Текст книги "Маркитант Его Величества"

– Чудно… Любой из поморов чувствует себя в воде как рыба. И это притом, что море в наших краях даже жарким летом не прогревается в достаточной мере.

– Вы, русские, другие. Понять вас европейцу просто невозможно… Так вот, эти идиоты всучили мне пикового туза и решили, что дельце уже обстряпано. Но самое смешное – им захотелось, чтобы я купил себе жизнь. Ни для кого из команды не являлось секретом, что свою долю от дележа добычи я не храню, как они, в сундучке, а отдаю ростовщикам – в рост. А это были солидные денежки. Дело в том, что к рому я был безразличен и всегда пил в меру, в отличие от многих пиратов, деньгами тоже не швырялся направо и налево, потому как постоянно держал в голове мысль когда-нибудь покончить с разбойным промыслом и вернуть свое доброе имя. Однако Черный Кастилец столько нагрешил, что моя мечта конечно же была несусветной глупостью. По крайней мере, я тогда так считал. И продолжал пиратствовать.

– Думаю, что твои проблемы уже позади. С такими-то деньжишшами…

– Как сказать, как сказать… Поживем – увидим. В общем, твоего покорного слугу приперли к грот-мачте, окружив стальным кольцом. Они думали взять меня на испуг. Нашли с кем связаться… – Черный Кастилец фыркнул. – Пока главные заговорщики галдели, понося меня, на чем свет стоит, я быстро придумал план, как оставить их с носом. Уже изрядно стемнело, под водой я плаваю великолепно, так что у команды не будет возможности подстрелить меня из мушкета как гуся, а до берега было не больше двух миль. Проплыть это расстояние для меня не составляло труда. Но у меня появилась интересная идея. Я выхватил свой кутласс[87]87
  Кутласс – главное холодное оружием пиратов. Это короткий, заостренный с одной стороны меч с изогнутым клинком длиной около 60 см. Он напоминал саблю, но был короче и массивнее. Благодаря большей массе, кутлассом вполне можно было успешно биться с противником, а также рубить канаты, мачты и даже массивные двери из толстых досок. Пираты нередко сражались в узких помещениях, иногда при сильной качке, и небольшая длина кутласса являлась важным преимуществом.


[Закрыть], прорвался сквозь окружение, по пути ранив нескольких человек, и бросился в трюм – туда, где находилась крюйт-камера. (Ключи от нее у меня были.) Этот номер никто из команды не ожидал. Я заявил им, что если они не предоставят мне шлюпку с запасом провизии и анкерок с водой и не отпустят меня с корабля, то в ад мы отправимся вместе. Команда в моих словах не усомнилась ни на йоту. Они точно знали, что так и будет…

Тут принесли две новые бутылки с самым лучшим вином, которое только нашлось в «Сломанной подкове», и Федерико умолк на некоторое время. А когда служка ушел, он продолжил свой рассказ:

– Конечно же эти негодяи приняли мои условия, хотя и с зубовным скрежетом. Когда шлюпку спустили на воду и сложили в нее провиант, я вышел на палубу в обнимку с небольшим бочонком пороха, приставив к нему взведенный пистолет. Так что заговорщикам обломилось расстрелять меня на корабле, потому как взрыв того количества пороха, который находился в бочонке, выкосил бы присутствующих на палубе. То есть, почти всю команду. В общем, никто не рискнул испытать судьбу. Правда, они думали, что я возьму бочонок в лодку, но и здесь их постигло огромное разочарование. Я водрузил его на гакаборт! (Он находится на корме; как раз там нашлась ровная площадка.) А затем без лишних слов показал своей бывшей команде заряженный мушкет и два пистолета, которые прихватил все в той же крюйт-камере, и приказал не приближаться к гакаборту, пока я не отплыву подальше. У меня не было доверия к большинству из тех, кто был под моим началом. Пираты, это банда слабо управляемых негодяев (за редким исключением), способных на любую подлость. Я догадывался, что когда-нибудь мне придется сражаться не на жизнь, а насмерть, и припрятал оружие в нескольких местах корабля. Мерзавцы все поняли, так как знали мои способности в стрельбе, и если они попробуют навести на шлюпку орудие, то по бочонку с порохом я точно не промахнусь, притом с любого расстояния, к тому же погода стояла тихая и качка была небольшой. Впрочем, палить в темноте из орудий, когда я отплыву подальше, это все равно, что носить воду в решете…

Их разговор снова прервали – служка принес заказанный ужин. «Сломанная подкова» отличалась от большинства хойригеров тем, что там подавали не только вино, но и отменно приготовленную еду. А уж готовить австрийские повара умели. Огузок «тафельшпиц» (бедренная часть говяжьей туши, сваренная с овощами и кореньями) с «апфелькреном» – приправой, в которой свирепый хрен смягчает тертое яблоко, испеченная на вертеле разнообразная дичь со смородиновым соусом «рибизель», запеченная свинина с квашеной капустой и кнедлями, «бакхендль» – курица по-венски, яблочный штрудель… Не подавали в «Сломанной подкове» только супы. Но при желании их можно было заказать в другом заведении – во время обеда в «Греческой таверне» или в небольшой забегаловке, которая называлась байзелем. Обычно байзели выглядели непритязательно, по-домашнему, и имели свой небольшой садик. Алексашка иногда посещал эти заведения по утрам, когда с похмелья голова трещала, чтобы похлебать горячего «фледлезуппе».

Черный Кастилец, как распорядитель стола, заказал венский шницель. Он представлял собой два больших, но тонких, куска телятины, обвалянных в муке и сухарях и хорошо поджаренных, с большим количеством разной зелени в качестве гарнира. Два блюда со шницелями едва поместились на столе. Алексашка знал, что венский шницель потрясающе вкусный, поэтому мысленно одобрил заказ гишпанца. Они выпили, воздали должное таланту повара хойригера, а затем Федерико снова начал рассказывать о перипетиях своей нелегкой судьбы:

– В общем, отчалил я от корабля, и вскоре его поглотила темноте…

– А почто ты не пустил их на дно? – перебил его Алексашка. – Ведь тебе ничего не стоило, отплыв подальше, выстрелить в бочонок с порохом.

– Э-э, нет, Александр Демьянович, на Мейне так дела не делаются. От взрыва бочонка корабль не мог утонуть. Да, разрушений было не избежать, но не столь катастрофических. Часть команды могла отдать концы, но не все. И тогда мне светила перспектива превратиться в вечно гонимого изгоя. За мной охотились бы не только морские державы, которым я нанес урон, но и «Береговое братство», у которого есть свой закон. Ведь я заключил с командой джентльменское соглашение, пусть и не изложенное на бумаге, но от этого имеющее не меньшую силу: меня отпускают на все четыре стороны, а я оставляю корабль в целости и сохранности. Конечно, «составлено» оно было под мою диктовку, тем не менее. Да, потом я мог разобраться с бунтовщиками по своему усмотрению и имел право вернуть свое имущество, но в тот момент моя песенка была спета.

– У пиратов есть закон?! – удивился Алексашка.

– Еще какой… Он называется «Кодексом» или «Статьями соглашения». У каждого капитана был свой кодекс, но в нем были и общие для всех статьи. Например, первая из них гласила, что для пирата существует лишь один закон – кодекс чести. В «Статьях» говорилось, что у пирата есть только одна семья – пиратское братство, что для него существует лишь один дом – корабль, что пират должен быть всегда готов рисковать своей жизнью… Ну и так далее. Но главной пунктом пиратского кодекса был следующий: самое страшное преступление для пирата – это предательство и трусость.

– О как…

– Да, именно так. Предатель и трус хуже самого мерзкого животного… Ладно, продолжим, не будем отвлекаться. Оказаться в лодке посреди моря, еще та «забава». Островок, к которому я причалил, оказался крошечным, и долго оставаться на нем (да и чего ждать?) нельзя было. Первый же сильный шторм (не говоря уже о тайфунах) сулил мне гибель, ведь высокие волны свободно перекатывались через скалистую островную гряду, где я искал бы спасения от разбушевавшейся стихии. Поэтому мне поневоле пришлось взять курс в открытое море, надеясь достичь материка, который, по моим подсчетам, лежал на расстоянии в тысячу миль от меня. Но судьба и Господь – нужно сказать им огромное спасибо (в который раз!) – хранили меня. На четвертые сутки плавания меня подобрал французский капер, который шел в Европу. К счастью, меня не узнали, а я сплел своим спасителям сказочку, что французский бриг, на котором я служил матросом, потопили голландцы (кстати, я его сам и потопил, поэтому название корабля мне не пришлось выдумывать). Это обстоятельство оказалось решающим в моей дальнейшей судьбе, тем более что я назвался гасконцем, благо язык Гаскони не очень отличается от испанского, да и французский я знал. Почему французы отнеслись ко мне благосклонно и не стали копать поглубже мои россказни? Не исключено, что некоторые подозрения у них были. Но дело в том, что на тот момент они вместе с испанцами воевали против голландцев, флот которых под командованием адмирала де Рюйтера одержал в 1673 году близ острова Тексел важную победу над объединенными англо-французскими силами, и их сочувствие вкупе с патриотизмом позволили мне благополучно добраться до Европы.

Федерико на некоторое время умолк – набивал свою трубку табаком. Раскурив ее и выпив вина, он продолжил:

– Однако, оставаться во Франции я не мог. Ведь я был слишком известной личностью в Европе и ее колониях на Мейне. Меня могли узнать французские или английские каперы, или просто матросы, потому как моя физиономия слишком уж примелькалась. Да и документов у меня не было никаких. Поэтому я нанялся матросом на французский торговый корабль, который шел в северные моря, благо среди южан охотников морозить задницу нашлось немного. Увы, для этого мне пришлось опуститься до низменного воровства – я украл матросскую книжку в одного из пьяненьких морячков. Но все прошло гладко, и спустя два месяца я оказался в Архангельске, где и решил бросить якорь на некоторое время – пока моя «слава» не сойдет на нет. Ну, а дальше ты все знаешь…

Неожиданно в хойригере раздались приветственные крики, среди которых явственно прозвучало имя «Августин». Алексашка и Федерико посмотрели в сторону входной двери и увидели там молодого парня лет тридцати с волынкой в руках. Судя по его краснощекому лицу, и особенно красному носу, он был не дурак хорошо выпить. Завсегдатаи «Сломанной подковы» наперебой приглашали его к своим столам:

– Августин! Иди к нам! Приветствуем тебя, Августин! Эй, парень, давно не виделись, уж не загордился ли ты? Сюда, сюда, вот свободное место!

Августин уселся и ему тут же нацедили полный кубок вина, который он выпил одним духом.

– Силен… – с уважением сказал Алексашка. – Кто эта местная знаменитость? – спросил он у соседа по столу, который присоединился к ним вместе со своим товарищем, едва Августин появился на пороге питейного заведения.

Столы в хойригере были длинными, как и скамьи, чтобы могли уместить многочисленную компанию, но гишпанец выбрал в дальнем конце небольшой, для четверых человек, дабы никто не мешал. И все равно им пришлось потесниться – вечером не хватало мест.

– О, это наш талисман! – весело ответил венец. – Однажды с ним приключилась потрясающая история. Пятнадцать лет назад в Вене свирепствовала чума. Когда началась эта беда, Августин перебрался в «Сломанную подкову», где обычно играл на волынке по вечерам, и попытался утопить в вине свое горе, так как думал, что его конец уже близок. Однажды он напился до беспамятства, вышел из хойригера, чтобы справить малую нужду, и уснул прямо на улице возле «Сломанной подковы», где его и подобрали проезжавшие мимо гробовщики. Они собирали тела погибших от чумы. Спящего Августина приняли за покойника и бросили вместе с волынкой в яму неподалеку от дороги, где уже лежали десятки умерших от страшной болезни, для порядка немного присыпав землей. Когда Августин проснулся и увидел, что окружен мертвыми телами, обезображенными чумой, то с испугу начал орать, что было мочи, играть на волынке и петь песни, дабы доказать, что принадлежит к миру живых. Проходившие мимо люди услышали звуки музыки, узнали Августина и вытащили его из ямы. Но самое интересное – он не только не заразился чумой, на даже не простудился! Поэтому теперь все знают, что в «Сломанной подкове» подают вино, благодаря которому никакая зараза не пристанет к человеку.

Тут народ в хойригере зашумел пуще прежнего, раздались крики:

– Августин, сыграй нам свою песню! Просим, просим!

Долго упрашивать венскую знаменитость не пришлось. Спустя короткое время «Сломанную подкову» наполнили сочные звуки волынки, и завсегдатаи хойригера, обняв друг друга за плечи и раскачиваясь из стороны в сторону в такт мелодии, дружно грянули:

 
– Ах, мой милый Августин,
Августин, Августин!
Ах, мой милый Августин,
Все прошло, все!
Денег нет, счастья нет,
Все прошло, Августин!
Ах, мой милый Августин,
Все прошло, все!
 

Песня вырвалась через открытую дверь на улицу, и Алексашке показалось, что ее поет весь город:

 
– Платья нет, шляпы нет,
В грязь упал Августин.
Ах, мой милый Августин,
Все прошло, все!..
 

Глава 17. Сражение у Безамберга

Разрушенные войсками Карла Лотарингского мосты через Рабу ненадолго остановили турецкую армию. За три дня османы, которыми руководил Али-ага, соорудили три моста на самой Рабе, а также девять мостов и дамбу через болота в устье Рабницы. Кроме того, еще несколько мостов через Рабницу построили валахи и молдаване. В начале июля главные турецкие силы двинулись на Вену вслед за татарами, которые упорно преследовали отходящих австрийцев, нанося им значительные потери. Под Яварином остался сильный корпус под командованием Ибрагим-паши, который насчитывал двадцать тысяч человек. Его задачей были осада австрийской крепости и охрана мостов на Рабе и Рабнице.

Для овладения Пресбургом и Нитрой турки выслали на север корпус Абаза-Хусейн-паши – свыше шести тысяч человек с приграничных территорий, полторы тысячи янычар, а также десять тысяч куруцев[88]88
  Куруцами называли вооружённых антигабсбургских мятежников в Королевской Венгрии в период с 1671 по 1711 год. В большинстве своем куруцами были этнические венгры, точнее мадьяры и секеи, и их знать, однако также словаки и русины.


[Закрыть]. Мелкие турецкие отряды вместе со сторонниками Имре Тёкели (которым турки не слишком доверяли), атаковали небольшие австрийские крепости. Без борьбы сдался замок Тэта, за что его комендант и шесть офицеров были представлены великому визирю для награждения и получили от него халаты. Вслед за ними сдались немногочисленные гарнизоны крепостей Папа, Веспрем, и более двадцати мелких населенных пунктов. В них разместились турецкие гарнизоны.

Тем временем главные силы турецкой армии уже направлялись к Вене. Идущие впереди отряды татар сжигали и разрушали все на своем пути. За ними двигался авангард из войск бейлербея Кара-Мехмед-паши. 7 июля его отряды взяли штурмом город Овар, захватив огромные запасы провианта – пшеницы, муки, ячменя, но все это добро оставили на месте. На трофеи и вещи никто из османов даже не взглянул в предвкушении еще больших богатств, ожидавших их впереди. Армия Кара-Мехмед-паши половину этого добра сожгла, а остальное турки затоптали ногами. Никто даже не подумал, что время изобилия скоро закончиться и в войсках может наступить голод…

Юрек стоял на высоком холме, словно какой-нибудь военачальник, и смотрел, как армия герцога Карла Лотарингского готовится к предстоящему сражению с турецким войском под командованием Хусейн-паши, бейлербея Эгера. Его любопытство было отнюдь не праздным. Он ждал исхода баталии, чтобы вовремя смыться со своим фургоном; в то, что австрийцы одержат победу, он мало верил. Турок и татар было слишком много – примерно вдвое больше, чем солдат Карла Лотарингского, количество которых не превышало тринадцати тысяч. Конечно, дрались мусульмане бестолково, в чем Юрек убедился еще в молодости, когда ходил в походы на Крым, но они могли просто задавить армию герцога своей массой.

Сражение должно было произойти на холмистой местности, плавно переходящей в равнину, между селениями Аспрен и Эслинг, неподалеку от городка Безамберг, который находился на горе. Местность была лесистой, но равнина представляла собой поля и огороды. Как раз там и были сосредоточены основные силы бейлербея Хусейн-паши.

Обычно армия Священной Римской империи строилась для боя побатальонно в три линии, уступами, чтобы наиболее полно использовать огонь мушкетов. Пехотные батальоны состояли из пятисот пятидесяти человек. Двести пятьдесят пикинеров составляли центр построения, двести сорок мушкетеров, вооруженных фитильными мушкетами, занимали позиции на флангах и шестьдесят – в линии застрельщиков. В случае угрозы со стороны кавалерии мушкетеры укрывались за рядами пикинеров, не нарушая строя. Такое построение не стесняло маневра отдельных отрядов и позволяло при необходимости оказывать поддержку друг другу.

Конные кирасиры и драгуны армии герцога занимали позиции на флангах. Легкая артиллерия была вкраплена равномерно в боевые порядки пехоты для усиления огня, а тяжелая находилась в центре. Судя по всему, Карл Лотарингский решил не сближаться с противником, так как это трудно было сделать, не сломав и так жидкого строя; он решил предоставить право начать сражение османам. Ведь для того, чтобы преодолеть расстояние до турецких войск, которые находились от австрийцев на расстоянии в милю[89]89
  Миля – тысяча двойных шагов римских солдат в полном облачении на марше; путевая мера для измерения расстояния, введенная в Древнем Риме. Величина мили различна в разных странах и колеблется от 0,58 км (Египет) до 11,3 км (старонорвежская миля). В Европе XVIII веке было 46 различных единиц измерения, которые назывались милями. Здесь британская миля равна 1609 м.


[Закрыть], требовалось около двух часов ходьбы по пересеченной местности, и герцог не хотел, чтобы его солдаты устали прежде времени.

Первые легкие успехи вскружили туркам голову. Уверенный в победе, Кара-Мустафа-паша перестал соблюдать осторожность и позволил войскам двигаться отдельными колоннами, как в своей стране, тем более что турки уже взяли сильно укрепленный город Хайнбург на правом берегу Дуная. На этом и строился расчет Карла Лотарингского, который был превосходным стратегом.

Первой нанесла удар крымская конница. Завывая, как дикие псы, татары налетели на строй австрийских батальонов, где их встретили пикинеры. Для кавалерии они представляли грозную силу, тем более что на головах у них были шлемы, а туловище защищали стальные нагрудники. Так что стрелы, которыми татары густо осыпали австрийцев, причинили им минимальный вред. Зато длинные пики сделали свое дело. Самые горячие татарские аскеры очутились в роли бабочек, наколотых на булавки. А когда татарская конница схлынула, немного отступила, пикинеры вдруг упали на одно колено, и раздался дружный залп мушкетеров, стоявших позади. Пули нанесли татарам страшный урон; в плотной массе конницы образовались узкие улочки и даже широкие коридоры, раненые кони бились в конвульсиях, калеча копытами спешенных аскеров, и после некоторого замешательства оставшиеся в живых татары умчались к основной массе турецких войск.

Начиналось главное – большое сражение. Османы двинулись в наступление. Заговорили пушки с обеих сторон, но огонь австрийских канониров оказался более прицельным, и турки несколько смешались; в некоторых местах строй и вовсе рассыпался, и бейлербеям стоило огромного труда навести порядок. Замешательство в основном возникло в рядах венгерских куруцев, валахов и молдаван; янычары как шли грозной стеной, так и продолжали идти, несмотря на плотный огонь австрийской артиллерии.

Юрек невольно восхитился слаженностью и бесстрашием лучших воинов Османской империи; в Истанбуле он насмотрелся на них, и тогда они показались ему несколько изнеженными и капризными. Возможно потому, что это были личные телохранители султана из гвардейских полков – капыкулу, которые официально считались султанскими рабами, но на самом деле заправляли всеми делами в столице Османской империи.

Османы надвигались на порядки австрийской армии грозовой тучей. Крики «Алла-а!.. Алла-а!!!» накатывались на солдат герцога волнами, и, казалось, ничто не может остановить этот страшный навал, подобный огромной морской волне, сметающей все на своем пути. Но тут случилось непредвиденное: войска Карла Лотарингского вдруг нарушили строй и быстро поднялись на близлежащие высотки, заранее укрепленные и приготовленные к отражению атак! Нашлись там места и для орудий; артиллерийские позиции на холмах были приготовлены по всем правилам, с необходимым запасом пороха и ядер.

Турки опешили – это что же такое творится?! Они оказались в низинах, где многочисленным отрядам бейлербеев негде развернуться, а орудия австрийской армии с высоток начали разносить боевые порядки османской армии в пух и прах. Юрек оскалился – веселая картина! Это был излюбленный стиль Карла Лотарингского – маневр. Особенно герцог стал увлекаться маневренной стратегией, когда потерял обоз, висевший на армии тяжелым грузом. Со снабжением, конечно, стало хуже, зато армия герцога превратилась в зубастого угря – руками не схватишь, а укусит обязательно.

Юрек перевел взгляд на небольшой лагерь маркитантов с остатками обоза, спрятавшийся за холмом, где находился и его фургон, и ахнул он неприятной неожиданности. Один из отрядов конных акынджи каким-то образом умудрился обойти войско герцога с фланга (скорее всего, по глубокому яру, заросшему кустарниками) и напал на шатию-братию, состоящую из войсковых прихлебателей и мародеров. Удивительно, но нищие, калеки и уклоняющиеся от службы грабители вдруг проявили незаурядную храбрость. У многих было оружие, большей частью уворованное в арсенале, и они оказали акынджи ожесточенное сопротивление. Дрались с турками даже маркитантки.

Кульчицкий полетел вниз как птица. Любой ценой нужно спасти свой фургон! Он оставил его под присмотром Матушки Вилды, хотя там крутился и Драгош, но мародеру не было никакой веры, тем более что под досками, устилавшими низ фургона, Юрек хранил все свои деньги. Если он их потеряет, то о карьере негоцианта в славной Вене можно будет забыть. Маркитант Ежи Францишек Кульчицкий снова станет нищим, разве что свободным.

Но что такое свобода без денег? Он окажется в положении рыбы, которая сидит на кукане: и воды вдоволь, а значит, не задохнуться, но и радости от этого мало, потому как сорваться с кукана нет никакой возможности. А взаймы вряд ли кто даст, даже Младен Анастасиевич (к тому же серба еще нужно найти). Время военное, когда жизнь человеческая не имеет никакой цены, и мало того, она может оборваться в любой момент. Вот «радость» будет кредитору…

Он подоспел вовремя. Двое конных турок наседали на Матушку Вилду, которая отмахивалась от них огромной сковородкой на длинной ручке. Наверное, ничего более подходящего она найти не успела, и теперь ее жизнь висела на волоске.

С разбегу Юрек взлетел на круп коня турка, как орел, напавший на куропатку. Полоснув османа ножом по горлу и сбросив тело под копыта, он выхватил из ножен карабелу (трофей от арамбаши гайдуков Ненада) и с диким воплем набросился на второго акынджи. Наверное, тот просто опешил, а может, испугался, увидев, как Юрек разобрался с его товарищем. Он попытался отбить удар Юрека, но как-то неуверенно, и на следующем замахе его голова покатилась к ногам Матушки Вилды. Неизвестно, чем закончилось бы сражение у остатков обоза, но тут на помощь маркитантам подоспел отряд драгун, и с акынджи вскоре было покончено.

Пока Юрек приходил в себя от боевого возбуждения, Матушка Вилда поймала второго коня и деловито сказала:

– Одна лошадь твоя, а другая моя. Это справедливо.

– Кто спорит… – отмахнулся Юрек.

– А ты, оказывается, совсем не трус… – Грубый голос маркитантки вдруг стал бархатным. – Здорово дерешься. Спасибо, выручил. Я думала, что на этот раз пришла моя кончина. Очень тебе признательна. Теперь ты мой лучший друг.

Сказав это, она словно устыдилась временной слабости, нахмурилась и увела коня к своему фургону. Юрек слабо улыбнулся и позвал:

– Драгош! Где ты, сукин сын?

– Здесь я… – Валах вылез из-под фургона и начал отряхиваться.

– Вот и доверь тебе сторожить фургон. Почему не помог Матушке Вилде?

– Да она так размахалась своей сковородкой, что могла и меня нечаянно зашибить. Вот я и спрятался от греха подальше…

– Понятно. Как грабить крестьян, так ты в первых рядах, а как защитить своих товарищей, так тебя днем с огнем не найдешь.

– Ну да, как только тебе нужно срочно что-нибудь достать, сразу зовешь Драгоша, а если он решил спасти свою шкуру, так сразу стал нехорошим человеком, – с обидой ответил валах. – Между прочим, моя жизнь мне дорога, а Матушка Вилда всегда меня шпыняет, обзывает по-всякому. С какой стати я стану на ее защиту? Кто она мне? Вот ежели бы ты был в опасности, тогда другое дело.

– И на том спасибо. Ладно, забыли. Готовь фургон. Скоро придется драпать.

– Что, опять?!

– Ага. Похоже, будем отступать до самой Вены.

– Хорошенькое дельце… Думал поживиться чем-нибудь, когда турок разобьем, да видно не судьба.

– Жди. Все еще впереди.

– Хотелось бы верить… Между прочим, пошел слушок, что император Леопольд готов заключить договор о взаимопомощи с Яном Собеским, королем Речи Посполитой… – Драгош понизил голос, словно рассказывал Юреку большую тайну.

– Так ведь Ян Собеский в обиде на императора Леопольда, который отказал польскому королевичу Якубу в руке своей дочери, – удивился Юрек.

– Эти императоры и короли ссорятся и мирятся по пять раз на дню. Между прочим, поляки замирились с турками по той причине, что Франция обещала им подкинуть деньжат для захвата Силезии, которую наш Леопольд отобрал у Польши. А теперь он набивается к Яну Собескому в союзники. Чудны дела твои, Господи…

– Да ты, я вижу, соображаешь в политике, как Матушка Вилда в маркитантских делах, – с иронией заметил Юрек.

– Народ говорит всякое, вот я и слушаю.

– Народ, это господа офицеры? – догадался Юрек.

– Ну…

– Нехорошо подслушивать. Особенно возле шатра герцога. Профос решит, что ты турецкий шпион, и повесит тебя на первом попавшемся дереве.

– Да я так, вполуха…

– И что там еще попало в твои шаловливые ушки?

– То, что шляхта мечтает о войне с Турцией, где можно приобрести богатства и почести. А тут еще масла в огонь подлил папа римский, напомнив полякам о позорных условиях перемирия с турками и о том, что Речь Посполита – краеугольный камень христианства. Да и сами турки еще те «союзники». Но главное заключается в другом: когда в Австрии запахло паленым, наш император значительно убавил свою спесь. И теперь готов просить помощи хоть у самого нечистого.

– Лишь бы Ян Собеский согласился…

– Куда он денется, – уверенно ответил Драгош. – Герцог Лотарингский в этом не сомневается. Потому сегодня и устроил битву.

– Лучше бы нам побыстрее убраться за Дунай, – мрачно сказал Юрек.

– Нет, не лучше.

– Почему?

– Так ведь между нами и турками тогда будет лежать широкая река. Уж очень хотелось бы пошарить в турецком обозе…

– У тебя одно на уме – где и что украсть.

– Тебе хорошо так говорить, ты при деле, – с легкой обидой ответил Драгош. – Вот накоплю денег, куплю такой фургон, как у тебя, и буду тогда денежку сшибать без всякого риска.

Мысль, которая бродила в голове Юрека в неоформленном виде, вдруг приобрела зримые очертания. Да, именно так!

– Купи у меня, – посмеиваясь, Юрек закинул крючок с наживкой.

– Шутишь? – встрепенулся валах.

– Ни в коем разе. Только не сейчас, а позже, когда мы дойдем до Вены. Надоело мне жить как трава перекати-поле. Тут главное в другом: сколько ты сможешь заплатить?

– Нет, ты меня разыгрываешь…

– Могу перекреститься, что говорю чистую правду! Но задаром фургон я не отдам, хотя и отношусь к тебе по-дружески. Прими это к сведению. В общем, соображай, да побыстрей.

Совсем ошалевший от такого предложения, Драгош отошел в сторонку – наверное, чтобы собраться с мыслями, а Юрек начал споро запрягать своих арденов. Судя по звукам, сражение было в самом разгаре, но ему уже не хотелось карабкаться на холм, чтобы понаблюдать за перипетиями боя. Что-то его тревожило, и он никак не мог понять, что именно. Драгуны, расправившись с отрядом турок, напавшим на обоз, умчались к своим позициям, и маркитанты снова остались беззащитными…

Кто бы мог подумать?! Юрек долго томился возле своего фургона, время от времени осаживая застоявшихся жеребцов, как вдруг среди маркитантов произошло какое-то шевеление, связанное с радостным оживлением. До этого все готовы были сорваться с места в любой момент и убегать, куда глаза глядят. А теперь раздавались крики: «Победа! Победа! Турки разбиты!»

Драгош, который отирался возле фургона, сначала насторожил уши, а затем рванул на поле сражения со скоростью гончего пса. Если и впрямь победили австрийцы, то там найдется, чем поживиться. Юрек немедленно последовал за ним, оставив фургон на попечение безногого ветерана бесчисленных войн. Он не имел ни родных, ни семьи, домом ему был армейский обоз, а маркитантки заботились о нем как о самом близком человеке. В еде ветеран был неприхотлив, употреблял, что дадут, иногда и сухариком обходился, главное, чтобы под рукой была неизменная трубка, табакерка и огниво. Что касается кружечки сливовицы, то на нее у него денег хватало – за боевые заслуги он получил скромный пенсион от императора, правда, не Леопольда, отличавшегося примерной скупостью, а его отца, императора Фердинанда.

Юрек подоспел на поле сражения, что называется, к разбору шапок. Там уже вовсю рыскали солдаты, мародеры, маркитанты, нищие, мнимые калеки и прочая обозная сволочь. Оружие, доспехи, порох и свинец никто, кроме армейского каптенармуса, не смел изымать под угрозой расстрела на месте без суда и следствия (с герцогом на сей счет шутки были плохи), как и казну бейлербея, если ее бросили. Остальное – лошади, седла, шатры, одежда, обувь, мелочь в кошельках аскеров, разные побрякушки (нередко с дорогими каменьями), продукты – поступало в полное распоряжение мародеров.

Денег Кульчицкому не досталось, зато ему попался хурджин с относительно новой сербской и турецкой одеждой. Наверное, хозяин хурджина был точно такой же мародер, как и Драгош, и брал все, что попадалось ему в руки. Юрек не стал выбрасывать турецкое платье, хотя кому оно нужно в Вене, куда он намеревался пробраться и кто его купит?

Но потом, уже возле своего фургона, он вдруг поймал себя на мысли, что в случае поражения австрийцев он запросто сойдет за турка и сможет бежать. Что касается сербской одежды, то это была отличная находка, потому как он сильно поизносился, и почти каждый день нашивал на штаны или рубаху новую заплатку. Это соображение примирило его даже с Драгошем, который подошел к нему с таинственным видом и показал несколько кошельков из-под полы.

– Фургон продашь? – спросил он тихо.

– Везучий ты. Вишь, сколько награбил… – Юрек криво ухмыльнулся. – Слово не воробей, вылетит – не поймаешь. Сказано – сделано. Жди. Твое время придет скоро…

Это время наступило быстрее, чем он думал. Разгромив бейлербея Хусейн-пашу, Карл Лотарингский решил не ввязываться в бои с превосходящими силами османов. Такие действия были равносильны самоубийству. Он хотел подождать, пока к Вене со своим войском подойдет «Лев Лехистана», как называли Яна Собеского его восторженные поклонники. По крайней мере, герцог очень надеялся на это.

Но на войне все меняется так быстро, что за изменением ситуации не поспевают никакие планы, даже самые разумные. Татары двинулись в глубь территории Австрии для грабежей, а остальные войска османов начали окружать позиции Карла Лотарингского с правого фланга и с тыла, преодолевая по дороге, казалось бы, непроходимые топкие места. Под угрозой окружения герцог вынужден был отступить от Рабы, послав пехоту в Яварин для усиления гарнизона крепости. Кавалерию он взял с собой для обороны Вены и противодействия опустошениям, производимым передовыми отрядами противника в Нижней Австрии. Имперский главнокомандующий считал, что турки прежде всего займутся осадой Яварина и лишь потом двинутся на Вену, которая, таким образом, будет иметь необходимое время для подготовки к обороне.