Электронная библиотека » Виталий Полупуднев » » онлайн чтение - страница 48

Текст книги "Великая Скифия"


  • Текст добавлен: 12 ноября 2013, 13:59


Автор книги: Виталий Полупуднев


Жанр: Историческая литература, Современная проза


Возрастные ограничения: +12

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 48 (всего у книги 52 страниц)

Шрифт:
- 100% +
4

Урызмаг маленькими глотками пил темно-красное вино из деревянной походной чаши и, прищурив глаза, смотрел на пленницу, что сидела в углу юрты заплаканная, но непреклонная.

– Ты надеешься, что тебя выкупит отец. Напрасно! – говорил роксолан, мешая греческие и скифские слова. – Мне не надо его золота! В моих руках меч, которым я всегда добуду золото!.. А такую, как ты, не всегда удается иметь даже такому бесстрашному витязю, как я!.. Ты поедешь со мною в наши степи и будешь жить у меня не хуже, чем у отца. Кто знает, может быть, ты и не надоешь мне в первый месяц, тогда я сделаю тебя младшей женой. Ты сильна и красива! Таких любят роксоланы!..

– Я буду просить милости у царя Тасия, и он мне не откажет. Он велит тебе отдать меня отцу за выкупную сумму… Но никогда не буду ни наложницей твоей, ни женой!.. Я ненавижу тебя, сармат!

– А если царь Тасий запросит очень много и твой отец не сможет столько выплатить, как тогда? – с издевкой спрашивал Урызмаг, которому доставляло удовольствие видеть, как горячится молодая пленница, как раздувает ноздри, гневно сверкая глазами. Он смеялся беззвучно и щурился, как кот, играющий с мышью.

– Он отдаст все, – со страстью сказала девушка. – А не хватит – город прибавит из храмовых сумм!.. Я жрица Девы, и полис не оставит меня в плену или рабстве!

Урызмаг опять смеялся и с довольным видом крутил головой, радуясь, что стал хозяином такой молодой и прекрасной собою рабыни.

– А я не захочу и не отдам тебя! Ты – моя законная добыча, и никто, даже сам царь, не имеет права отнять тебя у меня!

– Не ты захватил меня, а скифы! Они отбили меня у моих сограждан, а твои люди по-разбойничьи напали на скифов и взяли меня как добычу!

– Добычу? – с хищной радостью переспросил роксолан, скаля зубы. – Так, так, добычу… У-ух!.. Скоро все будет добычей роксоланов! Не только ты. А тебя никому не отдам ни за что! Лучше возьму меч и убью тебя, пусть никому не достанешься!

– Я сама умру, но твоей не буду!

– Ай-ай! Немало хороших кобыл объездил я, они стали послушны, как овцы. Ты такая же будешь.

Урызмаг допил вино, медленно поднялся на ноги. Девушка прижалась спиной к войлочной стенке юрты и приготовилась защищаться.

– Не сейчас… – произнес он и вышел из юрты, пошатываясь.

Гедия слышала, что за стеною ее тюрьмы раздаются голоса, ржут кони, звякают удила. Она догадывалась о причине этого шума. Роксоланы собирались в далекий путь, на родину. Сердце девушки сжималось от тоски. Вдвойне становилась противной юрта, пропахшая дымом. Пленница брезгливо морщилась, отворачиваясь от потников, постланных на землю. Да и не только от потников. Все здесь провоняло конским потом и еще чем-то гадким, оскверняющим. Она с чувством отвращения думала об Урызмаге, о его грязных руках с черными ногтями и почему-то вспоминала Бабона. «Как они похожи!» – восклицала она мысленно и вздрагивала от страха и брезгливости.

За стеной послышалась будто скифская речь. Гедия прислушалась.

Полы дверного полога медленно раздвинулись, и показалась голова воина в медном шлеме с кольчатым забралом, из-под которого висели усы.

– Ай! – невольно вскрикнула девушка.

– Не бойся! – успокоил ее воин по-гречески. – Я ищу тебя.

– Кто ты? – встрепенулась она.

Вместо ответа воин приподнял забрало рукой, одетой в тяжелую рукавицу. В изумлении Гедия узнала Костобока. Его желтоватые глаза смеялись.

– Костобок? – радостно воскликнула она. – Как ты здесь оказался?

– Об этом потом, молодая госпожа. Я хочу помочь тебе освободиться.

– Ах, Костобок! Пусть боги любят тебя вечно!.. Спаси меня, и я ручаюсь, что ты получишь свободу и будешь награжден!

– Я уже свободен!.. Тсс…

Костобок исчез. Гедия упала на колени и благодарила Деву за помощь. Она была уверена, что это богиня направила к ней Костобока и она же сделает так, что ее любимая жрица не останется рабой грязного варвара, но вернется домой, в милый сердцу Херсонес, обитель радости и счастья. Каким солнечным, уютным, чистым представлялся ей сейчас родной город, какими добрыми, справедливыми и мудрыми рисовались его люди. Уверенность в скором освобождении наполнила ее душу ощущением бодрости и силы.


Костобок обожал юную жрицу, несмотря на то, что она была дочерью одного из самых черствых рабовладельцев Херсонеса, города, который обрек его сначала на вечное рабство, а затем на бесславную смерть.

Он разыскал Лайонака в дворцовой кухне у очага. Боспорец с аппетитом доедал из глиняной миски остатки царской трапезы, что вынесла ему Ирана. Бывший иеродул сел рядом и, не ожидая приглашения, протянул руку к посудине и запустил пальцы в жирную подливку, вылавливая куски баранины, обернутые в тесто.

– Проголодался?

– Как волк!.. А накормить некому. Хорошо – о тебе Ирана заботится! Ты пробудил в ней страсть!

– А ты что, завидуешь?

– Что ты, совсем нет!.. Я, брат, благодарю богов и демонов, что избавился от старшей жрицы, которая надоела мне хуже хромой лошади!.. И не спешу заводить другую.

– У тебя иное положение, ты свободен, царь дает тебе кое-что на пропитание и на вино. Знай гуляй!

– А ты чем обижен?… Назначен сотником, с царской прислужницей дружбу водишь!.. Скажи ей – она тебе лучшего вина принесет!

– Не обижен я, а дело у меня важное, из-за которого я приехал сюда из Пантикапея. А чтобы сделать это дело, нужно мне к царю и царице доступ иметь. Ирана мне помогает.

– Добро!.. А вина у тебя нет?… Горло промочить!

– Как нет, бери и пей!

Сатавк подал кувшин. Костобок напился, громко крякнул и обтер усы рукавом с удовлетворенным видом сытого человека.

– Так вот, Лайонак, – начал он, – удалось проникнуть мне в лагерь сарматов вместе с агарами. Агары сейчас там свои люди… Все юрты пересмотрел, но нашел то, что искал.

– Что же ты искал у роксоланов?

– Гедию, самую прекрасную жрицу Девы!.. Ту самую, которую вы полонили, да уберечь не сумели!.. А напали на вас люди племянника Тасия Урызмага!..

– Это ты точно знаешь?

– Точно! В юрте Урызмага я и нашел пленницу. Бедняга!..

– Гм… Тогда я сейчас же иду к Палаку, пусть он потребует у Тасия ответа за убитого воина!

– А за девушку? Ведь она твоя добыча, а не роксоланская!

– Эка далась тебе эта девчонка!.. За убитого воина Палак может потребовать наказания виновных, а из-за жрицы едва ли стал бы ссориться с Тасием. Тем более что она теперь и не нужна ему. Ксоан-то не настоящий!.. Нет богини, не нужна и жрица!

– Напрасно так говоришь. За свою дочь Херемон дал бы богатый выкуп!.. Только у тебя ничего не выйдет!..

– Почему?

– Они девицу запрячут так, что и не разыщешь, царю же скажут, что им ничего о ней и об убитом воине неизвестно. На том дело и кончится.

– Ну, тогда пусть они будут прокляты, шакалы!

– Значит, ты не хочешь освободить девушку от сарматского плена?

Лайонак засмеялся и посмотрел на иеродула так, как будто видел его впервые.

– Ты так о ней беспокоишься, что я начинаю подозревать, не сестра ли она тебе. Или, может… невеста?

– Нет, она мне никто, но я помню доброту ее ко мне, когда я был храмовым рабом. И клянусь всеми скифскими и эллинскими богами, что выручу ее из беды, чего бы мне это ни стоило!.. И ты должен помочь мне в этом.

– Но она же дочь одного из твоих поработителей, врага Палака!

– Она здесь ни при чем!.. Почему она должна страдать, быть рабой вшивого сармата, вместо того чтобы жить в доме отца своего и радоваться?… О, я слишком хорошо знаю, что такое рабство, и не могу равнодушно говорить о нем!..

– О мой друг! Твои слова хороши!.. Я тоже был рабом и ненавижу рабство. И принадлежу к братству угнетенных сатавков, которые поклялись добиться своего освобождения от рабской зависимости. Того же хотят и городские рабы Пантикапея. Будь нашим братом.

– Что ж, я не против, мстить хозяевам – это по мне!

– Только вот смотрю я на тебя и удивляюсь. Вчера ты сбросил рабские цепи, еле живой бежал из Херсонеса, а сегодня хлопочешь о свободе гречанки, отец которой – мучитель тысяч таких, как мы с тобою!

– Отец ее мучитель, но не она!

– Девчонка, конечно, попала в беду. Но ты слишком близко к сердцу принимаешь ее несчастье. Она гречанка. А кто, как не греки, принесли в наши края обычай порабощения единоплеменников?… Наши предки делали рабами лишь пленных врагов. Да и обращались с ними куда лучше.

– Девушка ни в чем не виновата! – упрямо настаивал Костобок.

– Хорошо, хорошо! Я готов помогать тебе, хотя мною руководит более желание надуть рябого сармата, чем освободить дочь херсонесского богача. Кажется, я даже нашел способ сделать это!.. Хо-хо-хо!..

Лайонак раскатисто расхохотался и неожиданно ударил Костобока по плечу.

– Мне пришла в голову удачная мысль!

– Что же ты придумал? Скажи на милость!

– Потом узнаешь. Я буду действовать через Ирану, а Ирана – через царицу… Теперь главное – чтобы никто не узнал, что Дева у нас поддельная!

– Этого никто не узнает!

– Вот это хорошо!

5

Опия была в отчаянии. Теперь, как никогда, ей казалось, что от возможности принести поклонение херсонесской богине зависит ее счастье и даже судьба Скифии.

– Я же знаю, – плакалась она Иране, – что если Палак не будет иметь законного наследника, то после его смерти начнутся раздоры между князьями. Каждый захочет сесть на царское место и возложить на голову диадему!

– А что, если послать тайного человека, он пробрался бы в Херсонес и от твоего имени, моя государыня, обратился бы к богине? – осторожно посоветовала рабыня.

– Это ты хорошо говоришь, Ирана. Но разве тот же Вастак сможет появиться в Херсонесе, прийти в храм Девы, принести ей дары и молитву скифской царицы? Его сразу же заметят и посадят на цепь как пленника или убьют как врага!

Накануне Ирана имела беседу с Лайонаком и действовала сейчас по заранее обдуманному плану.

– Великая и мудрая! – воскликнула она, падая на колени. – Я, конечно, глупая девка, твоя верная раба – и мое дело стелить тебе постель и кормить тебя… Но я знаю, как передать молитву твою херсонесской Деве!

– Ты сама хочешь сделать это?

– Нет, не сама!.. Но если ты получишь в руки херсонесскую жрицу, что сидит в юрте Урызмага, то сразу выиграешь возможность вытянуть у херсонесцев большой выкуп за нее и сможешь поручить ей поклониться богине от твоего имени!.. Богиня ее хорошо знает и, я уверена, послушает ее!

– Ах!.. Ты права!.. Но отдаст ли жрицу Урызмаг?

– Так просто не отдаст!.. Но ее можно променять на… Деву!.. Тасий хочет иметь ксоан, он же не знает, что он поддельный!..

Царица поняла, захлопала в ладоши от восторга. Ее смех и радостные восклицания достигли даже ушей Палака. Царь удивился этому. Давно уже царица Опия не хохотала так весело. Он поднялся с ложа, на котором лежал до этого в мрачном раздумье, и направился в женские покои.

Опия, увидев царя, поспешила упасть на колени. Ирана пала ниц.

– О великий царь! – обратилась царица к нему. – Ты же знаешь, как я страдаю, как хочу подарить тебе сына!..

– По-моему, ты смеешься, а не страдаешь.

– Да, я засмеялась первый раз за долгое время. На меня глянул дух надежды!.. Я теперь знаю, как мне обратиться с молитвой к Деве!.. Только обещай мне сделать все то, о чем я буду просить тебя.

– Я готов сделать все – только для того, чтобы еще раз услышать твой смех!

Стражи, стоящие в коридоре, были не менее Палака удивлены веселым настроением царицы в дни всеобщей печали, когда в царском дворце все ходили на носках, боясь раздражить царя, хандрившего после поражения на поле боя. Но их удивление перешло в изумление после того, как до их ушей донесся раскатистый хохот Палака.

Царь схватился за бока и хохотал до слез.

– Хо-хо-хо! Вот это мне нравится!.. Хо-хо-хо!.. Рябой сармат спит и видит эту деревянную бабу!.. Хо-хо!.. Я готов удружить ему ее!

Продолжая смеяться, он милостиво кивнул головой Иране, предложившей столь необычную мену одной девы на другую, и ушел к себе в значительно лучшем настроении.


На другой день весь Неаполь узнал новость: Тасий получил в собственность деревянный кумир херсонесской Девы, отдав за нее пленницу, дочь херсонесского богача Херемона.

Люди по-разному оценили это событие. Молодые воины, занимаясь чисткой лошадей, весело смеялись. По их мнению, царь Палак поступил, как и подобает мужчине. Каждый из них сделал бы так же на месте царя. Получить прекрасную девушку в обмен на полусгнившую деревяшку – просто удача!

Пожилые горожане видели в этом слабость Палака, поскольку тот не мог отказать наглому роксолану и поступился такой драгоценностью, как прославленный талисман Херсонеса.

Зато Тойлак и все жреческое сословие были довольны. У скифов есть свои боги и жрецы. Зачем же скифскому царю заводить еще одного идола? Это могло бы повредить авторитету жрецов бога Папая.

Радовалась и царица. Она только что приняла жену погибшего князя Борака и беседовала с нею. Опия сразу почувствовала к внимательной и рассудительной собеседнице с карими глазами внезапную женскую симпатию. Более слабая телом и духом, царица бессознательно тянулась к молодой вдове, угадывая в ней ту душевную твердость и силу характера, которых ей самой недоставало. Следуя сердечному порыву, она спешила рассказать новой подруге все свои тайны.

Узнав о состоявшейся мене между царями, она обняла вдову и сказала ей с горячностью:

– Табана! Я почти счастлива сегодня!.. Счастлива встречей с тобою… Счастлива и тем, что теперь херсонесская жрица сама отвезет Деве мои подарки и обратится к ней с моей просьбой!..

– Я рада за тебя, госпожа, – ответила женщина, – если разрешишь, я тоже буду просить Гедию.

– О чем же, скажи мне!

– Сделать возлияние и принести жертву на могиле моего мужа Борака. Он не должен голодать в стране теней!.. Я не могу сейчас сама поехать на место его гибели, но сделаю это, как только в Херсонесе пойдут караваны купцов. Для этого я и осталась здесь.

– Боги наградят тебя, Табана, за твою верность!.. Борак смотрит на тебя из страны мертвых и радуется!.. Будь гостьей у меня, мы будем делить наши печали!..


В это время Гедия сидела в юрте Урызмага и думала над тем, как и скоро ли Костобок выручит ее из несносного плена и поможет избавиться от страшной участи рабыни.

Неожиданно в юрту ввалился Урызмаг. Он был пьян и чем-то взбешен. Пройдя к дальней стенке юрты, он повернулся и уставился на девушку своими волчьими глазами.

– Так ты не хочешь быть моей навсегда?

– Лучше смерть, чем позор!

Роксолан стремительно подошел к ней, грубо схватил ее за руку и, не обращая внимания на крики, выволок из юрты.

– Вот она! – крикнул он. – Возьми ее, пока я имею силу удержаться и не ударить строптивую рабыню кинжалом!

Гедию ослепил блеск яркого снега, освещенного солнцем. Привыкнув к свету, она подняла глаза и почти вскрикнула от радости. Перед нею стоял Костобок с двумя воинами-скифами.

– Пойдем, молодая госпожа, тебя хочет видеть царица Опия!

Глава четвертая
Вне закона и права
1

Происшедшее казалось Фарзою сном.

Великолепная Эллада, Родос, белоснежные колонны храмов, олимпийские игры и греческая философия.

Это все в прошлом.

Степная Скифия. Простой и мужественный народ, встреча с друзьями детства, замыслы Палака, лихие скачки на лошадях, нелепая осада Херсонеса и не менее нелепая неудача скифо-роксоланского воинства, ласковые глаза Табаны и смерть Марсака…

Это тоже в прошлом.

Что же в настоящем?… На этот вопрос ответить труднее всего. Вчера он возглавлял левое крыло непобедимой конницы двух царей. И вдруг так странно, внезапно, непонятно войско сколотов и сарматов оказалось разбитым, бегущим с поля боя… Шеститысячная фаланга понтийцев, поддержанная такой же по численности ратью херсонесцев, оказалась победительницей над более сильным и многочисленным войском, которое не терпело недостатка ни в мужестве, ни в оружии, но рассыпалось, отхлынуло назад, как морская волна после удара о гранитный утес.

Умение и сплоченность победили и рассеяли могучую, но рыхлую многотысячную толпу вооруженного народа.

Он же, князь скифский, выученик родосских школ, друг царя Скифии, упал на землю с седла, чтобы подняться на ноги рабом, из человека превратился в безгласную вещь… Теперь он живая машина, орудие, его можно продать, убить или заставить работать до упаду, не спрашивая, как он себя чувствует и чувствует ли вообще.

Только что ему предлагали изменить своему царю и этой ценой возвратить себе свободу. Он отказался. Правильно ли он сделал?

И все его существо ответило на этот вопрос: «Да, да, конечно, правильно! Иначе и не могло быть. Нет преступления хуже измены. Лучше умереть, чем жить предателем».

Гориопиф – хуже гадины! Он недостоин носить имя сколота!

Ярость вспыхнула в груди молодого князя, кулаки сами сжались… Эх, нужно было крепче его ударить, чтобы он совсем не мог подняться! А еще лучше схватиться бы на мечах и вогнать ему клинок в рот!

Обуреваемый различными мыслями и чувствами, Фарзой не был в состоянии правильно воспринять свою страшную участь, осознать и осмыслить свое рабское положение. Перед ним раскрывались яркие картины прошлого, настоящее же выглядело тусклым, нереальным.

Ему надели на руки холодные браслеты и грубо дернули за цепь.

– Пошевелись!.. Чего глаза вытаращил?

Кто-то презрительно рассмеялся.

Пахнуло густым и тяжелым духом. Это был запах многих скученных в одно место человеческих тел, покрытых потом от напряженной работы, но лишенных возможности поддерживать себя в чистоте и опрятности, запах эргастерия, отравленное дыхание тюрьмы.

Фарзой хорошо знал этот тошнотворный дух рабского стойла. Его знали все, кто жил в ту эпоху. Человеческое стадо, соединенное общей упряжкой и со стоном влачившее вперед тяжелую колесницу античного общества, являлось естественным и повседневным добавлением к той прекрасной картине, которая называлась античной цивилизацией.

Князь попал в число рабов-кандальников, прикованных на всю жизнь к веслу, не могущих рассчитывать ни на какое снисхождение.

Было время, когда он спокойно взирал на гребцов-невольников, как взирают на рабочую скотину. Ему и в голову не приходил вопрос о том, как чувствуют себя эти скованные цепями люди. Хорошо или плохо?… Тем более он не пытался сравнивать себя с ними или допустить, что и он может оказаться в их положении.

Необычная мысль, что он пленник и даже может стать рабом, впервые мелькнула у него во время плавания на «Евпатории». Тогда же он почувствовал нечто подобное жалости к гребцам, среди которых находился и Данзой, но это были мимолетные переживания.

Как богатый не может понять бедного, так и свободный не в силах прочувствовать весь ужас рабства.

И вот сейчас, когда цепь звякнула о палубу и кузнец, приковавший его к веслу, ушел, Фарзой словно проснулся и стал осматриваться вокруг.


«Арголида» стояла в керкинитидском порту и готовилась к отплытию в Херсонес. По палубе топало много ног, далеко разносились разговоры и смех понтийских моряков. Корабль, загруженный зерном, значительно осел, стал как бы ниже, приземистее.

Гребцы располагались вдоль бортов в три этажа, имея верхнюю палубу над головой, в виде крыши. Со стороны моря их защищала дощатая обшивка с амбразурами для весел. Амбразуры были узкие, как бойницы, и позволяли выдвигать весла лишь на определенную длину. Весла имели особые утолщения, благодаря которым они не падали в море, даже если их не удерживали гребцы.

Обязанностью каждой пары гребцов было выдвигать одно весло по команде и также по сигналу опускать его в воду. Ритм работы обеспечивал флейтист. Гребли, сидя на скамьях, одна выше другой. Когда кибернет кричал: «Суши весла!» – рабы наваливались на весла грудью и прижимали их к коленям. При этом весла поднимались из воды и замирали в горизонтальном положении в виде красивой гребенки, все как одно. Горе тем, чье весло оказалось ниже или выше других или покачнулось, нарушив общий порядок. Удары палкой, площадная брань, лишение пищи и воды – все шло в ход против «ленивого, нерадивого дармоеда», как называли в таких случаях гребца.

Нарушение дисциплины влекло за собою наказание не только виновника, но и его напарника и всех гребцов одной стороны корабля. Рабы следили друг за другом, как того требовали надсмотрщики, дабы не допустить проступков со стороны любого из сотоварищей и не нести за них жестокой кары.

Фарзой оказался свидетелем расправы гребцов с одним из своих собратьев, обвиненном в лености, за что все они оказались лишенными пищи на полдня.

Зачинщиком расправы был напарник провинившегося, он ударил несчастного кулаком наотмашь с криком:

– Что же, мы должны работать за тебя?

Сосед хлестнул «преступника» цепью и со злобой прохрипел:

– Ты ленишься, старый осел, а нас морят голодом!

Обозленные голодные рабы вскочили со скамей, били его ногами. К счастью, не все могли дотянуться до него, их не пускали цепи. Его спасли стражи, но уже помятого, еле живого.

– Скоты! – кричал надсмотрщик. – Вы причинили царской казне убыток! Если раб умрет, я заставлю вас отработать его стоимость!.. Я вычту его цену из вашей пищи!..

Звероподобные, обросшие бородами, оборванные люди возвратились на свои места, бросая исподлобья мрачные взгляды.

На место избитого раба приковали Фарзоя. Князь огляделся и увидел, что сидит на грубой деревянной скамье, имея слева весельную амбразуру, а справа и выше – того самого черномазого невольника, который начал самосуд над своим напарником.

У их ног лежало орудие печального труда – весло, рядом валялся грязный соломенный мат. Фарзой принял его за постель для гребцов. Лишь после он узнал, что такими матами в холодное время затыкается на ночь весельная амбразура. Никаких подстилок для людей не полагалось. Они ложились по двое и старались согреться один около другого.

– Новенький! – хрипло, на ломаном греческом языке сказал сосед. – Видно, еще не махал веслом никогда!.. Сколот, пленник?… Жаль, что я не могу говорить на вашем языке. Мидийцы плохо понимают скифов и парфян.

– Говори по-эллински, – ответил князь, – я пойму тебя. Да, я сколот, попал в плен к Диофанту.

– Что же вы так плохо воевали?… Разбили вас понтийцы! А вы разбежались, вояки!

– Нет силы, что могла бы победить понтийцев! – странно высоким, кликушеским голосом крикнул дальний гребец, загремев цепями.

– Молчи, ты, – пробасил другой, – пока не получил по зубам! Тоже оракул!

Фарзою стало не по себе. Он видел, что рабы ведут себя как-то странно, и тут же подумал, что нечеловеческие условия существования этих людей не могли не повлиять на их мысли и чувства. Истязуемые надсмотрщиками, они сами ожесточились. Лишенные человеческих утех, они стали походить на скотов. Рабство изломало не только их жизнь и изменило их внешность, но изуродовало и души их и мысли. «Вот и мне суждено стать таким же!» – с невольным страхом подумал князь.

– Кем же ты был в войске? Начальником или воином?

Фарзой вздрогнул от этого вопроса. С трудом нашелся:

– Да… воином!

– Ага!.. А одет ты неплохо!.. Уж очень много на тебе одежды, надо поделиться! Ты мне шапку-то отдай, а мою себе возьми. И знай, что я старший над тобою, учить тебя буду… как надо грести веслом!

И, не ожидая согласия, он стащил с новичка шапку и епанчу. Фарзой ощутил в руках какую-то липкую кучу тряпок, просаленных и провонявших. Это была шапка его «старшого». Он с гримасой выпустил ее из рук. Шапка плюхнулась под ноги.

– А, не хочешь, – раздался за спиною голос. – Давай ее сюда, она мне пригодится!

Заскорузлая рука протянулась из-под скамьи и ухватила то, что здесь называли шапкой.

– Молчать! – заревел надсмотрщик, внезапно появляясь. – По местам!

– Еду несут!.. Еду!.. Тише вы!

Цепи загремели и сразу затихли. Все рабы уселись на скамьи и замерли в нетерпеливом ожидании.

Пахнуло чем-то кислым и будто мясным. Кто-то жалобно заскулил. На него зашикали.

– Мясо! – не выдержал один.

Раздатчик стукнул его по голове черпаком.

– Бери чашку-то! – сосед всунул в руки князю деревянную долбленую чашку. – Да смотри, все не сжирай, оставь мне половину! А сожрешь – бит будешь!

Раздавали похлебку с мясом павших на поле битвы лошадей. Пахло варево не так уж плохо. Кислый дух шел от лепешек, выпеченных из отрубей и жмыха.

«Старшой» улучил момент и, запустив грязную пятерню в чашку Фарзоя, достал оттуда мясо и с довольным смешком отправил его себе в рот.

– Ты голоден, возьми себе все, – предложил Фарзой. Тот не отказался и съел две порции под завистливые замечания окружающих.

Ужин закончился очень быстро.

– Закрывай окна! – скомандовал надсмотрщик. Амбразуры были заткнуты соломенными ставнями. Сразу стало темно.

– Ложись, кончай разговоры!.. Благодари богов и царя Митридата, да и меня, кормильца вашего, за милость и сытный ужин!

– Слава Митридату! Благодарение богам! Вечная удача кормильцу нашему!.. – привычным бормотанием отозвались гребцы.

Невольники устраивались на покой, но разговоры и шепот продолжались.

– Вот ты был воином, – говорил сосед, – а я, брат, у самого Митридата конюхом был!.. Ух и ел я тогда! Ты ничего такого в своих степях отроду не видывал!

– Значит, тогда ты был свободным? – спросил князь.

– Нет, не свободным, но и не таким рабом, как сейчас. Царским был человеком. Ну, а у царя все рабы. Даже такие, как Диофант, и те, обращаясь к царю, рабами себя называют… А шапочка у тебя теплая!.. Да и накидка не хуже. Сразу согрелся…

Он рыгнул.

– Меня зовут Тирон. Завтра утром я обучу тебя умению управлять веслом!

Съеденное за двоих и приобретение теплой одежды привело Тирона в благодушное настроение. Он продолжал шептать:

– А попал я сюда совсем случайно. У любимой царской кобылы был жеребенок. Я недосмотрел, у жеребенка опух пупок, нагноился. Его надо было бобровой струей окурить, я тоже не догадался. Ну, жеребенок и сдох. За это меня по пяткам били палкой, а потом отправили на триеру. Охо-хо!.. Но я свое возьму, снова сойду на берег и буду жить в уютном доме и каждый день есть просо и мясо!

Послышался храп. Рабы уснули. Затих и Тирон. Фарзой продолжал сидеть на скамье с широко раскрытыми во тьме глазами.

То, что он сейчас ощущал, походило на крайнее изумление. Неужели и он такой же, как эти люди, потерявшие свой первоначальный облик? Если да, то и он скоро будет, как они, рыгать после жидкой похлебки, прославлять хозяев за жмыховую лепешку и льстиво называть тюремщика кормильцем… Его будет хлестать надсмотрщик бичом, а товарищи по беде изобьют за ошибки в работе…

Вспомнился Данзой и день его освобождения, его невнятное бормотание, беспричинный смех и стремление к уединению. Тогда это выглядело странным, а теперь становилось понятным. Ведь старик был прикован к веслу гераклейского судна целых восемь лет! Страшно подумать!..

Только к утру он начал успокаиваться и задремал. Ему снилось, будто он вдвоем с Марсаком скачет верхом куда-то по зеленой бескрайней степи. И старик показывает ему нагайкой на далекую гору, покрытую снегом, и говорит: «Вон на той горе наше счастье! Нужно очень много сил, чтобы взобраться на эту высоту. Но зато на ее вершине ты найдешь ключ к свободе и независимости Скифии!»

Потом ему грезились дворцы Родоса, толпы разодетых важных людей, стоящих на берегу. А он среди них оказался голым и запачканным мерзостью. Ему стыдно, неловко, хочется убежать. Но со всех сторон на него смотрят светлолицые люди, тычут пальцами и кричат: «Раб! Раб!..»

Это было невыносимо. Он хотел схватить меч и напасть на насмешников, но меч рассыпался в его руках, превратился в деревянные гнилушки.

Образы утраты, унижения и позора преследовали его.

Но сны хороши тем, что с пробуждением мы избавляемся от их гнетущей власти. Радостно ощущаем себя живущими под веселым солнцем действительности, а не в туманных катакомбах сновидений.

Иным было пробуждение Фарзоя. Его пробудил пинок, которым угостил его Тирон.

– Вставай, Сколот!.. Или ты хочешь, чтобы из-за твоей лени нас лишили утренней еды?


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации