Текст книги "Маркитант Его Величества"

Глава 10. Амстердам

Уже неделю несколько потерянный Алексашка бродил по Амстердаму. Из Архангельска с его неказистыми приземистыми домишками, грязными, ухабистыми улицами, кое-где замощенными досками, неприветливой северной погодой и сонной тишиной, которую нарушало лишь оживление в порту, когда наступал навигационный период, да говор многолюдной Мариинской ярмарки, он попал в рай. Красивые трех– и четырехэтажные каменные дома, церкви с высокими остроконечными шпилями, просторные площади, улицы, даже самые незначительные, сплошь вымощены булыжниками, одетые в камень многочисленные каналы, по которым денно и нощно снуют лодки самых разных размеров и даже баржи… А уж цветов, цветов-то сколько!

Иногда казалось, что Господь со своих высот низвергнул на Амстердам огромную корзину разноцветных тюльпанов. Они росли везде, даже на подоконниках домов. Эти цветы были очень дорогим удовольствием. Цены на луковицы тюльпанов были такими, что голова кружилась. По словам нового знакомого Алексашки, амстердамского купца Якова фан дер Гульста, доходило до того, что одну (всего лишь одну!) особо ценную луковицу однажды выменяли за новую карету, двух лошадей серой масти и упряжь. Ильин-младший не очень поверил этим россказням, однако по всему было видно, что у голландцев на почве любви к тюльпанам крыша съехала набекрень.

Но фан дер Гульст, заметив недоверие к его рассказу, посмеиваясь, поведал Алексашке, как около пятидесяти лет назад в Нидерландах случилось настоящее помешательство, вызванное «тюльпанной лихорадкой»:

– Ах, молодой человек, вот тогда были времена! Кто из негоциантов оказался оборотистым и предусмотрительным, тот нажил немалое состояние на тюльпанах. Представьте себе, мин херр, луковица редкого сорта тюльпанов стоила… – Тут он выждал театральную паузу и закончил: – Тысячу флоринов! Да что такое тысяча! Были экземпляры, которые торговались почти по пять тысяч флоринов! Это когда свинья на рынке стоила тридцать флоринов, а корова – сто.

– Но это же… – Алексашка никак не мог подыскать нужные слова; а затем выпалил: – Это безумие!

– Именно так, мин херр. Но на этом безумии кое-кто хорошо нагрел руки. В конце 1635 года тюльпаны стали «бумажными» – большая доля урожая следующего года приобрела вид контрактов. Началась спекуляция контрактами, как любыми ценными бумагами. Люди платили за них бешеные деньги. Схема купли-продажи контрактов была следующей: дворянин покупает на бирже у трубочиста тюльпаны на две тысячи флоринов и сразу же продает их с наценкой крестьянину, но при этом ни у первого, ни у второго, ни у третьего тюльпанов нет, и не предвидится. В общем, спустя еще год тюльпановый пузырь лопнул, ведь нельзя вырастить цветов больше, чем позволяют земельные наделы, и тысячи глупцов обанкротились, а многие хозяйства пошли с молотка. Чтобы как-то сгладить ситуацию, правительство решило выплатить деньги тем, кто потратил все в безумной погоне за баснословной прибылью, из расчета пять флоринов настоящих за сто фиктивных. Но, как я уже говорил, не все оказались в проигрыше. Со временем тюльпаны снова поднялись в цене, – естественно, в разумных пределах – за исключением луковиц особо выдающихся экземпляров…

Для того чтобы понять любовь голландцев к цветам, стоило хотя бы раз побывать на площади Дам в самом центре Амстердама. На этой площади происходили все главные события в жизни горожан. Здесь же находился и королевский дворец. Но главной достопримечательностью площади Дам, по мнению Алексашки, все-таки был цветочный рынок. Он даже мрачного Федерико поверг в изумление, и жесткое, угловатое лицо гишпанца приобрело непривычное ему мягкое очертание.

Рынок был плавучим. Сотни лодок запрудили канал возле площади, и каждая из них представляла собой потрясающе красивый огромный букет, в центре которого, как пчела, торчала голосистая торговка. Таких женских воплей даже на Мариинской ярмарке не услышишь! Крепкие, грудастые голландки обладали поистине выдающимися голосовыми связками; от призывов купить хоть маленький букетик в ушах закладывало. Но все это были мелочи по сравнению с прекрасным цветочным ковром, который колыхался на мелкой волне вместе с плотно сбившимися в кучу лодками. Он манил, завлекал, и, казалось, жил своей таинственной, непонятной людям жизнью; поистине райской жизнью.

Язык голландцев Алексашка начал понимать буквально на третий день своего пребывания в Амстердаме. Он был очень похож на немецкий, который Ильин-младший знал достаточно хорошо. В связи с этим ему не нужен был провожатый, чтобы показать город. Таким хитрым способом Алексашка сэкономил немало денег, потому как услуги голландцев-поводырей влетали в немалую копеечку. Все они почему-то думали, что русские купцы едят на золоте и спят на птичьем меху. (Охотники добывали гагар на шкурки, которые назывались «птичьим мехом», или «гагарьими шейками»; большей частью птичьи шкурки шли на дамские шапочки.)

Что касается деловых переговоров (Алексашке пришлось изрядно поторговаться, чтобы нанять для перевозки своего товара лошадей и фуры), то многие амстердамские купцы вполне прилично разговаривали на русском языке, особенно те, которые вели торговые дела с Архангельском.

Поражала Ильина-младшего и амстердамская гавань. Тысячи кораблей со всего света каждый день бросали в ее воды якоря или поднимали паруса, уходя в дальнее плавание. Многоязыкий говор наполнял порт и городские улицы, и довольно начитанному Алексашке казалось, что наступило новое Вавилонское столпотворение, когда Бог, разгневанный дерзостью людей, вознамеривавшихся соорудить башню до небес, смешал их языки и рассеял человечество по всей земле. Переводчиком выступал Федерико, когда Алексашке хотелось узнать, о чем разговаривают иноземные моряки, сильно удивив и озадачив Ильина-младшего. Оказалось, что гишпанец знает много языков. Откуда у беглого матроса такие обширные познания?

Но он не стал его расспрашивать, благоразумно промолчал, за что гишпанец, судя по всему, был ему весьма признателен. По приезде в Амстердам Федерико купил себе черный, шитый серебром костюм, шляпу с пером и широкую массивную саблю с портупеей. Теперь он выглядел как заправский морской волк, и Алексашке стыдно было напоминать гишпанцу уговор, что он будет при нем в качестве слуги и телохранителя. Но Федерико, несмотря на грозный облик, продолжал исполнять свои обязанности как ни в чем не бывало.

Что касается самого Алексашки, то по совету гишпанца он прикупил в Амстердаме очень удобный бахтерец[72]72
  Бахтерец – доспех из стальных пластинок, соединенных кольцами в несколько рядов, с разрезами на боках и на плечах и подзором или железной сеткой внизу. Боковые и плечевые разрезы для расстегивания имели пряжки или ремни с металлическими наконечниками. Бахтерецы делались без рукавов и с рукавами.


[Закрыть] сарацинской работы и два кремневых пистолета знаменитого оружейного мастера Микеле Лоренцони из Флоренции. А самопал, который он вез с собой из Архангельска, Ильин-младший подарил Федерико, чем вызвал у того неподдельную радость.

Пистолеты удобно лежали в ладони, были отлично сбалансированы, и, главное, точно били в цель. Даже обычно немногословный Федерико восхитился, когда взял их в руки, и с уважением посмотрел на Алексашку – выбрать такое великолепное оружие может не всякий. Тем более что пистолеты не отличались особо красивой отделкой, которая так привлекает богатых бездельников.

Конечно же Алексашка не объяснил гишпанцу, что о пистолетах выдающегося итальянского оружейника Микеле Лоренцони ему рассказал Федор Лыжин. Купец знал в огнестрельном оружии толк, так как сам иногда им приторговывал. В Амстердаме они расстались, и опечаленный Алексашка вдруг понял, что Федор Яковлевич был последней ниточкой, которая связывала его с родиной, и вот она оборвалась…

Оружие нужно было для защиты. «Ты не смотри, что здесь, в Европе, все чинно и благопристойно, – поучал Алексашку гишпанец. – Это видимость, обманка. Внешне все благородно, прилизано, а копнешь глубже, такое вскрывается… Людишки везде одинаковы. Каждый из них хочет поживиться на дармовщину, за счет другого. По дороге в Вену могут встретиться разбойники. Или беглые солдаты, дезертиры, которые еще хуже разбойников. Да и служивые не отличаются высокой нравственностью, большей частью проходимцы и грабители. Купцам иногда приходится защищать не только товар, но и свою жизнь. Поэтому оружие должно быть всегда под рукой, притом хорошее, надежное…»

Алексашка все слушал и мотал на ус. Но не очень верил. Амстердам покорил его окончательно и бесповоротно. Ну не могут эти приветливые, улыбчивые люди быть разбойниками! Конечно, преступники среди них водились (а где их нет?), Ильин-младший своими глазами видел, как стража вязала мелкого воришку. Но для таких отщепенцев есть закон и тюрьма. А уж законы жители Амстердама исполняли весьма усердно, в этом у него не было никаких сомнений.

Однако свое мнение о «благороднейших» жителях Амстердама молодой помор изменил очень быстро. Для этого ему хватило одного похода в портовую таверну. Почему его туда потянуло, он даже по истечении некоторого времени не мог объяснить. Возможно, причиной этого поступка послужил Федерико, который, завидев вывеску таверны, вдруг сбавил ход и начал прислушиваться к веселым голосам, которые вырывались наружу из распахнутой настежь двери.

– Зайдем?.. – то ли спросил, то ли предложил Алексашка, который тоже приостановился.

– А почему бы и не зайти? – ответил гишпанец. – Время обеденное, все равно нужно искать, где будем столоваться.

Таверна называлась «Старая бочка». И впрямь, вместо столов в ней стояли прохудившиеся бочки разных размеров, на которых хорошо умещались лишь блюда с едой, а кружки с пивом большей частью приходилось держать в руках или ставить на пол. Посреди таверны находилась бадья, куда ее клиенты бросали огрызки и обглоданные кости. Возле нее крутились три собачонки, которые никак не могли поделить разные «вкусности», наполнявшие бадью. Они часто грызлись, дрались, устраивая настоящие представления, пьяненькие моряки (а их тут было большинство) веселились и даже бились об заклад, какая из дворняжек возьмет верх в очередной схватке.

Сидели тоже на бочках, только совсем маленьких. Похоже, хозяин таверны был смекалистый малый и решил не тратиться на мебель, благо склад старых, выброшенных за ненадобностью бочек находился в порту, неподалеку от его заведения. Но деревянные стены таверны были оформлены с претензией на колониальный вкус. Страшные деревянные маски (ну просто тебе лики нечистого! – не без внутренней дрожи отметил Алексашка) и резные деревянные фигурки неизвестных божков, развешанные по стенам, явно были подарены хозяину таверны, которого все кликали Хромой Томас, моряками. Так же, как и разнообразные раковины; многие из них были огромны и красоты неописуемой.

Кроме этой экзотики, на стенах «Старой бочки» висели рыбацкие сети, старинные судовые фонари (все они горели, так как в просторной таверне, имевшей всего два окна, глядевших на залив Эйсселмер, было темновато) и один кормовой; похоже, из разбитого гишпанского галеона, тихо объяснил Федерико, при этом хищно блеснув белками глаз. Богато украшенный резьбой кормовой фонарь стоял в углу, потому как был чересчур большим. В его корпус были вставлены многочисленные толстые стекла, и мерцающий внутри огонек масляной лампы пускал по таверне дрожащие разноцветные лучики.

С выбором блюд долго не морочились, заказав селедку, поджаренную на решетке, главную и самую любимую пищу голландцев, которую они употребляли во всех видах, – соленую, вяленую, копченую и жареную. Пиво было превосходным – свежим и достаточно крепким (правда, поначалу Алексашке оно не понравилось своим несколько необычным вкусом, но потом он привык, когда слегка захмелел), и молодой помор вместе с гишпанцем дружно набросились на еду. Они изрядно проголодались, поэтому не обращали никакого внимания на окружающих. В отличие от других клиентов «Старой бочки».

В какой-то момент Алексашка вдруг ощутил на себе неприятный, злобный взгляд. Он не стал подавать вид, что ему стало не по себе, и поднял глаза на гишпанца. Тот продолжал гастрономические упражнение, но по его хищному виду Ильин-младший понял, что и Федерико обеспокоен.

Доев рыбу, Алексашка выпрямился, пригубил пиво и бросил скучающий взгляд в ту сторону, откуда, как ему казалось, исходили флюиды злобы. И едва не поперхнулся: на них с Федерико недобрыми взглядами уставились трое голландских моряков, которые недавно вернулись из дальних странствий, скорее всего, по южным морям, если судить по густому загару. Они имели разбойный вид, а один из них, со шрамом на все щеку, носил черную повязку на левом глазу.

Скорее всего, все трое были каперами. Голландские морские разбойники грабили испанские галеоны и купцов в северных морях. Драгоценные камни, золото и серебро из рудников Южной Америки оседало в конторах и банках амстердамских торгашей, а драгоценные меха и другие товары северных промыслов приносили баснословные барыши рыночным перекупщикам. За это каперы были весьма почитаемы в Амстердаме, правда, больше на словах – в приличные дома их не приглашали. Зато в тавернах они чувствовали себя весьма вольготно, так как всегда были при деньгах, и могли безответно надерзить любому.

– Уходим… – тихо буркнул Федерико, и Алексашка даже не стал спрашивать, почему такая спешка.

Он согласно кивнул, подозвал Хромого Томаса, расплатился, и они начали пробираться между столов-бочек к выходу. Однако спокойно покинуть таверну им не дали.

– Кого я вижу? – раздался грубый голос, и дорогу Федерико, который шел впереди, преградил одноглазый. – Какая неожиданная и долгожданная встреча! В Амстердам пожаловал сам Черный Кастилец! Капитан пиратов, за голову которого на Мейне объявили баснословно большую награду! Морской разбойник, который отправил на дно добрый десяток голландских кораблей! А мы-то думаем, куда он девался? Вот он, здесь, оказывается, в Амстердаме, в таверне Хромого Томаса, под носом у правосудия.

– Извините, но вы ошибаетесь, – спокойно ответил Федерико. – Я не имею никакого отношения к этому… как его?.. Черному Кастильцу. И никогда не слышал о каком-то Мейне. Я русский, и зовут меня Федка.

– Ханси, ты слышишь, что врет этот сукин сын? – сказал Одноглазый в сторону своих приятелей, которые наблюдали за происходящим с настороженностью. – Черный пес, ты такой же русский, как я индеец!

– На вашем месте я бы извинился… – Голос Федерико был спокойным; даже чересчур спокойным, что не могло не встревожить Алексашку.

Он точно знал, что сейчас в душе гишпанца бушует буря, и был уверен, что перепалка добром не кончится.

– Ха! – воскликнул одноглазый. – Ханси, Алвин, друзья мои, вы слышите, что тут болтает этот испанский ублюдок, ржавый якорь ему в печень?!

После этих слов у Алексашки уже не было сомнений, что заварухи не миновать. Незаметным движением он расстегнул кафтан, чтобы удобней было добираться до навахи, которая лежала в специальном кармане, и приготовился к развитию конфликта.

– Уберись с прохода, ты, вонючий мойщик гальюнов на судне для перевозки скота, – четко выговаривая слова, сказал гишпанец.

Одноглазый взревел, как раненый бык, и выхватил нож. Но воспользоваться им не успел: молнией мелькнула наваха Федерико, и на правой щеке одноглазого появился такой же шрам, как и на левой, только кровоточащий. Задира охнул, схватился за рану и отшатнулся в сторону. Но инцидент еще не был исчерпан. Собственно говоря, драки и поножовщина между моряками иногда случались даже в благопристойном Амстердаме, поэтому никого особо не удивил исход «беседы» двух клиентов таверны «Старая бочка». Однако продолжение ссоры последовало незамедлительно, так как у одноглазого были друзья-товарищи, которые сразу ринулись ему на помощь.

Точнее, бросился один, как понял Алексашка, – Ханси. Второй, Алвин, явно бывший крестьянин, которого нелегкая судьба и нищета погнали в море за удачей, соображал туго, и ему требовалось время на раскачку. Ханси своими повадками и даже обличьем чем-то напоминал Алексашке его недруга Сенку Турдеева, поэтому Ильин-младший особо не церемонился. Он схватил свободный бочонок, служивший сидением, поднял высоко над собой, и со всей свой немалой силушки опустил его на голову Ханси. Может, она у голландца и была дубовая, потому что бочонок рассыпался на клепки, однако удар был таким страшным, что Ханси упал, как подкошенный, и потерял сознание.

Алексашка перевел бешеный взгляд на Алвина. До того, конечно, уже дошла вся рискованность ситуации, и он тут же принял глупый вид, хлопая длинными светлыми ресницами – мол, причем тут я? А меня за что? Разбирайтесь сами.

– Ходу! – коротко сказал Федерико, и они быстро пошли к двери.

Гишпанец хотел воспользоваться временным ступором, который охватил матросов, собравшихся в «Старой бочке». Но он совершенно не сомневался, что еще минута-другая и на них с Алексашкой набросятся все скопом. И не потому, чтобы отомстить за своего земляка. Одноглазый был им совершенно безразличен. А по той причине, что появилась возможность просто почесать кулаки. Федерико знал, что в таких случаях драка развивается как лесной пожар при сильном ветре. Дерутся все и неважно с кем. Бывало, что и закадычные друзья с пьяных глаз дубасили друг дружку со всей своей дури.

Но выйти наружу им не дали. Дорогу преградил хозяин таверны Хромой Томас.

– Минне херрен, вы не заплатили, – сказал он требовательно.

Федерико молча достал несколько монет, отсыпал их в широкую ладонь голландца и ответил:

– Извините, обстоятельства… Я отдал бы долг в любом случае. Здесь плата не только за еду, но и за беспокойство.

– Приходите ко мне в любое время! – просиял Хромой Томас, увидев, сколько ему отвалили. – Буду рад.

– Непременно… – Гишпанец вежливо приподнял шляпу и вышел на улицу вслед за Алексашкой, которому не терпелось побыстрее покинуть этот портовый притон.

Он не боялся схватки, но много ли чести для купца-помора погибнуть в чужом городе во время пьяной драки? Ведь отец так надеется на него…

Больше в «Старой бочке» они не появлялись. После ссоры в заведении Хромого Томаса гишпанец почти не выходил из своей комнатки (они сняли на время половину дома у бедной вдовы преклонных лет, муж которой сгинул где-то в море), а вино ему приносил Алексашка. Он понимал причину этого затворничества – стража Амстердама вполне могла заинтересоваться Черным Кастильцем по наводке одноглазого капера и начать розыск. Поэтому и сам Ильин-младший, и Федерико с нетерпением ждали момента, когда, наконец, сформируется обоз и можно будет тронуться в путь.

Ради большей безопасности в дороге Алексашка договорился со своим протеже, голландским купцом Яковом фан дер Гульстом, что тот поможет присоединиться его фурам с икрой и семгой к какому-нибудь обозу, имеющему надежную охрану. А пока бочки лежали в леднике, о котором позаботился все тот же фан дер Гульст. Столь любезное и предупредительное отношение к юному купцу-помору не было актом благотворительности. Просто хитрый голландец надеялся заручиться в Архангельске помощью Ильина-старшего, который имел большой вес в купеческом сообществе и был накоротке знаком с архангельским таможенным головой.

И конечно же Алексашка был потрясен. Он немного знал о завоевании Нового Света и о пиратах европейских стран, которые творили в южных морях разные бесчинства. Но эти слухи поморов особо не касалось – тут бы избавиться от своих разбойников, промышлявших в северных морях, – и Алексашка с легкой душой поддался на мрачное обаяние гишпанца. А оказывается, он кровожадный пират; и не простой, а капитан пиратов! Алексашка не знал, как после всего этого вести себя с Федерико, а тот угрюмо отмалчивался и даже не делал вид, что находится в услужении у Ильина-младшего.

Впрочем, его услуги и не требовались. Вдова, приветливая женщина лет пятидесяти, была очень благодарна иноземцам за щедрую квартирную плату. Она взяла на себя обязанность следить за одеждой и обувью Алексашки и стряпала обеды, закупая продукты на деньги жильцов. При этом и сама кормилась с общего стола. Рынок, где она отоваривалась, находился неподалеку от одной из главных достопримечательностей Амстердама – башни Монтелбансторен, возвышавшейся на набережной канала Аудесханс. Она была с часами. Однако установленные на ней часы часто звонили невпопад и показывали неверное время. Поэтому в народе башню прозвали «Глупый Якоб».

В связи с событиями в «Старой бочке» Ильин-младший продолжал свои экскурсии по Амстердаму в гордом одиночестве. Он просто не имел права бездарно промотать отпущенное ему свободное время. Алексашка намеревался обстоятельно вникнуть в образ жизни голландцев. Все эти сведения – Алексашка был абсолютно уверен в этом – обязательно пригодятся ему в будущем.

Так он узнал, что голландцы почти безраздельно хозяйничали на берегах Южной и Юго-Восточной Азии, а Индийский океан вообще считался их «внутренним морем». Но особенно его заинтересовала амстердамская биржа. Ее внушительное здание было расположено на центральной площади города напротив Банка и здания Ост-Индской компании.

На бирже торговали всеми товарами, которые только существуют в подлунном мире. Хлеб, рыба, сукна, шелк, краски, пряности, табак и масса других колониальных товаров каждый день присутствовали на торгах, которые поначалу показались Алексашке сборищем сумасшедших. В биржевом помещении, представлявшем собой площадь-двор, орали, перебивая друг друга, толкались и едва не дрались, когда на торгах появлялся наиболее ходовой товар. Площадь-двор была окружена галереей лавок и контор. Там сделки свершались уже в благолепной тишине, под скрип гусиных перьев.

От гвалта на бирже у Алексашки закружилась голова, и он, убегая оттуда, нечаянно наткнулся на весьма приятное и уединенное место, монастырь Бейгенхоф, где можно было отдохнуть от городского шума и разобраться в своих мыслях. Едва переступив порог монастыря, и оказавшись в монастырском дворике, Алексашке показалось, что он попал на остров полной тишины и покоя. Позже он узнал, что здесь живут бегинки – монахини, не принявшие постриг, но избравшие уединенную жизнь. В монастыре находились церкви Святого Иоанна и Святой Урсулы, а также часовня Чуда Господня.

Оказалось, что монастырский дворик был излюбленным местом молодых пар, которые должны были пожениться. Они приходили сюда, рассаживались по скамейкам в тени кустов и деревьев, и тихо-тихо ворковали друг с дружкой – точно как голуби на фронтоне часовни. Влюбленные не обращали никакого внимания на Алексашку, и он чувствовал себя в монастырской тиши как дома.

Особо удивило Ильина-младшего то, что в Амстердаме почти все дома, как правило, исполняли роль склада, жилого помещения и магазина. На цокольном этаже располагался магазин, на втором и третьем – жилые помещения, а на чердаке – склады. Некоторые дома были построены со ступенчатыми фронтонами, а у других фронтон был изогнутый и напоминал своей формой горлышко винной бутылки. Они были облагорожены лепными украшениями и изображениями колоколов, грифонов, дельфинов, рыб, кораблей. Стены многих из них облицевали очень красивой керамической плиткой, которую делали приезжие итальянские мастера из Делфта.

Номера на зданиях отсутствовали, и жители Амстердама вешали на фасады так называемые «гевелстены» – фронтонные плитки, выполненные из камня, на которые наносился рисунок, рассказывающий о фамилии владельца дома, его профессии и семье. Гевелстены являлись своего рода именем дома, по которому можно было его найти. Некоторые хозяева домов размещали их не на фасаде, а ниже – у двери. Вдова, у которой Алексашка и Федерико снимали жилье, в память о покойном муже заказала на свой дом гевелстен в виде корабля среди бушующего моря.

Эти картины были написаны очень хорошими художниками. Это Алексашка определил сразу, хотя к искусству не имел никакого отношения. Да и не было картин в доме купцов-поморов, разве что образа иконостаса. Но это совсем другое дело.

Оказалось, что профессия живописца была в Голландии одной из самых популярных, потому что спрос на картины был очень высок. Художники рисовали картины главным образом для продажи на рынке, их покупали не только состоятельные бюргеры, но и не бедные крестьяне. Художников было много, картин еще больше, однако стоили они немалых денег, и приносили живописцам солидные барыши.

В доме вдовы картинами были увешаны все стены. Они не поражали большими размерами, зато изображенные на них животные, птицы, рыбы, цветы, домашний очаг и разные вещи, в том числе и кухонные принадлежности, казались настоящими; изображения даже хотелось потрогать руками, чтобы убедиться, что они нарисованные. Это было очень высокое искусство, признал восхищенный Алексашка и дал себе зарок купить несколько картин перед возвращением в Архангельск – чтобы порадовать матушку. Насчет отца он сомневался; для Демьяна Онисимовича главным коньком были прибыль в торговых делах и хорошая компания, в кругу которой можно изрядно выпить доброго вина, плотно закусить и наговориться всласть о всякой всячине.

А однажды Алексашка крупно влип. Как-то вечером он забрел в незнакомый район Амстердама, который показался ему вполне симпатичным и даже патриархальным, тем более что его облагораживала старинная кирха с садом. Уже изрядно стемнело, и он рассчитывал быстро проскочить эту узкую улочку, чтобы пройти к дому вдовы кратчайшим путем – Ильин-младший уже достаточно хорошо ориентировался в городе и без посторонних подсказок. Он прошел по улице совсем немного и резко остановился, будто его оглоушили мешочком с песком; иногда в драках поморские мальчишки применяли это не очень опасное, но действенное «оружие».

Ильин-младший остановился возле большого окна неказистого дома. В окне горел приглушенный свет, и, несмотря на частые оконные переплеты, внутренность помещения, не изобиловавшего мебелью и разными вещами (там стояла только широкая кровать, два креслица, небольшой круглый стол и на стене висел коврик), смотрелась превосходно. В комнате стояла девушка (или молодая женщина; слабое освещение не давало возможности определить ее возраст) и неторопливо снимала с себя одежды, принимая самые эффектные позы.

Алексашке уже рассказали, что в начале века, когда в Нидерландах правил герцог Альба, он запретил голландцам занавешивать окна, чтобы шторы не скрывали от испанских властей недружелюбные намерения хозяев. Этот указ назывался «гезеллинг». Испанцам пришлось уйти из Голландии, а обычай оставлять окна без занавесок остался. Только теперь он носил другой смысл – голландцам, особенно состоятельным, было приятно козырнуть перед прохожими и соседями богатым внутренним убранством своих домов.

Похоже, Алексашке представился именно такой случай. Только вместе дорогой обстановки в комнате находилась полуобнаженная девушка. Это зрелище буквально заворожило молодого человека. Он смотрел на девушку, открыв рот. Ему было стыдно, что он подсматривает, хотелось немедленно убежать подальше от этого окна, но ноги будто прилипли к мостовой. Когда из одежды на девушке осталось всего ничего, она вдруг приблизилась к окну и зазывно поманила Алексашку пальчиком. Значит, все это время она знала, что за ней наблюдают?!

Вскрикнув, как безумный, устыдившийся Ильин-младший бросился бежать, но не тут-то было. Его вдруг окружил добрый десяток девиц и женщин разных возрастов и явно развратного поведения, которые освещали себе путь красными фонарями. Каждая из них тащила его к себе, уговаривая:

– Мин херр, все это удовольствие будет стоить для вас всего каких-то десять стюверов! А если вы заплатите гульден[73]73
  Гульден – нидерландские серебряные гульдены имели мало общего с немецкими гульденами. Они появились в 1601 году. Чеканились монеты в 1/4, 1/2, 1 1/2, 2 и 3 гульдена. Чистый вес монеты равен 9,65 г.


[Закрыть], то испытаете поистине неземное блаженство!

– Прочь! Пошли прочь! – наконец взъярился Алексашка, оторвал от себя цепкие руки блудниц и побежал с прытью молодого оленя.

Сзади что-то кричали, но он не слушал и ловко избегал встречи с очередным красным фонарем, которым освещала себе путь еще одна заблудшая душа. Алексашке казалось, что они вырастали из мостовых, столько много их было. Наконец он вырвался из проклятой улицы и перевел дух на мосту, перекинутом через канал.

«День поистине выдался удачным», – придя в себя, с иронией подумал Алексашка. Одного этого приключения достаточно, чтобы до седых волос рассказывать приятелям сказки в архангельском трактире о своих похождениях в Амстердаме. Если, конечно, он вернется домой живым и невредимым…

Конечно же Алексашка не утерпел и рассказал гишпанцу о падших женщинах, которые ни с того ни с сего пытались его совратить. Неожиданно для молодого помора тот вдруг расхохотался, что уже было необычно. Отсмеявшись, он объяснил:

– Похоже, ты попал на улицу Халстиг. Она находится в квартале, который называется Де Валлен. Это самое желанное для моряков место в Амстердаме. Еще квартал именуют «Роззе Бурт» – «Красные фонари». Там собраны продажные женщины со всей Европы, и даже из восточных стран. Кроме того, в Де Валлене производят спиртное, которое значительно дешевле, нежели в портовых тавернах. Поэтому морские волки слетаются туда, как мухи на мед. Ко всему прочему, порт находится рядом с Роззе Бурт, далеко идти не нужно, ведь на хорошем подпитии ноги не тянут.

– Но почему в руках у этих женщин красные фонари?

– А все очень просто. Ты уже заметил, что здесь не очень заботятся об уличных фонарях. Голландцы – народ рачительный. Это же какие расходы – заправлять горючим маслом сотни фонарей! Из-за скаредности городского магистрата в ночном Амстердаме сам дьявол ногу сломит. Запоздавшим прохожим приходится освещать себе путь ручными фонарями. Но даже самая некрасивая дурнушка, подсвеченная в ночное время мягко мерцающей в фонаре свечой, кажется подвыпившему матросу, сошедшему на берег после многомесячного плавания, прекрасной принцессой. К тому же на ней не написано, готова она к любви или нет. А если даже нет, то это дело поправимое… Поэтому, дабы оградить честь своих жен и дочерей от приставаний, городские власти обязали жриц вольной любви ходить только с красными фонарями. Так и появился квартал Роззе Бурт.

Алексашка задумчиво покивал и ушел к себе. Нужно было хорошо отоспаться, так как завтра в путь. Но сон пришел к нему не скоро. И был он тревожным, наполненным разными видениями, в которых преобладали развратные женщины. Они были очень симпатичными и летали вокруг него, как мотыльки, подзывая нежными голосками: «Иди к нам… Иди… Ты испытаешь неземное удовольствие».

Приятный сон закончился отвратительно. Вдруг откуда-то появилась мерзкая бабища и рявкнула: «Гони гульден, красавчик! И не вздумай бежать – тебе не отвертеться!» Молодой помор с испугу проснулся, сел, какое-то время тупо глядел на стены, освещенные слабо мерцающей свечой-ночником, а затем снова упал на постель и уже до самого утра спал как убитый. Видимо, волнительные сновидения упорхнули к кому-то другому.