Текст книги "Маркитант Его Величества"

Глава 14. Ускоки

Удивительный швабский город Ульм! В нем на каждом шагу и в самых неожиданных местах встречались фигурки воробья: небольшие изваяния на площадях, гипсовые барельефы на фасадах домов, кованые изображения из металла на коньках крыш или на флюгерах… Заключенная в гранит крохотная птичка, до которой обычно никому нет никакого дела (разве что котам, имеющим к воробьям корыстный интерес) сидела даже на фонтане возле ратуши на Марктплатц; в нем плескалась живая рыба, которую торговцы вылавливали сачками, чтобы положить на весы. Как ни удивительно, но просторная городская площадь перед столь уважаемым административным зданием служила местным жителям в качестве рынка.

Лишь на второй день своего пребывания в Ульме Алексашка узнал историю Воробья. Это и впрямь была совершенно замечательная птица, гораздо умнее некоторых швабов, не без иронии подумал Ильин-младший. Во время строительства собора рабочие не могли провезти длинную балку через городские ворота и даже вызвали бургомистра для решения этой непростой задачи. Бургомистр долго думал и гадал, как решить проблему, но тут ему нечаянно попался на глаза воробей, который строил свое гнездо. Крохотная серая птичка, пролезая сквозь узости, весьма ловко управлялась с длинными соломинками, травинками, веточками и прутиками, переплетая их между собой. Тут-то бургомистра и осенила «гениальная» мысль: нужно положить балку не поперек телеги, а вдоль!

С тех пор воробей стал почитаться в Ульме как самая выдающаяся персона. Для начала его изображение установили на крыше собора, а дальше пошло-поехало. И просто воробей стал Воробьем.

В Ульме пришел конец страданиям Федерико, который был совершенно разбит конной ездой, хотя и старался держаться мужественно и не обращать внимания на изрядно побитый кобчик и зудящие мозоли на заднем месте. Дальнейший путь до самой Вены предполагалось проделать по воде, что не могло не радовать гишпанца. Фуры и лошадей – своих, и тех, что нанял Алексашка, – Корнелиус ван дер Гатен оставил у знакомого коннозаводчика, который пообещал присматривать за животными и повозками до его возвращения, а с рейтарами расстался, полностью выплатив охране уговоренную сумму. За них он не беспокоился; рейтары тут же нашли себе по его протекции новую службу – сопровождать обоз знакомого голландского купца до Антверпена.

Груз до того времени, пока Корнелиус ван дер Гатен не решит проблему с фрахтом грузового судна, определили в амбар на площади перед собором. Сто лет назад его использовали как зерновой склад, но теперь в нем хранили все, что угодно: вино, соль, бочки с сельдью и другие продукты, благо в амбаре всегда сухо и прохладно. Температура окружающего воздуха была постоянной головной болью Алексашки. Икра и семга, хорошо просоленные и закрытые в герметичные бочки, по идее, не могли испортиться. Но все равно за грузом нужен был глаз да глаз. Если в горах приходилось кутаться от холода в теплый кафтан, то на равнинах солнце пригревало изрядно, и Алексашка постоянно держал парусину, которой прикрывали бочки, предварительно ее намочив и таким образом охлаждая свой товар.

Ильин-младший извелся, дожидаясь, пока голландский купец решит свои проблемы, которые не ограничивались поисками подходящего плавательного средства. Корнелиус ван дер Гатен еще и вел переговоры с ульмскими купцами на предмет поставок сельди; но то его дела, а Ильину-младшему каждый день задержки казался медленной пыткой в подвале палача.

Естественно, от безделья он опять принялся за старое – стал, как и в Амстердаме, знакомиться с городом и обычаями швабов. Это было чертовски интересно, но Алексашку сильно утомила дорога (обоз ехал к Ульму почти месяц), и он старался больше глазеть и слушать, нежели болтаться по городу как бездомный кот. Правда, с немецким языком, который он знал, вышла заминка; швабы разговаривали как-то по-иному, и приходилось сильно напрягаться, чтобы понять их. Хорошо, Ульм был торговым городом со дня своего основания, поэтому народ в нем мог изъясняться на любом европейском языке. Расположенный на перекрестке важных торговых путей, ведущих в Италию, город был одним из крупнейших в Германии, уступая по размеру только Нюрнбергу.

Однако лучшие времена Ульма уже остались в прошлом, и город постепенно хирел. Если раньше ульмские бумазеи и льняные полотна продавались в Генуе, Венеции, Женеве, Лионе, Нидерландах и даже в Англии с большой прибылью, то теперь мануфактурами в Европе никого не удивишь. Открытие Америки и основание морских путей в Индию стали для Ульма неприятным сюрпризом, не говоря уже о том, что английские и нидерландские ткани стали гораздо дешевле.

Тем не менее жизнь в городе если и не била ключом, то бурлила, как Дунай в горных теснинах, – но это для неосведомленных. Горожане пытались сохранить устоявшийся быт и тщательно скрывали от посторонних свои проблемы. Но если учесть, что пятьдесят с лишним лет назад около пяти тысяч человек в Ульме стали жертвами свирепой чумы, а по окончании тридцатилетней войны город должен был возместить государству убытки в размере ста двадцати тысяч гульденов (это притом, что городская казна за время военных действий утратила около четырех миллионов гульденов), то картина вырисовывалась и вовсе безрадостной.

Но эти вопросы волновали Алексашку меньше всего. Большей частью он торчал в гербергах – пивных тавернах (пиво у швабов было просто потрясающим!). Собственно, как и красное вино, которое называлось «троллингер». К пиву в герберге подавали «маульташен», с виду похожие на крохотные пирожки с очень вкусной начинкой, и Алексашка поглощал их в большом количестве. А когда наливался пивом под завязку, то шел поглазеть на какую-нибудь невидаль. Так он попал на странный праздник, похожий на рыцарский турнир, только на воде. Вместо рыцарей в лодках находились простолюдины – рыбаки, крестьяне, торговцы, ремесленники, как мужчины, так и женщины, а в одной из лодок Алексашка заметил даже каких-то знатных господ, судя по богатой одежде.

Под барабанную дробь от противоположного берега Дуная (возле Ульма он неширок, а сам город раскинулся на левом берегу реки) отплыли три лодки, в которых находились по три гребца, а четвертый был вооружен длинной тупой палкой. Этим импровизированным копьем нужно было столкнуть в воду противника, приплывшего с другого берега. Надо сказать, зрелище получилось захватывающим. Даже Алексашка орал как оглашенный, поддерживая «свою» лодку. Как он ее выбрал, по каким признакам, Ильин-младший потом сам себе не смог объяснить, но результатом остался доволен – его лодочники-рыцари оказались в числе победителей этого необычного турнира.

Федерико по-прежнему большую часть времени проводил в гостинице. «Неужели он насолил еще и немцам?» – думал Алексашка. Но ничего не спрашивал. «Пусть его», – думал он. В Вене они расстанутся, и на этом гишпанца можно будет выбросить из головы, хотя Алексашка и чувствовал к нему большое расположение.

Иногда в своих блужданиях по Ульму он забредал в такие места, где цивилизация, как таковая, практически отсутствовала. Они напоминали ему Архангельск. У амбара, где Алексашка хранил свой товар, протекали два рукава речушки, которую называли Блау. Она впадала в Дунай. На берегах Блау располагался квартал рыбаков и кожевенников. Он был очень живописен – узкие улочки, небольшие домики, старинные мосты и просто переходы с одного берега речки на другой, неистребимый запах рыбы и выделанных кож…

Была в Ульме и городская достопримечательность – Мясницкая башня. Она наклонилась в сторону собора, будто монашка во время молитвы перед образами. Казалось, что еще немного и башня упадет. Она и похожа была на монашку – сложенная из темного кирпича, чопорная и худая, словно после длительного поста.

Имелась у города и верфь – на правом берегу Дуная. Сто лет назад ее основал баварский торговец Симон Бауэр, для которого и построили первое судно. Оно имело черно-белую окраску, и с той поры так стали красить все суда, спущенные на воду в Ульме. Путешествие по Дунаю от Ульма к Вене в качестве пассажира обходилось недешево – примерно сто пятьдесят гульденов. Алексашка с невольной душевной дрожью в который раз подсчитывал количество оставшихся денег в мошне и соображал, что ему делать, если за свой груз ему придется заплатить транспортной конторе больше, чем он предполагает.

Правда, Корнелиус ван дер Гатен обещал выручить его в случае финансовых затруднений, но Алексашка знал, что это может ему дорого обойтись. При всем том, голландский купец совсем не был поход на бескорыстного дядюшку. Как бы не пришлось потом отдавать ему половину своего груза за бесценок. Отец много чего рассказал своему наследнику о повадках европейских негоциантов…

Алексашка и голландский купец покинули Ульм спустя неделю по прибытии в город. Корнелиус ван дер Гатен нанял два вместительных каботьера, придуманных нормандскими корабельными мастерами и предназначенных для грузовых перевозок по рекам. Это были плоскодонные суда с удлиненным корпусом и прямым парусом, который на такой быстрой реке, как Дунай в его верхней части, практически не применялся. Главную роль в плавании исполняли рулевые весла и опытный лоцман. По совместительству он еще претендовал и на роль гида, со смаком комментируя все речные красоты, которые мелькали мимо бортов каботьера как в калейдоскопе; по крайней мере, так казалось Алексашке.

Звали лоцмана Марли. Даже не господин Марли. Он просил называть его просто Марли, и никак иначе. Лоцман был похож на старого добродушного моржа. Это сходство особенно подчеркивали пышные поседевшие усы и маленькие живые глазки на сильно загорелом и обветренном лице, которыми он подмечал малейшие изгибы русла реки, мели, перекаты и коварные скалы, невидимые в водной толще, которые могли вспороть корпус каботьера словно краб своими клешнями мидию.

– Нет, вы только посмотрите, майне херрен, какая прелесть! – восхищался Марли, когда каботьеры отошли от пристани и мимо начали проплывать берега Ульма. – Сколько раз я покидал родной город, столько и поражался его красоте!

– Да, да, конечно, – вежливо отвечал Алексашка, мысленно посмеиваясь не без иронии, – жаль, лоцман не видел красот русской земли.

Видимо, Марли был большим патриотом Ульма. Впрочем, город и впрямь оставил приятное впечатление. Утро выдалось солнечным, и белые стены домов рыбацкого квартала, расположенные у самой воды, с их красными черепичным крышами отражались в реке как в зеркале. Картину дополняли яркие палисадники с их цветочным многообразием и береговые укрепления Адлербастай, увитые плющом.

Русло Дуная на большем своем протяжении было извилисто, местами с крутыми излучинами, а где река расширялась, вырываясь на простор из теснин, изобиловало большим количеством отмелей и перекатов. В общем, Марли не скучал. Собственно, как и пассажиры каботьеров – виды берегов были потрясающими. С этим, в конце концов, вынужден был согласиться и Алексашка.

Правый берег Дуная был совершенно плоским, а левый – горным и скалистым. Под Пассау река приняла в себя приток Инн, отчего Дунай стал гораздо полноводней. Но за Пассау началась теснина, которая тянулась более сотни верст, до самого Кремса. Русло в теснине было завалено камнями и загромождено островками, которые образовали пороги Штрудель. Здесь Марли пришлось здорово потрудиться, чтобы суда не пошли на дно, разбившись о скалы, а пассажирам довелось пережить немало неприятных моментов, когда их жизнь висела на волоске. Особенно страшно было возле большой скалы Гаусштейн, где бурлил огромный водоворот.

Лоцман немного расслабился лишь неподалеку от Кремса. Он закурил трубку и сказал, указывая длинным чубуком на скалу, возвышавшуюся над Дунаем почти на двести саженей:

– Видите на скале замок? О-о, это знаменитое место! Замок называется Аггштайн и в давние времена он принадлежал рыцарскому роду Кюнрингов. Отсюда раубриттеры[78]78
  Раубриттер – рыцарь-разбойник, или барон-разбойник.


[Закрыть] совершали грабительские набеги на суда торговцев и путешественников. Сейчас замок полуразрушен, а когда-то это была неприступная крепость, со стен которой весь Дунай виден как на ладони. Очень удобно: заметил судно – и груз уже твой.

– А как в настоящее время на Дунае обстоит дело с пиратами? – осторожно поинтересовался Алексашка, который не забыл схватки с голландскими пиратами-флекселингами.

– Иногда шалят, – не очень охотно ответил лоцман. – В основном сербы и хорваты. Себя они называют ускоками[79]79
  Ускоки – беженцы из числа южных славян, перешедшие из Османской империи на территорию Австрии и Венецианской республики. Организовывались в четы наподобие гайдуков и сражались против турок. Некоторая часть из них занималась морским и речным разбоем.


[Закрыть].

На этом Марли скомкал разговор и начал покрикивать на матросов и рулевого, которые, по его мнению, не достаточно усердно исполняют свои обязанности. Капитан, он же владелец суден, грузный пожилой шваб, больше торчал в своей каюте, налегая на пиво, нежели присутствовал на палубе судна. Он предпочитал не вмешиваться в действия лоцмана. Создавалось впечатление, что капитан просто побаивается Марли. Или считает его абсолютным авторитетом в лоцманском деле.

Другой ценный комментарий от Марли поступил возле города, который назывался Дюрнштайн:

– Городишко дрянной, доложу я вам, майне херрен, но в нем есть одно знаменитое место – замок Кюнрингербург. Именно здесь король Англии Ричард Львиное Сердце при возвращении из крестового похода был пленен своим злейшим врагом Леопольдом V, австрийским герцогом. В этом замке Ричард Плантагенет провел больше года и был выкуплен за сто пятьдесят тысяч серебряных марок[80]80
  Марка – первоначально единица веса серебра или золота в средневековой Западной Европе, приблизительно равная 8 тройским унциям (249 г). Позднее марка стала использоваться как денежная единица в Англии, Шотландии, Германии и скандинавских странах.


[Закрыть]. Недурные денежки! На них герцог построил три новые крепости.

После Дюрнштайна река наконец вырвалась из горных теснин и разлилась широкою скатертью, разделившись на множество рукавов, образовавших многочисленные островки, покрытые густою травою и поросшие ивами, осинником и тополями. Ложе реки разветвилось в виде излучин, из которых одни были удобны для судоходства, а другие загромождены песчаными мелями и постепенно переходили в болота. Старые рукава Дуная превратились в озера, заросшие камышом, где гнездятся несметные стаи диких уток, гусей, журавлей и в особенности чаек. Здесь жили даже бобры, и Алексашка диву давался, когда ему попадались на глаза их плотины.

Когда скорость течения реки стала меньше, Марли поскучнел. Что-то его угнетало, но он не спешил поделиться своими тревожными мыслями с пассажирами. Алексашка заметил его состояние и насторожился. А затем, когда наступил очередной вечер, к нему подошел озабоченный Федерико.

– Не нравится мне эта плоскодонка… – Он указал на лодку, которая плыла далеко позади их небольшого каравана из двух суден. – Она преследует нас от самого Аггштайна.

– С чего ты взял? На Дунае полно лодок и мелких рыбацких суденышек. Рыба здесь клюет как сумасшедшая, только успевай удочку закидывать. Вот местный народ и развлекается рыбной ловлей. И душе приятно, – вишь, какие красоты – и семье прибыток.

Рыбы в Дунае и впрямь было много, особенно подуста. Рыба длиной около аршина предпочитала быструю воду и клевала даже на пустой крючок. Заметив в воде стайку стремительных подустов, Алексашка забрасывал не одну удочку, а целую связку крючков, не заботясь о наживке, и прожорливая рыба набрасывалась на них с каким-то остервенением, будто в Дунае наступил голод. Поэтому пассажиры каждый день лакомились зажаренными на решетке жирными подустами, под которые хорошо шло ульмское пиво, благо предусмотрительный и опытный в таких путешествиях голландский купец захватил в дорогу три большие бочки – две для команд каботьеров, за что матросы готовы были носить его на руках, а одну для себя и своих попутчиков.

– Лодки более легкие в ходу, чем каботьеры, поэтому они постоянно нас обгоняют. А эту гребцы специально придерживают: то к берегу ненадолго пристанут, то стараются выбрать в фарватере такой участок, где течение наиболее медленное. Напрашивается вопрос – почему?

– Ну, я не знаю… Мало ли что у пассажиров этой лодки на уме. Тебе-то какое дело до них?

– Помнишь, когда речь зашла про ускоков, наш любезный Марли быстро сменил тему и поскучнел?

– В общем, да…

– А сейчас он ходит по палубе с таким видом, словно объелся груш и ждет не дождется своей очереди в гальюн. Марли сильно волнуется, и, похоже, не зря. Он опытный лоцман (да и я кое-что смыслю в таких делах) и понимает, что на этих дунайских островках могут таиться ускоки. Пока каботьеры шли по быстрой воде, пираты не могли нас взять. А здесь мы уже не летим, а плетемся. Самое место для абордажа.

– Ускоки… – Алексашка презрительно фыркнул. – Обычные голодранцы, и уж точно не чета голландским флекселингам. Да и не осмелятся они напасть на такие большие суда, как наши каботьеры. Хотя, я думаю, все твои предположения не более чем домыслы.

– Александр Демьянович, ты совсем не знаешь, кто такие ускоки. А я наслышан…

– Расскажи.

– Это самые опасные пираты Адриатики. У них даже есть своя крепость – Клис возле Сплита. На море туркам и венецианцам нет от них покоя. Они отменно владеют оружием, ловко управляются с лодками и спастись от них очень трудно. Ускоки как гончие псы; если взяли след, то у жертвы спасения нет. Со временем они начали разбойничать и по рекам. Как следует из слов Марли, ускоки появились и на Дунае. Это чрезвычайно опасно. Я бы не стал благодушествовать.

– Но мы-то что можем сделать?

– До Вены уже недалеко, поэтому придется нам ночь не поспать. Чтобы помочь ночной вахте. Из матросов получаются скверные часовые. Неумолчный шум волн и текущей воды укачивают, и ко сну тянет со страшной силой. Не все могут выдержать это испытание. Именно из-за подобного разгильдяйства (а еще беспробудного пьянства) многие пираты закончили свою жизнь на рее. Ночь коварна и обманчива, даже если ты выпил кружку-другую рома. Или доброго пива.

– Что ж, не спать, так не спать, – беззаботно откликнулся Алексашка; он уже горел предвкушением встречи с Веной. – Поджарим побольше подустов, пиво ишшо осталось, вот мы и посумерничаем всласть.

На самых опасных участках реки суда бросали у берега якорь и останавливались на ночевку. Плыть во тьме по опасному фарватеру, тем более когда вода несет судно с большой скоростью, по меньшей мере, неразумно. Но Марли дал распоряжения бросить якорь и на равнине. Лоцман боялся мелей, которые под влиянием мощного водного потока перемещались, возникая в самых неожиданных местах. Мало того, нередко изменялось расположение и дунайских рукавов. Так что решение лоцмана было вполне оправданным.

Однако на этот раз Марли не позволил команде, как обычно, сойти на берег, чтобы разжечь костер и приготовить на ужин что-нибудь посущественней, нежели подусты. К примеру, сварить котел похлебки с солониной, чего нельзя было сделать в крохотной судовой поварне. Да и каботьеры стояли на быстрой глубокой воде, готовые в любой момент сняться с якоря. Это настораживало; Алексашка и гишпанец многозначительно переглянулись.

А затем все как-то забылось. Вечер выдался потрясающе красивым, особенно на закате. Правда, поднялся сильный, но теплый ветер с гор, который Марли назвал «фён». Он дул с кормы каботьеров, но отдыхать не мешал. Даже наоборот: обычная на Дунае ночная сырость уступила место сухим воздушным струйкам, которые приятно ласкали тело. Ужинали без особого вдохновения, хотя и сильно проголодались – подусты уже поднадоели. Но пиво было выше всяких похвал, и неспешная беседа затянулась до полуночи.

Потом Корнелиус ван дер Гатен ушел в свою каюту почивать, а Федерико с Алексашкой продолжили ночные бдения, к которым присоединился и Марли. Он торчал на носу судна, явно снедаемый сильной тревогой, что было заметно по его взлохмаченным волосам. В минуты волнения лоцман ерошил свои седые кудри и орал на бестолковых матросов как оглашенный. Тем не менее своими опасениями (а они у него точно были) он не спешил поделиться ни с капитанами судов, ни с матросами, ни – тем более – с пассажирами, зафрахтовавшими каботьеры. Почему?

Этот вопрос и Алексашку, и от природы недоверчивого гишпанца мучил больше всего. Конечно, матросы-швабы были вооружены и, похоже, с оружием обращаться умели. Но их было чересчур мало. Что, если речные пираты нападут большим числом? Такие мысли не давали покоя ни молодому помору, ни гишпанцу.

Наконец Федерико не выдержал напряжения, которое изрядно трепало нервы, пошел в свою каюту и принес оттуда подзорную трубу. Он никогда с нею не расставался. Судя по тому, как бережно гишпанец относился к столь нужному любому шкиперу инструменту и как тщательно хранил его (о том, что у Федерико есть подзорная труба, Алексашка узнал только в море), она представляла для гишпанца большую ценность, – скорее всего, как память о былых временах, когда Черный Кастилец стоял на капитанском мостике и бросал в бой своих головорезов.

– Есть предложение перебраться на корму, – сказал Федерико (они сидели под мачтой).

Алексашка не стал возражать, и вскоре, устроившись один на бочонке, а другой на веревочной бухте, они продолжили приятное занятие – дегустацию швабского пива, благо еще оставалось два полных кувшина.

– А почему мы здесь, а Марли на носу? – спросил Алексашка, снедаемый любопытством. – Если уж ждать ускоков, то с кормы…

– Ты прав, – возразил гишпанец. – Но прямо по курсу есть подозрительный островок, где можно спрятать с десяток лодок. По крайней мере, так думает Марли.

– А ты думаешь иначе…

– Точно. Ты заметил, что преследовавшая нас лодка отстала?

– Да. Едва мы бросили якорь, как она исчезла.

– То-то. Подойти с низовья к нашим судам гораздо сложнее, нежели по течению. И потом, зачем грести против течения и тратить силы, которые пригодятся во время абордажа?

Взошла луна, темные воды Дуная посветлели и стали напоминать небрежно начищенное серебро. Федерико отхлебнул пива, приставил к правому глазу подзорную трубу и начал внимательно изучать фарватер.

– Ах, чтоб тебя!.. – неожиданно вскричал он и грубо выругался. – Взгляни!

Алексашка посмотрел в окуляр и едва не выронил подзорную трубу от неожиданного испуга. Оптика приблизила темные скопления вдалеке, и он разглядел с десяток больших лодок; казалось, еще немного и они окажутся рядом с каботьерами. В лодках сидели вооруженные люди – самопалы торчали над их темными фигурами как колья в заборе. Сомнений не оставалось – это были пираты. И впрямь, какой идиот рискнет плыть по опасному фарватеру Дуная после полуночи?

– Марли! – вскричал Федерико. – Прикажите рубить концы! Ускоки!

Его крик подействовал на команды судов как котелок кипятка на брачующихся мартовских котов. Все забегали по палубе, словно ошпаренные, и спустя считанные минуты каботьеры уже вышли на средину фарватера. Но лодки догоняли.

– Не уйти… – бормотал потрясенный Марли. – Нам не уйти! О, Матерь Божия, спаси нас!

– Это конец! – вторил ему Корнелиус ван дер Гатен. – Какая беда! Какие убытки грядут!

Он как спал в ночном халате, так в нем и выскочил на палубу, сунув ноги в мягкие сарацинские туфли без задников и с загнутыми носами. Правда, в руках голландский купец держал два пистолета, что предполагало в нем твердость духа. Еще бы – если ускоки и не отправят на дно команду и пассажиров судов, то с надеждой на приличный гешефт можно распрощаться.

– Отобьемся! – оскалившись, как волк, резко сказал Федерико. – Нужно сражаться!

– Глупости, – раздался спокойный голос позади. – Сражаться с ускоками – это все равно, что дразнить осиный рой. Закусают. Всех убьют, а суда отправят на дно. Можете мне поверить.

Все оглянулись и увидели капитана судна. Он был спокоен, невозмутим и полностью одет. Когда только успел? – удивленно подумал Алексашка.

– Вы хотите сдаться? – как-то чересчур спокойно спросил гишпанец.

– А у нас есть какой-нибудь иной выход? – ответил вопросом на вопрос капитан и невольно отвел свой взгляд от лица Федерико – глаза гишпанца горели и впрямь как у волка.

Наверное, виной тому был лунный свет.

– Выход всегда можно найти, – процедил сквозь зубы гишпанец. – Капитан, я заметил, что вы взяли на борт несколько бочек с горючим маслом. Это так?

– Да. Мои друзья в Вене попросили посодействовать в этом вопросе. У них горючее масло стоит в два раза дороже.

– Вот и отлично. У нас появился шанс выйти сухими из воды! Капитан, прикажите поднять бочки из трюма и доставить их на корму. Только быстро!

– Зачем?

– Скоро поймете, – сказал Федерико, меряя взглядом расстояние до пиратских лодок. – Нам не хочется терять наш груз, а вам корабль. Это условие задачи. А горючее масло – ее решение… – И тут же добавил, зная о скупости швабов: – Должен сказать, что для вас оно уже потеряно, но я уверен, что господин ван дер Гатен возместит его стоимость.

Нужно отдать должное капитану – несмотря на грузную комплекцию, соображал он быстро, а его команды были точны и непререкаемы. Вскоре четыре больших бочки стояли там, где указал Федерико.

– Пропустите второй каботьер вперед! – скомандовал гишпанец.

Удивительно, но капитан повиновался ему без лишних вопросов. Он словно почувствовал превосходство Черного Кастильца над собой. Вскоре его судно, всегда державшееся впереди небольшого каравана из-за лоцмана, оказалось на острие атаки пиратов, лодки которых теперь приближались, хоть и гораздо медленнее, чем раньше, но все равно тяжелые грузовые суда не имели ни малейшего шанса избежать абордажа. Ускоки в полной уверенности, что вскоре догонят каботьеры, стали выкрикивать угрозы в адрес капитана, приказывая ему остановить судно. Прозвучало и несколько выстрелов с их стороны, но точно прицелиться при сильном ветре и поднявшемся на Дунае волнении было невозможно, и пули улетели невесть куда.

– По моей команде на каботьерах нужно поднять паруса, – сказал Федерико. – Не мешкая! Иначе все пойдет насмарку. А теперь, парни, – обратился он к матросам, – лейте масло за борт! Да побыстрее!

Недоумевающие швабы, как всегда предельно исполнительные, сначала посмотрели на своего главного начальника – капитана. Тот утвердительно кивнул – выполняйте приказ. И матросы принялись за дело. Вскоре содержимое бочек оказалось в водах Дуная. Макнув в масло какое-то тряпье, гишпанец поджег его и бросил за корму.

– Паруса! – вскричал он громогласно. – А теперь паруса – поднять!

Поднятые паруса значительно добавили хода каботьерам, так как фён дул по-прежнему и даже усилился. А река позади запылала. Масло разлилось по фарватеру, образовав огненную завесу между ускоками и грузовыми судами. Горящая масляная пленка не могла догнать каботьеры и поджечь их благодаря тому, что скорость судов, подгоняемых парусами, была выше скорости течения реки. Прорваться сквозь пламя пираты конечно же не рискнули…

Стоит ли говорить, что спустя какое-то время на каботьерах начался праздник. А Корнелиус ван дер Гатен крепко пожал руку Федерико и проникновенно сказал:

– Я ваш должник! Утворить такой фокус мог только человек с незаурядными способностями! Обращайтесь ко мне по любым вопросам, в том числе финансовым, и в любое время. Корнелиус ван дер Гатен умеет быть благодарным.

Черный Кастилец вежливо улыбнулся в ответ и с надеждой подумал: «Надеюсь, что когда-нибудь это время наступит…»