Текст книги "Великая Скифия"

3

Все новые отряды конных лучников скакали навстречу понтийскому войску. Прыскали залпами стрел в плотные ряды врагов. Скифы умели стрелять с седла на всем скаку, причем били с завидной меткостью. Лучники вели себя дерзко, этому способствовало отсутствие конницы у Диофанта. Кучка воевод и отряд херсонесцев, сидевших на конях, не могли идти в счет.

Наездники заметили, что панцири понтийцев защищают грудь и спину. Ноги остаются незащищенными. Стрелы стали падать ниже, и скоро десятки понтийских солдат вышли из строя, получив ранения в бедра и голени.

Сплоченная масса тяжелых гоплитов, носивших горделивое название «несгибаемых», предназначалась для ударов по столь же плотным рядам противника. Но она ничего не могла предпринять против скифских всадников, что с неутомимостью комаров кружились по степи, то исчезая в туманной дали, то неожиданно появляясь вновь.

Диофант ерзал в скифском седле и ругался, как надсмотрщик в эргастерии. Его выводило из себя то, что сильные и молодые воины уходят из строя, хромая, с отравленными ранами, полученными от стрел врагов. Раненых сажали на телеги.

Если Диофант в своем блестящем панцире походил на Ареса, бога сражений, то его два спутника напоминали Фобоса и Деймоса, духов страха и трепета. Справа ехал, закутавшись в белый плащ, Бритагор, слева – бывалый воин, воевода Мазей, внушавший солдатам уважение своими шрамами. Говорил Мазей с особым свистом, брызгая слюной и шепелявя, чему причиной было отсутствие передних зубов, выбитых когда-то вражеским ударом.

– Против варварских лучников нужна конница, – ворчал Мазей, подергивая седым усом.

Солдаты возбужденно переговаривались:

– Они отравляют стрелы ядом гадюк и кровью трупов. Каждая стрела несет две смерти – одну от силы и меткости удара, другую от яда.

– У них есть яд для стрел, называемый «однодневным», они узнали секрет его получения от знаменитой колдуньи Медеи, дочери Гелиоса. От этого яда человек умирает в течение суток.

– А я слыхал, что у скифов еще хранится страшный яд из крови той гидры, которую когда-то убил Геракл. Геракл был в Скифии.

– Я не боюсь смерти от ран, но от яда умирать не хочу!

– Проклятые варвары воюют, не соблюдая законов войны!

– Разве война имеет законы?…

В сырой мгле степного простора мелькали зловещие тени скачущих всадников, слышались заунывные крики. Стрелы летели справа, спереди, слева, сзади. Знай поворачивайся – и все равно не угадаешь, с какой стороны держать щит.

То мягкий свист, то трепетный шорох, с которыми летели стрелы, навевали тоскливое чувство, утомляли внимание и до крайности замедляли движение вперед. Ратники, вначале такие бодрые, еле плелись, утомленные и озлобленные. Храбрецы, жаждущие рукопашной схватки, робели перед коварными укусами скифских стрел. Диофант заметил смущение и замешательство в рядах своей рати.

– Лучники! – зычно обратился он к легкой пехоте. – Пусть ваши кишки лопнут сейчас же! Чего вы топчетесь, как бараны? Защищайте тяжелую пехоту! Отражайте налеты врага! Собирайте скифские стрелы и пускайте их обратно в скифов!

Легкая пехота зашевелилась. Скифские стрелы стали собирать и передавать луконосцам. Ядовитые летучие змейки стали возвращаться к хозяевам. Легкая пехота образовала отряды по пятьдесят человек, которые стали двигаться в некотором отдалении от тяжеловооруженного ядра войска, образуя круговой заслон. Они встречали нападающих стрельбой из луков, сами прикрываясь щитами.

Пять или шесть всадников лихо подскакали ближе, чем на полет стрелы, сделали головокружительный поворот, удивляя чужеземцев искусством наездничества. В лица понтийцам брызнула грязь из-под некованых копыт степных скакунов. Один из скифов при повороте сразу выпустил две стрелы. Это показалось дивом. Многим вспомнилось предание, что даже Геракл учился стрельбе из лука у скифа Тевтара.

– Стреляйте в них!.. Стреляйте!

Сноп стрел метнулся вслед наездникам. Многие стрелы вонзились в спины скифам и торчали подобно щетине на спине вепря.

Стрелки издали торжествующий крик, но тут же затихли, разинув рты. Пораженные стрелами всадники не свалились на землю, но продолжали крепко и прямо сидеть на спинах скачущих лошадей.

– Великие Санерг и Аштара! – ахнул один из стрелков. – Это колдовство!.. Гляди, он уносит между лопатками мою стрелу! Разве человек может сидеть на лошади, если он пронизан насквозь бронзовым острием?

– Скифы – колдуны и оборотни, это всем известно! – поддержал его товарищ с худым лицом, покрытым шрамами. – Я много раз видел, как варвары превращались в волков!.. Был один скиф Абарис, тот даже летал верхом на стреле!..

– Верхом на стреле? Как же он держался на ней?

– Это была особая стрела, подаренная скифу Аполлоном Гиперборейским!

Суеверный ропот волной прокатился по рядам смущенного воинства.

– Мы теряем жизнь от одной ранки, нанесенной скифской стрелой, умираем от колдовского яда, а они скачут на конях, имея в хребте десять стрел!..

– Как же тогда воевать с ними? – звонко спросил молодой воин, тревожно оглядываясь вокруг.

– Молчать! – оборвал разговоры сотник. – Какие там оборотни и колдуны! Мы в прошлом году побили скифов, а царя их заставили присягнуть Митридату! И нынче побьем, а их скот и женщин поделим между собою!

Одако и сам сотник не мог понять и толком объяснить причину необыкновенной живучести скифов.

– Папай!.. Папай!.. – доносилось издали.

Тиу!.. Тиу!.. – пели стрелы над головами.

Приближалась ночь. Переход оказался совсем не таким стремительным, как того хотели Диофант и воины. Полководец начал задумываться, удастся ли ему рассеять войско Палака и захватить Неаполь до подхода роксоланов.

Измученная пехота остановилась. Рослые гоплиты вытирали пот с загорелых на южном солнце лиц и отряхивали с ног целые пуды чернозема.

– Римляне тренируют свою пехоту, заставляя надевать свинцовые сандалии, – заметил Бритагор с обычной усмешкой. – Пусть бы они походили по скифской грязи! Это куда труднее!

– Ты прав, Бритагор, – отозвался Диофант, сдерживая свою лошадь, – но мы пришли сюда именно потому, что не хотим позволить римлянам топтать своими ногами скифский чернозем!

– Справедливые слова, – одобрил советник, – Скифия должна стать житницей Понта, как когда-то она была житницей Эллады! А ее конные орды нужно сначала подчинить силой оружия, а потом вместе с роксоланами и языгами направить на Рим! Они будут нашей конницей в войне против Рима.

– Ха! Мы взрослые люди и понимаем, что не из любви к херсонесцам Митридат посылает свои корабли и первоклассную пехоту против скифов. Сначала будет нашей вся Малая Азия и Северопонтийские степи, потом Балканы! А дальше – Рим!.. Сломаем Риму рога, тогда Понт станет хозяином мира!.. Еще Фарнак начал великую борьбу!

– Да, царь Фарнак был умным и дальновидным правителем, он плел сети против Рима, но везде кричал, что он друг римлян… А Митридат почувствовал силу и повел дело в открытую… Вернее, почти открыто. Но он так молод! Счастье, что его советники и воеводы так зрелы! Ты один из них, Диофант!

Диофант горделиво улыбнулся и искоса поглядел на Мазея, что трясся на скифской лошаденке рядом.

– Понимаю, понимаю, – замотал усами Мазей, стараясь при этом изобразить на исполосанном шрамами лице понимание великих замыслов понтийского владыки и восхищение мудростью его советников и воевод, – наш царственный повелитель по гениальности второй Александр! Ему нужно Северное Причерноморье. Здесь он найдет хлеб и мясо, а также много рабов и племен, которые еще не заражены духом неподчинения. Скифия богата. Я слыхал, что в Рифейских горах, – это где-то на севере, – так много серебряной руды, что однажды при лесном пожаре по склону горы потекла целая река из расплавленного серебра!..

Бритагор лицемерно прищурился, лицо его сделалось слащавым.

– Да, наш царь мудр, и в то же время ведь он семь лет прожил в дремучем лесу, спасаясь от своих опекунов… Презренные люди, они хотели погубить царя, а на его место посадить римского ставленника. Двенадцати лет он наследовал царский престол и успел стать самым просвещенным царем в мире. Он очень пытлив и интересуется науками, особенно медициной и наукой о ядах.

– А почему? – вмешался Диофант. – Не диво такое увлечение для того, кто каждый день ожидает, что кто-либо из приближенных отравит его.

– Верно, это так. Сейчас он принимает все яды понемногу и становится к ним нечувствительным. Больше того, яды стали его потребностью, особенно он полюбил сонный яд, который добывают в Индии из мака.

– Это поразительно! – не удержался Мазей, мало осведомленный об интимной жизни царя. – Пусть боги дадут ему здоровья и много лет полного благополучия!

4

Лагерь разбили среди степи, окружили наспех вырытым рвом, позади которого расставили вкруг телеги с камнеметами, как это принято у скифов. Шатер Диофанта поставили в центре лагеря. Солдаты должны были довольствоваться кострами под открытым небом и плащами – хламидами.

С закатом солнца погода изменилась. Потянуло холодом, и земля сразу стала твердеть. Подул ледяной, пронизывающий ветер. Словно бичом хлестнула снежная крупка. Закружилась метель, дрожь прохватила солдат Диофанта до костей. Сырые одежда и обувь окаменели. Все кинулись собирать степные засохшие травы для костров. В балках мечами рубили кустарники и тащили оттуда охапки хвороста.

Бабон находился в войске понтийцев в качестве командира маленького отряда херсонесской молодежи, посаженной на трофейных скифских коней.

Хабеец видел, как неумело обращались южане с кремнем и огнивом, не имея опыта разжигать костры из сырой травы. Он вынул из переметной сумы флягу – логэну, сделал из нее несколько глотков, крякнул и обтер усы.

– Расседлывайте! – приказал он Гекатею. – Готовьте ужин, а я пойду помогу им.

С помощью бывалого хабейца костры запылали. Огонь переносили к другим кучам топлива. Скоро весь лагерь украсился кострами, около которых пытались согреться гоплиты. Они совали ноги в огонь, поворачивались к огню то одним боком, то другим, кашляли от едкого дыма и терли глаза.

Костры давали больше дыму, чем тепла. Порывы ветра прижимали пламя к самой земле или поднимали целые снопы искр, обжигающие лица солдат.

Молодые херсонесцы вырыли яму, развели в ней огонь, но небольшой, чтобы не привлекать внимания врага. Греться у костров не думали, так как все были одеты в теплые полушубки, шаровары и войлочные треухи. Ноги у них не промокали, а широкие плащи, подбитые мехом козы, защищали от сырости и прекрасно грели.

Ираних крутил над огнем длинный прут с нанизанными на него кусочками мяса. Сок и жир капали на угли и пенились, издавая шипящий звук и раздражающий запах, от которого молодые воины ощутили сосущее чувство голода.

– А ну! – подмигнул Ираних Гекатею. – Достань из моих сум каменную бутыль. Мы хлебнем до прихода этого сатира Бабона. Если он увидит, что у нас есть вино, он не успокоится, пока не вытянет его до последней капли.

– Так же как Тагон хочет пожрать все наше мясо. Посмотри на его глаза. Настоящий Кербер!

Юноши от души расхохотались. Холодный ветер подхватил их смех и унес в степь.

– О Бабоне не беспокойтесь, – ответил баском Тагон, – я сам видел в его руках вместительную логэну. А когда он ушел, то я успел сделать пробу винцу.

– Ты пил из его фляги?

– Пил.

– Ну, какое же у него вино?

– Такое же, как и у вас, из одного подвала. Только вам наливали фляги нежные руки Гедии и Лаудики, а Бабону это делали тоже нежные руки старшей жрицы Маты.

– Что ты говоришь? Кажется, между этой парой союз уже заключен! – смеясь, заметил Ираних. – А ведь наш храбрый хабеец сначала метил жениться на Гедии. Глупый сатир!

Тагон сделал многозначительный жест.

– Он и сейчас метит. Я думаю, что у него с Матой отношения чисто деловые. Возможно, Мата взялась обработать старого грифа и заставить его отдать дочь за нашего храбрейшего гиппарха.

Сказав это, Тагон с усмешкой посмотрел на Гекатея, после чего продолжал:

– В самом деле, если бы Мата вздумала выйти замуж за хромого Бабона, она потеряла бы жречество, а с ним доходы, положение в полисе. Согласно закону, она может быть жрицей Девы до тех пор, пока сама остается девственницей.

– Мата девственница?!

Хохот донесся до понтийских костров. Хорошо вооруженные понтийцы были одеты не по-зимнему. Сейчас они тщетно старались согреться и толпами толкались у костров, тесня друг друга. Им показалось странным, что на таком леденящем морозе можно весело говорить и смеяться.

– Никто не может сказать иного, – возразил Тагон, – в глазах всего народа и перед законом – она девушка. Но это не мешает ей иметь дружка. Но какой смысл ей иметь мужа? Она просто может завести раба. Кто знает, случайно ли исчез неизвестно куда Костобок?… В народе уже поговаривают, что здесь не без греха, но никто не может бросить упрека почтенной Мате, не рискуя пострадать за клевету… Нет, друзья мои, Мата не так глупа, чтобы заниматься любовными шашнями с Бабоном. У них есть какие-то другие цели.

– Мясо готово! – торжественно провозгласил Ираних. – Дайте мне глоток вина, и я буду есть. Да и сами поторопитесь – жаркое быстро стынет.

– Никогда Гедия не будет женою Бабона! – не выдержал Гекатей, протягивая бутыль товарищам.

Он с волнением вспомнил разговор с девушкой в келье Лохи. Ему показалось, что к холодному ветру, дующему из мрачной степи, приметался запах волос Гедии, смазанных душистым маслом. В визге метели он готов был услышать голос любимой. Сама мысль о том, что Гедия может принадлежать другому, приводила его в состояние ревнивого беспокойства и заставляла бушевать молодую кровь. Теперь он уже не просто боготворил молодую жрицу, но стремился к ней, жаждал ее и даже считал, что он имеет на нее больше прав, чем кто-то другой.

Бабон вошел в шатер к Диофанту. Полководец уже достаточно разогрелся от вина и еды.

– Привет тебе, херсонесский гиппарх! Если судить по твоему виду, в поле не так уж холодно.

– Да, мороза большого нет, вся зима впереди.

Одетый по-скифски и закаленный, грек не ощущал холода, хотя с его бороды сыпался снег, а щеки и нос стали пурпурными.

– Почему мои воины мерзнут?

– Потому, что у твоих воинов одежда не годится для наших зим. А кроме того, они шли, вспотели, промочили ноги, а теперь замерзают.

– Что же надо делать?

– Если не хочешь, чтобы у половины воинов отвалились руки и ноги, вели им сейчас же больше двигаться, бороться, бегать.

– А что, это уже наступила зима?

– Нет, будет еще немало теплых дней. Днем тепло и сыро, а ночью холодно.

Диофант встал на ноги и начал натягивать на плечи шубу.

5

Скифы тем временем не дремали. Пользуясь завесой пурги и ослаблением бдительности сторожевого охранения понтийской рати, они появились около телег, стали пускать стрелы и метать дротики и кинжалы в воинов, сгрудившихся у костров. В ответ раздались крики боли, гневные проклятия и угрозы.

Ни одна стрела не пропала даром. Нападавшие были невидимы для понтийцев, ослепленных светом костров. Зато лагерь был хорошо освещен.

Взбешенные солдаты кинулись было с копьями наперевес за линию телег, намереваясь отбросить варваров в степь, но их атаковали дико ревущие всадники. Кто остался цел – возвратился в лагерь. Убитым скифы отсекали головы и, размахивая этими страшными трофеями, умчались во мрак ночи.

Это было воспринято как неслыханное надругательство над трупами.

– Папай! Папай! – доносилось вместе с воем метели.

Опять стрелы, опять убитые и раненые.

Тут же, у костров, воины вынимали друг у друга из ран стрелы. Но древко при этом отделялось от наконечника, который оставался в глубине раны. На это тоже смотрели как на дьявольское изобретение. Поднимали с земли целые вражеские стрелы и, рассмотрев их при огне, находили на их острие специальный шип, предназначенный для удержания наконечника в ране.

– Какая жестокость! Скифы звери, а не люди!

– Нужно перебить их всех и их потомство!

– Я в Неаполе не пощажу ни женщин, ни детей!

Так говорили разъяренные воины. Диофант не слыхал этих разговоров, но, выйдя из шатра, был поражен смятением, охватившим лагерь. Словно обреченные, метались воины между кострами, расстреливаемые скифами, как стадо диких баранов. Количество раненых достигло пугающей цифры.

– Хотя ты и умеешь разжигать костры, а сделал плохо, – с сердцем заметил полководец Бабону и, приложив ладони ко рту, закричал:– Гаси костры!

– Гаси костры! Гаси костры! – подхватили простуженными голосами сотники и десятники.

Когда последний костер был затоптан и закидан комьями земли, уныние охватило все воинство. Ослепленные светом огней ратники почувствовали, что тьма и холод охватывают их страшными клещами.

Диофант приказал разжечь сторожевые огни в некотором отдалении от линии телег. Между лагерем и огнями расположились лучники, готовые отражать наскоки врага.

– Начнем все военный танец! – гремел голос полководца. – Становись в круг!.. Эй, Мазей, раскрыть возы, достать вино и начать раздачу его после танца! Лучшему танцору – двойная порция!

Марды, каппадокийцы, исавры, синопские греки, гераклейцы, гордиены стали в общий круг и начали танец. Многие, желая скорее согреться, обхватывали друг друга руками и прыгали, как петухи.

Даже после танца и доброго глотка вина многие не могли согреться. Их трясло, и в то же время валила с ног необычайная усталость, сонливость. Они падали и засыпали, с поразительной яркостью видя перед собою сады Синопы, берега теплого Термодонта, горы знойной Мидии и Каппадокии.

А ветер бесновался. Над сторожевыми кострами плясали гигантские тени-чудовища, может быть, злые демоны или боги проклятых здешних мест.

– Папай!.. Папай!..

Вот она, Скифия, могила завоевателей!

6

Тусклое утро осветило степь. Метель утихла. Понтийский лагерь выглядел очень печально. Возле телег надуло целую стену снега. Там, где лежали или сидели люди, виднелись белые сугробы, из-под которых пробивались струйки пара и торчали концы копий.

Угрюмым взором окинул Диофант эту картину. Приказал трубить подъем. Трубачи вскинули вверх рога, оправленные медью, и огласили окрестности сиплым ревом.

Первыми подняли головы и насторожили уши херсонесские кони, мирно жуя сено. Потом вскочили юноши херсонесцы, сбросили с плеч теплые плащи и стали с удовольствием обтирать снегом лица и руки.

Снежные кучи также начали оживать. Люди поднимались медленно, с кряхтением, стряхивали с одежды снег, разминались, щелкая суставами. Ослабевшие сами не могли встать, их поднимали.

– Трите снегом лицо и руки! – советовали херсонесцы.

Кое-как разожгли костры, обогрелись, выпили вина. Доставали из сумок смерзшиеся сухари и окаменевшие лепешки. Многие, отогрев руки над огнем, стонали от внезапной боли в пальцах. Кашляли и жаловались на тяжесть в груди. Были и такие, что не могли согреться и продолжали лежать около костров.

Солнце взошло яркое, веселое. Снег вспыхнул, засверкал холодными огнями. К небу поднялись столбы пара.

– Хороший денек! – хлопнул рукавицами Бабон. – А ну, сынки, жарьте мясо, а я уже достал у понтийцев сухари.

Диофант следил за построением обозов. Ужасался в глубине души при виде раненых и обмороженных, сидевших и лежавших где попало. Слышались стоны, брань, богохульства. На подстилке из плащей лежали смуглые марды, исавры с жестокими и какими-то однотипными лицами, страдая от ран, нанесенных отравленными стрелами. Многие кричали и метались в бреду.

Умерших несли к центру лагеря, где уже рыли общую могилу.

Бабон любил попадаться на глаза начальству. Сейчас он вынырнул откуда-то и оказался рядом с Диофантом. Его одутловатое лицо лоснилось, будто смазанное салом. Он продолжал чавкать, смачно пережевывая шашлык. Храмовое винцо, что было налито в его флягу Матой, сейчас оказывало свое благотворное действие.

Синопеец с удивлением оглядел фигуру краснолицего здоровяка, совсем непохожего на эллина. Он выглядел настоящим варваром и, видимо, чувствовал себя прекрасно среди скифских снегов и метелей.

– О прославленный полководец! – обратился хабеец к понтийскому воеводе. – Я сам имел недавно в бедре такую же отравленную стрелу, но был излечен кровью диких уток.

– Да? – с живостью отозвался Диофант. – Кровью диких уток? Так помоги нам достать этой крови!

– Увы, – вздохнул Бабон, возводя горе свои рыбьи глазки, – время охоты на уток миновало. Они все улетели зимовать в благословенный Понт, откуда вы прибыли.

Диофант испытующе всмотрелся в хабейца, словно желая проникнуть в скрытый смысл его слов. Но, увидев простодушие на невыразительном лике греко-скифа, вздохнул с досадой.

– Это плохо!.. Может быть, кровь скифов тоже обладает целебными свойствами? Мы могли бы убивать пленных и их кровью лечить наших раненых.

– Вот этого я не знаю… Слыхал, что еще лечат отравленные раны ядом тех же гадюк. Это принято у агаров. Но гадюк сейчас нет, они спят в норах. Агары же наши враги и помогают Палаку воевать против нас.

Диофант повернулся спиною к благодушному болтуну. Его взгляд стал влажным и потерял свою остроту, когда упал на ряды трупов, что лежали около вырытых ям.

«Вот мой первый трофей – могилы!» – подумал он с горечью.

Мертвых похоронили по обычаям их родины. Одних – ногами на восток, других – в скорченном состоянии, третьих – связывали веревками. Принесли жертвы кусочками вяленого мяса и хлебными крошками. Войско приняло очищение, пройдя между двумя кострами.

Вся рать построилась в походные колонны и двинулась в дальнейший путь.

Воины быстро размялись, согрелись от ходьбы и заметно повеселели. Всех удивляло отсутствие скифских наездников. Степь казалась безжизненной пустыней.

– Странное дело, – крутил головой молодой воин, бывший ночью в сторожевом охранении. – Вчера от них отбою не было, всю ночь глаз сомкнуть не давали. А сейчас как сквозь землю провалились.

Воин с изрубленным лицом только повел бровями.

Молодые, мало испытавшие воины продолжали перекидываться задорными фразами:

– Увидели овчинники, что Митридатовых войск стрелами не остановишь! Испугались, убежали!

– Надо спросить начальников – где же враг? С кем будем драться? Мы еще не видели крови врага!

– Зато увидели в немалом количестве понтийскую кровь! – недовольно заворчали пожилые, считавшие, что бахвальство приносит несчастье.

Солнце грело сильнее, снег стал быстро оседать, и к полудню ручьи побежали в балки, образуя лужи. Земля оттаяла, ноги ратников стали скользить, отяжелевать от налипшей грязи. Движение замедлилось. На лбах воинов заблестел пот. Не верилось, что ночью бушевала метель и люди коченели от холода.

– Какая гадкая погода! Скорее бы добраться до Неаполя и одним ударом закончить поход!

И вот до ушей большинства донеслись странные звуки, как бы шум отдаленного водопада. Горцы – а их было немало среди понтийских солдат – насторожились. Это походило на шум лавины, сорвавшейся с гор. Марды, конное племя, оказались ближе к истине, предположив, что где-то мчится табун диких лошадей. Они стали переговариваться гортанными отрывистыми звуками, в которых угадывалась тревога.

– Что такое? – спросил Диофант, натягивая поводья.

Слева из-за холмов показалась серая колышущаяся на скаку масса вражеской конницы. Это был большой отряд тяжеловооруженных всадников, одетых в катафракты, сверкающие в лучах осеннего солнца. Развевались в воздухе султаны из перьев. Скифы мчались ровным напористым галопом прямо на левое крыло понтийской рати, где колонны воинов шли в три потока. Каждый всадник держал над головою два или три метательных копья.

Положение сразу стало критическим. Диофант подскочил в седле, лицо его напряглось, побагровело. Он быстро окинул глазами свою рать, оценил окружающую местность, лихорадочно строя в голове план отражения скифской атаки.

Подняв руку вверх, загремел, словно Зевс-Громовержец:

– Кто скучал без дела?… Вот вам настоящий враг! Покажите скифам, чего вы стоите!.. Все – лицом к врагу! Сомкнись плечом к плечу!.. Первые ряды, упирайте копья в землю! Становись на одно колено!.. Задние – приготовить метательные копья! Пращи, свинцовые шары!

Понтийская пехота двигалась, имея в центре ядро из тяжелых гоплитов, справа и слева от которого располагались отряды лучников и копейщиков. Когда фронт войска был повернут влево, навстречу вражеской коннице авангардом стали легкая пехота и отряд херсонесцев. По ним-то и пришелся первый удар скифской кавалерии. Лучники хотели хлестнуть атакующих залпом стрел, но не успели. Их смяли и развеяли. Часть их отхлынула вправо и влево, обнажая фронт тяжелой пехоты. «Несгибаемые» слились в одну сплошную многогранную глыбу, направив вперед сотни копий.

Херсонесские юноши не испугались. Ими овладело нечто вроде воинственной горячки, то безумие храбрости, в котором человек совсем пренебрегает опасностью и рвется в бой, хотя бы ему угрожала гибель.

– Вперед! Эй-ла!..

– Эй-ла! Эфебия, вперед!..

Ничтожная по численности, кучка конных греков, подняв своих коней в галоп, бросилась атаковать панцирную конницу скифов.

– Куда вы, остолопы?! – успел крикнуть им Бабон, сворачивая своего коня в сторону.

Но юноши не слышали ничего. Они походили на молодых задорных псов, которые в азарте бросаются навстречу свирепому вепрю, чтобы через страшный миг быть отброшенными в сторону с распоротыми животами.

С криком они метнули вперед копья.

Но лавина пышущих жарким дыханием коней, несущих на себе башнеподобные фигуры степных рыцарей, смела горстку храбрецов, как буря сметает свежескошенную траву.

С оглушительным грохотом, стремительнее горного обвала обрушились катафрактарии на левое крыло Митридатова воинства. Подобно страшному тарану, ударили лошадиные груди в блестящую стену заморских лат и щитов. С треском, как тростник, ломался подвижный частокол понтийских копий.

Удар был силен и стремителен. Упругая фаланга «несгибаемых» не выдержала и дала глубокую трещину, раскололась надвое.

В эту брешь стремительно хлынул поток атакующей конницы. Тысяча глоток издала боевой клич «Папай!», разрубивший тишину дня от земли до облаков.

Налет сколотской драгоны был сокрушителен. Первым врезался в толщу вражеской рати Раданфир, за ним страшный в своей стремительности Омпсалак, разивший врагов тяжелым мечом. Могучий карла Калак рубил секирой, вскрикивая в ярости после каждого удара. Князья Дуланак, Анданак, Ахансак и другие, а за ними богатыри и лучшие воины имели по три метательных копья каждый и с силой и меткостью посылали их в понтийцев.

Словно гигантский стальной лемех, вспахала скифская конница блестящую массу лучшей пехоты Востока, дробя и кроша ее, разбрызгивая тяжелыми конскими копытами понтийскую кровь и перемалывая мясо и кости вражеских воинов.

– Сомкнись плотнее!.. Задние, копья в землю! Передние, щиты черепахой! Боковые, бросайте в них свинец и копья!..

Диофант кричал до хрипоты. Он скакал на лошади вдоль рядов с обнаженным мечом, но в свалку не лез, считая, что для этого время еще не наступило. Его глаза, и без того выпуклые, округлились и вспыхнули пламенем. Он все видел, все понимал, сохранял присутствие духа и соображал с молниеносной быстротой.

– Эй, вы! На телегах! Свиньи неповоротливые!.. Заводите катапульты и бейте скифов камнями! Или я угощу вас ударом меча!..

Приказания передавались по цепи. Пехота после минутного замешательства начала сопротивляться. На скифов посыпались свинцовые шары, заухали катапульты. В воздухе замелькали куски известняка. Но натиск продолжался. Пехота валилась ряд за рядом, исчезая под ногами полудиких коней.

Всадники использовали метательные копья и взялись за топоры и короткие акинаки. Это оружие более годилось для пешей схватки. Ему противостояли тысячи вражеских копий, подобных иглам гигантского ежа. Движение атакующих потеряло свою правильность. Задние напирали на передних. С грохотом падали те всадники, лошадям которых вспарывали животы или перебивали ноги. Об упавших спотыкались другие и падали. Масса всадников смешалась в головокружительном водовороте. Люди и кони давили друг друга в тесноте. Понтийцы без промаха метали тяжелые дротики, нанося противникам большой урон.

– Папай!.. Папай!.. – кричали скифы.

– Бей скифов! Смерть ишкузам! – отвечали понтийцы.

Атака замедлилась. Раданфир, сопровождаемый несколькими десятками лучших витязей, с криком ринулся туда, где вражеская фаланга, не рассеченная полностью скифами, казалась наименее многолюдной.

Диофант сразу понял, чего хочет скифский воевода.

– Не давайте им прорваться! Не выпускайте их! – неистовствовал он. – Иберские копьеносцы, вперед! Арменийцы! Где ваша доблесть?… Или вы умеете только пьянствовать и драться с бабами? Покажите себя!

Красавец Архелай понял, что настало время искупить свой позор и вернуть утерянное звание десятника. Кинулся с группой товарищей наперерез Раданфиру, держа над головой дротик.

Но он опоздал. Раданфир открыл выход в степь, прорвал кольцо смерти.

– За мной! За мной! – призывал он, покрывая своим голосом шум битвы.

– Вот тебе! – крикнул Архелай и метнул ему вдогонку копье.

Острие скользнуло по пластинам панцирной рубашки и мягко вошло под правую лопатку. Раданфир покачнулся, но не упал.

– А это тебе!

Омпсалак с размаху опустил тяжелый меч на голову Архелаю. Бывший десятник упал с рассеченной на две половины головой. Беловатый мозг вывалился на землю вслед за потоком алой крови.

Но скифы уже услышали голос своего воеводы и стали поворачивать лошадей влево. Конница, смешавшаяся в водовороте, вновь обрела устремленность, подобно реке, вдруг преодолевшей запруду.

Брешь быстро расширялась к великой досаде Диофанта. Ему не удалось запереть скифов в живом кольце своих войск, степняки рассекли понтийскую фалангу на две неравные части и уходили в степь, несмотря на стрелы и дротики, что сыпались им вдогонку.

Конница Раданфира потеряла способность поражать. Она израсходовала свои метательные копья, ее мечи были слишком коротки, а секиры тяжеловесны и неудобны для летучего конного боя.

Оружие скифов было несовершенно. Копья могли стать пиками лишь при наличии хорошего упора для ног всадника в виде стремян, тогда еще неизвестных. Деревянные седла хотя и были, но не имели высоких лук. Многие ездили верхом без седел, по старинке, пользуясь широкими попонами.

Однако, потеряв свою ударную силу, катафрактарии оставались малоуязвимыми из-за своей быстроты, сплоченности и наборных панцирей.

Они ушли в степь столь же массивной волной, как и в момент их первого появления. Даже не уменьшились заметно в численности.

Диофант осыпал проклятиями своих военачальников.

Воины добивали раненых скифов и их лошадей. С трупов стаскивали панцири и одежду, стараясь не коснуться голой рукой крови врагов или не наступить ногами на кровавые пятна на земле, что считалось дурной приметой.