Текст книги "Великая Скифия"

3

В доме архитектора Скимна, несмотря на недобрую суету в городе, чувствовался праздник.

В центре внимания был Гекатей.

Скимн, как глава дома, сотворил молитву домашним богам. Малыши толкали друг друга локтями и стреляли глазами в сторону стола, накрытого по-праздничному богато. После общего моления отец обратился к Гекатею, рядом с которым стояла мать, бледная исхудавшая женщина со скорбными глазами.

– Отныне, сын мой, ты взрослый человек и можешь заменить главу дома. Пусть домашние и городские боги, а также олимпийцы всегда любят тебя и помогают тебе!

Филения состроила рожицу Левкию. Тот сурово нахмурился, считая себя старшим, и вытер ей нос голыми пальцами.

– Тише, ты, – шепнул он, – нас слушают домашние боги!

Девочка боязливо оглянулась назад, ожидая, что из темных углов вдруг покажутся серые существа, напоминающие не то кошек, не то крыс. Но в глубине комнаты у очага стоял лишь в молчании Керкет, склонив голову набок.

Керкет был старик с ястребиным носом и чем-то напоминал крылатого хищника гор. Его большие глаза, заросшие с углов дурным мясом, следили за хозяевами с равнодушием и усталостью, как у старой собаки, которой все равно, ударят ли ее или потреплют за ушами. Он желал лишь того относительного покоя, который имел в доме хозяина, и достаточно объедков с общего стола для заполнения пустоты в тощем животе.

Он давно уже привык к дому хозяев, к его углам и запахам и чувствовал себя сносно. И если боялся, то одного – быть выброшенным на улицу, когда по старости станет бесполезным для хозяев. Но пока еще он был годен для домашних работ. Хозяйка болела и без него не обошлась бы. Впрочем, Керкет настолько прижился в доме Скимна, что вся семья едва ли могла представить себе его отсутствие. Он составлял как бы часть домашней обстановки, сочетая в себе удобства безгласной вещи с подвижностью животного и сообразительностью человека. Раб был терпим домашними богами и находился даже под их покровительством.

Делия смотрела на сына влюбленными глазами. На ее угловатых скулах горел лихорадочный румянец, запекшиеся губы складывались в улыбку восхищения. При неровном свете глиняных светильников Делия казалась красавицей, такой же, как в далекой юности.

Гекатей походил на мать, и она, смотря на его лицо, словно гляделась в зеркало своей молодости.

– Ну, как ты чувствуешь себя, ма? – тихо спросил сын, обнимая ее. – Тебе сегодня лучше?

– Мне всегда лучше, когда я вижу тебя, сын мой, – ответила мать. – Я счастлива, что ты большой и красивый! Боги любят красоту. Ведь красота – дар богов.

– Эге, мать, – засмеялся Скимн, – боги любят красивых, а богатство дают почему-то уродам, вроде старого сатира Херемона.

Уселись за стол. Скимн устроился на «троне» из дуба с кожаными подлокотниками. Остальные расположились на сосновых лавках. Керкет поставил на стол плетеное блюдо с теплыми пшеничными лепешками, сам сел с краю. Хозяин начал делить куски жареной рыбы. Раб тоже получил свою долю.

Опять сотворили молитву. Сделали возлияние молоком. Разговоры прекратились, все занялись едой.

Скимн с довольным смешком вытащил из-под кресла амфору местного вина.

Делия придвинула кружки.

– Жаль, что Бион не смог прийти к нам. Он несет ночную стражу. А ну, Керкет, дай воды развести вино.

И, сделав смесь, налил всем.

– Ну, а я, как старый конник, испробую цельного. Ведь все демиурги тянут винцо по-скифски, не разбавляя. А их рабы рассказывают об этом на рынке.

Скимн многозначительно посмотрел на Керкета.

Тот понял намек и угодливо сморщился.

– Не все рабы одинаковы, – поспешно заявил он, – есть и такие, что никогда не выдадут тайны хозяина.

Скимн выслушал его со строгим, но снисходительным видом.

– Так и должно быть, Керкет, и собака лижет руку кормящего, чувствуя благодарность. Подл тот раб, который выдает секреты своего хозяина-кормильца!

Керкет еще больше сморщился. Его серое, помятое лицо стало походить на скорлупу грецкого ореха.

– Ты, Керкет, был бы хорошим рабом, не будь ты старым лентяем и размазней!

Младшие члены семьи захохотали в восторге.

– Размазня! – запищала Филения.

– Размазня! Старый лентяй! – начал дразниться Левкий. Но мать сделала знак рукой, и он утих.

– Прикажу вот Керкету выдрать тебя, Левкий!

Послышался стук в дверь. Раб пошел отворить и вернулся с рослым мужчиной в панцире, вооруженным мечом.

– Мир вам! – произнес вошедший.

– Мир и тебе, почтенный Главк! Мы рады тебе, садись к столу.

– Я зашел к тебе сказать, что твой сын Гекатей по решению совета должен завтра стать на охрану храма Девы.

– Спасибо за честь! Я и мой сын рады служить полису и его богам! Но не уйдешь же ты, принесший благую весть, не промочив горло глотком воды с капелькой вина?… Ой-ой! – вскричал он в притворном испуге. – Я ошибся и налил вина цельного! Керкет, дай другую посуду и воды!..

Но Керкет, давно изучивший все повадки хозяина, не спешил.

– Да… ничего, не надо, – ухмыльнулся гость, – я и так выпью, без воды.

После трех кружек Главк слегка вспотел и обвел всех присутствующих довольным взглядом.

– Прекрасные дети у тебя, друг Скимн!

Главк поднялся из-за стола.

– Спокойной ночи!

– Что слышно с Равнины? – спросил хозяин гостя уже у входной двери. – Как ведут себя скифы?

– О, скоро скифы будут у наших стен!.. Но полис силен! В складах Херсонеса хлеба много, и нам бояться нечего!

– Верно, верно, Главк! – подхватил хозяин.

Возвратившись в трапезную, Скимн в сердцах ударил кулаком по столу. Делия с тревогой подняла на него свои скорбные глаза.

– Что, Скимн, вести худые?

– И вести худые, а главное – запасы у нас худые! У богачей припрятано вдосталь и вина и хлеба! А у нас что?… На общественной лепешке долго не проживешь!

В досаде он налил себе еще одну кружку.

– Не пей много, – робко предупредила жена, – чтобы не стало известно, что ты был пьян не вовремя.

– Отстань, Делия, что женщина понимает в делах мужчины!

Он обнял сына.

– Гекатей, ты молод и красив! Добывай, сын мой, свое счастье! Борись за него, будь настойчив, не жалей никого, кто стоит на твоем пути! А то будешь, как твой отец, всю жизнь латать городские стены и ожидать подачки от богатых и знатных.

– Я хочу служить полису, отец!

– Ну-ну! Я надеюсь, полис оценит твои желания и серьезность… А что эфебы сегодня не несут службы?

– Кое-кто назначен в ночную стражу. А Ираних и другие справляют конец эфебии в погребке Тириска.

– Как? – воскликнул пораженный отец. – И тебя не пригласили?

– Приглашали, но я отговорился болезнью ма.

– Что? Отговорился болезнью матери? Зачем же это?

– Кроме того, мне не хотелось тратить деньги. Хотя их и так нет у меня.

– Тьфу ты! Клянусь трехликой Гекатой, ты просто удивляешь и сердишь меня! Отстать от компании Ираниха – это большая ошибка с твоей стороны.

Мать хотела вмешаться, не желая, чтобы сын опять ушел из дому. Но Скимн отмахнулся от нее.

– Не слушай женщин, сын мой! Твоя мать глупа. Она не видит дальше порога своего дома.

Он сунул в руки сына кошелек, велел ему немедленно накинуть на плечи хламиду и идти к друзьям.

С пьяным смехом он проводил сына и вернулся к опечаленной Делии. Обнял ее и с хитрым прищуром глаз сказал:

– Неужели, мать, ты не понимаешь, что если Гекатей будет держаться компании Ираниха, то никогда не попадет в самое опасное место?

Делия недоуменно поглядела на мужа, потом лицо ее ожило. Она всплеснула руками.

– Ах, Скимн, я действительно глупа, как все женщины! Как ты прав и мудр! А я-то, неразумная, думала, что ты пьян!

Скимн самодовольно улыбнулся.

– Пусть Гекатей будет близок с сильными и богатыми! Это принесет ему счастье!.. И не я буду, если Гекатей не получит почетного назначения! Он так красив и благонравен, что мог бы быть даже… царем!.. Ты видишь вот это?

Он растопырил худые волосатые пальцы обеих рук.

Делия с детским простодушием и любопытством посмотрела на руки мужа, но опять виновато улыбнулась.

– Не понимаю, Скимн, не вижу.

– Именно не видишь! А чего ты не видишь? Да моего золотого кольца с наговорным камнем!

– Где же он? – ахнула с сожалением жена. – Это последняя драгоценность нашего дома! Перстень был семейным талисманом.

– Я отдал его в виде подарка жрице Мате и сказал: «Носи и помни». Теперь она сделает кое-что для Гекатея, вернее – уже сделала… Однако хватит, смотри, дети уже спят, да и меня что-то клонит ко сну…

4

В винном погребке Тириска пылают факелы. На скамьях и бочках сидят эфебы. Большинство сильно навеселе, лица их потны и красны. Ираних играет в кости с Тагоном, сыном откупщика Феокла, и подпевает товарищам. Все поют, размахивая фиалами.

Гекатей пришел сюда не один.

Недалеко от погребка он повстречался с ночным патрулем. Старшим патруля оказался Бабон.

– Кто идет? – хрипло окликнул его Бабон.

– Гекатей, сын архитектора Скимна!

– А, эфеб! Что же ты не вооружен? Похоже, что ты идешь в гости или, хе-хе, к красотке на свидание?

– Первое вернее, Бабон. Я иду в винный погребок Тириска, где сегодня собрались юноши, окончившие эфебию… По разрешению совета.

– Нет, правда?… Это очень мило, справлять конец эфебии! Я провожу тебя до места.

Когда они подошли к погребку, до их ушей донеслись крики и хохот.

– Замечательно! – покрутил головой Бабон. – Я делаюсь моложе, когда слышу голоса эфебов!

– Ну, прощай, почтенный воин!

– Нет, подожди! Эй, Агафон, Бион! Вы идите обходом до порта, а на обратном пути зайдете за мною! Я задержусь по делам в этом погребке!

Они спустились вниз по каменным ступеням.

Ираних только что выиграл у партнера две ставки и, откинувшись на спинку кресла, бросил хозяину питейного заведения монету со словами:

– Счастливый удар! Еще вина, Тириск, да смотри, дряни нам не давай!

Повернув голову, он увидел вошедших.

– О, Гекатей! Хо-хо-хо! И Бабон из Хаба!.. А ну, налить им кружки!

Эфебы зашумели. Гекатей, несмотря на скромное общественное положение отца, пользовался среди эфебов немалым уважением за свою силу, смелость и приветливый характер.

Вино, булькая, лилось в глиняные фиалы.

– Не надо разбавлять, пусть пьют, по скифскому обычаю, целиком!

– Полно, друзья, – улыбнулся Гекатей, – нам ли подражать скифам! Царь спартиатов Клеомен пил по-скифски и спился, сошел с ума!

Эфебы подняли фиалы и хором продекламировали стихи Анакреонта:

 
Эй, эфебы, пойте громче,
Но не следует ораньем
Скифам диким подражать
За вином. Давайте дружно
Пить и гимны исполнять!..
 

– Не пугайся, Гекатей, – Ираних мигнул Тириску, – вино было разбавлено еще в бочке.

Тириск кланялся и соглашался со всем. Делал при этом вид, что ему понятны шутки гостей.

– А ну, подскифь! – протянул посуду Тагон.

Тириск подлил цельного вина. Все выпили. Остатки вина из кружек и фиалов выплеснули прямо в стену. Раздался дружный хохот.

– Давайте играть в «коттаб»!.. Кто попадет вон в то пятно под потолком, тот получает звание героя!

Юноши с криками и смехом плескали вином в стену подвала. Они не стеснялись в крепких выражениях. Справлять праздник окончания эфебии было одним из старинных прав молодежи. Праздник этот напоминал ежегодные «дионисии» и также сопровождался шумными гулянками.

Эфебы пели, хохотали, пускались в пляс. Перемигнувшись, начали наперебой угощать Бабона и вскоре напоили его допьяна.

– Расскажи, друг Бабон, как ты покинул Хаб, как бежал от скифов?

– Что? – переспросил Бабон, выпучив рыбьи глаза. – Я бежал от скифов? Да за кого вы меня принимаете?

– Мы знаем о твоей силе и ловкости, о твоей храбрости, почтенный Бабон, но так говорят злые языки.

– К демону злые языки! Вы слушайте не старых баб, а меня самого! Я оставил Хаб, когда его защита стала невозможной. Я сам убил более двадцати варваров, но все мои люди пали. Тогда я вскочил на лошадь и ускакал. Я весь был обрызган вражеской кровью, в моем бедре торчала отравленная стрела…

Бабон все более пьянел и говорил не вполне связно. Но его мужественный и разудалый вид, его репутация воина, побывавшего в жарких схватках и видавшего виды, нравились молодежи. Видя, что юноши слушают с большим интересом, он взобрался на кресло и, поставив ногу на стол, сделал широкий жест, словно выступал перед народом на главной трибуне города.

– Они окружили город со всех сторон и начали метать через стены зажигательные стрелы. В городе загорелись соломенные крыши. Потом скифы полезли на приступ, но мы сбросили их лестницы вниз. Тогда они забросали ров конскими трупами, притащили ручной таран и разбили палисады с южной стороны, где не было каменных стен… Затем были сломаны ворота… Мы встретились с варварами грудь с грудью. Один скиф-верзила хотел оглушить меня дубиной, но я увернулся и всадил ему в печень акинак! Другой ударил меня копьем, но древко сломалось о панцирь. Я разрубил ему лицо наискось! Потом у меня сломался меч. Тогда я взял скифскую секиру из рук убитого и начал рубить ею варваров направо и налево!..

Бабон стал махать рукой и чуть не упал. Его поддержали. Слушатели прерывали рассказчика одобрительными криками и рукоплесканиями:

– Слава гиппарху Бабону! Слава сыну Марона, защитнику города!

Ободренный рассказчик продолжал:

– Но скифы разбили ворота и, очистив вход в город, пустили на нас конницу, которая ворвалась с дикими криками. Мы отступили за строения и начали оттуда метать камни и стрелы. Я попал камнем в лоб их сотнику, тот свалился на землю и был растоптан своими же… Чтобы испугать невыезженных коней номадов, мы зажгли постройки и стога сена, а сами под прикрытием огня и дыма отступили к храму Ареса. Скифы кинулись грабить. Тогда я предложил своим прорваться и ускакать на скифских конях в Херсонес. Нам удалось прорубить дорогу сквозь толпу скифских оборванцев к лошадям, что оставались на привязи, пока их хозяева грабили и насиловали… Ах, друзья мои! Я чуть не задохнулся от скифской вони! Клянусь сфинксами и демонами ночи! У этих бродяг даже кровь воняет! Я отрубил одному голову, а на меня брызнула кровь, пахнущая конской мочой!.. Они насквозь пропитались кобыльим духом!..

Эфебы дружно захохотали.

– Но как ни храбры были мои спутники, все они легли среди трупов убитых врагов. Только мне удалось добраться до коня скифского воеводы Калака!.. Но едва я протянул руку к поводу княжеского скакуна, как был сильно удивлен: это оказалась моя собственная кобыла! Калак, видимо, понимает кое-что в лошадях, если сразу оценил достоинства моей кобылы! Он сразу пересел на нее, как увидел ее в числе захваченной добычи. Я понял, что боги не хотят моей гибели, и, не теряя ни минуты, вскочил в седло и ускакал, вверив свою жизнь и судьбу в руки Девы-Покровительницы… Ну, да я ей уже не должен, она получила от меня обещанное сполна!..

Эфебы слушали затаив дыхание. Они чувствовали в рассказчике воина и доброго малого, от слов которого веяло романтикой степных схваток, бешеных скачек на полудиких конях и бесшабашной удалью. Они заранее допускали, что хабеец многое добавил от себя, но ложь для херсонесца не порок, она подобна привычной приправе к пище. Без нее он не проглотит и куска.

– Скажи, Бабон: ты думаешь вернуться опять в Хаб, когда скифы будут прогнаны в степь?

– Я?… – Бабон задумался. – Да, я хотел бы возвратиться, хотя дом мой сгорел. Но у меня там кое-что закопано. Я смог бы все восстановить вновь, дом и усадьбу. Но я решил сначала здесь жениться.

Последние слова он произнес таким неуверенным тоном, словно сказанное было неожиданностью для него самого. В самом деле, неясные мысли и желания, зародившиеся в сумерках его души, сейчас вдруг оформились сами собою и проникли в сознание.

Дружный смех был ему ответом.

– Браво, Бабон! Тебе, конечно, пора завести жену. Тогда ты получишь место в магистратуре. Но для этого нужно подобрать невесту по вкусу!

– Невесту?… Так она уже есть!

– Кто, кто такая?

Юноши пристали к Бабону с этим вопросом вплотную. Но тот с пьяной хитрецой улыбался и грозил пальцем.

– Не-ет, не скажу!

– Ну, скажи, Бабон, ведь ты среди друзей!

– Не скажу, разболтаете!.. Знаю вас, мальчишек!

– Клянемся всеми богами и богинями, что сохраним тайну! Это будет тайна эфебов!

– А если Тириск проболтается, то мы его утопим в бочке прокисшего пива!.. Впрочем, его можно прогнать! Эй, Тириск, уходи в свою конуру, пока не получил ножнами по заду!

Молодые люди обступили Бабона плотным кольцом, в их глазах вспыхнуло любопытство. Вся компания при слабом свете казалась шайкой сказочных разбойников, окруживших своего главаря.

– Хорошо, – протянул совсем пьяный гиппарх, – я… – он икнул, – я решил просить многопочтенного Херемона Евкратида отдать мне в жены Гедию… да, ту, что воспитывается при храме Девы! Она неплохая девушка!.. Воплощенная Фалло, богиня юности.

– Гедию? – переспросил кто-то.

Наступило гробовое молчание. Бабон принял это как знак одобрения и с решительным видом сказал:

– Да, Гедию, дочь Херемона. Мы уже переглянулись с нею!.. И пусть меня загрызут дикие кони, если я не добьюсь своего!

Заявление Бабона было более чем неожиданным. Оно подействовало на присутствующих оглушающе.

Гедия была жемчужиной Херсонеса. Это признали все, когда она впервые вышла к народу в составе жриц. Дочь Херемона сразу стала самой завидной невестой в городе – хотя бы уже потому, что ее отец был богачом и по старости собирался уйти в страну теней.

И как ни был Бабон симпатичен веселой гурьбе эфебов, но всех поразила пьяная дерзость его слов. Правда, он не считался бедняком: живя в Хабе, сумел кое-что сколотить себе торговлей и поборами, но был грубым воином, спал на пыльной кошме и весь пропитался конским потом и дымом очага, что, по-скифски, горел среди его дома. Он пил конскую кровь пополам с вином, ел мясо прямо с вертела, обливая бороду и грудь горячим соком.

Этот оскифившийся эллин вставлял в свою речь много варварских слов, а о Гомере знал только понаслышке. И было странно, даже нелепо представить себе рядом с медведеподобным степняком, дышащим чесноком и винным перегаром, красавицу Гедию, словно выточенную Фидием из молочного мрамора.

И эта живая богиня положит свою холеную руку рядом с волосатой лапой Бабона, затертой поводьями дочерна!.. Или она будет декламировать стихи Сафо, протягивая руки к дымному очагу юрты, смотря на кипящую похлебку с мясом дикой свиньи!.. А ее муж Бабон в это время будет сушить у огня свои чувяки, испускающие крепкий запах прокисшей овчины и давно не мытых ног!.. Эти мысли, мгновенно мелькнувшие в головах золотой херсонесской молодежи, вызвали новый взрыв хохота.

– Какого демона вы ржете, как жеребцы? – спросил Бабон с недоумением и вдруг вспомнил, что жрицы смотрели на него днем с улыбками, а дрянные мальчишки, что вертелись на площади, неприлично хохотали и тыкали в его сторону пальцами. – Странно, – продолжал он, начиная сердиться и поворачиваясь во все стороны, – странно!..

Пьяная голова плохо соображала. Он нахмурился, как бы раздумывая, хотел что-то сказать насмешникам, но язык ворочался с трудом.

Смех утих.

– Это неплохо ты придумал, Бабон, жениться на Гедии, – сказал Ираних, – но согласится ли старик отдать за тебя дочь, да и сама она может заупрямиться!

– А почему?

– Ты же хромой!

«Вот оно что вызывает их глупый смех!» – догадался Бабон. Ему сразу стало легче на душе. Он усмехнулся полусердито, но уже с явным добродушием.

– Ай-яй! Друзья! Юные мои эфебы! Разве можно смеяться над ранами того, кто сражался за свободу полиса и пострадал? А?

Он укоризненно покачал головой.

– А потом – знаете ли вы, что хромота моя временная? Скоро она совсем пройдет. Да я и сейчас могу ходить не хромая, клянусь палицей Геракла!

Он встал, хотел было лихо топнуть ногой, но уронил скамейку, а сам повалился на стол всем своим грузным телом. Кружки и фиалы посыпались на земляной пол.

Эфебы, видя простоватость своего гостя, еще больше развеселились. Хабеец и на этот раз истолковал их смех в свою пользу.

– Ничего, Бабон, теперь Гефест твой заступник, проси его помощи! Он сам хромой и охотно помогает хромым!

Ираних подмигнул Гекатею.

– А Херемон, конечно, не будет возражать. Лучшей пары для Гедии ему не найти! А что хромой – не беда! Всем известно, что амазонская царица ценила хромых мужчин! Как, друзья, она сказала о них?

– Хромые могут быть отличными мужьями! – хором ответили эфебы с дружным смехом.

– Я думаю, что Бабону не придется пить настой эритрейского корня!

– Несомненно!.. Гедия скоро убедится в этом!

Гекатей нахмурился. Ему показалось недопустимым так двусмысленно шутить по отношению к Гедии. Девушка представлялась ему такой же божественной и лучезарной, как сама богиня. Но товарищи не заметили его недовольства. Только Ираних подумал, что он продолжает печалиться о болезни матери.

С улицы послышались голоса людей и топот ног.

– Эй-ла, Бабон еще здесь?

В погребок спустились кожевник Скиф, бедняк Агафон и Бион-наставник. Все они выглядели настоящими гоплитами. Только Скиф и сюда принес с собою крепкий запах, по которому легко угадывалась его профессия.

– Фу, Скиф, каким ветром дует от тебя!

Ираних покрутил носом.

Один из эфебов раздал вошедшим фиалы с вином.

– Благодарим!

Прежде чем пить, Бион разгладил усы и бороду.

– Слушай, Бабон, – доложил он, – мы обошли улицы – всюду тихо. Но мы задержали домашнего раба Дамасикла, переодетого женщиной. Он хотел улизнуть от нас около пристани, а мы его тут и сцапали.

– Раба Дамасикла? – с пьяной важностью спросил Бабон, развалясь в кресле. – А ну, давайте его сюда, мы с мальчиками допросим его.

Бион, однако, не спешил. Он сотворил молитву, слил малость из фиала на пол, прошептав молитву, выпил вино. То же сделали его спутники. Поставив посудину на стол, учитель постучал древком копья об пол. Двое горожан ввели задержанного.

– Это ты и есть раб почтенного Дамасикла?

– Да.

– А ты того… не девчонка?… Как тебя зовут?

– Ханак.

– Ханак? Гм… А ну, подойди поближе.

Все с любопытством смотрели на красивую девушку, называющую себя мужским именем. Бабон всмотрелся в лицо юноши, обратил внимание на его белые руки с перстнями и прищурился лукаво.

– Девчон… то бишь, мальчишка неплохой! Дамасикл имеет вкус!.. Хе-хе!

И вдруг закричал с неожиданной суровостью:

– А скажи, раб: какого демона ты шляешься по городу в неурочное время?… Да еще переодетый бабой, а?

К удивлению всех молодой раб не проявил страха, но ответил спокойно:

– Я хотел посмотреть на корабли, что отплывают утром. Но в порт пускали лишь женщин, которые провожали мужей в плавание. Вот я и переоделся. А потом забыл, что объявлено осадное положение, и задержался. А когда пошел домой, то улицы были уже перегорожены. Я начал пробираться через цепи, и тут меня задержали.

Ханак смотрел и говорил так искренне и простодушно, что все засмеялись. Красота и здесь заворожила всех.

– Гм, славный мальчишка! Прямо персик! Надо бы вздуть тебя, ну да ладно, отпустите его!

– Но есть приказ совета, – вмешался хмурый Агафон, – всех задержанных направлять в башню до разбора.

– Что? Персика-то в башню? Не надо! Завтра я скажу Дамасиклу, он сам разберется, без башни!

– А я думаю, Бабон, что ты просто пьян! – не унимался Агафон. – И завтра будешь жалеть, что отпустил раба!

Бабон подумал. Оглядев всех присутствующих, сказал:

– Добро, отправим раба в башню. Выдели, Бион, одного воина, он доведет персика до башни. Будет жаль, если такой мальчик попадется в руки других. Впрочем, подожди, я сам провожу его и сдам прямо в руки властей.

Он ушел вместе с воинами. Эфебы оживленно заговорили. В кабачке снова стало шумно. Смех эфебов разносился далеко по темной уличке, на которой находился подвал Тириска.