынувший через Заслон.

– Ничего, оно больше здесь не понадобится, – сказал Айвар.

Бревно уперлось в берег и перегородило русло. Двое колхозников спустились и вытащили его.

– Высохнет, пригодится на дрова, – посмеялись они. А вода пруда, внезапно вырвавшись на свободу, рокоча и пенясь, скатывалась в речку. Стоявшие на плотине люди смотрели, как она бурлила и как там, внизу, быстро наполнялось узкое русло речки. Каждый камень, каждая застрявшая на дне коряга образовывали пороги, на которых пенился резвый поток. Вода мельничного пруда постепенно отступала, обнажая берега.

Наглядевшись, как освобожденная вода, подобно широкой стеклянной стене, сползает в речку, часть колхозников из бригады Алксниса ушла вырубать оставшиеся кусты. На плотине остались Айвар, Анна и колхозники, которым надо было вынуть остальные бревна заслона. Они ждали, когда уровень воды в пруду спадет и позволит сделать это. Разобрать весь заслон сразу было бы опасно: огромное количество освобожденной воды могло разрушить фундамент мельницы и снести в нижнем течении мосты, поэтому пруд спускали постепенно.

Через час вынули второе бревно заслона. К этому времени на берегах пруда собрались почти все дети из соседних усадеб, с нетерпением ожидая, когда обнажится дно пруда и можно будет собрать не успевшую уйти рыбу. Но им пришлось ждать несколько часов. В этот день маленькие рыбаки наловили много щук и налимов.

К вечеру разобрали весь заслон. Мельничного пруда больше не существовало. Раудупе, притихшая и уставшая, спокойно текла в своем русле, унося к морю воды верховья.

Анна ушла раньше, когда заслон был разобран только наполовину. Айвару почему-то казалось, что она сегодня избегала оставаться с ним наедине, чувствовала себя неловко в его присутствии. После вчерашнего короткого разговора он тоже не мог свободно и просто подойти к Анне. Может быть, он несвоевременно высказал свое туманное признание? А может быть, надо было договорить все до конца? Возможно, Анна с полуслова поняла его и ее молчание означает отказ. А может быть, не поняла и все осталось по-прежнему… Айвар хотел, чтобы это было так, тогда по крайней мере остается хоть небольшая надежда. Как тяжела неизвестность, а сердце не в силах переносить одиночество.

Уровень воды в реке медленно спадал, и Айвар ушел домой.

«Что ты скажешь теперь, Рейнис Тауринь, – мысленно спрашивал он. – Если бы ты увидел это – позеленел бы от злости. Справедливость восторжествовала, жадный Тауринь, ты можешь шипеть и неистовствовать сколько хочешь».

…Подождав несколько дней, пока Раудупе унесла последние вешние воды и уровень воды стал нормальным – не выше полуметра в самых глубоких местах, – мелиораторы принялись за работу. Экскаватор должен был углубить и выровнять русло речки от раудупской мельницы до устья магистрального канала на протяжении трех километров. Трудились в две смены и надеялись закончить работу за месяц.

Чтобы облегчить работу экскаватора, построили перемычку поперек речки на сто пятьдесят метров выше участка работ. Ниже запруды русло становилось сухим, и теперь машинист хорошо видел, куда направлять ковш, не приходилось черпать и выливать на берег вместе с землей и воду.

Пока углубляли русло, Дудум работал на экскаваторе первую смену, а Жан Панеплис помогал ему и внимательно присматривался к работе старого мастера. Научиться управлять машиной, опускать и поднимать ковш, поворачивать стрелу было делом несложным; самое главное, от чего зависела производительность экскаватора, заключалось вот в чем: опустить ковш так, чтобы он, вгрызаясь в землю, равномерно скользил вперед и целиком наполнялся. Приятно было смотреть, как работает Дудум. Он не делал ни одного лишнего движения, и со стороны казалось, все идет слишком медленно. Поворачивая экскаватор в нужном направлении, подтягивая одни тросы и ослабляя другие, Дудум раскачивал ковш, выбрасывая его вперед и опуская именно там, где это было нужно. Ковш сразу наполнялся и поднимался в воздух. Экскаватор поворачивался вокруг своей оси, стрела направлялась к берегу, и ковш опорожнялся. На все это Дудум тратил не больше двадцати секунд, только изредка, когда ковш заполнялся не сразу, операция затягивалась до тридцати секунд.

Вырубив кустарник, бригада колхозников работала теперь по очистке русла от больших коряг и занесенных песком деревьев. С помощью особого крюка экскаватор поднимал их на берег. Вечером, после окончания второй смены, перемычку убирали, давая уйти накопившейся воде. Утром в другом месте снова строили перемычку с таким расчетом, чтобы экскаватор мог работать на обезвоженном участке целый день.

Понаблюдав несколько дней за работой Дудума, Жан попросил позволения испробовать руку. Еще раз выслушав советы старшего машиниста, он сел в машину и начал действовать.

– Только не торопись, пока привыкнешь ко всем движениям! – советовал Дудум. – Торопливостью тут ничего не добьешься.

Первые четыре-пять экскаваций были сплошной потехой: ковш ни за что не опускался на землю там, где хотелось Жану. Он валился набок и скользил по дну, не забирая и четверти нужного количества земли, а когда Жан поднял ковш и пытался повернуть его к берегу, экскаватор со всем ковшом описал полный круг, и стрела снова повисла над серединой реки. Пришлось сделать новый поворот, чтобы остановить стрелу над берегом и опрокинуть ковш.

– Полторы минуты… – сказал Дудум, когда Жан закончил первую экскавацию. – Не смущайся. Я думал, будет еще хуже.

Жан даже вспотел от волнения. Еще немного, и он бы заплакал. Он понимал, что главное сейчас – хладнокровие и спокойствие, но откуда взять их, когда нервы так напрягались, будто по ним бежало электричество. А внизу на берегу стоят Дудум с Айваром, дальше, по руслу реки, – колхозники из бригады Алксниса, и все с улыбкой смотрят на мучения молодого машиниста. Стыд и позор. Хорошо, что хоть Гайды нет здесь.

Стиснув зубы, Жан продолжал работать. Он не торопился, сначала спокойно соображал, что нужно сделать, и только тогда производил следующее движение. Экскаватор уже не сделал полного круга, поворачивая стрелу к берегу. Жану казалось, что прошла целая вечность с начала второй экскавации, поэтому он не поверил своим ушам, когда Дудум объявил:

– Одна минута и пять секунд.

С каждой минутой работы все больше сказывался некоторый уже приобретенный навык. Многие движения Жан начал делать автоматически, не обдумывая, как вначале, и когда в конце первого получаса ему удалось три раза подряд произвести операцию за тридцать секунд, Дудум сказал:

– Теперь ты почти освоил ремесло. Если у товарища Лидума не будет возражений, можно разрешить тебе самостоятельно проработать вторую смену.

Нет, у Айвара возражений не было. Жан проработал самостоятельно целых восемь часов – от двух до десяти вечера. Только после этого он почувствовал, что не провалится и ему не придется с позором уйти с этой работы.

Когда русло речки было вычищено и углублено до устья главного отводного канала, Дудум перешел работать на второй экскаватор, отвезенный на другой край болота, к берегу Илистого озера. На этой стороне остался Жан и второй машинист, ставший на место Дудума.

Пока углубляли русло Раудупе, любопытных всегда хватало. Школьники, возвращаясь из школы, обязательно заворачивали к землекопам и наблюдали за работой экскаватора. После окончания весеннего сева берег каждый вечер был усыпан людьми, а позже, в конце мая и в начале июня, когда экскаватор начал рыть отводный канал от реки к Змеиному болоту, любопытных стало еще больше.

Однажды вечером Жан Пацеплис, работая во второй смене, заметил в толпе отца. С напряженным вниманием наблюдал Антон Пацеплис за работой сына, внимательно следил, как колхозная бригада, разделившись на две группы – по три человека, – очищала трассу от кустарника и укрепляла берега вырытого канала. В одних местах было достаточно выровнять лопатой откосы берегов и дно, в других приходилось делать крепление подпорками, хворостом, дерном и даже камнями. Из верхнего торфяного слоя, как будто из-под пресса, просачивалась вода, скапливалась на дне канала и мутной струйкой текла к речке.

Ковш экскаватора легко вгрызался в мягкую почву, потом его поднимали, и через его края на землю стекала броватая вода. По обе стороны канала тянулись насыпи вырытой земли, так называемые «кавальеры», – колхозники в шутку прозвали их «женихами». Когда канал был прорыт примерно на полкилометра, в работу пустили бульдозер – мощный гусеничный трактор с широким ножом впереди. Как огромный дикий кабан, с яростным ревом, лязгая гусеницами, набрасывался он на кавальеры и раздвигал в стороны землю. Мощный нож, подобно громадному рубанку, срезал кучи земли и торфа и не унимался до тех пор, пока многочисленные бугры по обе стороны отводного канала не образовывали ровные, гладкие берега.

В одном месте магистраль пересекала полосу песка-плывуна. Айвар еще прошлым летом, исследуя окрестности болота, наткнулся на нее, поэтому сюда заранее был доставлен материал для крепления стен и дна канала. Одним дерном и хворостом здесь нельзя было обойтись, требовались камни и крепежный лес.

Антон Пацеплис долго наблюдал за работой и чем дольше присматривался, тем сильнее охватывало его беспокойство: через две-три недели магистраль должна подойти к бывшим лугам усадьбы Сурумов – каково тогда будет ему смотреть, как чужие люди копошатся в его земле?

Он дождался окончания второй смены и вместе с Жаном пошел домой.

– Когда ты думаешь добраться до болота? – спросил Антон.

– Не раньше середины июля, – ответил Жан. – Сам видишь, как подвигается работа. Сегодня вырыл всего триста шестьдесят кубометров, только иногда удается вырыть свыше четырехсот, больше из этой машины не выжмешь. В среднем продвигается вперед по шестидесяти-семидесяти метров в день.

– А потом, когда доведете канал до болота, что тогда?

– Тогда придется немного подождать, чтобы болото осело. Пока можно будет рыть канавы мелкой сети. Мне, наверно, придется прорывать отводную канаву в том конце, от Инчупе до болота.

Пацеплис хмыкнул и ничего не сказал.

Следующий день, как обычно, он проработал на конеферме, а вечером, возвращаясь домой, встретил возле правления колхоза Регута.

– Вот и хорошо, что встретил тебя, – сказал Регут. – Одному колхознику из бригады Алксниса придется лечь в больницу, у него аппендицит. Что ты скажешь, если мы на рытье канала вместо него поставим тебя? Изба у тебя рядом, по утрам не надо так рано вставать.

Пацеплису это предложение не понравилось.

– Дай мне немного подумать… – пробурчал он.

– Чего тут думать, – не отступал Регут. – Твои дети живут этой работой: для Анны и Жана это кровное дело, а ты, глава семьи, неужели ты хочешь стоять в стороне? Я думаю, тебе это особенно не к лицу, твое место среди осушителей болота, товарищ Пацеплис…

Пацеплис озабоченно почесывал щеку.

– Если ты так считаешь, Регут… я ничуть не боюсь работы. Придется попробовать.

– Хорошо, я так и скажу Алкснису. С утра пойди на отводный канал.

– Идти так идти… – сказал Пацеплис и поспешил домой, чтобы засветло насадить лопату на новый черенок: старый был сделан много лет тому назад и для такой работы не годился.

Обтесывая черенок, он думал, что в конце концов Регут прав: все его дети активно участвовали в этой осушке болота. Для Артура, Анны и Жана это было действительно кровное дело, только он – Антон Пацеплис до сего времени стоял в стороне и смотрел, как работают другие. Каково ему придется, когда победят болото и другие будут справлять праздник? Если бы это было только общественным начинанием ну тогда можно было бы и остаться в стороне, но ведь это семейное дело Пацеплисов – как оно может идти без участия главы семьи?

Рано утром Пацеплис вышел из дому. Почти час простоял он у экскаватора и от нечего делать осматривал машину. Механизмы никогда не интересовали его, даже обычная косилка казалась ему чем-то очень сложным и непостижимым для простого человека.

«Сорванец, мальчишка… – думал он про своего сына. – Как только он справляется со всеми этими рукоятками, тросами и ковшом? Откуда у него берется смекалка?»

В половине шестого пришел Алкснис со своей бригадой, без четверти шесть явился экскаваторщик, а ровно в шесть началась работа.

Весь день проработал Пацеплис на большом отводном канале, ровнял стены, дно и крепил ненадежные места. Он облип грязью, сапоги начали пропускать воду, и ноги промокли, поэтому настроение у него было неважное. Когда первая смена кончила работу и на экскаватор сел Жан, Антон Пацеплис договорился с Алкснисом, что впредь будет работать в одной смене с сыном.

Айвар все время был на ногах. Ему, как производителю работ, надо было присутствовать всюду, где происходило что-нибудь важное. Дважды в день он навещал оба экскаватора, проверял качество сделанных работ. Он и сам часто спускался в отводный канал, брал шаблон и проверял, правильно ли выведены откосы стен магистрали, соблюден ли требуемый уклон дна, чтобы на пути к реке вода не встречала препятствий. Долог был теперь рабочий день Айвара, а в редкие свободные часы, когда не надо было думать о горючем, механизмах и крепежном материале, он садился за книги и готовился к последнему экзамену за второй курс Сельскохозяйственной академии.

Если бы Анна не вспоминала о нем и не навещала иногда на большой магистрали, они, наверно, не виделись бы целыми неделями. На деревьях распустились листья, везде запестрели цветы, в гнездах уже пищали птенцы скворцов, воробьев и соловьев, но прекраснее цветущей весны был труд человека.