Текст книги "Маркитант Его Величества"

На следующий день весь город потряс на рассвете страшный грохот. Он поднял на ноги войско, которое отдыхало после победоносного сражения. Оказалось, что какой-то бездельник поджег турецкие запасы пороха, которые находились в обозе великого визиря. Взрыв послужил для жителей Вены как бы сигналом, и все бросились грабить захваченный лагерь, присоединившись к солдатам. Дисциплина резко упала, и прежние союзники, освободители и освобожденные, затевали между собой драки за трофеи, без колебаний прибегая иногда и к оружию. Самые шустрые из венцев и армейских маркитантов сильно обогатились, но многие солдаты по легкомыслию, а челядь из опасений, что у них могут забрать добычу, распродали за гроши множество ценностей венским купцам.

А лагерь и впрямь напоминал сокровищницу из арабских сказок. Мешки с дукатами лежали прямо на земле большими кучами, ткаными золотыми и серебряными нитками коврами были устелены все шатры высших османских военачальников, а в шатре Кара-Мустафы-паши стояла кровать с постелью ценой в несколько десятков тысяч дукатов.

В шатрах находились ванны и бани со всеми принадлежностями, а при них – срубовые колодцы. На полках лежало ароматное мыло, стояли воды благовонные в стеклянных банках, в драгоценных кувшинах хранились драгоценные бальзамы. Серебряные сосуды для воды, кувшины и тазы для умывания, дорогие кинжалы дамасской стали, кривые арабские ножи-ханджары, ножны которых были украшены рубинами и бриллиантами, часы на золотых цепочках, четки сапфировые или коралловые, усаженные рубинами или какими другими драгоценными каменьями… Все это богатство кружило головы мародерам, и они дрались за них как оголодавшие дикие звери над нечаянной добычей.

Прошлись по лагерю османов и Кульчицкий с товарищами. Увы, они подоспели на разбор шапок; все самое ценное уже разграбили. Впрочем, никто из них и не стремился принять участие во всеобщем безумии, охватившем жителей Вены и войска. Они были людьми более-менее обеспеченными, поэтому осматривали разворошенный лагерь больше для интереса, нежели со страстным желанием поживиться. Юрека заинтересовала лишь одна большая палатка; она показалась ему нетронутой. С какой стати? Он подошел к ней, откинул полог, и в нос ему шибанул удивительно острый и приятный аромат кофе.

Палатка почти доверху была забита мешками с зелеными кофейными зернами. Конечно же мародеры побывали и здесь, но содержимое мешков их не заинтересовало. Правда, несколько из них были вспороты ножами, и зерна кучками лежали на земле. Но на этом мародеры и успокоились – никто из них не знал, что это такое и зачем оно нужно. Скорее всего, кофейные зерна приняли за турецкий горох.

Идея поразила Юрека словно молния. Кофе! В Вене никто и не подозревает, какой это чудный напиток! Нужно любыми путями добиться от фон Штаремберга, чтобы эти мешки с кофе отдали ему! А потом… Потом Юрек знал, что делать. Он едва не бежал обратно в город; удивленные товарищи едва поспевали за ним.

В ратуше было полно народа. Юрек немного заробел, но тут его заметил Младен Анастасиевич и позвал:

– Иди сюда! Быстрее! Тебя ждут!

– Кто? – спросил запыхавшийся Кульчицкий.

– Сам увидишь.

Юрек вошел в большой зал ратуши – и остолбенел. На возвышенности в дальнем конце зала стояли четверо: герцог Карл Лотарингский, Эрнст фон Штаремберг, король Ян Собеский и еще какой-то важный господин, незнакомый Юреку, который смотрел на собравшихся в зале каким-то сонным или осоловелым взглядом. Герцог был одет как обычно – просто, комендант Вены – тем более, к тому же он был ранен в руку, которую держал на перевязи, а что касается короля Речи Посполитой, которого Юрек узнал по устному описанию кого-то из завсегдатаев хойригера, то Ян Собеский поражал величием и своим нарядом.

Одет он был в голубой, вышитый золотом жупан, подпоясанный голубой лентой, на которой с левой стороны переливалась всеми цветами радуги большая алмазная звезда неимоверной цены. На жупан был накинут кунтуш коричневого цвета из превосходного голландского сукна, а на нем, также с левой стороны, находилась изумительная звезда из жемчужин размером с крупную горошину. С правой стороны у короля висела золотая витая цепь с прикрепленной к ней маленькой золотой коробочкой, а на его голове красовалась пурпурная соболья шапка.

Что касается четвертого вельможного пана, то лицо его было невыразительным, зато в одежде ему удалось перещеголять всех. Он облачился в очень красивый панцирь миланской работы с золотой насечкой (что называется, ни к селу ни к городу), горло было закутано в белый газовый платок с серебряными блестками, на груди висела массивная золотая цепь с очень ценными драгоценными каменьями, серый парик на его голове был просто огромный, а на плечах лежал плащ из золотой ткани с красным подбоем.

«Неужели это Леопольд, император Священной Римской империи?» – успел подумать ошарашенный Юрек перед тем, как его взяли под микитки два штаб-офицера и на негнущихся ногах, едва не силком, повели к четверым вельможным господам.

– Вот этот человек, вот наш спаситель! – торжественным голосом сказал граф фон Штаремберг. – Его зовут Ежи Францишек Кульчицкий!

– Этот храбрый муж достоин самой высокой награды, – раздался несколько томный голос.

Это сказал вельможа в панцире.

– Именно так, Ваше Императорское Величество! – ответил фон Штаремберг и раскрыл папку, где находилось несколько листков плотной бумаги. – По решению городского магистрата он получит в дар прекрасный двухэтажный дом и десять тысяч флоринов. Кроме того, Ежи Кульчицкий будет назначен на должность толмача турецкого языка при комендатуре города.

– Думаю, этого мало, – сказал император Леопольд, потухшие глаза которого вдруг остро сверкнули. – Я назначаю его цесарским придворным курьером, коль он так ловко сумел пройти через все вражеские заслоны. Кстати, кем вы были до службы в ополчении? – вежливо спросил Юрека император.

– Служил полковым маркитантом в армии его светлости герцога Карла Лотарингского.

– Даже так… – Леопольд улыбнулся, и его невыразительное постное лицо вдруг приобрело приятный вид. – Что ж, для вас мы придумали новую должность – «Маркитант Его Величества императора Священной Римской империи». С этого момента вы освобождены от налогов на двадцать лет. Можете торговать где угодно и чем угодно. Приготовьте мне на подпись соответствующие бумаги, – приказал он своему секретарю, который стоял в первых рядах.

Юрек не нашел нужных слов, чтобы отблагодарить императора за такие милости, лишь что-то пробормотал себе под нос и поклонился ему так низко, как никогда и никому прежде…

В конце декабря, спустя три с половиной месяца после поражения своей армии под Веной, великий визирь велел разложить ковер для полуденной молитвы. Имам уже начал церемонию, когда на улице послышался топот многочисленных копыт. Кара-Мустафа-паша подошел к окну и увидел командира корпуса янычар Бекри-Мустафу-пашу вместе с группой сановников, входивших в его дом.

– Прерви молитву, имам-эфенди! – сказал великий визирь. – Дела приняли худой оборот!

Военачальник янычар и сопровождавшие его придворные, бесцеремонно оттеснив телохранителей великого визиря, прошли прямо в его покои без приглашения. Командир янычар, приблизившись к Кара-Мустафе-паше, небрежно поцеловал край его одежды.

– Что нового? – спросил великий визирь; при этом голос Кара-Мустафы-паши предательски дрогнул.

– Наш благословенный падишах желает печать монаршую, святое знамя и ключ от Каабы, которые находятся под твоим попечительством, – отчеканил Бекри-Мустафа-паша.

– Да будет так, как мой падишах повелел! – ответил на это великий визирь.

Отдав перечисленные регалии в руки сановников, он, немного помедлив, спросил:

– Ты привез мне шелковый шнур?

– Да! Аллах не допустит, чтобы ты потерял веру! – прозвучал твердый ответ.

– На все воля Аллаха! – сказал великий визирь, который собрал в этот момент все свое мужество; он не сомневался, что гнев султана за поражение не ограничится словесным выговором.

Отменив начатую незадолго до этого молитву и удалив имама, великий визирь снял с себя шубу, размотал тюрбан на голове и сказал:

– Пусть внесут шнур. Только уберите этот ковер, чтобы мой зад вывалялся в пыли![97]97
  Великий визирь хотел, чтобы его, как и воинов, покрытых пылью сражения и павших в бою от руки неприятеля, встретил после смерти вечный рай.


[Закрыть]

Вошли два палача огромного роста, которым отрезали языки, чтобы они не могли проболтаться и выдать недругам тайны зинданов Топкапы. Шелковые шнуры красного цвета они несли на вышитой серебром сафьяновой подушке. Визирь что-то тихо прошептал, – наверное, обращаясь с последним словом к небесному покровителю, – поднял свою бороду и сказал палачам, бросив им кошелек с золотыми дукатами:

– Только шнуры наложите правильно!

Просьба была не лишней. Казнь удушения шелковым шнуром применялась только к лицам благородного происхождения. В Османской империи считалось, что нельзя проливать кровь знатного человека. Однако проблема заключалась в том, что из-за шнура, наложенного на шею небрежно, агония могла длиться очень долго, чего великому визирю очень не хотелось бы. Но палачи, приободренные кошельком с золотыми, сделали все в лучшем виде, и Кара-Мустафа-паша умер быстро.

Похоронили великого визиря в Адрианополе, где трое его сыновей установили ему красивое надгробие. У Кара-Мустафы-паши в Истанбуле был великолепный мавзолей, однако жители столицы при известии о поражении армии под Веной разрушили это сооружение до основания. А в феврале следующего года судьбу незадачливого визиря разделил реис-уль-кюттаб Лаз-Мустафа, обвиненный в том, что, добившись влияния на Кара-Мустафу-пашу, способствовал принятию решения о походе на Вену. С той поры ни один турецкий султан или визирь уже не помышляли превратить Рим в скотный двор.

* * *

Дом, подаренный магистратом, и впрямь был отличным – просторный, светлый, уютный. Он находился почти в центре города, неподалеку от площади Штефансплатц и собора Святого Стефана. На нем присутствовал, как и на всех венских домах, отличительный знак – синяя бутылка в венке из роз. Его так и называли – «Дом под синей бутылкой». Прежде он принадлежал какому-то виноторговцу. Первым делом Юрек перетащил в подвалы дома бесхозные мешки с кофе (их оказалось около пятисот), получив на это разрешение коменданта города, который думал, что это корм для верблюдов. Но поскольку эти животные в Австрии не водились, фон Штаремберг расстался с «кормом» без сожалений, причем Юрек получил кофе совершенно бесплатно.

Он даже не потратился на транспортировку мешков из лагеря в город; знакомые возницы из обоза Карла Лотарингского сделали это с большим удовольствием. И они, а тем более маркитанты, гордились знакомством с Юреком и при каждом удобном случае рассказывали, какой он хороший и смелый человек. А уж Матушка Вилда и вовсе готова была любого разорвать за плохое слово в адрес своего «лучшего друга», как она теперь называла Кульчицкого.

Алексашка и Федерико уехали из Вены, хотя поначалу гишпанец и хотел в ней поселиться. Да видать не судьба. Но Юрек недолго оставался в одиночестве. Он познакомился с удивительной девушкой, Леопольдиной Мейер, влюбился в нее, и вскоре они обручились. Молодожены даже съездили в свадебное путешествие по Франции; как оказалось, Париж был мечтой Леопольдины. К радости Юрека, она оказалась отличной хозяйкой и большой умницей.

Поначалу Юрек начал продавать кофе вразнос, как это делали бродячие торговцы-армяне во Франции. Переодетый в турецкое платье, он ходил по городу с лотком, в котором находились кофейник, переносная печка с тлеющими угольями и небольшие чашечки. «Всего один крейцер, господа, всего один крейцер за чашку!» – предлагал он свой товар. Но и за эту мизерную сумму никто не соглашался попробовать горький «сатанинский» напиток. Дело шло совсем худо, но тут бразды управления взяла в свои руки Леопольдина.

По ее совету они переоборудовали первый этаж подаренного Юреку дома под кофейню в турецком стиле, красиво украсили его, а отец Леопольдины, который занимался столярными работами, изготовил для будущего предприятия дубовые столы и скамейки. Были в кофейне и стулья – для особо важных клиентов. Их просто купили – мастеров-краснодеревщиков в столице Австрии хватало. Но главный козырь, главную завлекаловку, придумал все же Юрек. Он долго колдовал над напитком, пока ему не пришла в голову интересная мысль: а что, если кофе сварить на молоке и добавить капельку меда?

Когда он это сделал и дал попробовать свое «произведение» Леопольдине, она была в восторге. Кофе, как и все венцы, она терпеть не могла, однако перечить мужу не смела. Но теперь напиток стал совсем другим. Леопольдина была уверена, что жители Вены оценят его по достоинству. Кроме того, Юрек заказал известному в Вене пекарю Крапфу «кипфели» – так он назвал рогалики в виде турецкого полумесяца.

День открытия своей кофейни, – первой в Вене кофейни! – на которую они получили лицензию в магистрате, назвав «У синей бутылки», о чем гласила красивая вывеска (а как иначе можно было ее наименовать, если она находилась в доме «Под синей бутылкой»?), чета Кульчицких ждала с нетерпением и душевным трепетом. А ну как все напрасно?

Но вот появились и посетители – не отведать кофе, а просто поглазеть на Ежи Кульчицкого, спасителя Вены, и послушать его занимательный рассказ, как он пробирался через лагерь османов и какие опасности преодолел (большей частью они были выдуманными самим Юреком), – и первые чашки ароматного напитка вместе с аппетитными рогаликами оказались перед ними на столах.

– Сегодня я угощаю всех бесплатно! – громогласно провозгласил Юрек.

Верно говорят, что на дармовщину и соль покажется сладкой. Первые клиенты кофейни так дружно набросились на кипфели в виде полумесяца, словно хотели таким образом отомстить туркам, которые принесли столько горя и разрушений их прекрасной Вене. Затем пришел черед и кофе – чтобы протолкнуть рогалики в горло. Каким же было удивление венцев, когда они попробовали напиток Юрека! (Вернее, уже не Юрека, а почетного гражданина Вены и маркитанта его величества императора Священной Римской империи Ежи Францишека Кульчицкого.) Это была не та черная и горькая бурда, которой он потчевал их с лотка. Напиток источал медовый вкус, был мягок и бодрил, как доброе вино. Все пили его да нахваливали.

Так началась история кофе «меланж по-венски» с шапочкой молочной пены и рогаликов кипфелей (несколько позже французы назовут их круассанами), главную роль в которой сыграл русский человек, бывший турецкий невольник, а затем армейский маркитант, судьбою назначенный быть спасителем Вены.

Эпилог. Аустерия «Четыре фрегата»

Летом 1707 года по Морскому рынку Петербурга шел крепкий сухощавый мужчина лет сорока (или несколько старше; по его моложавому лицу истинный возраст трудно было определить) в иноземной одежде. В руках он держал трость, которой энергично отмахивался от попрошаек, так и норовивших схватить его за полы кафтана или за рукав, чтобы их просьбы о милосердии были более доходчивыми.

Одет мужчина был по французской моде, введенной царем Петром Алексеевичем. Его кафтан из тонкого англицкого сукна темно-синего цвета был длинный, узкий в талии, с разрезами на боковых швах, что делало одежду удобной в движении, особенно при верховой езде, а широкие обшлага-отвороты на рукавах и фигурные клапаны прорезных карманов были украшены декоративными петлями и позолоченными пуговицами.

Несмотря на то, что на полах было большое количество пуговиц, мужчина носил кафтан нараспашку; наверное, чтобы выгодно смотрелся красивый голубой камзол из дорогой итальянской ткани, вышитой серебряной нитью. Штаны у него были короткие, чуть ниже колен; их дополняли шелковые чулки и кожаные башмаки с тупыми носками, украшенные серебряными пряжками. Белое кружевное жабо выгодно подчеркивало смуглость его загорелого лица. Сразу было видно, что мужчина не протирает штаны в кабинетах, а стоит, скорее всего, на капитанском мостике какого-нибудь корабля или много путешествует. Что касается его длинных, модно завитых светло-русых волос, казавшихся издали париком, то их прикрывала шляпа-треуголка, украшенная галуном и перьями.

Морской рынок напоминал стойбище варварского племени. На грязной, не мощеной площади расположились в полном беспорядке множество примитивных шалашей и ларей, многочисленные возы и телеги стояли как попало, народ где передвигался бочком, протискиваясь через узкие проходы, а где прыгал заячьим скоком по мосткам, проложенным прямо по грязи, потому что лето не задалось и жителей города замучила хлябь… Потрясающее зрелище! Мужчина в иноземном наряде, который явно привык к европейской ухоженности, только вздохнул тяжко, глядя на весь этот бедлам.

Торговцы сгруппировались для удобства, своего и покупателей, и это соединение нескольких ларей и шалашей получило гордое название «ряд». Так появился «Мясной ряд», «Калашный ряд», «Лоскутный ряд», где торговали старою одеждою, и другие. Ближе к Адмиралтейству стояли возы с сеном и дровами; здесь находились сенной и дровяной ряды. Торговали и «носячим товаром» – с рук. Бойкие лоточники так громко галдели, предлагая и расхваливая свои товары, что уши закладывало. Официально место для рынка не отводилось, оно было захвачено ушлыми торговцами самовольно. Они руководствовались тем, что место это прибыльное, так как лежит возле проезжей дороги, и что недалеко, на берегу Мойки, расположено жилье.

Мужчина направлялся в аустерию[98]98
  Аустерия, австерия – трактир в Российском государстве времен Петра I с функциями клуба.


[Закрыть] «Четыре фрегата». Этот трактир был построен по задумке Петра Алексеевича. В народе он назывался «Главным имперским кабаком». Заведение размещалось в двухэтажном мазанковом доме на первой городской площади – Троицкой, рядом с Петропавловской крепостью. В аустерии подавали вино, водку, пиво, табак и карты, среди посетителей были негоцианты, корабельные мастера, иностранные шкиперы и матросы; иногда захаживал сюда и сам царь.

Но мужчина в иноземном наряде шел в аустерию не для того, чтобы отобедать или выпить чарку-другую водки. С некоторых пор (опять-таки с подачи Петра Алексеевича) в «Четырех фрегатах» начали варить кофе. Местный люд и даже иноземцы не очень жаловали этот напиток, а уж старообрядцы, ревнители древнего благочестия, и вовсе его люто ненавидели. Но мужчина на все эти благоглупости не обращал внимания; мало того, он любил кофе, только не всегда мог его отведать.

Это был Алексашка. Вернее, уже Александр Демьянович Ильин, богатый русский негоциант, который большую часть года проводил в поездках по Европе, где у него хорошо сладились торговые связи. Отец еще здравствовал, но не выезжал из Архангельска, опекал свою любимую жену Иринью, которая потеряла четвертого ребенка и с той поры стала болезной. Сестра Ховронья вышла замуж за достойного человека, купца, родила ему двух сыновей и дочь, вторая сестра, Евдошка, и вовсе стала барыней; ее обвенчали с княжеским отпрыском, который имел наклонности к дипломатической службе, и теперь она была женой консула. Вот и пригодились ей знания иностранных языков. Что касается самого Александра Демьяновича, то он пока числился в холостяках, хотя, конечно, женщины у него были, да все не то.

Аустерия «Четыре фрегата» снаружи представляла собой небольшое здание в голландском стиле с дверью посреди фасада и двумя оконцами с левой стороны двери и столько же с правой. Шесть тонких колонн, соединенных низенькими резными перилами, поддерживали приделанный к дому деревянный навес и составляли открытую галерею, которая предназначена была для того, чтобы изяществом своим завлекать прохожих в аустерию. Продажею различных напитков в «Четырех фрегатах» заведовал бургомистр и несколько купцов, избранных в Купеческом собрании.

Обычно в праздники, отслушав обедню в Троицкой церкви (а в будни после присутствия в Сенате), Петр Алексеевич заходил в аустерию со своими приближенными, чтобы выпить чарку водки. Это был своего рода ритуал: порядочно одетые люди имели право входа в аустерии, как и право на «царскую порцию», – чарку водки и кусочек ржаного хлеба с солью, которые выдавались за счет государства. За прочие заказы они платили по ценам, назначенным самим царем. Также перед аустерией «Четыре фрегата» по случаю побед или других радостных событий справлялись разные торжества и запускались в небо красочные фейерверки.

Из трубы аустерии курился легкий дымок и чем-то очень вкусно пахло. Александр Демьянович присмотрелся и увидел сквозь мутные оконные стеклышки оловянную посуду и висящие колбасы. Он довольно ухмыльнулся; колбасу в аустерии делал пленный швед, который решил остаться в России, и она получалась у него удивительно вкусной. «Закажу себе, кроме кофе, еще и кольцо колбасы», – решил Александр Демьянович, у которого даже слюнки потекли. Над входной дверью была прибита вывеска, изображавшая морскую баталию, в которой трудно было понять, кто с кем сражается и что там происходит. В общем, как говорили в народе, «бой в Крыму, все в дыму, и ни хрена не видно».

Едва Ильин оказался внутри аустерии, как к нему подскочил ловкий малый – трактирный служка (с некоторых пор их начали пышно именовать гарсонами – на французский манер); в руках он держал поднос, на котором стояла рюмка зеленого стекла с водкой и лежал на тарелочке ломтик черняшки, густо посыпанный солью.

– Извольте, господин, выпить во здравие нашего государя, Петра Алексеевича, – торжественно сказал малый.

– Всенепременно, гарсон, – со смешком ответил Александр Демьянович, чем поверг служку в изумление; он думал, что перед ним иноземец.

Выпив рюмку и закусив ржаным ломтиком, он поблагодарил парнишку и дал ему алтын, хотя это и было не положено. Но закон на то и даден, чтобы его обходить. В особенности на Руси. Мальчишка просиял, и монетка, казалось, испарилась с его ладони, так быстро и ловко он ее спрятал.

И вовремя – к Ильину спешил кабатчик Никифор, тучный мужчина с небольшой бородкой на шкиперский манер.

Раньше у него была бородища едва не по пояс, но однажды царь без лишних разговоров приказал положить кабатчика на стол и держать покрепче, а затем махнул саблей и от гордости Никифора остались лишь жалкие клочки. Но это его не сильно опечалило; он уже думал, что пришел ему конец за какие-то прегрешения и мысленно попрощался со своими родными и близкими. После этой экзекуции Никифор вообще сбрил всю поросль на лице, но затем со временем завел небольшую бородку с бакенбардами и стал похож на старого морского волка.

– Александр Демьянович, какая радость! – вскричал он, кланяясь. – Милости прошу! Антипка, мигом освободи стол для нашего дорогого гостя! – приказал кабатчик давешнему служке.

– Здравствуй, Никифор Михайлович. Рад тебя видеть во здравии. Вино и водку я пить не буду, мне сегодня идти к государю на прием, а подай-ка мне своей знаменитой колбаски (только подкопченной и поджарь ее как следует!) и, главное, – полный кофейник крепкого кофию.

– Будет исполнено!

Ильин пил кофе за столом петербургской аустерии (напиток ему и впрямь подали такой крепости, что он мог лошадь с ног свалить), а мыслями был далеко – в Вене. Ему довелось там побывать только раз после поражения турок, о чем он сильно сожалел. Юрек встретил его как лучшего друга, познакомил с женой Леопольдиной. Показал он и свою кофейню «У синей бутылки», которой заправляла супруга. У Александра Демьяновича возникло ощущение, что посетители навещали это заведение не столько ради кофе и даже не для того, чтобы лицезреть Ежи Кульчицкого, героя облоги Вены, а чтобы пообщаться с красавицей Леопольдиной, которая была сама приветливость и обходительность.

Прощаясь, он обещал чете Кульчицких приехать в Вену через год, но с поездками в Австрию как-то не сложилось, а в мае 1894 года, будучи в Амстердаме, он получил известие от Федерико де Агилара, что Юрек скончался от какой-то тяжелой болезни два месяца назад. Его похоронили с большими почестями на центральном кладбище столицы Австрии возле собора Святого Стефана, как венскую знаменитость.

Собственно говоря, так оно и было, ведь в честь Ежи Францишека Кульчицкого даже была отчеканена серебряная медаль с его изображением, а сам он написал и издал мемуары о своих похождениях, которые пользовались большим спросом. Ко всему прочему, известный художник по заказу городского магистрата написал большой портрет Юрека во весь рост в турецком одеянии, но не с кофейником в руках, как можно было ждать, а вооруженного – с ружьем и саблей. Портрет в торжественной обстановке повесили в главном зале ратуши и спустя какое-то время его именем назвали одну из улиц Вены.

Что касается Черного Кастильца, то он стал вполне респектабельным подданным короля Испании. Правда, для того, чтобы общество забыло его прежние прегрешения, ему пришлось жениться на вдовствующей графине, но она оказалась женщиной пробивной и, подняв свои связи при дворе, выбила для любимого муженька индульгенцию. Федерико занялся коммерцией и стал торговым партнером Александра Демьяновича, так что жизнь отставного пирата сложилась наилучшим образом…

Задумавшись, Ильин не заметил суеты, которая вдруг возникла в благостном течение застолья в аустерии. От мыслей его оторвал до боли знакомый голос:

– Александр Демьянович! Дорогой мой человек! А поди-ка сюда, дай я тебя облобызаю!

Ильин не успел опомниться, как очутился в медвежьих объятиях царя Петра Алексеевича, который, поцеловав его троекратно, по русскому обычаю, сказал:

– С приездом на родину!

– Благодарствую, государь… – Александр Демьянович низко поклонился.

– Брось! – поморщился царь. – Это мы все должны тебе кланяться! Иностранцы перестали с нами медью торговать, а ты пригнал три судна. Да, да, мне уже об этом доложили. Теперь будет с чего пушки лить, чтобы королю швенскому Карлуше дать по мусалам. А то он прыгает на своих камнях, как задиристый петушок. Верные люди доносят, что он в поход на нас собрался, дабы земли русские завоевать. Что ж, коли так, накормим его нашей землицей. Досыта! Вот и выходит, что твоя медь подоспела в самый раз.

– Стараюсь, Петр Алексеевич…

– Хорошо стараешься! Будешь награжден! Таких бы людей, как ты, побольше. Мы тогда горы свернем! Присаживайся к нашему столу, выпьем во здравие и за твое возвращение.

Александр Демьянович сидел за столом в обществе Петра Алексеевича и придворных, и в голове у него вертелась одна мысль: думал ли когда помор Алексашка, сын купца, коих на Руси не счесть, что его будет привечать сам государь? И чувство радостного воодушевления поднимало негоцианта Ильина над Петербургом, а внизу ему виделся совсем другой город, – не утопающий в грязи, а светлый и чистый, с красивыми домами и мощеными камнем улицами.

Для этого нужно совсем немного – работать не токмо ради своекорыстия, но еще и во благо Отчизны.