Текст книги "К новому берегу"

Глава тринадцатая

Окончив работу на фабрике, Ильза Лидум в тот вечер не пошла сразу в общежитие, где она вместе с тремя другими работницами занимала комнату во втором этаже. Подруга Ильзы по работе Полина Барабанова несколько дней тому назад наколола руку ржавым гвоздем; рана загноилась, рука вспухла до локтя, и пришлось обратиться к хирургу. Муж Барабановой был на фронте, а дома оставалось двое ребят – один двух лет, другой четырех. Зная, как трудно больной матери ухаживать за ними, Ильза утром и вечером заходила к ним, помогала по хозяйству.

Год тому назад Полина Барабанова обучила Ильзу и Анну Пацеплис работать на ткацких станках, и между ними установилась настоящая дружба. После отъезда Анны в Латышскую дивизию Ильза и Полина сблизились еще больше. Они читали друг другу письма от своих близких, находившихся на фронте, вместе следили за военными событиями и вместе горевали о каждом советском городе, который попадал на время в руки врага. Узнав, что у Ильзы в начале войны пропал без вести сын, Полина утешала свою подругу.

– Он ведь не знает, где ты, потому и не пишет. Сейчас сотни и тысячи семейств разбрелись по разным областям и не могут найти друг друга. Вот погоди, кончим войну, прогоним врага, и все люди, как птицы весной, воротятся к своим гнездам. Тогда мы опять найдем друг друга. А если кто погибнет, то и тогда хватит времени погоревать и поплакать о них, и ты не печалься заранее. Сегодня негоже горевать – сегодня надо думать о борьбе, о победе.

Последние три месяца Полина не получала весточки от мужа, но ее уверенность, что ничего худого не случилось, была так непоколебима, что Ильза невольно заразилась этой силой надежды. Действительно, происходило ведь то, что при теперешних обстоятельствах было неизбежным и естественным; даже самое тяжелое и мрачное, что приходилось переживать, – гибель близких, любимых людей – соответствовало правде этой грозной эпохи, и каждому надо было быть готовым и к этому.

Надо быть готовой… Эта мысль не выходила из головы Ильзы, когда она шла к квартире Барабановой. На улице было много народу, а где люди, там голоса, смех, улыбки, серьезные и задумчивые лица, мечтательные взоры – сама жизнь во всем своем многообразии, со всеми тонами и полутонами. В кустах щебетали птицы, где-то репродуктор передавал красивую песню, теплый летний ветерок ласкал лица людей, четко звучал согласованный шаг пехотной роты. Люди жили своей жизнью, поток бытия не остановился ни на мгновение, только во всем окружающем было что-то приподнятое, драматическое – слитное звучание общих чувств всего народа. Те, кто в этот вечер мечтали в тенистом парке о первой чистой любви, и те, кто стояли у своего рабочего места на заводе, ни на мгновение не забывали, что где-то на юге и западе дышал огнем огромный фронт и советские люди – их родные братья, отцы, сыны и дочери – геройски отстаивали настоящее и будущее своего народа. Великий долг объединял всех, во имя этого долга каждый готов и на подвиг и на жертву.

«И я готова…» – думала Ильза.

Полина Барабанова отворила дверь. Забинтованная рука висела на перевязи. Лицо молодой женщины было спокойно, взор ясен, и все же Ильзе показалось, что сегодня Полина не такая, как всегда.

– Тетя Ильза, тетя Ильза! – с веселым криком бросился навстречу Шурик, старший сынок Полины. В этот момент Ильза заметила, как дрогнули уголки рта Полины. Угостив Шурика и маленького Вову кусочками сахара, Ильза начала хозяйничать. Готовя ужин и убирая квартиру, она рассказала о новостях на фабрике, передала приветы от подруг. Полина долго молчала, будто наблюдая за своими малышами, которые, весело щебеча, возились около Ильзы.

– Что случилось, Полина? – спросила Ильза. – Почему ты молчишь? Не хуже руке?

– Рука… – из груди Полины вырвался тяжелый вздох. – Рука пройдет. Больше я не могу сидеть без дела и нянчить руку. Мне бы сегодня следовало стоять у станка и работать за двоих… нет, Ильза, за четверых. Как ужасно, что именно теперь я ничего не могу делать – теперь, когда мне надо занять место Сергея.

Ильза поставила к стенке щетку и подсела к Полине.

– С Сергеем что-нибудь случилось?

Полина кивнула головой на этажерку. На верхней полке лежал серый конверт.

– Возьми, дорогая, прочти…

Ильза взяла письмо. Это было сообщение командира войсковой части, что старший сержант Сергей Барабанов пал смертью храбрых.

Ильза положила письмо обратно на этажерку, вернулась к Полине и села рядом с ней. Они помолчали. Обняв Полину за плечи, Ильза тихо заговорила:

– Да, нет больше Сергея… Большое горе у тебя, милая моя. Но не у тебя одной болит сегодня сердце. Если бы в комнате не было этих малышей, я бы плакала, как маленькая. Для всех твоих друзей, для всего народа – это большое горе, подружка. Сердце наше болит за каждого советского человека, который отдал жизнь на поле боя. Я знаю, здесь словами не поможешь, но все-таки хочу оказать: пойми, что ты со своим горем не одинока. У тебя большая семья – весь народ. Он позаботится, чтобы твои Шурик и Вова не утратили счастливое детство. А ты, милая, не мучай себя, не противься горю. Поди в другую комнату и поплачь – станет легче. Я тут поиграю с детьми.

– Не надо, Ильза… – прошептала Полина. – Я умею плакать без слез. За твое доброе сердце – спасибо, дорогая… Как жалко, что именно сейчас, когда у меня такой долг перед Родиной, я совсем ничего не могу делать.

Уложив детей спать, обе женщины еще долго сидели в кухне, разговаривая. Полина рассказывала о Сергее, о своей короткой счастливой жизни с ним. Солнечный отблеск этой жизни никогда не угаснет – ведь там, за стеной, находились два милых существа – живое продолжение и высшее воплощение этого счастья.

– Теперь я буду жить для них… только для них… – шептала Полина. – Это моя обязанность перед Сергеем. Я должна любить их сильнее прежнего. Что бы со мной стало, если бы их не было у меня?

Далеко за полночь вернулась домой Ильза. Она тихонько разделась и легла, стараясь не потревожить соседей по комнате, но это ей все же не удалось: Мильда Эрдман, долгие годы проработавшая на льнопрядильной фабрике Гофа в Елгаве, проснулась и поспешила передать, что вечером ее искал представитель ЦК Коммунистической партии Латвии.

– Он обещал зайти утром, – сказала Эрдман. – У него есть какое-то известие лично для тебя.

Ильза не могла уснуть до утра. Какое известие мог передать ей представитель ЦК? Она вспомнила серый конверт с извещением о смерти Сергея Барабанова.

– Может, и мне… об Артуре или Яне? Надо быть готовой к этому…

Утром она не могла дождаться представителя ЦК. До работы надо было еще забежать к Полине и приготовить завтрак, поэтому Ильза вышла из дому на час раньше подруг. Представитель ЦК встретился с Ильзой в фабричной столовой во время обеденного перерыва. Это был ее старый подпольный товарищ, а позже секретарь укома партии – Карклинь; он рассказал Ильзе, что Артур командует партизанским отрядом в тылу врага и что недавно его наградили орденом Красного Знамени.

Вечером Ильза получила письмо Яна: он наконец-то нашел сына!

«На другой день после нашей встречи Айвара тяжело ранило… – писал Ян. – Насколько мне известно, его эвакуировали в Иваново. Попытайся, Ильзит, разыскать его и напиши мне, как он себя чувствует. Только не справляйся об Айваре Лидуме: пока еще у него все бумаги на имя Айвара Тауриня».

Да, это был радостный день в жизни Ильзы.

Подруги по работе помогли ей, и через несколько дней они общими усилиями нашли Айвара.

Теперь у Ильзы не оставалось ни одной свободной минуты. Пока не выздоровела Полина Барабанова, Ильза делила свой досуг между ее детьми и племянником. Согревая людей заботливой лаской, Ильза сама согревалась среди них.

«Тетя Ильза…» – так ее звали малыши Полины, так называл ее Айвар, так ее прозвали товарищи по работе. Но чудеснее всего было то, что она ни одного дня не чувствовала себя на чужбине: ее жизнь была так же полна и содержательна, как и раньше, – настоящая, большая жизнь.

В те дни, когда гитлеровские полчища любой ценой старались пробиться к Волге и Каспийскому морю, у всех советских людей на устах было одно слово:

Сталинград…

С любовью и надеждами произносили они это слово. Затаив дыхание, весь мир прислушивался к гулу титанической битвы, понимая, что на широких степных просторах Придонья и Поволжья решается судьба будущих поколений. Как былинный богатырь, стоял советский воин на берегу Волги и творил свой сказочный подвиг – равного не знала история человечества. В нем воплотилась вся сила страны, все могущество духа, вся пламенная любовь к Родине, вся мудрость великого народа. Разбойник с большой дороги, у которого была лишь непомерная алчность и рожденная безумной фантазией мечта о мировом господстве, осмелился думать, что этого богатыря – советского человека – ему удастся победить грубой силой, согнуть и подчинить с помощью металла и огня.

Сталинград…

Это слово повторяли советские люди, задыхавшиеся под игом немецких оккупантов. Оно звучало по всему миру, как мощный колокол, находя отклик в сердцах миллионов. Оно звучало и в Ильменских болотах, где на страже Родины стояли полки латышских стрелков.

– Почему нас не посылают на юг, на помощь защитникам Сталинграда? – спрашивали бойцы командиров и политработников. – Там мы бы сейчас пригодились Родине больше, чем здесь.

И так же, как год назад, когда воины нетерпеливо рвались на фронт, им отвечали:

– Командование знает лучше, где мы нужны.

В это время на каждом собрании Яну Лидуму приходилось слышать от стрелков один неизменный вопрос:

– Почему союзники не открывают второго фронта? Чего ждут? Где обещание Черчилля?

Смешки, которыми обычно сопровождались эти вопросы, доказывали, что стрелки сами не верят, ни в грош не ценят обещания Черчилля.

– Открытие второго фронта на Западе зависит от нас самих, – отвечал в таких случаях Лидум. – Чем крепче будем бить гитлеровцев и скорее выбросим их из Советской страны, тем живее станут наши союзники.

…Осенью 1942 года Латышской стрелковой дивизии было присвоено звание гвардейской. В то время дивизия находилась в резерве фронта и стояла в Вышнем Волочке.

В тот день, когда стало известно, как высоко оценило Советское правительство боевые дела латышских стрелков, во всех полках царило радостное оживление.

Ян Лидум обходил роты своего полка, поздравлял молодых гвардейцев и беседовал с ними о большом долге, который теперь предстояло выполнить.

– Будем воевать по-гвардейски! – заверяли стрелки. – Ни болота, ни леса, ни горы, ни реки не задержат нас! Пусть скорее пошлют нас на фронт!

На фронт!

Пробыв несколько недель в тылу, они уже тосковали по боевым делам.

В ненастный октябрьский день, когда леденящий ветер проносился над осенними полями, дивизия приняла гвардейское знамя. Прямо с парада роты направились к железнодорожной станции и погрузились в эшелоны, отъезжающие на фронт. На груди у многих стрелков красовался значок гвардейца, а те, кто его еще не получил, завидовали товарищам.

И снова леса и реки встречали прибывших. Дойдя до своего места во втором эшелоне фронта, они ни за что не хотели рыть землянки: это означало, что на очереди длительная стоянка, а воины хотели скорее быть на фронте. Только строгий приказ командования дивизии заставил их приняться за постройку.

– Долго мы будем здесь бездельничать под кусточками? – ворчали стрелки. – Эти несколько дней и в шалашах из веток можно пожить. Не стоит землянки строить.

Ночные заморозки покрывали ледяной корочкой воду, и у некоторых «дачников» по утрам зуб на зуб не попадал.

Там, у реки Полы, младшего сержанта Анну Пацеплис принимали из кандидатов в члены партии. Ее снайперская винтовка уже отправила к праотцам сорок два фашиста, но Анна хотела в ближайшие месяцы довести это число до сотни. Поэтому она, так же как и другие молодые гвардейцы, не особенно радовалась долгой стоянке во втором эшелоне.

Айвара недавно выписали из госпиталя, и сейчас он находился в резервном полку. В своем последнем письме Яну Лидуму сын рассказал, что его хотят на несколько месяцев послать на курсы командиров среднего состава, и спрашивал, как на это посмотрит отец.

«Обязательно поезжай на курсы и учись так, чтобы из тебя вышел настоящий гвардейский офицер… – ответил ему Лидум. – Некоторое время мы обойдемся на фронте и без тебя, можешь в этом быть уверен».

На этих же Ильменских болотах они услышали радостную весть о разгроме под Сталинградом армии фельдмаршала Паулюса и великой победе Красной Армии. Через несколько недель полк участвовал в ликвидации Демьянского «мешка». После этого все ждали больших событий на Северо-Западном фронте, а Индрик Регут, встретив Яна Лидума у штаба полка, заявил:

– Теперь нашим ножкам достанется! Не иначе, как в один прием промаршируем до Балтийского моря – мой нос уже чует запах латвийских лесов. Ужасно надоело сидеть в этих болотах и кустарниках.

– У нас впереди еще много таких болот и кустарников, пока доберемся до моря, так что запасись терпением, – ответил Лидум.

– Нет, ты посмотри, какие марши они проделывают там, на юге! Не успеваю флажки переставлять на карте. Если бы нам только одну неделю так пошагать на запад, мы бы в два счета были дома.

Лидуму нравились стремительность и нетерпеливость Индрика. Вообще этот парень был ему по душе, только уж очень часто приходилось его сдерживать. Узнав, что Индрик дружил в детстве с Айваром и они вместе учились в начальной школе, Лидум постарался выведать все, что еще удержала память Инги о тех временах, Приятель детских лет Айвара рассказывал ему про детские игры, про старого Лангстыня, про богатство и черствость Тауриня и про то, как мальчиками они с Айваром мечтали о далеких путешествиях. Яну Лидуму была дорога каждая мелочь, которая помогала ему узнать о детстве Айвара.

…Весной 1943 года Латышскую дивизию снова перевели во второй эшелон. Начались напряженные тактические занятия, продолжавшиеся все лето. Стрелки обучались вести наступательные бои, преодолевать болота, водные преграды, пользоваться взаимодействием различных родов оружия. Шлифовка, которую приобрели в этих учениях батальоны и роты дивизии, была дороже золота; усилия, потраченные на тренировку, окупились сторицей в дальнейших боях.

Только поздней осенью 1943 года с одной из маршевых рот вернулся в дивизию Айвар. После окончания курсов он несколько месяцев пробыл в резервном полку, где командовал ротой. Командование резервного полка хотело оставить Айвара в своих кадрах, и ему пришлось выдержать борьбу, пока он не переубедил непосредственное начальство и не доказал, что его место на фронте.

Дивизия в то время была передислоцирована на новый участок фронта в районе Великих Лук. Айвар нашел старых товарищей на равнине, где до самого горизонта не видно было ни перелеска, ни рощицы – только редкий куст можно было увидеть на дне оврага да местами торчали трубы сожженных деревень: отступая, гитлеровцы стремились оставить позади себя пустыню. С большими трудностями стрелки построили здесь землянки, зачастую напоминавшие обычные траншеи с крышей. Лес приходилось подвозить издалека. Даже дрова для железных печурок, у которых грелись и сушили портянки гвардейцы, было тяжело добыть.

Айвара назначили заместителем командира батальона, но не в прежнем полку.

– Так будет лучше… – объяснил Ян Лидум сыну. – Обоим служить в одном полку не стоит – на службе семейственность не годится. А теперь расскажи, как выглядит наш лагерь. Все ли там по-старому?

– Ты бы не узнал его, – улыбаясь, ответил Айвар. – Ребята резервного полка сделали там нечто вроде курорта. Прекрасные землянки, светлые, сухие, клуб, цветочные клумбы, подсобное хозяйство с коровами и свиньями… Одним словом, живут хорошо.

– Как тебе понравилась твоя тетка? – спросил Лидум. – Успели хоть сколько-нибудь познакомиться?

– Если бы я знал раньше, что у меня такая славная тетя, давно бы ушел из Ург и стал бы ее вторым сыном. Мы расстались лучшими друзьями. Ты знаешь, что она делает с деньгами, которые ты посылаешь с фронта?

– Думаю, что в чулок не прячет.

– Какой там чулок! Ни одной копейки не тратит на себя. Все деньги по аттестату идут на детей эвакуированных или на танковые колонны и эскадрильи самолетов.

– Тогда придется посылать больше, – засмеялся Лидум.

– Я тоже хочу участвовать в этом. Буду посылать половину жалованья. Куда мне девать деньги? Тетя Ильза найдет им лучшее применение.

– На какую сумму ты подписался на заем?

– На четырехмесячный оклад – как раз столько у меня было на сберкнижке.

– Правильно сделал, Айвар. Самый верный способ сбережения. А книги читаешь? В госпитале у тебя времени было с избытком.

– Прочел «Диалектику природы» Энгельса вторично, на этот раз с карандашом в руках. Что за книга, отец! Какая простота и ясность в каждой строчке, и в то же время такая глубина мысли…

– Конспект сохранил?

– Конечно.

– После покажешь. Хочу узнать, как ты понял прочитанное. Может, некоторое время я еще смогу быть твоим консультантом – как ты думаешь? Ведь и я на своем веку кое-чему учился.

С этого времени Лидум начал заниматься политическим воспитанием Айвара. Фронтовые условия не позволяли им встречаться часто, но они старались пользоваться малейшей возможностью. Айвар сразу убедился в большой разнице между отцом и всеми, кто раньше помогал ему в политическом росте: теоретически они были, может быть, так же сильны, но им не хватало жизненного опыта Яна Лидума и его умения применять теорию на практике. Он умел несколькими яркими, взятыми из окружающей жизни примерами сделать наглядным и до конца ясным любое теоретическое положение. Выяснив, что Айвар в каком-нибудь вопросе «плавает» или какой-нибудь тезис только зазубрил, не уяснив полностью смысла, Лидум останавливался на этом непонятном месте и до тех пор занимался с сыном, пока тот не вникал в суть вопроса.

– Зазубрить что-нибудь проще всего, – говорил он. – На это даже попугай способен. Но нам нужны не попугаи, а люди, которые умеют думать.

В отце Айвар приобрел лучшего воспитателя, какого только можно было пожелать, – строгого, требовательного и любящего.

…Когда Айвар вернулся на фронт, Анна вместе с двумя девушками-снайперами уехала в Москву, чтобы несколько недель провести в Удельной, в доме отдыха Латышской дивизии. Потом Анна на несколько дней заехала в Иваново к Ильзе и привезла с фронта целый альбом фотографий, который и остался у Ильзы. Когда Анна уезжала на фронт, ее походный мешок доверху набили письмами и подарками живших в Иванове латышей.

Ильза работала на фабрике последние месяцы: скоро она должна была уехать в Киров, на курсы партийных и советских работников, – вызов уже пришел.

– Вот видишь, Анныня, что получается, – говорила Ильза, помогая девушке собираться в дорогу. – На старости лет придется еще в школу ходить. Я думала, что хватит молодых, те будут учиться и заменят нас, но, оказывается, стариков тоже не хотят оставлять в покое. Даже и не знаю, что из меня выйдет.

– Выйдет то, что должно выйти: еще один хороший работник для нашей партии, – Анна улыбнулась. – Когда вернемся в Латвию, работы будет очень много. Поэтому и мы на фронте не только воюем, но и учимся.

В дивизии Анна узнала, что Айвар уже здесь, но встретить его ей удалось только после жестоких боев под Нарвой, где латышские стрелки вписали в историю своей дивизии новую славную страницу. В те дни далеко разнеслась боевая слава дивизии латышских стрелков; великолепный лыжный рейд батальона подполковника Рейнберга[31]31
  Ян Людвигович Рейнберг (1901–1944) – Герой Советского Союза, гвардии подполковник. Пал смертью храбрых 14 января 1944 года в бою под деревней Моноково, командуя батальоном лыжников, прорвавшихся в тыл противника.


[Закрыть] по тылам противника, взятие деревни Маноково, бессмертный подвиг сержанта Латышской дивизии Серова, сказочный бой Роланда Расиня с целым взводом фашистов, в котором победителем остался отдавший жизнь Родине герой, советский гвардеец, – все это подтверждало, что дивизия с честью носит гвардейское звание.

В этих боях Анна выполнила свое обещание – она уничтожила сотого гитлеровца… В этих же боях чуть не погиб неугомонный Ян Лидум. Он не мог усидеть на наблюдательном пункте командира полка и, бросившись в-, атаку вместе со стрелками, попал под ураганный огонь фашистской артиллерии; разодранная осколками ушанка и полушубок могли засвидетельствовать, как близко была смерть… В тех же боях окончилась короткая светлая жизнь гвардии капитана Юриса Эмкална; его друг, гвардии старший лейтенант Айвар Тауринь, стоя с обнаженной головой у небольшого обелиска, где был похоронен Юрис, поклялся жестоко отомстить врагу.

До Латвии было недалеко. Может, там, у границ Латгалии, уже слышали канонаду советской артиллерии. Муки и вздохи подъяремных народов ветер проносил над полями и лесами, навстречу армии-освободительнице.

«Потерпите еще немножко… – думали советские воины. – Мы подходим, скоро придем – взойдет и для вас, дорогие братья, солнце нового утра свободы!»