Текст книги "Маркитант Его Величества"

Глава 11. Гайдуки

В конце августа 1661 года по лесной дороге в местности, которая называлась Фрушка Гора, ехал путник. Его пегая лошадка была неказистой, да и сам он с виду казался крестьянином, который ездил по своим делам в какой-то городишко, расположенный в низменной части Воеводины.

Судя по всему, он был беден, как библейский Иов. Его серые суконные штаны были в заплатах, изрядно застиранная рубаха-кошула, видневшаяся из-под меховой безрукавки, давно видала лучшие времена, а ветхий кафтан от длительной носки и плохой окраски материала стал пятнистым, как мех рыси, – рыжие проплешины чередовались с темными пятнами. Внешний облик бедолаги дополняли меховая шапка (которая явно исполняла путнику роль подушки, потому что в овчину набилось много мелкого мусора), шерстяные чулки грубой вязки до колен и примитивные опанки из необработанной кожи. Для летнего времени одежда путника не очень подходила, но только не в горной местности, где по ночам становилось весьма прохладно.

Несмотря на свои скромные физические данные, лошадка шла довольно бодро. Кроме седока, она тащила еще и туго набитую переметную суму, но это никак не сказывалось на ее резвости. Путник сидел в седле расслабленно, и со стороны могло показаться, что он дремлет на ходу, но на самом деле его взгляд из-под мохнатой шапки был востер, а посадка указывала на некоторое внутреннее напряжение.

Это был Юрий Кульчицкий. Побег из Белграда прошел гладко, без всяких затруднений. Драго Змаевич, хозяин таверны «Три шешира», снабдил его съестными припасами и запустил в подземелье, где Юрек переоделся в загодя припасенную крестьянскую одежду, изъял из тайника свои накопления и оружие, и покинул город подземным ходом, которым пользовались гайдуки. Спустя какое-то время в одном из селений он приобрел пегую неказистую лошадку, заплатив за нее двойную цену. Крестьянин ни в какую не хотел ее продавать, и только вид золотых монет пробудил в нем жадность, которую уже не могли сдержать никакие благородные душевные порывы; наверное, золото он видел впервые в жизни.

Юрек не был большим знатоком лошадей, но вскоре понял, что не ошибся в своем выборе. Не зря крестьянин так долго упирался, не хотел передавать лошадку в чужие руки. Она была на удивление умна, крепка, хоть и не холена, и могла без устали нести седока целый день. Чтобы добавить ей прыти, Юрек прикупил несколько мер овса, и хотя из-за этого переметные суммы изрядно потяжелели, зато лошадка начала наливаться силой не по дням, а по часам, округлилась, спрятав выступающие ребра под тонким жирком, и даже стала игривой.

Из оружия Юрек имел при себе два пистолета и длинный кинжал, а на поясе висел нож в кожаных ножнах. Оружие он держал не на виду, а прятал в переметной суме. Юрек боялся, что его могут остановить легкоконные акынджи, которые патрулировали те места, в которые он стремился, поэтому старался выбирать глухие лесные дороги и тропы, куда турки боялись соваться. Целью его путешествия был какой-нибудь православный монастырь на Фрушке-Горе. Кульчицкий знал, что монахи укрывают тех, кто борется против османов, и хотел воспользоваться этим обстоятельством. Он совершенно не сомневался, что Гусейн-паша раскинул сети по всей Сербии, чтобы выловить оставшихся на свободе купцов и приказчиков «Восточной Торговой Компании».

Юрек был уверен, что не только он один шпионил за османами, а значит, дело может получиться серьезное, несмотря не то, что многие сотрудники компании были подданными Священной Римской империи. Похоже, в компанию затесался доносчик и всех сдал, и если австрийцев просто вышлют за пределы Османской империи, то сербов и таких, как Юрек, турки не пощадят. Поэтому он старался убраться как можно дальше от Белграда, где его ждало уже не рабство, а меч палача.

Собственно говоря, Фрушка-Гора представляла собой гряду высоких холмов, поросших вековыми лиственными лесами. В нижней ее части находились пастбища и плодородные нивы, виноградники и фруктовые сады. В лесах Фрушки-Горы водились олени, кабаны, зайцы, дикие кошки, муфлоны, медведи, рыси, гнездились многие птицы: белый и черный аист, орел-могильник, черный коршун, филин, тетерев и большое количество других пернатых. По пути Юреку встретилась волчья стая, но хищники были сытыми, поэтому поторопились уступить ему дорогу.

А однажды на него наткнулась косуля, и он очень пожалел, что не захватил с собой хотя бы плохонький лук; мяса этого грациозного животного ему хватило бы надолго. Те продукты, что Юреку дал хозяин таверны, закончились быстро, и беглецу приходилось уменьшать порции, иногда довольствуясь крохами, хотя лес кишел дичью. Но как ее возьмешь?

В незапамятные времена Фрушка-Гора была островом в древнем Паннонском море. Возможно, из-за этого ее и называли «Третьей Святой горой». На склонах Фрушки-Горы сербы построили больше тридцати хорошо укрепленных монастырей. Часть их была разрушена османами, но многие продолжали служить своему православному народу, порабощенному мусульманами.

Гайдуки, с которыми Юрек познакомился в подземельях Белграда, рассказывали, что где-то в этих местах есть высокая гора, поросшая лесом, и на ней стоит твердыня гайдуков. Там был целый город, обнесенный валом, а внутри находилась церковь. Эту твердыню турки так и не смогли найти. Пока погода позволяла, гайдуки жили в лесах и нападали на врага оттуда, а когда приходила зима, они прятались в крепости. Фрушку-Гору укрывали сугробы в человеческий рост, вьюга заметала все следы, и сунуться в горы зимой (тем более, не зная дороги) мог только сумасшедший. Где именно находится эта твердыня, Юреку так и не сказали, но он очень надеялся найти ее. Потому как в монастыре долго не заживешься, нет там привычной для него свободы, а принимать монашеский сан ему не хотелось ни под каким видом…

Вечерело. «Пора бы что-то решать с ночлегом», – не без тревоги подумал Юрек. По дороге к Фрушке-Горе он несколько раз ночевал в караван-сараях, но после того, как однажды вечером за столом сельской таверны его соседями оказались несколько янычар, которые разыскивали каких-то беглецов, Кульчицкий решил не рисковать, и спал на сенокосах подальше от сел, зарывшись в стог. Это было удобно во всех отношениях: и кобылка находилась рядом, с удовольствием лакомясь свежим сеном, еще хранившим густой аромат цветущей луговины, и спать на мягкой сенной подстилке было одно удовольствие.

Его сон не тревожили даже мыши, которые промышляли в полях и пока еще не начали готовиться к зимовке. А что может быть лучше для мелкого грызуна, нежели стог сена в зимнее ненастье? Тепло, уютно, за едой бегать никуда не нужно и безопасно – даже лисе-плутовке к мышам, прячущимся в стоге сена, не добраться.

Когда дорога привела Юрека в горы, ночевать ему пришлось без удобств, на сырой земле. За годы, прожитые в Истанбуле и Белграде, он привык к мягкой постели, поэтому земная твердь совсем не способствовала хорошему отдыху и глубокому здоровому сну. Он ворочался, недовольно кряхтел и все время прислушивался к лесным звукам. Ему казалось, что лес настроен против него враждебно, особенно когда поднимался ветер и раздавались разные шумы и скрипы. А однажды хохот филина прямо над головой едва не свел Юрека с ума. Он так испугался, что на какое-то время потерял возможность здраво мыслить. Хорошо хоть не бросился бежать, а то заплутал бы в чащобе и сгинул.

Неожиданно впереди мелькнул огонек костра. Небо уже начало сереть, вечер властно наваливался на Фрушку-Гору, сгущая тени и погружая лес в сине-зеленые сумерки, поэтому костер на темном фоне зарослей выделялся ярким пятном, которое днем можно было и не заметить. Его разложили недалеко от дороги, на небольшой полянке, и Юрек после недолгого колебания (а вдруг там нехорошие люди?) повернул лошадку в сторону приятных запахов, которые нес с собой дым костра.

Но сразу к костру не подошел. Достав из переметной сумы пистолет и кинжал, он привязал лошадку к дереву, сказал ей на ухо: «Цыц!» – в полной уверенности, что кобылка его поймет, и начал подбираться к костру так, как учили его запорожские пластуны, лучшие разведчики в подлунном мире. Под ногами Юрека не хрустнула ни одна сухая веточка, не зашелестел сухостой, не дрогнули листья кустарника, через который он пробирался как бесплотная тень, и тем не менее его присутствие было обнаружено.

У костра сидел всего один человек, да и тот был безоружный, если не считать увесистого посоха, который вполне мог сойти за боевую дубину. Судя по одеянию, – подряснику и скуфейке – это был монах-послушник. Лет ему минуло немного, он был лишь чуток постарше Юрека. Монах занимался весьма полезным делом – сосредоточенно глядя на костер, он вращал вертел, на который была нанизана крупная заячья тушка. Казалось, он настолько увлекся своим занятием, что ничего иного, кроме треска поленьев в костре, не слышит. Поэтому Юрек едва не ахнул от изумления, когда монах вдруг сказал:

– Подходи к костру, добрый человек! Негоже подбираться к людям, аки тать.

Юрек вышел из кустов и встретил испытующий взгляд глубоко посаженных глаз. Так мог смотреть, кто угодно, не только священнослужитель, но и разбойник, и шпион. После знакомства с Младеном Анастасиевичем он стал видеть почти в каждом человеке опасность. Один неверный шаг, неосторожное слово, сорвавшееся в пылу спора за столом таверны, – и ты уже в одной из двух башен зиндана, куда ведут Тюремные ворота Калемегдана, где палачи не только развяжут тебе язык, но еще и отрежут его.

Кульчицкий вежливо поклонился, поздоровался и уклончиво ответил:

– Времена больно смутные, вот и приходится таиться.

– Да-а, времена… – Монах сокрушенно покивал головой. – Худые времена. Вы бы лошадку привели к костру. Неровен час, волки задерут. В последние годы их развелось чересчур много. Старые люди говорят, что это к войне.

– Извините за нескромный вопрос… но как вы узнали, что я рядом? – спросил Юрек. – Неужто услышали?

Монах рассмеялся.

– Сразу видно, что вы не лесной человек, – ответил он не без некоторого превосходства. – Вас выдали сороки. Они такой гвалт подняли, что только глухой не почуял бы вашего приближения. Притом на лошади: когда по лесной дороге движется одиночный пешеход, его сопровождает чаще всего одна сорока, а вот когда появляется конный, то в таком случае только держись – слетаются сороки со всего леса. Почему они устраивают такой «концерт», одному Богу известно. Но вы поторопитесь, а то дичина остынет. Приглашаю вас на совместную трапезу, окажите мне такую любезность…

Сороки! Ах, чтоб их!.. Отойдя от костра подальше, Юрек с досады крякнул и выругался. Ведь пластуны предупреждали, что для лазутчика сорока – первый враг. Она может углядеть в траве даже зайчонка, не говоря уже о человеке. Высмотрит – и сразу же в крик. Чтобы весь лес знал, какой она хороший страж. Обмануть сороку, пройти мимо нее незаметно, могли только самые опытные пластуны.

Расседлав лошадь и повесив ей на шею торбу с овсом, Юрек присоединился к монаху, который любезно предложил разделить с ним трапезу. После того, как они вместе помолились, между ними воцарилось полное доверие. И все равно, монах время от времени бросал на Юрека пытливые взгляды; похоже, крестьянская одежда не смогла скрыть его городские привычки. Впрочем, Юрек и не пытался выдать себя за жителя какого-нибудь выморочного нищего села. Мало ли какая причина могла подвигнуть его напялить на себя обноски деревенщины.

Монах это понимал и не пытался разузнать подробности. После того, как они расправились с зайчатиной (оказалось, что послушник прежде был охотником и мастерски ловил зайцев с помощью петель), Юрек больше слушал, а монах говорил. Видимо, ему нравилось просвещать заблудшие души, к которым он, похоже, отнес и своего собеседника. А может, послушнику, запертому в четырех стенах монастыря и нечаянно по какой-то причине вырвавшемуся ненадолго на свободу, просто хотелось выговориться. Ведь одно дело молитвы, которые ты возносишь высшим силам, а другое – беседы по душам с простым земным человеком, похожим на тебя.

– …Монастырь наш был основан в конце двенадцатого века, – рассказывал монах, которого звали Йован. – Его фундатором был сербский вельможа Прива. Он собрал здесь около трехсот монахов. Прива жил в этих местах до прихода рыцарей-крестоносцев, участников третьего крестового похода. Когда крестоносцы возвратились после поражения от сарацин, они начали осквернять наши христианские святыни, в том числе и монастырь. Однажды рыцари схватили святого Приву, отрезали ему голову и начали пинать ее ногами, как мяч. Некоторые монахи были убиты, другие убежали, а когда вечером того же дня они вернулись, то нашли изуродованную голову и долго не могли понять, чья она. Потом все-таки узнали и сказали: «Это Привина глава». Так место, на котором стоит монастырь, получило название Привина Глава. А сам монастырь посвящен святым архангелам Михаилу и Гавриилу.

Он умолк и подбросил сухих веток в костер. Пламя мигом охватило их, и искры взмыли к звездному небу.

– Монастырь несколько раз был разрушен, но Божьей милостью всегда восставал из праха, – продолжил свой рассказ послушник. – Много бедного люда находит в его стенах исцеление от разных болезней. В монастыре покоятся мощи монахов, и поверьте мне, именно от них исходит целительная сила. Они воистину святые! Их тела не тронул тлен времен, что уже является чудом…

Юрек и монах так и уснули возле костра, приятно утомленные беседой. И впервые за несколько дней его бока не ощущали земной тверди, а, казалось, покоились на пуховиках. Наверное, причиной тому было присутствие рядом товарища (если можно так назвать совсем незнакомого Юреку человека), и полный желудок, с благодарностью принявшийся переваривать жирную зайчатину.

Однако его пробуждение было не из приятных. Чьи-то грубые руки бесцеремонно прижали Юрека к земле, заткнули кляпом рот, связали, надели на голову плотный мешок и бросили как тюк на спину лошадки. Рядом с ним пристроили и монаха, судя по его негодующему мычанию. И все эти действия происходили в полной тишине, только слышно было возбужденное дыхание нескольких человек и тихое позвякивание металлических частей оружия и упряжи. А дальше лошадку потащили под узды куда-то в глубь леса, в самую чащобу. Ветки деревьев больно стегали по голове и ногам, торчавшим по бокам кобылки.

Юрека везли добрый час, а может, и больше. Наконец раздался предупредительный оклик (наверное, часового), не очень вразумительный ответ, заскрипели ворота и лошадку подвели к коновязи. Кульчицкого, изрядно вспотевшего от страха (неужели его все-таки настигли ищейки Гусейн-паши?!), сбросили на землю и впрямь как мешок с овсом и на какое-то время о нем забыли. Но он немного приободрился, услышав разговоры тех, кто его пленил, – это были сербы, скорее всего гайдуки.

Но с другой стороны, это могли быть и так называемые пандуры, верные слуги османов. Они были злейшими врагами гайдуков – даже большими, чем турки. Многие из них становились потурнаками и верно несли свою службу не из страха перед своими хозяевами, а по той причине, что стали изгоями, которых все ненавидели. Пандурами также называли телохранителей венгерских магнатов, но что им делать на Фрушке-Горе?

Самым скверным было то, что в пандуры иногда шли бывшие гайдуки. Когда «юнакам», как они себя называли, надоедали скитания по лесам и они хотели вернуться к мирной жизни, за них хлопотали уважаемые люди, чтобы визирь выдал разбойнику, раскаявшемуся в своих заблуждениях, «бурунтию» – своего рода индульгенцию о прощении прежних грехов. Тогда юнака, или, по-иному, мому (молодца), уже никто не мог попрекнуть его прошлым.

Но долго в своем селении бывшие гайдуки не задерживались; их манила вольная жизнь в лесах. Однако о возврате к прежнему занятию не могло быть и речи, и тогда прощенный османской властью серб нанимался в пандуры.

Хорошо зная местность, где когда-то сами разбойничали, пандуры преследовали гайдуков с какой-то непонятной самозабвенностью; турки не могли нарадоваться такими помощниками. Пандуры словно хотели отомстить гайдукам. Но за что? Это было непонятно. Впрочем, никто и не докапывался до истинной причины такого поведения. Если гайдуки ловили пандура, чаще всего шпиона, переодетого в какого-нибудь бедолагу, то участь его была ужасной – сродни той, которая была уготована турками всем юнакам.

Пойманного гайдука турки сажали на кол. А особо «отличившимся» сдирали кожу живьем. Обычно гайдукам предлагалось для спасения жизни принять мусульманскую веру, но в большинстве случаев этот искус отвергался ими с презрением. Что касается плененных гайдуками пандуров, то их считали хуже бродячих собак и казнили без долгих разговоров.

Об этом как раз и думал Юрек, лежа в неудобной позе на каменистой земле, которая изрядно давила на ребра мелкими и крупными камешками. Поди, докажи гайдукам, что ты не пандур, не турецкий шпион… Кто ж его будет слушать? Хорошо бы монах за него похлопотал… Гайдуки не станут трогать священнослужителя, только разберутся, тот ли он человек, за которого себя выдает.

А ежели нет? Что, если монах – шпион пандуров? Ратко рассказывал, что пандуры принимают разные обличья, их трудно раскусить. О-о! – мысленно простонал Юрек. Тогда ему точно конец. Повесят гайдуки на кривом суку и его, и монаха. И вообще: на кой ляд он забрал из тайника все свои накопления?! Теперь о них можно забыть, он снова нищий. Гол как сокол!

Последняя мысль напрочь выбила из головы Юрека все его страхи и опасения. Какая теперь разница, будет он жить или умрет?! Человек без увесистого кошелька – это ничтожно малая величина, без которой мир может обойтись совершенно спокойно. Да и нечего нищему делать в этом мире. Быть попрошайкой – тяжкий крест, который не всем под силу.

– Поднимите их! – прозвучал чей-то властный голос.

Юрека заставили встать на ноги, схватив за шиворот; затем сняли мешок с головы и вытащили кляп изо рта, но развязывать не стали. Это было скверно…

– Кто такие? – грубо спросил широкоплечий серб, длинные волосы которого были перевязаны черной лентой.

Похоже, это все-таки были гайдуки, и пленников допрашивал их предводитель – арамбаша.

Первым ответил монах. Он был на удивление спокоен. Наверное, верил, что его не тронут, в чем Юрек сильно засомневался, глядя на разбойничьи физиономии, окружившие пленников.

– Меня зовут Йован, – сдержано ответил монах. – Я послушник монастыря на Привиной Главе.

– Послушник! – фыркнул арамбаша. – И что делает святой человек в лесу, да еще ночью, когда ему положено быть в обители и молиться за нас, грешных?

– То же, что и многие другие люди – иду по своим делам.

– Только не по той дороге, которая ведет на Привину Главу, – парировал его доводы арамбаша.

– Как говорили древние, все дороги ведут в Рим. У меня есть поручение настоятеля нашего монастыря, которое я обязан исполнить.

– А похоже, ты просто шпионишь за нами! – резко сказал арамбаша. – Надо же – поручение… Кто поверит в эти сказки?

– Вы. Вам стоит всего лишь отправить гонца в монастырь, чтобы там удостоверили мою личность.

– Эй, юнаки, кто хочет бить ноги, топая по лесным зарослям на Привину Главу? – не без иронии спросил арамбаша, обращаясь к гайдукам.

Ответ был вполне ожидаемым.

– Да на кол его, чтобы долго не морочиться! На кол! Это лазутчик пандуров! – раздались возгласы.

– Вот видишь, хитрец, тебя уже раскусили, – самодовольно улыбнулся арамбаши.

– Загубить православную душу – большой грех, – спокойно ответил монах. – А убить священнослужителя – вдвойне грешно. Кто на это решится, тому гореть в аду до скончания века.

Гайдуки смутились, тихо загомонили: «Надо бы разобраться… Неровен час, ошибемся…» Да и сам арамбаша почувствовал себя неуверенно. А что, если монах и впрямь послушник монастыря?

– Ладно! – решительно сказал предводитель гайдуков. – Быть по сему! Пошлем в монастырь гласоношу! Но у меня есть еще вопросы. Кто этот человек? – Арамбаши указал на безмолвного Юрека. – Он с тобой?

– Нет. Мы с ним познакомились вчера. Он просто путник… – И тут же поспешно добавил: – Но он хороший человек!

Арамбаши повернулся к Юреку.

– Гм… Хороший человек… – Арамбаша покривился, будто съел плод лесной кислицы. – Кто ты, «хороший человек» и «просто путник»? – спросил он, обжигая Кульчицкого своими черными глазищами. – Только не нужно говорить, что бедный крестьянин, которому приспичило съездить к куму в гости! Что там у него было в переметных сумах?

– Два пистолета, кинжал и деньги. Много денег! И новая городская одежда, – доложил один из гайдуков.

– Надо же, какие богатые крестьяне в наших краях появились… При деньгах, при оружии, обновки в городе покупают, которые стоят как весь их годовой доход. Что молчишь?

Юрек лихорадочно соображал. Сказать этому арамбаше о том, что он работал на австрийцев и связан с гайдуками, или нет? А если среди его людей есть шпион османов? И потом, вдруг гайдуки плохо относятся к Священной Римской империи, может, у них были какие-то счеты с граничарами, австрийской пограничной стражей. Нет, раскрываться полностью опасно…

– А я и не говорю, что крестьянин, – ответил Кульчицкий. – Я житель Белграда, работаю в торговой компании, еду по делам. Почему в крестьянском платье? Чтобы разбойники не ограбили. – При этих словах Юрек дерзко посмотрел прямо в глаза арамбаши.

– Ты не серб? – вдруг спросил арамбаши.

Догадался, дьявол! – подумал Юрек. Он знал, что его сербский язык далек от совершенства, тем не менее был похож на один из сербских диалектов и обычно не вызывал лишних вопросов. А вот арамбаши – хитрый змей! – сразу почуял что-то неладное.

Немного поколебавшись, Юрек ответил честно:

– Нет. Я русский… казак. Бывший невольник.

Гайдуки оживились. Русский! Это было диво – встретить на Фрушке-Горе русского. Но провести арамбашу было нелегко.

– Потурнак?.. – Глаза предводителя гайдуков превратились в две щелки.

Похоже, ему явно хотелось в этот день немного «поразвлечься», казнив изменника, пусть даже он выдает себя за ревнителя православной веры. Невольно улыбнувшись в предвкушении, что он разобьет все надежды арамбаши, Юрек молча расстегнул на груди кошулю и показал свой старенький крестик, еще мамин, с которым не расставался даже в турецкой неволе, и латунную иконку Николая Чудотворца, которую, как и нательный крест, никогда не снимал, даже в самые тяжкие моменты татарской неволи.

Арамбаши и впрямь остался недоволен.

– А по-моему, ты все-таки турецкий шпион, – сказал он медленно, растягивая слова.

– Как мне доказать, что это не так?

– Зовут тебя…

– Юрий.

– Так вот, ежели ты казак, Юрий, значит, с оружием можешь управляться вполне сносно. Не так ли?

– Ну… в общем, да… – не без сомнения ответил Юрек.

По правде говоря, с оружием он уже давно не упражнялся. Разве что бросал ножи, когда находился в безлюдном месте. В этом деле Юрек и впрямь достиг больших успехов. Но что касается стрельбы из пистолета, то здесь он сильно пасовал. Наверное, предводитель гайдуков хочет испытать его на меткость… Что ж, придется вспомнить уроки старых запорожцев.

Но Юрек ошибался. Гайдуки хотели захватывающего зрелища, и арамбаши просто обязан был им предоставить что-то необычное, щекочущее нервы. И он нашел выход.

– Ну-ка, Петар, – обратился арамбаши к одному из гайдуков, – дай-ка ему сабельку. Это ведь излюбленное оружие казаков, не правда ли?

– Правда, – мрачно буркнул Юрек.

– Вот и чудесно. А чтобы все было по-честному, мы предоставим тебе выбор. Саблю подберешь сам, по своей руке. Ты слышал, Петар?

– Как не слышать, – весело откликнулся гибкий, как лоза, юнак.

Спустя какое-то время перед Юреком разложили потертый коврик и вывалили на него целую кучу сабель самых разных форм и названий. Конечно же все это оружие было отбито у турок, и не только. Кроме привычных турецких киличей и ятаганов, там находились тяжелый европейский кракемарт с обоюдоострым клинком, сабли венгерские и персидские, сарацинский шамшир, и даже редкий зульфак с раздвоенным лезвием.

Но Юрек сразу же высмотрел саблю, которая всегда была ему по душе и с которой он расстался только тогда, когда его взяли в плен. Это была польская карабела. Старая, видавшая виды, но с превосходным клинком дамасской стали и рукоятью с навершием в виде головы коронованного орла. Судя по изрядно потускневшей позолоте ножен, карабела когда-то принадлежала славному рыцарю, богатому шляхтичу, и это обстоятельство вдруг ударило в голову Юреку с неодолимой силой, словно он выпил кубок крепкого венгерского вина, изрядно добавив ему уверенности и энергии.

Он был уверен, что арамбаша выставит против него лучшего бойца, который должен поиграть с ним как кот с мышью, а затем примерно отделать. Хорошо, если все обойдется царапинами и малой кровью, но Юрек знал, что когда идет герц, – даже не боевая, а учебная схватка, – то иногда может дойти и до смертоубийства. Бойцы заводятся и теряют голову – перестают здраво соображать. Особенно, получив легкую рану. А уж схватка с гайдуком точно не сулила Юреку ничего хорошего. Похоже, ему придется сражаться за собственную жизнь как в настоящем бою…

Юрек взмахнул несколько раз карабелой, чтобы привыкнуть к тяжести клинка, и убедился, что сабля великолепно сбалансирована и лежала в руке как влитая – будто ее для него делали. Это его порадовало. С плохим оружием много не навоюешь.

– Я выбираю эту саблю, – сказал он предводителю гайдуков.

– Хороший выбор… – Юреку показалось, что по лицу арамбаши пробежала тень неудовольствия. – Что ж, тогда в круг.

Он поискал глазами и позвал:

– Вук![74]74
  Вук – волк (серб. имя).


[Закрыть] Составь пару нашему гостю.

– А это мы запросто! – раздался густой бас, и в круге появился кряжистый гайдук, темное лицо которого было сплошь в сабельных шрамах; вернее, даже не в шрамах, а неглубоких царапинах.

Это могло означать только одно – Вук хорошо чувствовал дистанцию и мог избежать смертельного удара за счет быстрой реакции, что предполагало в нем незаурядного бойца. Кульчицкий ощутил под сердцем холодок. Похоже, арамбаши выставил против него своего лучшего бойца. Юреку приходилось видеть подобные лица – среди старых казаков-запорожцев, которых ни пуля не брала, ни сабля.

Но выбирать не приходилось, и Юрек, сняв кафтан, остался в одной кошуле. Так полагалось во время учебных поединков; на белой рубахе кровь мгновенно становится видна, и поединок прекращался. То же проделал и Вук. Гайдуки окружили поединщиков плотным кольцом (их было не более тридцати) и с гоготом обсуждали предстоящий герц. Некоторые даже били по рукам, ставя деньги на того или другого бойца; но большинство отдавало предпочтение Вуку.

«Я бы и сам на него поставил…» – обречено подумал Юрек. И спросил арамбашу не без задней мысли:

– Поединок до первой крови?

Тот немного помедлил, затем коварно ухмыльнулся и ответил:

– Нет. Поединок будет продолжаться до тех пор, пока кто-то из вас не запросит пощады.

Юрек сумрачно кивнул. Он все понял. Попросить пощады любой уважающий себя поединщик, будучи при полной силе и в нормальном здравии, просто не имел права. Даже если у него имелось несколько легких ранений. Это было не по-рыцарски. Потом такого человека объявляют трусом и отправляют делать самую грязную работу. Но зачем это нужно арамбаши? Он и так волен сделать с пленниками все, что угодно. Это была загадка, отгадывать которую некогда, – Вук уже изготовился к бою.

Кульчицкий хорошо знал, что саблей легко атаковать, но трудно защищаться. А Вук явно вознамерился подавить его своей мощью. Судя по его почти прямому венгерскому клинку, и стиль фехтования у него был венгерский. Венгры накопили большой опыт в столкновениях с османами, и их прямым клинкам были доступны и удар, и укол, и парирование саблей любого западного или восточного оружия. Обычно венгерские гусары сражались с янычарами, орудовавшими ятаганами, на равных.

Но одно дело ятаган, а другое – польская карабела. Клинок сабли Юрека имел обоюдоострую елмань, от ранений которой уберечься очень трудно. Защищаясь карабелой с елманью, боец мог нанести коварный удар как бы вскользь, по ходу, располосовав руку или живот противника. От таких фехтовальных приемов – скорее, казусов – не убережешься, так как они возникают, что называется, на ровном месте, совершенно неожиданно как для атакующего бойца, так и для того, кто защищается.

Бой, как и ожидал Юрек, начался в вихревом темпе. И спустя считанные минуты его и так ветхая рубаха получила прореху и окрасилась в том месте в красный цвет. Гайдуки возбужденно зашумели, и те, что поставили на Вука несколько монет, начали подбадривать его. В пылу схватки Юреку неожиданно попался на глаза монах. Каким-то чудом он протолкался вперед и теперь, держа в руках большой крест, истово молился. Догадываться было легко, за кого именно…

Как ни странно, но рана подхлестнула Юрека. В нем вдруг проснулся какой-то первобытный кровожадный инстинкт; злобно ощерившись, он произвел молниеносную атаку, и на отходе зацепил Вука елманью. Кошула гайдука мгновенно стала похожей на рубаху Юрека; но крови было гораздо больше. Наверное, острие елмани задело какую-то большую кровеносную жилу.

В отличие от Кульчицкого, ранение для гайдука послужило предостережением. Он стал заметно осторожней, и уже фехтовал без глупого и опасного для него самого напора. Вук старался нащупать слабые места в защите Юрека, но тот уже вошел в раж, и несколько подзабытое искусство герца, которое ему преподавали лучшие рубаки Запорожской Сечи, начало всплывать не только в памяти, но и в движениях, которые становились все более и более отточенными и даже в какой-то мере автоматическими. Мысль не успевала угадать, куда нацелен удар венгерской сабли Вука, а карабела уже парировала его помимо воли Юрека.

Будь эта схватка в боевой обстановке, Юрек уже убил бы Вука. Он это чувствовал. Лесной разбойник ни в коей мере не мог сравниться с бывшим запорожцем, для которого от искусного владения саблей зависела его жизнь. В Сечи казаки часами упражнялись в герцах, до изнеможения. А гайдукам это было не нужно. Для того чтобы ограбить купеческий обоз или напасть ночью на имение какого-нибудь богатея, отменное владение холодным оружием не обязательно. Тем более что под рукой всегда есть пистолеты и «янычарки».

Но нужно было заканчивать герц. Убить Вука или серьезно его ранить Юрек не мог. Это было равнозначно смертному приговору. А ему хотелось еще пожить. Иногда он с надеждой бросал быстрые взгляды на арамбашу, которому принесли кресло, и он сидел в нем, насупившись как сыч. Похоже, предводитель лесных разбойников понимал, что у Вука дело не ладится и что он может погибнуть, однако почему-то не прекращал поединок, хотя это было в его власти. Наверное, надеялся на счастливую звезду своего юнака.