Текст книги "Великая Скифия"

4

Утром прискакал всадник на взмыленной лошади. Сторожевые приняли его за скифа и открыли стрельбу из луков. К счастью, ни одна стрела не попала в смелого наездника, который оказался херсонесским юношей из отряда Бабона Маронова. Гонец вошел в жилище Диофанта, шатаясь от усталости. Его щеки обожгли степные ветры, губы почернели и потрескались.

– Ну, что привез? – спросил Диофант строго.

– Гиппарх Бабон прислал меня сказать тебе, что твой приказ выполнен! Калос Лимен захвачен почти не разрушенным! Запасы хлеба большие и полностью сохранены!

Полководец просиял от удовольствия. Ему показалось, что с его плеч свалился тяжелый груз. Зима пугала его бесхлебицей. От удачи Бабона при захвате Прекрасного порта зависело многое. Теперь половина забот была снята.

По всему дому прогремел густой бас Диофанта:

– Бритагор! Мазей! Эй, друзья!

Военачальники вбежали заспанные, с всклокоченными головами. Торопливо на ходу застегивали ремни. Мазей споткнулся о собственный меч и чуть не растянулся на полу.

– Что, стратег, тревога?

– Ха-ха-ха! – рассмеялся счастливым смехом понтиец. – Да, мои верные соратники, тревога, но не боевая, а веселая! Еще одна победа! Прекрасный порт в наших руках со всеми запасами хлеба! Боги еще не забыли нас!.. Дорилай!

– Я здесь, непобедимый!

– Бери четыреста воинов и немедля направляйся туда, в Прекрасный порт! Тебе я поручаю защиту порта и охрану хлебных запасов! Да поторопись, а то я боюсь, что молодчики Бабоновы завтра же начнут переправлять пшеницу в Херсонес! И тогда мы останемся на бобах! Херсонесцы не должны получить ни одного хойника хлеба иначе как из моих рук!.. Сразу по приезде готовь квартиру на тысячу пеших гоплитов, я пришлю их тебе для усиления на всю зиму!

– Слушаю и повинуюсь!

– Разве, о стратег, они будут зимовать там? – спросил удивленный Мазей.

– Да, да! Все мы будем зимовать в Керкинитиде и в Прекрасном порту! В Херсонесе нам делать нечего! В портах же – хлеб, рядом – села крестьян, а значит, скот и все, что нам нужно! Против нас – Неаполь! Мы будем держать его под прицелом наших лучников, и если захотим, то в любой день ударим по нему!

Бритагор в свою очередь удивленно поглядел на стратега.

«Уж не уговорил ли его старый «гриф» насчет зимнего похода?» – подумал он и не удержался от вопроса:

– Ты, кажется, сегодня ночью что-то решил, и в том числе зимний поход на Неаполь?

Диофант весело засмеялся и шутливо приложил палец к губам.

– Тсс… На этот вопрос я отвечу вам, но не сейчас.

Вскоре он имел беседу с Гориопифом глаз на глаз, причем держался милостиво с ним. Даже – впервые – разрешил ему сесть на кошму среди комнаты. Сам слушал и говорил, прохаживаясь из угла в угол.

Князь пропитым голосом сообщил, что лазутчики прибыли из Неаполя и привезли новость. Царь Тасий уезжает в свои земли, так как у реки Агар разгорается война с аланским царем Харадздом. Среди скифов царит уныние. Гололедица, самый страшный бич скотоводов, покрыла пастбища. Скот гибнет тысячами от бескормицы.

– Многие роды уже откочевали к боспорской границе. Там, говорят, пастбища сохранились, – добавил Гориопиф.

– Значит, – спросил Диофант, останавливаясь против скифа и проницательно смотря ему прямо в глаза, – Палак не сможет сейчас вновь выступить против нас?

– Сейчас? Выступить против тебя? – переспросил Гориопиф, хрипло смеясь. – Что ты, воевода! Палак сейчас продолжать войну не может. Ему не до того. Вернее, за ним никто не пойдет, кроме его собственной дружины, да и та может упереться, как норовистая лошадь.

– А весной?

– Весной, славный воевода, мы никогда не начинаем войн. Весною скот тощий, лошади еле на ногах стоят, да и сами сколоты в это время голодны и истощены. Вот когда зазеленеет трава, кобылы начнут жеребиться, появится молоко, кумыс, тогда сколоты начнут оживать, у них появится сила и удаль, но только для малых дел и для защиты от врага. Сами же они нападают и начинают большие войны осенью или в конце лета. Это самое хорошее время. Тогда кони как барсы, а люди горят задором!

– Какое же ты время считаешь лучшим для похода на Скифию?

– Ранней весной, по первой травке.

– Ага!.. А ну, иди к столу, выпьем вина!

Удивленный такой милостью, князь грузно поднялся с пола и подошел к столу. Диофант сам налил фиалы. Они выпили по три посудины, после чего вытерли рты и посмотрели один на другого. Гориопиф смутился под сверлящим взглядом греко-перса. Он понимал, что Диофант не совсем доверяет ему и в то же время имеет к нему какое-то важное дело. Но какое?… Гориопиф готов был на любое, самое грязное, стремясь заслужить более почетное место около Диофанта. После первых слов понтийца скифу стало понятно, что стратег заинтересован судьбой Гедии и хочет поручить ему разузнать о ее местонахождении.

– У меня есть свой человек около Палака, – заявил он, – через него я смогу узнать, где находится жрица Девы.

– Этого мало. Нужно выкрасть девушку и доставить ее сюда. Сделаешь это – будешь тысячником, а когда войдем в Неаполь, то и кем-то побольше!

Волчьи глаза князя загорелись от такого намека. Жажда власти и великого почета комом подкатила к горлу. Стать на место Палака, хотя бы в качестве Митридатова наместника, – вот чего желал он и во имя чего перешел на сторону врага!..

Диофант видел волнение князя и сделал паузу, продолжая смотреть на него пристально.

– А не сделаешь, – медленно добавил он, помолчав с минуту, – так и останешься беглым князем!.. Подумай!..

– Думать-то мне нечего, – ответил скиф, мрачнея. – Дело трудное, но я попытаюсь.

Гориопиф вышел от Диофанта темный как туча, но полный решимости. Ему казалось возможным выкрасть девушку и получить награду сразу от двух хозяев – от Диофанта и от Херемона.

Этот разговор еще больше укрепил решение Диофанта зимовать в Керкинитиде и до весны не рисковать. Зимний поход пугал его, хотя херсонесцы настаивали на нем. Нужно было как-то уладить дело с полисом, заставить демиургов и народ согласиться с его доводами. Вызвав Бритагора, он объявил им о своем решении посетить Херсонес.

– Это разумно, – согласился тот, – но я не советую показываться там с пустыми руками. Херсонесцам нужен хлеб.

– Они получат его. Мы сейчас можем позволить себе эту небольшую роскошь… Я уже приказал Мазею нагрузить три корабля керкинитидской пшеницей, хотя она немного припахивает гарью. Это последние запасы, но мы же владеем амбарами Прекрасного порта!

Диофант весело оскалил крупные белые зубы. Хмель шумел у него в голове после обильной выпивки в компании Гориопифа.

– Там, в Херсонесе, мой друг, мы отпразднуем победу и попробуем раздобыть у прижимистых колонистов вина для наших солдат!

– Но поверь, стратег, что там тебе придется выдержать целую бурю упреков за потерянную Деву! Я не представляю, как разрешится это дело. Неужели херсонесцы успокоятся и смирятся с утратой городского божества?… Сомневаюсь!

– Это мы увидим на месте. Будем действовать обещаниями, как камнеметами!.. Самое страшное уже позади.

– Ну, а Херемон успокоился?

– Продолжает настаивать на немедленном походе против Неаполя. Но я уже сказал ему, что решу этот вопрос после поездки в Херсонес.

– Я слышал, как старик обещал тебе все свои богатства вместе с прекрасной Гедией. Уж не хочешь ли ты действительно стать его зятем, а?

– Гм… Нет, конечно. Но в этом его предложении есть известный смысл. Кто завладеет богатствами Херемона, тот сможет стать тираном полиса!.. Получить в жены красавицу и вместе с нею огромное состояние – это счастье для любого из нас!

– Видно, Херемон на самом деле достал рукой до твоего сердца. Не забывай, однако, что Херсонес не покоренный город, а самостоятельная дорическая колония, свято соблюдающая законы и обычаи предков! Вспомни, как возмутились горожане, когда пьяный Архелай с друзьями ворвался в храм Девы и хотел поиграть с ее жрицами!.. Слово Херемона – это еще не все. Надо быть осмотрительным, дабы как-нибудь не оскорбить полиса и его богов.

Диофант опять рассмеялся, тряся курчавой бородой.

– Ты говоришь, а я продолжаю думать. Если в открытом бою мы одержали победу над скифо-роксоланами, то моя женитьба на Гедии была бы победой над Херсонесом! И, главное, ценою совсем малой крови со стороны противника.

Оба громко расхохотались.

– Мы, – продолжал стратег, – привязали бы Херсонес к Понту еще одной веревочкой! И, клянусь священными огнями, Митридат был бы доволен!

– Да и ты не остался бы внакладе!

– Истинно так!

– Опять-таки не забывай, что Митридат снисходителен к тем, чьи действия совпали с его замыслами. Но берегись попасть не в такт. Неловких политиков Митридат не переваривает. Стоит тебе ошибиться – и ты попадешь в подземелье к Метродору Скепсийцу. А уж тот сумеет расправиться с тобою!

– Это я понимаю. Но если бы я стал зятем старика, то стал бы и его наследником. Я не сомневаюсь, что получил бы почетную проксению и херсонесское гражданство!.. А кто знает, может быть, я смог бы умножить состояние Херемона, а то и захватить всю торговлю со степью!

– Ты, оказывается, умеешь мечтать, стратег!

– Умею!.. А когда я привез бы в Синопу такую красавицу, как Гедия, одел бы ее в дорогие ткани и сидонский пурпур, то, клянусь, многие лопнули бы от зависти!

– Я просто не узнаю тебя, Диофант. Посмотри на себя в полированный шлем, ты раскраснелся, как мальчишка. Но птичка-то упорхнула! Впереди еще не оконченная война, может, голодная зима. Богиня херсонесцев в руках скифов, ее надо выручать. Будущее полно тревоги. Хорошо ли в такое время ослаблять свой дух мечтами?… Проснись!

– Я не сплю, мой друг, и ничего не забыл. Но я спрошу тебя: почему бы мне или тебе не подумать, хотя бы в шутку, о собственном счастье? Тем более что это не вредит замыслам Митридата. А херсонесцы были бы грязными свиньями, если бы отказали мне, своему освободителю. Лучшего проксена в Синопе и более завидного мужа для одной из своих дочерей они не найдут. Но… ты же понимаешь, что все сказанное мною сейчас – не более как шутка…

Диофант стал серьезен и прошелся по комнате. Бритагор задумался.

– Будь осторожен и мудр, стратег, – после некоторого молчания сказал советник, – ибо сила херсонесцев в их хитрости.

– У херсонесцев есть хитрость, но нет хлеба и, увы, даже богини! Город, покинутый его богами, как сами они говорят, – труп! Скажи – от кого зависит снабжение Херсонеса хлебом?

– От тебя, Диофант!

– А возвращение богини?

– Тоже от тебя!

– В том-то и дело! Пусть теперь хитрят сколько угодно. Проворонили свою богиню. И без моей помощи им не вернуть ее. Нужно этот досадный случай с потерей деревянного идола заставить служить нашим целям!

– Ты говоришь сейчас так трезво и здраво, что я начинаю забывать о твоих шуточных намерениях жениться… Да помогут тебе боги победить Скифию!..

5

Весть о том, что Диофант не дал согласия на зимний поход против Палака, взбудоражила херсонесское ополчение.

Любители отсиживаться за крепостными стенами, херсонесцы вдруг воспылали воинственной страстью и жаждали степного похода в сердце Скифии.

Гоплиты выражали свое негодование по поводу нерешительности понтийского полководца.

– Диофант равнодушен к нашему горю!.. Интересы полиса и его боги чужды понтийцу!..

– Диофант сам полуварвар, в его жилах течет мидийская кровь!

Ополченцы собрались около ставки своих стратегов и размахивали руками, громко ругаясь. Каждый страшился мысли о возвращении в город с пустыми руками, без богини. Все ожидали чего-то страшного. Удивлялись, как еще земля носит их. Даже успехи на поле сражения и победа над скифо-роксоланами не радовали никого. Потрясенные горожане старались как могли представить и обсудить будущее. Со зловещей остротой перед каждым вставал вопрос: «Что теперь будет?»

Все более нарастало и усиливалось раздражение против Скимна и Биона, непосредственных виновников несчастья. Толпа пылала ненавистью к преступникам, угрозы и проклятия обильно сыпались на головы архитектора и его друга.

Боязнь ответственности перед народом подогревала решительность греков. Большинство требовало немедленной казни обоих.

– Скимн и Бион виноваты! Они плохо защищали богиню и ее жриц!

– Их нужно сейчас же забить палками или поднять на копьях!

Орик и Никерат лишились сна и аппетита от тревожных дум и мрачных предчувствий. Им казалось, что под их благополучием рухнула невидимая основа и они скользят в бездну. Они пытались отговорить воинов от поспешной расправы. Не потому, что жалели виновных, но из опасения, как бы их самих не обвинили потом в стремлении расплатиться за свой проступок головами нижестоящих. Казнить без суда граждан города – не столь простое дело!.. Никерат предложил отсрочить казнь до получения из Херсонеса утверждения приговора. Его заглушили криками:

– Не заступайся за изменников, Никерат!

– По обычаю отцов, трусов и изменников судит и казнит само войско, когда бывает в походе!

– Боги накажут нас, если мы не расправимся с ними сейчас же!

До ушей узников доносились крики и брань ретивых соотечественников. Они уже знали о решении войска и пребывали в самом безрадостном настроении.

– Эта колодка становится все тяжелей, – с терпением мученика изрекал Бион. – Нас заковали, как рабов перед пыткой… Что ж, я готов ответить за все. Власть народа – высший закон. Присудят смерть – умру без ропота… Но пусть бы нас отправили в Херсонес, чтобы судить по правилам. Может быть, гелиасты оказались бы более вдумчивы и справедливы, они предъявили бы нам обвинение, но и выслушали бы нас… Здесь же умереть под сапогами разъяренных собратьев не хотелось бы. Чует душа моя, что скоро к нам придут, чтобы убить нас. А судить нас будут три великих судьи подземного царства – Эак, Минос и Радамант.

– Стратеги и гоплиты не менее нас виновны в потере богини, – более резко заявлял Скимн, сжимая окостеневшие от холода кулаки. – Но они спешат покончить с нами, чтобы мы не могли раскрыть правду на площади города и обвинить их самих. Когда человек трусит, он становится жестоким. Мне не хочется умереть, не поручив никому своих детей. Сироту всякий норовит сделать своим рабом…

Он яростно гремел замком колодки, как бы пытаясь освободиться. Сделав несколько бесплодных, но утомительных движений, затих.

Бион пытался ногой зацепить хворост и придвинуть его к огню. Это ему удалось. Подвал наполнился удушливым дымом. Сырые палки не разгорались. Узники закашлялись. Последние сутки их охраняли совсем плохо. Главк заглядывал изредка, приносил топливо, осматривал оковы и уходил.

Неожиданно дверь заскрипела, и на пороге появилась закутанная фигура. Это был не Главк. Скимн равнодушно посмотрел на вошедшего и отвернулся. Он не хотел показывать, что боится расправы, но не мог сдержать невольной дрожи во всем теле. Так и казалось, что вот-вот упадет на темя тяжелая дубина.

– Скимн, Бион, – послышался взволнованный шепот, – я пришла к вам с недоброй вестью!

Оба мужчины быстро повернули головы, насколько позволяли колодки, и уставились удивленно на странную гостью.

– Мата! – в изумлении воскликнул Скимн. – Зачем ты пришла к нам? Уж не с упреками ли за потерянную Деву?… Мы довольно их слышали!

– Какую еще недобрую весть можно нам сообщить, – усмехнулся с горечью Бион, – когда вся наша жизнь стала недоброй!

– Тсс… – опасливо зашипела жрица, – я спешу, и мне некогда с вами вести длинные разговоры. Сейчас сюда нагрянут воины и расправятся с вами! О горе, они казнят вас!

– Этого можно было не сообщать, – отозвался Бион, – ибо лучше принять смерть, не ведая о ее приходе, нежели зная, что она близка.

– Но я пришла спасти вас! Вот ключи от ваших оков, я сейчас отомкну колодки, и вы сможете бежать!

– Куда? – с живостью спросил Бион, гремя железами. – Я никуда не пойду, Мата! Я херсонесит и готов принять смерть от руки своих сограждан и никогда не соглашусь быть беглецом в варварской стране, жить в изгнании и поклоняться чужим богам! Я не хочу, чтобы меня проклинали в херсонесских храмах!

– Гм… – неопределенно промычал Скимн, – пожалуй, и я скажу то же! Детей беглеца продают в рабство. А у меня их трое… Рабство хуже смерти. Спасибо, Мата, но я остаюсь и встречу смерть, как подобает доброму гражданину. Меня казнят, зато мои дети сохранят свободу, хотя и в великой бедности.

– Вы оба не поняли меня. Не к варварам вы побежите, а домой, в Херсонес. Там вы явитесь к Минию и Агеле и расскажете им обо всем, что здесь произошло. Этим вы сделаете большое и нужное дело. Какое? Об этом узнаете потом… Торопитесь, если не хотите оставить сиротами своих детей!

– Что ты говоришь, Мата! Ты предлагаешь нам бежать в Херсонес?

– Да, и немедленно! Через несколько минут здесь будут ваши убийцы! Говорите, согласны ли вы, или я покину вас! Глупому не впрок добрые советы!

– Как же мы сумеем добраться до Херсонеса? Мы погибнем в степи от голода и холода или нас растерзают волки. А то и в степь не попадем – часовые у ворот задержат.

– Глупцы! Вы раздражаете меня своими словами! – Мата топнула ногой. – Я все предусмотрела. В трех шагах отсюда стоят оседланные лошади. В сумах есть продовольствие на два дня. На седлах вас ждут теплые плащи и оружие.

Откуда-то донеслись голоса людей. Они приближались, становились слышнее. Мата изменилась в лице. Дрожащими от волнения руками она торопливо отомкнула замки на оковах обоих мужей и сбросила с них колодки.

– Торопитесь! – шептала она, оглядываясь в страхе. – Если вы доберетесь до Херсонеса, вы спасены!

– Почему ты это утверждаешь?

– Там узнаете об этом.

Она схватила Скимна за руку и потащила прочь из подвала. Бион, хрустя занемевшими суставами, поспешил за ними, не успевая осмыслить совершившееся. Но он готов был довериться Мате, старшей жрице Девы, которая, видимо, знает, что делает.

Они покинули узилище и скрылись среди развалин домов в тот момент, когда разъяренные херсонесцы, потрясая копьями, показались в холодном тумане, упавшем на землю.

– Слушай, Скимн, – шептала Мата торопливо, – ты расскажешь демиургам, что Орик и Никерат не могут справиться с ратью, что они вместе со всеми воинами требуют у Диофанта похода на Неаполь, что Херемон, в безумии, решил отдать Диофанту свою дочь в жены, а с нею и все свое богатство, если понтиец выручит Гедию из плена!.. А потом ты пойдешь к моей рабыне Клео и покажешь ей вот эту дощечку. Она выдаст тебе две сотни серебром. А ты дашь ей расписку в том, что получил деньги за перстань и поставишь месяц и число, какое было в день экклезии… Если узнают, что ты дал мне перстень за назначение сына на должность соматофилака Девы, нам обоим не миновать рабского ярма! Это будет понято как заговор против Девы!.. Ты понимаешь, что я говорю?

– Понимаю, Мата!

– Если потребуют, ты покажешь им и серебро. А потом я верну тебе перстень, а ты мне серебро.

– Хорошо.

– Поклянись, что исполнишь все!

– Клянусь!

– Вот лошади! Садитесь и спешите в Херсонес!..

Глава третья
Перевоплощение богини

1

Становилось холоднее. С севера дул обжигающий ветер. Во дворце скифского царя стало также холодно и неуютно. Часть окон закрыли войлоками наглухо. В другие вставили рамы с бычьими пузырями вместо стекол. На женской половине с этой целью применялись прозрачные пластинки из распаренного рога и даже редкостные по тем временам шарики из финикийского стекла, вставленные в медные переплеты.

По улицам Неаполя гуляла метель, бежали струйки снега, за углами домов и в переулках быстро вырастали сугробы.

Войска двух царей возвратились с поля сражения без почета и славы. Их не встречали многолюдные толпы народа, не слышалось приветственных криков. Наоборот, что-то гнетущее нависло над городом, горожане боязливо прятались по домам, шептались, обсуждали слухи о поражении скифо-роксоланской рати.

Говорили, что Диофант движется с войсками прямо на Неаполь и не сегодня-завтра обложит город осадой. Поспешно запасались хлебом и крупами. Цены на рынке сразу выросли, базары опустели, подвоз продовольствия из окрестных селений прекратился, стало пусто и голодно…

По окрестностям рыскали роксоланские всадники, на дорогах начались грабежи, порядок в Палаковом царстве нарушился.

Сам Палак по прибытии домой мало появлялся среди людей. Больше совещался тайно с приближенными, которых осталось не так уже много. Не стало расторопного и легкого душой Раданфира, правой руки царя. Погибли могучие богатыри Калак, Омпсалак, Анданак. Не было и эллинского выученика Фарзоя, который нравился царю своей красивой внешностью, греческими манерами и завидным умением драться на мечах. Оставались лишь сухой и молчаливый Дуланак, теперь единственный из сильных князей, на которого можно было положиться в больших делах, добродушный и воловатый Ахансак да еще Мирак, такой заносчивый ранее, но теперь, после предательства Гориопифа, изменившийся к лучшему.

Злая досада грызла душу молодого царя, горечь поражения отравила ему жизнь, лишила ее вкуса; ему казалось, что было бы лучше погибнуть в бою, чем теперь испытывать муки позора.

Он сидел на низенькой резной скамеечке, прислонясь спиной к холодной каменной стене, и тянул вино из турьего рога, окованного серебром. Вино коричневыми каплями катилось по бритому подбородку. Дуланак стоял напротив с полотенцем и полной амфорой.

– Налей еще! – протянул ему царь пустой рог, вытирая рот полотенцем. – Наши люди похожи на степных волков. Они страшны, когда бросаются на врага все сразу. Но кто выдержит их первый натиск, тот увидит их спины. Мы, Дуланак, побеждены не оружием понтийцев, но нашей собственной слабостью, нашим неумением вести бой против эллинской фаланги. Эх!..

Палак с печальной усмешкой принял обеими руками полный рог и жадно хлебнул из него.

– Идет ли постройка дополнительной стены?

– Идет, государь. Местами уже закончили каменную кладку… Глинобитный верх сейчас делать нельзя – глина замерзает.

– Продолжать сухую кладку! Всех, кого найдешь, ставь на работу! Кто знает, может, понтийцы нагрянут завтра и нам придется сидеть в осаде, как сидели херсонесцы.

Дуланак вздыхал и жаловался:

– Мало людей стало, Палак-сай. Гололедица всех разогнала. Почти все роды погнали свои стада на север или в сторону Боспора в поисках зимних пастбищ. Скот гибнет страшно!.. Голодные собираются в шайки и едут грабить крестьян!.. Есть и такие, что и сайев убивают, особенно богатых, отгоняют княжеские табуны! Оргокенцы, которых ты наказал рабством, все в бегах. Разбойную дружину создали, а главарь у них сын беглого раба Танай, из Оргокен, тот, что твоего воина под Херсонесом с коня ссадил.

– Почему смотрели плохо, почему позволили рабам убежать? – строго нахмурился царь. – Вот и работа поэтому остановилась!

– Хорошо смотрели, государь. Но стражи тоже поубегали. Голодно стало. Есть случаи – люди умирают от истощения… Оргокенцы же с первого дня роптали и работали плохо. Ты сам видел.

– Надо было выбить из них эту строптивость!.. Главарей казнить!

– Так и делали. Но они моих верных людей, Сорака и Гатака, что следили за ними, разорвали на части, словно звери дикие! Овчарню, где мы держали изменников, разметали, твоих дружинников разоружили, а коней их забрали! А всему заводила Танай этот!

Князь не спеша рассказывал, как сын беглого раба оказывал сопротивление стражникам, как его учили кнутом, но, вместо покорности и смирения, вызвали в его душе «ярость и злобу великую».

– Почему не заковали его в кандалы и не закололи копьями?

– Работник хороший, сильный, думали смирить, заставить работать. Но прогадали. За ним все пошли, словно взбесились… А теперь он со своим отцом-разбойником большой отряд возглавил, напал на усадьбу младшего князя Напака и спалил ее до основания. Имущество разграбил, братьев Напака смерти предал. Спасся лишь сам Напак, отсиделся чудом в яме с нечистотами.

– Напак спасся, говоришь?… Жаль, одним изменником меньше было бы! Где же он? Вместе с Гориопифом у Диофанта в конюхах служит?

– Нет, государь. Напак не пошел за Гориопифом, отрекся от него, предал его проклятию и хочет принести страшную клятву в верности тебе. Просит тебя взять его в дружину. Нет у него другого кормления – все имущество погибло, крестьяне изгнали его…

– Да?… А ведь он богатырь, хотя и не устоял в бою против Марсака!

– Прими его, государь! Мало осталось у нас сильных людей!

– Я подумаю… Так работа замедлилась?

– Да… – замялся князь, – трудно с народом управляться…

– Мало у нас рабов, а главное – не умеем мы заставить их работать по-настоящему!.. Вот и терпим неудачи!.. Как было все хорошо задумано и как преждевременно рухнуло!..

После приступа уныния на Палака нашло неистовство. Он вскочил на ноги и с пьяной бранью хватил об пол турьим рогом.

– Нет! Это еще не конец! – вскричал он. – Скифия еще жива и будет жить! Не отдадим свободы нашей чужеземцам! Мы еще дадим отпор Диофанту! Не так ли, Дуланак?

– Так, великий царь!

Тасий находился в своем шатре, несмотря на вьюгу и холод. Он боялся ночевать под крышами сколотских городских домов. Его пугали местные духи и влияние скифских колдунов, особенно в ночное время. Вождь сидел у огня, закутавшись в красную епанчу, подбитую мехом лисицы. Рябое лицо отражало задумчивость и озабоченность.

На боевую неудачу Тасий смотрел спокойнее, чем Палак. Воевал он не на своей земле, а на скифской, войско его осталось целым, потери роксоланов были ничтожны. Но сам факт боевой неудачи вызывал у него тревожное чувство. Видимо, боги обрекли поход на неудачу! А раз так, то нужно ждать какого-то нового несчастья, возмездия за непослушание богам. Правда, жрецы Тасия не давали худых предсказаний перед походом, но стало известным, что неапольская бития Никия перед самым выступлением Палака против Херсонеса предрекла неудачу и заявила, что боги противятся походу. Ее страшное предсказание не могло не повлиять на роксоланов. Такие магические влияния не редкость…

И словно в ответ на суеверные опасения Тасия прискакал гонец из роксоланских земель с известием, что аланы усилили свои действия и угрожают вторжением в места лучших зимних пастбищ, где зимовали стада самого Тасия.

– Вот он, гнев богов и дурные влияния чужого несчастья! – вещим голосом провозгласил Тасий, поднимая многозначительно палец вверх и обводя приближенных кровавыми глазами.

Приближенные молча склонили головы в знак согласия и понимания.

– Нужно готовиться к возвращению домой.

Слух, что роксоланы собираются откочевать, быстро разнесся по Неаполю и скифскому войску.

Поспешно прибыли в роксоланский лагерь все старейшины агаров, одетые по-праздничному в алые кафтаны. Они спешились в отдалении и пешком приблизились к царскому шатру. Самый старый из агаров держал в руках подарок царю-вождю – золоченый меч покойного Борака.

Тасий принял агаров, сидя в глубине своего походного жилища. Он не поднял головы и не ответил на их приветствия даже взглядом.

Агары пали на колени перед владыкой и поцеловали прах у его ног. Этим дали понять, что пришли не как подданные Палака, не с приветствием, а с мольбой. Старейший положил к ногам Тасия подарок и возгласил:

– Видим лик твоего величия и молим тебя о вечном рабстве, о несравненный из царей! Пусть мы снова будем рабами твоими, как были ими ранее, хотим уйти за хвостом твоего коня назад к реке Агар, где находятся могилы наших отцов! Да трепещут враги перед твоей царственностью!

С этими словами старейшины стали брать золу и угли из очага царева и мазать ими себе лица. Зола сыпалась на седые бороды и пылила алые кафтаны.

Тасий медленно поднял голову и пристально взглянул на испачканные лица агаров.

– Что же, – спросил он с издевкой в голосе, – вы уже не хотите служить моему брату Палаку, который возложил на вашу шею ярмо своего владычества? Вы же нарушаете клятву князя Борака, данную им царю Палаку!

– Князь Борак клялся Палаку в верности, но мы с самого прибытия поняли, что сделали великую ошибку, что боги не одобряют нашего перехода под владычество Палака. И были наказаны за это. Наказаны смертью князя Борака, неудачей в сражении. Даже временный наш воевода князь Фарзой, друг Борака, и тот пропал без вести после неудачного боя… Наконец, жена князя Борака, которая прежде всех нас почуяла ошибку нашу, теперь собирается покинуть нас.

– Покинуть? Почему?

– Говорит, что останется в Неаполе, чтобы год пробыть вблизи могилы мужа и по прошествии года справить тризну на месте его гибели… Но мы хотим уйти с тобою. Возьми нас, мы рвемся защитить наши родные места от аланов!

И старики снова поклонились царю.

Тасий задумался на минуту, потом сказал:

– Не могу обещать вам исполнить вашу просьбу. Я отдал вас брату моему Палаку и не хочу ссориться с ним из-за вас. Не хотели жить под моей рукой, плох был я для вас, ну и радуйтесь теперь на новом месте! Зачем беспокоить дух Борака!

– Но Палак может снять клятву, вернуть ее нам и дать согласие на нашу откочевку обратно на Агар.

– А вы просили его об этом?

– Не принимает он сейчас никого и не хочет слушать никаких просьб. Наших братьев убивают аланы, на Агаре война, а мы здесь сидим. Воины ропщут, а людской ропот имеет магическую силу. Он и тебе, о великий, может принести вред!

– Да? – Тасий открыл широко глаза. – Магическое влияние?… Как же вы позволяете роптать воинам?

– А как же мы запретим это? Они ропщут не во весь голос, а тайком. Тайное же всегда имеет большую силу, чем явное.

Это предупреждение кольнуло Тасия в самое чувствительное место. Он заерзал по кошме и стал бросать вокруг обеспокоенные взгляды.

Яргал шептал заклинания, бросая в огонь душистые травы. Синий дымок затянул шатер, царь сделал знак. Агары, кашляя от курений, поклонились и гуськом вышли прочь.

– Потом получите мой ответ! – крикнул им вдогонку Тасий.

Посещение агаров было растолковано суеверному владыке как добрый знак. Яргал долго бормотал над огнем, продолжая палить травы и порошки, нюхал их и давал нюхать царю.

– Выходит, суждены тебе победы! Сильный ты, Тасий, но будешь еще сильнее! Видишь, лепятся к тебе те, которые недавно так тянулись к Палаку!..

Тасий понимал сам, что возвращение агаров ему на руку. Агары славились своей воинственностью и хорошо защищали восточные границы его владений. Поэтому он не притеснял агарских сколотов, не вмешивался в их внутренние дела и обычаи, ограничиваясь умеренной данью и признанием его владычества над. ними. Нередко присылал им на подмогу своих воинов, которые ходили вместе с ними против аланов.

Однако среди агаров было очень живуче стремление иметь царем над собою не роксолана, а скифа. Результатом этого явилась откочевка Борака с несколькими агарскими родами, на которую Тасий дал согласие скрепя сердце. Ему нужен был союз с Палаком. Кроме того, он решил отделаться от тех крикунов, настраивающих сородичей неприязненно к рокосоланам. Но он не думал, что откочевка части агаров оживит аланское стремление на запад, а также даст царю Харадзду повод говорить о его якобы законном праве на захват степей, добровольно покинутых хозяевами.