Текст книги "К новому берегу"

3

Заметив, что какая-то девушка в военной форме свернула с дороги к их дому, Лавиза крикнула собаке:

– Возьми, возьми, Бобик!

Собака с лаем подбежала к дороге, но тут же умолкла и, радостно прыгая вокруг Анны, проводила ее до избы.

– Перестань, Бобик, – шутливо журила старого пса Анна, а тот не знал, как и проявить свою радость: вставал на задние лапы, пытался лизнуть в лицо, а когда это не удалось, Бобик заскулил так нежно, что девушке пришлось погладить его.

В двери кухни показалось серое, расплывшееся лицо мачехи. Под навесом старой клети сидел на ступеньке Антон Пацеплис и чинил хомут. Анна подошла к нему и тихо поздоровалась:

– Здравствуй, отец…

У хозяина Сурумов выпало из рук шило, а хомут сполз с колен на землю. Он долго смотрел на Анну, оглядел ее с ног до головы, не зная что делать: радоваться или сердиться? Он не забыл, как четыре года тому назад Анна ушла из дому, не посчитавшись с его запретом. Но тогда обстоятельства были одни, сейчас другие. Антон и Лавиза думали, что больше не увидят Анну, и редко вспоминали о ней; только в последнее время, в связи с посещениями Марциса Кикрейзиса и его планами женитьбы, имя Анны снова стали упоминать в Сурумах. Но никто не пытался представить, что будет, когда она в самом деле появится здесь.

– Здравствуй… – конфузливо пробормотал отец. – Значит, вернулась?

Он встал, вышел из-под навеса и протянул Анне руку.

– Такой бравый солдат, что только держись… Разве ты тоже воевала?

– А как же иначе… – улыбнулась Анна, но тут же лицо ее стало серьезным: здесь никто не собирался отвечать на ее улыбку. Мачеха вышла во двор и издали приглядывалась к девушке. Узнав, она медленно подошла к клети.

– Что за человек? – заговорила Лавиза. – Не Анька ли? Ну и чудеса – Анька все же объявилась!

– Вы, кажется, ошибаетесь… – сказала Анна, смело и вызывающе взглянув в глаза мачехи. – Аньку ищите в другом месте, а я попрошу вспомнить мое настоящее имя.

– Ой, какая гордая стала! – удивилась Лавиза. – Я, старая, простая баба, теперь и называть ее не сумею.

Подойдя совсем близко, она с назойливым любопытством стала осматривать Анну, все время усмехаясь, но руки не протянула. Анна повернулась к ней спиной и подчеркнуто не замечала ее больше.

– Жан дома? – спросила она у отца.

– Где ж ему быть… – ответил Пацеплис. – Он на лугу… убирает сено.

– Как Бруно?

Пацеплис переглянулся с Лавизой и. ответил, опустив глаза:

– С Бруно стряслась беда… еще в сорок первом году. Он спутался с немцами. Об этом узнали партизаны и… повесили.

Тщетно пытался Пацеплис заметить на лице дочери удивление, сострадание или радость. Анна даже бровью не повела, только проронила:

– Вот как? – и снова спросила: – А Таурини еще в Ургах?

– В Ургах теперь машинно-тракторная станция, – ответил Пацеплис. – Жена умерла еще при немцах, а сам, как фронт стал ближе к Латвии, уехал в город. Наверно, удрал с немцами. Здесь бы ему не поздоровилось. Сына тоже потерял в самом начале войны.

– Айвара? – спросила Анна.

– У Тауриня других ведь не было. Как в воду канул. Потом прошел слух, что его застрелили где-то на большаке.

– В последний раз я видела Айвара недели две тому назад, – сказала Анна. – Он сейчас капитан и командует батальоном в Латышской стрелковой дивизии.

– Приемный сын Тауриней заодно с красными? – Лавиза от удивления всплеснула руками. – Тогда Тауринь зря удрал. Кто бы его сейчас посмел тронуть? Сын – офицер Красной Армии!

– Нет у него сына, – отрезала Анна, – Айвар больше не Тауринь, он носит фамилию своего настоящего отца… Лидума.

– Ну и чудеса… – пожал плечами Антон Пацеплис – Разве родной его отец жив?

– Он заместитель народного комиссара, а на войне был подполковником, – ответила Анна. – Что, отец, моя комнатка свободна?

– Как ты ушла, так все по-прежнему осталось… – вместо Антона ответила Лавиза.

– Могу я положить там свои вещи? – снова обратилась Анна к отцу. Тот посмотрел на жену, развел руками и буркнул:

– Мне что, клади. Комнатенка все равно пустая.

– Там не мыто и не метено с начала войны, – добавила Лавиза. – Если хочешь там жить, берись сначала за воду и веник. С меня и так хватает уборки. Теперь ведь не то, что раньше: если наймешь человека подоить коров, пополоть в огороде, сразу запишут в кулаки и заставят платить большие налоги.

И мачеха, как будто ждавшая удобного случая высказаться, еще долго ругала Советскую власть. Она была недовольна и заготовкой сельскохозяйственных продуктов, и лесозаготовительными работами, и новым председателем волисполкома.

– Неужели не могли назначить в председатели человека получше? – возмущалась Лавиза. – Выбрали Регута – последнего бедняка: ни земли у него, ни скота, ни машин. Весь век только и знал что батрачил.

Анна молча слушала и все запоминала. Ее молчание придавало мачехе смелость, и она совсем расходилась. Изредка Лавиза обращалась к Пацеплису:

– Разве не так, Антон?

– Так, так… – спешил подтвердить муж. – Нет никакого порядка. Слишком уж большую власть дали этой голытьбе.

Наконец Анне надоело слушать эти причитания. Она принесла воды, разыскала тряпку, веник и вымыла свою комнату.

Пришел Жан с покоса, и Анна наконец увидела в Сурумах человека, от всего сердца обрадовавшегося ее возвращению.

Брат сразу забросал ее вопросами:

– Расскажи все по порядку, как ты жила в эти годы? За что у тебя ордена и медали? Ты участвовала в битве под Москвой? Сколько фашистов уничтожила своими руками?

– За один вечер все не перескажешь, – ответила, улыбаясь, Анна. – Но ты тоже должен рассказать, как прожил это время при немцах. Что, Жан, отец?., не запачкал себя во время оккупации?

– Он для этого слишком ленив и неподвижен, – усмехнулся Жан. – Жил, как барсук в поре.

– А ты? – Анна пристально посмотрела в глаза брату.

– Я? – Жан задумался. – Не бойся, сестренка, за меня тебе краснеть не придется. Если у меня и нет больших заслуг перед советским народом, то плохого я тоже не делал. А за то, что я делал, правительство наградило меня вот чем… – Он зашел в свою комнатку и минуту спустя вернулся с медалью «Партизану Великой Отечественной войны». – Почти два года был связным в партизанском полку Артура Лидума. Перед тем как прогнать гитлеровцев, полгода прожил в лесу и участвовал в разных операциях.

– Вот это хорошо, Жан… Как я рада, что ты такой. Иначе здесь, в Сурумах, было бы, как в кулацкой усадьбе.

– Отец подпевает крупным хозяевам, – добавил Жан, – а Лавиза ведь дура и сама не знает, чего ей хочется. Теперь она попытается сделать из тебя батрачку… как раньше. Только ты не допускай этого. Пошли ее ко всем чертям, если будет приставать.

– Мне думается, мачеху удастся переубедить без излишней резкости, – ответила Анна.

Антон Пацеплис ушел спать, Лавиза шмыгнула в комнатку Анны. Так же, как давеча, она все ухмылялась, а ее взгляд ползал по фигуре и лицу Анны.

Наконец она не удержалась и выпалила:

– Скажи, а у тебя жениха нет? Неужели за всю войну так-таки никого и не подцепила?

Анна покраснела и отпрянула от Лавизы.

– Как вам не стыдно… – с укором ответила она мачехе.

– Ну, уж быть не может, чтобы ни с кем не погуляла… – бросила, уходя, Лавиза. – Ну, посмотрим, посмотрим, как пойдет дальше. Только нос-то не очень задирай. Если думаешь испугать меня своими медалями – ошибаешься. Я походных невест не боюсь.

Анне стало ясно, что переубедить мачеху без излишней резкости не удастся. -

«Ну ладно, если хочешь, поборемся… – подумала Анна. – Только ты будешь иметь дело не с запуганной девчонкой, которая жила здесь раньше».

4

Рано утром Лавиза постучалась к Анне:

– Вставай, мамзель, пора коров доить…

Анна поднялась и быстро, по фронтовой привычке, оделась.

«Началось… – подумала она, причесываясь перед карманным зеркальцем. – Лавиза берет вожжи в руки, старается направить мою жизнь по старой колее. Интересно, если дать ей волю, как далеко она зайдет. Как ты думаешь, Анна… – улыбнулась она своему отражению в зеркале, – не попробовать ли? Пусть человек покажет себя до конца; как только станет невмоготу, дам ей отпор».

При отъезде из Риги в Пурвайскую волость Анна намеревалась недельку-другую отдохнуть, присмотреться к жизни родной волости, а затем договориться в укоме партии о работе. Девушка хотела узнать, кто здесь работает из коммунистов и советского актива довоенного времени и что сталось с комсомольской организацией. Последний год Анна была ротным комсоргом, поэтому можно было ожидать, что после демобилизации ее пошлют на комсомольскую работу.

Анна вошла в кухню. Мачеха, стоя на коленях перед плитой, пыталась раздуть пламя в отсыревших ольховых сучьях.

– Вот так оно и получается, когда не подсушат, – сердилась она. – Фу… фу… проклятая труха! Шипит да трещит, а гореть не горит. Иди раздуй ты…

Анна разворошила и поправила слишком плотно набитый в топку хворост, зажгла кусочек бересты и положила под сучья. Вскоре языки пламени уже лизали сырой хворост, и он разгорелся сильно и жарко.

– Не забыла еще, шатаясь по фронтам… – удивлялась Лавиза. – Теперь будешь каждое утро растапливать плиту, только сама заботься с вечера о хворосте. А теперь иди подои коров. Работа пустяковая: две ведь только и остались.

Когда Анна вернулась из хлева и процедила молоко, Лавиза велела загнать коров в загон. После этого вся семья стала завтракать. Антон уже встал и выкурил первую утреннюю трубку, а Жан успел с часок поработать на лугу.

– Надо бы навоз из хлева убрать, – проговорил Пацеплис. – С весны не чищено. Скоро жижа будет заливаться за голенища.

– Так чего же? – сказала Лавиза. – Пусть Анна после завтрака берется за вилы и до обеда вычистит хлев. После обеда надо будет намочить белье.

– Нет ли у вас еще какой работы погрязнее? – спросила Анна. – Такой, что копилась всю войну? Заодно бы все переделала.

– Печная труба давно не чищена, – сказал Пацеплис. – И в бане печь потрескалась – дымит. Надо бы замазать щели глиной.

Лавиза посмотрела на Анну.

– Вот видишь, сколько для тебя работы… Довольно погуляла белоручкой. Теперь снова сама зарабатывай себе хлебушко.

– Да, вижу… – ответила Анна. – Но трубу все же придется чистить кому-нибудь еще, я не трубочист. Не знакомо мне и ремесло печника. Я думаю, трещины в печи замажет сам отец.

– У меня на такие мелочи не остается времени, – проворчал Пацеплис.

– А какие же горы ты будешь ворочать? – спросила Анна. – Пойдешь сено косить?

– Когда же? – усмехнулся Жан. – Пока отвезет бидон молока на молочный завод, пройдет полдня, а тогда уж коса траву не берет.

– Попридержи язык… – Пацеплис, насупившись, посмотрел на сына. – Что ты, молокосос, понимаешь в делах взрослых.

– Я думаю, что вычистить навоз тоже придется или отцу, или тебе, Лавиза… – продолжал Жан, никак не реагируя на замечания Пацеплиса. – Кто накопил, пусть тот и чистит. Анна не для того воевала и не для того вернулась в Сурумы, чтобы работать на лентяев. Она сама знает, что ей делать.

– Ишь, какой адвокат! – зашипела Лавиза. – Говорит, как по нотам. А ты сама что думаешь? Будешь в Сурумах дармоедкой жить или станешь зарабатывать свой кусок хлеба?

– Дармоедкой я никогда не была и не буду, – ответила Анна. – Я не хотела спешить с этим разговором. Думала по крайней мере один день пожить под командой Лавизы, чтобы узнать ее теперешний норов, но Жан расстроил мои намерения. Да и нечего приглядываться, все и так ясно. Вы, отец с мачехой, забыли одно: жизнь не стоит на месте. Вам обоим кажется, что я сегодня такая же, как была четыре года тому назад, но это грубая ошибка. Я уже не прежняя Анна и никогда такой не буду. Если хотите, чтобы дети не ушли из дому, в Сурумах должны установиться другие порядки и другие отношения. Я, например, никому не позволю сесть мне на шею, и Жан этого не потерпит. Старое больше не вернется, поймите это раз навсегда. Я ни одного дня не пробуду здесь на положении бессловесной рабочей скотины. Твое грубое, вызывающее поведение, Лавиза, оскорбительно, и я прошу никогда больше не разговаривать со мной в таком тоне. А ты, отец, хоть бы на старости лет устыдился и перестал лодырничать. С тех пор как я тебя помню, ты никогда себя не утруждал. Но должен когда-нибудь в доме установиться порядок. Когда-нибудь и хозяину надо начать работать. Мне не трудно убрать навоз из хлева, вычистить трубу и замазать печь в бане, но я не хочу отнимать у тебя, уважаемый отец, положенной тебе работы.

– Антон! – закричала Лавиза. – И ты это допустишь?

– Ты, девчонка, языку воли не давай, – Пацеплис погрозил пальцем. – Не доводи до греха, а то встану да возьмусь за тебя, тогда увидишь, кто распоряжается в этом доме.

– Потише, отец… – сказала Анна. – Если начнешь грозить, может случиться, что и я не промолчу.

– Что ты, котенок, мне сделаешь! – ухмыльнулся Пацеплис.

– Может, ты ответишь на вопрос: почему вы оба с Лавизой в начале войны так старались удержать меня дома? Сколько пообещали вам за это Бруно, Тауринь и другие подлецы?

Пацеплис смущенно уставился в пол. Побледневшая Лавиза кусала губы.

– Да что вспоминать такие старые дела… – пробормотала она. – Антон, чего сидишь – пора ехать на молочный завод.

– Да, пора ехать… – сказал Пацеплис и вышел.

– Ты молодец, Анна… – подмигнул сестре Жан. – Так им и надо.

Он ушел на луг. Анна убрала со стола, перемыла посуду, принесла в кухню дров и воды, затем сказала Лавизе:

– Я ухожу на луг помочь Жану.

Лавиза подождала, пока Анна скрылась за углом избы, и, оставшись одна, погрозила кулаками вслед падчерице, обругав ее вполголоса самыми скверными словами. Ругаться так, чтобы слышали другие, она уже не осмеливалась.

Весь день Анна проработала с братом на лугу. В обед и вечером подоила коров, после ужина убралась в кухне и на дворе. Управившись со всем, девушка пошла прогуляться возле Змеиного болота.

С этого дня Анна действовала в Сурумах вполне самостоятельно: делала то, что считала нужным, работала много и усердно, но ни у кого не спрашивала разрешения, если хотела отдохнуть или на часок-другой уйти из дому. И никто больше не решался запретить или навязать ей что-нибудь.

Поздно вечером Анна, глядя из окна своей комнатки на темнеющее, курившееся после захода солнца болото, вспоминала свою давнишнюю мечту. «Теперь, старое болото, скоро кончится твоя власть. Мы, советские люди, заставим тебя отступить…»

Но пока что Анна не представляла себе, как это будет.

5

– Антон, скажу тебе откровенно: никуда ты не годный отец, – заговорила Лавиза однажды вечером, лежа рядом с Пацеплисом на старой кровати. – Никуда не годный. Перед детьми ты как теленок. Что хотят, то и делают, что им нравится, то и говорят в глаза родному отцу, а он только сопит да ворчит себе под нос.

– А что я поделаю? – оправдывался Антон. – Драться со взрослыми людьми? Выгнать обоих из дому? Кто ж тогда будет обрабатывать землю в Сурумах, кто будет пахать, косить? Может, ты, Лавиза?

– Зачем драться и гнать из дому? – удивилась Лавиза. – Надо сделать так, чтобы они исполняли малейшую волю отца и матери.

– Чего тебе, наконец, надо? – спросил Пацеплис. – Тебя сам черт не поймет.

– Чего надо? – Лавиза пожала плечами. – Того же, чего и тебе. Анна окончательно испортилась среди этих солдат на фронте: так бойка на язык стала, что и не думай ее переспорить. Если ей дать волю, она испортит и Жана – придет час, когда у тебя не будет больше ни сына, ни дочери. Этот мальчишка теперь так и норовит сдерзить тебе или мне. Если теперь же не обуздать Анну, не ты, не я, а она станет хозяйничать в Сурумах.

– О какой узде ты болтаешь, Лавиза?

– О брачной. Анну надо выдать замуж, найти ей мужа. Жених тут же под носом. Хоть бы Марцис Кикрейзис, – дай только знать, он и ночью прискачет.

– Марцис – парень неплохой, – согласился Пацеплис. – На вид, правда, неказист, но зато какая усадьба, какие поля, да и постройки прекрасные! Дай бог каждой девушке такого мужа.

– Такая походная невеста лучшего и желать не может, – добавила Лавиза. – Радоваться должна, что он возьмет такую.

– Ты, Лавиза, насчет походной невесты немного полегче, – сказал Пацеплис. – Еще нарвешься на неприятности.

– Я ведь только тебе говорю!

– А я не хочу, чтоб про мою дочь всякую всячину болтали. Ты хорошо знаешь, какая Анна строгая, какая она серьезная. Не надо чернить человека ни за что ни про что. Ведь можно обойтись и без этого.

– Понятно – боишься, что Марцис узнает про это и откажется от Анны. Такую невесту он тоже не захочет.

– Лавиза, сказано тебе: перестань! Говори о деле, нечего чепуху молоть. Если Марцис хочет жениться и Анна согласна, я готов хоть завтра сыграть свадьбу. Пусть только Марцис сам придет в Сурумы и ведет себя, как полагается жениху… Пусть сделает предложение Анне, уговорит. Не мне ведь говорить за него.

– Ясно, – согласилась Лавиза. – Пусть Марцис приходит и сам потрудится для себя. А пока он будет любезничать с Анной, я попасу коров, иначе ты будешь беспокоиться, что я расскажу Марцису про похождения твоей дочери.

– Какие похождения? – спросил Пацеплис. – Что ты знаешь? Что ты видела или слышала?

– Видеть и слышать не приходилось, да ведь можно догадываться.

– Ах, вот как? Ты будешь ее позорить только из-за своих подлых догадок? По-про-буй!

Огромная рука Антона Пацеплиса с широко растопыренными пальцами упала на лицо Лавизы. Пальцы впились в мягкие щеки и до тех пор вдавливали голову в подушку, пока женщина не стала задыхаться.

– Пусти, Антон… – застонала Лавиза. – Задыхаюсь.

– Не будешь болтать?

– Не буду…

– Ну, смотри у меня, змея подколодная…

На следующий день Антон Пацеплис, возвращаясь с молочного завода, остановился возле усадьбы Кикрейзисов и поговорил с Марцисом.

В тот же вечер принарядившийся молодой Кикрейзис пришел в Сурумы. На нем был черный суконный костюм, шею украшал стоячий воротничок с отогнутыми уголками и пестрый галстук, на голове была темно-зеленая шляпа. Весь вечер он увивался вокруг Анны, пытался блеснуть глупейшими остротами и все приглашал пойти погулять.

– В такой вечер нельзя сидеть дома, – говорил он.

– Спасибо за приглашение, – ответила Анна. – Только я сегодня очень устала… Покойной ночи… – и она оставила парня одного посреди двора.

Марцису ничего больше не оставалось, как отправиться домой. На следующий вечер он пришел снова, до того напомадив свои светлые волосы, что от него за версту несло бриолином. Но Анна уделила ему лишь несколько минут.

Ни разу Анна не провожала наследника усадьбы Кикрейзисов, хотя он частенько заговаривал об этом.

– Ну как там у вас – все как полагается? – спросил как-то вечером Пацеплис у Марциса. – Обо всем поговорили?

– Куда там… – махнул рукой Марцис – Я каждый вечер собираюсь сказать, да она уходит спать вместе с курами. Только соберусь поговорить, она уже ушла в свою комнату.

– А ты пойди за ней, – посоветовал Пацеплис. – Выспитесь вместе.

– Разве это можно? – усомнился Марцис.

– Попытайся, там будет видно.

На следующий вечер, когда Анна собралась идти спать, Марцис поплелся за ней, собираясь войти в ее комнату, но у самых дверей был оставлен с носом.

– Вам далеко идти… – сказала Анна. – Торопитесь, а то не доберетесь до дому.

– Нельзя ли… остаться у вас? – спросил Марцис.

– Нет, нельзя… – ответила Анна. – И спрашивать так тоже нельзя. На этот раз прощаю, а если еще раз зададите такой вопрос, могут выйти неприятности.

– Анна, зачем вы так? – Марцис сделал грустное лицо. – Я ведь с вами по-серьезному, по-настоящему… хочу на вас жениться.

– Очень жаль! – воскликнула Анна.

– Отчего жаль? – не понял Марцис.

– А оттого, что я совсем не собираюсь за вас замуж.

– Вы это всерьез? – спросил Марцис.

– Да, Марцис. Вам придется жениться на другой.

Марцис остался с разинутым ртом перед захлопнувшейся дверью.

«Вот тебе и красотка-невеста… – думал он. – Красива, да не для меня. Интересно, кто же меня обогнал? Хотелось бы посмотреть, что он за принц. Может, совсем не так страшен и я с ним справлюсь».

Марцис посоветовался с Пацеплисом. Хозяина Сурумов огорчил отказ Анны: такой состоятельный жених, такая хорошая усадьба – что ей еще нужно?

– Ты, однако, надежды не теряй, – подбадривал он Марциса. – Я поговорю с Анной. Надо разузнать, в чем тут загвоздка. С моей стороны тебе обеспечена поддержка, на меня как на гору надейся!

Но Пацеплису не пришлось поговорить с Анной: утром она объявила, что отдохнула достаточно.

– Уйду из Сурумов и начну самостоятельную жизнь, иначе не отобьешься от всяких Марцисов. Вам тоже будет спокойнее.

– Самостоятельную жизнь… – проворчал Пацеплис. – Как же ты ее начнешь?

– Поступлю на работу, отец… – ответила Анна. – Буду зарабатывать себе на жизнь.

– Надоело месить навоз в хлеву, – вставила Лавиза, – вот и все. Пока не подцепишь мужа, может, и поработаешь, а как придет в дом кормилец, и не заманишь тебя на работу, – попомни мои слова. Самостоятельная жизнь… Ха…

Но Антону не давало покоя другое.

– А как же все-таки будет с Марцисом? – спросил он. – Марцис – человек хороший. Не стоит его водить за нос. Коли да – так да, коли нет – так нет… должна быть полная ясность.

– И так все ясно, отец, – сказала Анна. – Пусть Марцис успокоится. Я ему ясно сказала «нет». Больше ничего не дождется.

– Неразумно ты поступаешь! – воскликнул Пацеплис.

– Слишком уж нос задрала! – добавила Лавиза.

– Анна – молодец! – спокойно сказал Жан. – Мне нравится, что она отказала Марцису. Я не знал бы куда глаза девать, если бы моя сестра стала жить с таким обормотом.

– Вот так дети, вот так утешение! – издевалась Лавиза. – Ну-ка порадуйся, Антон. Хорошее воспитание! Ни в чем тебя больше не слушают.

Антон молчал и думал: «Хоть бы поменьше болтала Лавиза о моих детях – от ее слов все равно никакого проку».