Текст книги "Великая Скифия"

Кровь убитых храбрецов из своего войска приносила счастье. Ею мазали щиты и доспехи, чтобы стать неуязвимыми.

Погибших понтийцев оказалось куда больше, чем скифов. Их трупы устилали поле битвы и были изуродованы до неузнаваемости. Казалось, их измяли при помощи молотильного катка.

– Еще одно такое сражение – и кораблям придется плыть в Синопу без живого груза! – мрачно пошутил старый воин со шрамами на худом лице.

Диофант смотрел на страшное месиво из человеческих тел и глазам не верил. То, что случилось, было чудовищно, ужасно и почти равнялось поражению. Стратег, как профессиональный вояка, пытался оценить тактическую удачу скифской атаки. «Массивность, стремительность, неуязвимость!» – соображал он. Скифская драгона не уступит парфянской. Это – железный молот, которым можно с успехом дробить даже римские когорты!.. И тут же мысленно прикинул, как нужно доложить обо всем этом Митридату. Но в чем их слабость? В несовершенстве оружия?… Это так, но что же еще?… Какая-то мысль уже готова была родиться, но этому помешали истошные крики воинов и их начальников:

– Стратег!.. К оружию! Новая атака скифов!..

Диофант резко обернулся.

– Стройся в глубокую македонскую фалангу, навстречу врагу!

Полководец с беспокойством и плохо скрытой тревогой наблюдал с высоты седла, как серые массы конницы приближались издали.

– Папай! Папай!

Но это были не страшные катафрактарии, а конные лучники.

– Опять отравленные стрелы!..

И вдруг Диофант усмехнулся. Ему стало очевидно, что если бы скифы имели много таких башнеподобных всадников, они сейчас вновь обрушились бы на его войско и… возможно, покончили бы с ним.

В прошлом году он видел лишь единицы таких тяжеловооруженных витязей, в большинстве своем богатых людей – князей, старейшин. Нынче же катафрактарии составляют целый отряд большой ударной силы. Но, к счастью, скифы не так богаты, чтобы иметь большое панцирное войско. В этом их слабость.

7

Опять верховые луконосцы с заунывными криками носились на своих конях вокруг понтийского войска. Опять запели стрелы и послышались жалобы и ругательства раненых.

Дальнейшее продвижение на Хаб и Неаполь пришлось отложить. Нужно похоронить сотни трупов, в том числе и умерших от стрельного яда. Нет большого преступления, чем бросить неубранными тела павших воинов. За такую тяжкую вину закон карает сурово. Каждого воина больше всего страшит не сама смерть, а возможность остаться после смерти не погребенным по закону предков.

Опять забелел островерхий шатер, выстроились в круг телеги, задымили костры. Наспех соорудили «пиреум», храм огня, так как среди понтийцев было немало огнепоклонников. Приносили жертвы, обращались к богам с молениями о ниспослании победы.

Рыли мечами длинную, как ров, могилу.

В шатре полководца шел совет.

– Пусть к Неаполю оказывается более долгим и трудным для нас, нежели в прошлом году, – обратился Диофант к соратникам, смотря на них одним глазом, прищурив другой, как беркут. – Скифы нынче злее, лучше вооружены. Мы уже пострадали от их лучников, и получили хорошую оплеуху от тяжелой конницы. Палак знает, что за нарушение прошлогодней клятвы он прощен не будет и дерется с отчаянием. На помощь ему идет Тасий с роксоланской ордой. Нужно думать, что, соединивши свои силы, цари попробуют ударить нас по-настоящему…

– Нам не хватает конницы, – шепеляво сказал Мазей, брызгая слюной на бороду.

– В этом наше несчастье. Нам нужна конница для борьбы с конными лучниками Палака. А скажи, Мазей: сколько у нас мардов в легкой пехоте?

– Около восьми сотен.

– Вот!.. Марды вскормлены молоком кобылиц. Если мы их посадим на коней, они будут прекрасными разведчиками и защитниками против скифских наездников. Тем более что все они латники и щитоносцы!

– Стратег! – вмешался Мазей. – Марды все время ропщут на свою долю. «Мы, говорят, выросли на спинах лошадей, а нас заставляют ходить пешком!» Я уже приказал схватить троих и забить палками перед строем за мятежные речи.

– Мардов освободить и немедленно посадить на коней! Послать людей в соседние селения и отобрать у крестьян всех лошадей! Нам конница необходима! Херсонесцы должны были дать конный лох, но они поели своих коней во время осады… С трудом посадили на отбитых у скифов кляч несколько десятков малолеток. Кстати, как они, целы ли? Ведь они попали под удар катафрактариев.

Позвали Бабона, тот вошел в шатер прихрамывая.

– Сколько, гиппарх Бабон, было у тебя молодых всадников и сколько осталось?

– Из восьмидесяти погибло в бою трое и ранено десять.

– Как вели себя в битве молодцы?

– Прекрасно, стратег! Мальчики по моему сигналу кинулись навстречу скифам! Мы смяли их правое крыло, но врагов было много, и они нас отбросили с уроном. Но ни один юноша не показал врагу хвост своей лошади!

Диофант усмехнулся.

– Еще бы! Скифы налетели на всем скаку. Поворачиваться было некогда, да и некуда. Иначе вам пришлось бы атаковать своих.

– Но мы сражались, стратег! Мы пролили кровь варваров первыми!

– Верю! Твои эфебы неплохие ездоки и смелые ребята. Поедешь с ними по скифским селениям, где заберешь всех лошадей. Мы создадим лох из мардов, куда войдут и твои парни. А ты назначаешься лохагом.

– Рад служить царю Митридату!

– Иди и действуй!

– Слушаю и повинуюсь!..

Через час херсонесский отряд отделился от понтийской рати и, соблюдая меры предосторожности, двинулся к ближайшему селению скифских крестьян.

Настроение у всех было подавленное. Юноши чувствовали стыд за свою запальчивость, приведшую к смерти трех товарищей и нескольких к тяжелым увечьям.

Бабон ехал рядом с Гекатеем и Иранихом.

– Стратег похвалил вас, – говорил он им, – но я не хвалю. И совет не похвалит. Нужно было ждать моего приказа. А то на такую сильную рать вы бросились, как мальчишки. Или вы думали всех понтийцев, что пьянствовали и скандалили на улицах Херсонеса, защитить своей грудью?… Мальчишки, одно слово!.. Скажите мне спасибо, если я не пожалуюсь на вас совету и народу. У нас пострадало тринадцать, а могли бы и все погибнуть. Вон какое хорошее вооружение у понтийцев, а больше сотни их изрублено и измято в тесто. Да и раненых не меньше… А вы одни хотели остановить натиск врага. Вояки! Если бы все херсонесцы были так неосмотрительны и глупы, как вы, Священный город давно пал бы под ударами варваров. Нужно так делать, чтобы не мы за понтийцев умирали, а они за нас. В этом мудрость, но вы не поняли ее.

Юноши виновато молчали. Бабон сразу вырос в их глазах на две головы, они смотрели на него снизу вверх, как дети на взрослого человека.

В это время Диофант выработал новый план похода, обсудил его с воеводами и решил немедленно осуществить.

Действия скифских лучников и удар катафрактариев вынудили осторожного полководца отказаться от прямолинейного наступления на Неаполь.

Глава пятая
Борьба продолжается

1

Несколько плошек, наполненных жиром, хорошо освещали внутренность шатра. Огоньки поблескивали на блестящей поверхности бронзовых кубков и играли на позолоте массивных чаш. Алели кафтаны агарских старейшин, сидевших на войлоках, поглаживая седые бороды.

Фарзой смотрел на матово-белое строгое лицо Табаны, теперь уже не сияющее застенчивой и счастливой улыбкой, но сосредоточенное и серьезное. Князя помимо воли влекла к себе эта женщина, столь же прекрасная, сколь твердая и решительная характером. Угостив вином почетного гостя и родовых старейшин, она перешла к разговорам делового содержания, которые, видимо, были целью их встречи.

Женщина обвела всех присутствующих ясными и умными глазами, словно предупреждая, что она готовится сказать нечто важное. Старики степенно склонили головы.

– Боги не всегда указывают людям правильный путь в жизни, но всегда наказывают их за ошибки, – начала она. – Таков обычай богов. И мы сами выбрали дорогу для своих стад и кибиток, думая, что наше решение будет угодно богам. Но теперь мы убедились, что это не так…

– Истинно… – тихо враз ответили старики.

– Мы потеряли своего князя-вождя и не имеем другого. Мы не получили от царя Палака зимних пастбищ, и наш скот гибнет от бескормицы. Царю некогда нами заниматься. А князья сколотские стараются всячески унизить нас…

– Верно! Верно!

– Многие из народа и из старейшин говорят, что нам должно вернуться на берега нашей реки Агар. Но они забывают, что зимние перекочевки губительны для скота! А потом – мы не можем нарушить обычай предков и покинуть Палака во время войны, ослабить его силы перед решительным сражением…

Старейшины зашумели. Одни одобряли сказанное Табаной, другие считали, что агары могут поступать, как найдут нужным, поскольку Палак не позаботился о них, не выделил им зимних пастбищ. Некоторые громко высказывали общую обиду на то неравноправие с царскими скифами, в котором они оказались.

– Лучше драться с аланами и платить дань Тасию, чем быть у Палака на положении презираемых!

– Нет! – твердо и властно возразила Табана. – Во имя доброй памяти Борака мы не можем уйти отсюда опозоренными, не доведя до конца начатой царем войны. Если мы это сделаем, все будут плевать на могилу нашего князя. Агары должны выполнить клятвенное обещание Борака. И Тасий не простил бы нам внезапного бегства из Скифии в то самое время, когда роксоланское войско спешит на помощь Палаку. Агары всегда славились храбростью, и да не падет на наше доброе имя хотя бы тени упрека в трусости!..

Говоря это, княгиня гордо выпрямилась, всем своим существом олицетворяя честь и достоинство агарского племени.

– Это так, – сказал один из старейшин, – но под знаменами царских князей мы не пойдем на ратное дело.

– Не все князья одинаковы, – с живостью ответила она, – так нельзя говорить! Есть достойные люди, которые видят в агарах братьев.

Намек был столь ясным, что Фарзой смутился. Само приглашение на тайный совет агаров определяло их отношение к нему. Княгиня заметила смущение гостя, и улыбка промелькнула на ее лице.

– Не хочу скрывать, князь, – обратилась она к нему, – что вижу в тебе друга покойного Борака и доброжелателя нашего. И пригласила тебя на совет с ведома всех старейшин агарских. Хотим просить тебя стать во главе агарских ратей и повести их в бой!

С бьющимся сердцем поднялся со своего места молодой князь. Чувство горделивой радости охватило его. Да и было отчего. Целое племя хочет стать под его знамя! Он выступит в поход во главе войска, по численности не уступающего дружинам самых сильных скифских князей! Пусть это на один поход, но он и в этом походе сумеет показать себя!

– Спасибо, – сказал он взволнованно, – спасибо вам, старейшины, и тебе, княгиня, за доверие и великую честь. Но ответ вам дам только тогда, когда поговорю с царем Па-лаком. Какова будет его воля! Да и вы подумайте: я еще молод и таких ратей, как агарская, в бой не водил.

Старейшины зашумели одобрительно. Скромность Фарзоя, друга царя, понравилась им. На лице Табаны опять мелькнула улыбка, в которой чувствовалось и одобрение его словам и еще что-то похожее на душевное расположение к молодому князю. Это проявление былой мягкости и человеческого чувства подействовало на него ободряюще. Он смелее огляделся и добавил:

– Агары могут рассчитывать на мою поддержку перед царем Палаком. Великий царь наш одинаково заботится и о сайях и об агарах, но война отвлекла его от этих забот… Другие дела захватили его мысли…

Табана сделала знак. Вошли отроки с кувшинами и стали разливать в чаши вино, какого у Палака за столом давно уже не было. Стали пить за здравие царя, князя Фарзоя и княгини Табаны.

Фарзой поражался тому глубокому уважению, с которым старейшины относились к княгине, безоговорочно признавая ее власть над собою и всем племенем. Вся ее осанка говорила, что она знает себе цену и крепко сидит на месте мужа. «Вот она, амазонская царица!» – невольно подумал князь. Когда вдова устремляла на него свои большие ясные глаза, ему становилось не по себе. Его волновала молодая, сильная женщина, а ее смелые взгляды говорили, что если у нее появится чувство к нему как к мужчине, то она не станет ждать своей судьбы, но сама скажет все и будет со всей пылкостью стремиться к любимому. Ему даже казалось, что где-то в глубине души эта женщина таит уже вспыхнувший огонь, но сознательно не дает ему прорваться наружу. Эта догадка окрепла в нем после того, как в конце пира Табана налила всем чары в последний раз, подошла к нему и сказала:

– Выпей и по обычаю нашему поблагодари хозяйку за угощение поцелуем.

Охмелевший Фарзой поцеловал княгиню в губы и почувствовал, что она вздрогнула.

На обратном пути после долгого молчания Марсак, служивший князю на пире, заметил:

– Любят тебя боги, князь, и открывают перед тобою дорогу славы!.. Агары уважают тебя, и ты у них в большом почете. Но всех больше расположена к тебе сама княгиня.

Фарзой, не найдя что ответить приметливому дядьке, хлестнул коня плетью и поскакал вперед, полный необычных чувств и мыслей.

2

Жестокий Дуланак выполнил царское повеление, сурово наказал жителей Оргокен за бунт и измену во время осады Херсонеса.

Ему помогал тонкоголосый князь Напак с братьями, исполненными ненависти к оргокенской общине за ее непреклонность и вольнолюбие.

Пьяная челядь Напака и свирепые дружинники Дуланака врывались в дома, грабили пожитки поселян и поджигали все, что могло гореть.

Всех бежавших из-под Херсонеса – а их набралось свыше ста человек – вывели на площадь, привязали к кольям и били нагайками.

Малейшее сопротивление каралось смертью.

– Будете знать, как бунтовать против царя! – неистовствовали дружинники.

– Теперь поклонитесь своему князю Напаку, если раньше не хотели! – вторили им дворовые «младшего князя».

Напак вручил двум подручным Дуланака по кошельку с серебряными монетами.

– Это вам, – сказал он, кривясь в злой усмешке, – чтобы не жалели никого!.. И еще – убейте Таная, но не здесь, а жену его мне доставьте… Но так, чтобы никто не знал.

Дуланак не стал задерживаться в разрушенных Оргокенах, опасаясь ответного нападения со стороны соседних поселений. Поспешно погрузили на спины лошадей узлы с награбленным добром. Трудоспособных мужчин и женщин вывели за село, оцепили тройным кольцом всадников и погнали, как стадо, в направлении Неаполя.

– Куда вы нас гоните? – спрашивали женщины. – У нас дети остались без крова и присмотра!

– Скажите – надолго ли угоняете?

Конные стражи хлопали бичами и отвечали бранью и насмешками.

– В гости вас царь к себе зовет! Угощать будет и подарками одаривать!..

– Ослушники мужья ваши, – отвечали более серьезные из стражей, – против царя пошли. А за его милостью Палаком долги не пропадают. Вот он и решил вас и мужей ваших рабами сделать. Чтобы другим не повадно было!

– Рабами сделать?… Все наши предки свободными были!.. Как же рабами?

– Предки ваши царям не изменяли, вот и свободными были. А вы изменили.

Послышались возмущенные крики, жалобы, причитания.

– Ограбили, хлеб весь выгребли, дома сожгли, а нас в рабов хотят превратить!.. Только лютый враг, сармат или еще кто худший, мог бы такое зло сотворить!

– Мы же сколоты, братья ваши.

– Не разговаривайте! Ослушники вы, бунтовщики, а не сколоты и не братья! А те, кто против царя идет, хуже врагов!

Печальное зрелище являли собою несколько сотен оргокенцев, бредущих медленно по холодной грязи в царскую неволю. Их подгоняли бичами.

Дуланак ехал впереди. Подручные старались развеселить его разговорами.

– Не ждали оргокенцы грозы, – хрипло басил Гатак, коренастый детина с дубленым лицом, – думали, простит им царь измену… Ты, преславный князь, еще добр, стариков да детишек живыми оставил, пощадил. Не велел побросать их в огонь, как в былые времена делали. Пусть за тебя богов молят. Страшен ты в сече, а для слабых – добр! Душа у тебя великая.

– По всем степям знают князя сколотского Дуланака! – вторил высоким тенорком Сорак. Что-то пронзительно острое, жестокое отражалось во взгляде этого человека, даже когда он улыбался, морща длинный нос и скаля гнилые зубы.

– А я так скажу, великий князь, – продолжал первый, оглядываясь назад, – немало среди захваченных хороших девок. Возьми себе с десяток. Тех, что получше, себе оставишь, остальных продашь роксоланам или пиратам за греческое вино. Все равно рабы они, а тебе же часть добычи тоже полагается.

– Работницы теперь самому царю нужны, – спокойно воразил Дуланак, покачиваясь в седле, – очень государь в рабах нуждается.

– Работников для него мы всегда найдем. Вон, смотри, идет старик с мальчишкой на плече, мог бы работать. Не старик, а богатырь!.. Не загнать ли его в общий табун, а?

– Не надо, стариков только кормить, а работы от них мало…

Тот, о ком зашла речь, был старый Данзой, который вместе с толпой старух и ревущих ребятишек медленно шагал вслед за порабощенными отцами и матерями. На его могучем плече сидел внук. Мальчик протягивал руки к Танаю и Липе, что брели в общем «табуне», как выразился слуга князя, и поминутно оборачивались, чтобы взглянуть на сына.

– Вернетесь, – громко говорил им Данзой, – ищите нас у соседей. Будем у людей ютиться. А ты, Танай, постарайся увидеть в Неаполе князя Фарзоя, он замолвит словечко перед царем и поможет вам скорее вернуться домой. О малыше не беспокойтесь, голоден не будет.

Защелкали бичи, грубая брань и окрики прервали речь старика.

– Уходи, а то зашибут ребенка! – поспешно крикнула Липа Данзою.

Молодая женщина обливалась слезами.

– Танай, – обратилась она к мужу, – за что нас наказывает царь? Ведь ты же совсем не собирался изменять ему.

– Зато я дрался с его дружинниками, а потом убежал домой из-под Херсонеса. Меня карает царь за дело, а вот тебя за что – не знаю.

– Здесь и мужей немало таких, что совсем не были под стенами Херсонеса.

– За измену одного царь карает десятерых.

– Разве это справедливо?

– Справедливо то, что угодно царю. Но я думаю, что воины пугают нас рабством напрасно. Палак-сай совсем не так жесток. Он смилуется и отпустит нас домой.

– Только бы здесь кто не обидел нашего малыша.

– Дед Данзой не даст его в обиду.

– Да сохранит его сама Табити.

Липа оборотила назад заплаканное лицо, желая взглянуть на сына, и вскрикнула от неожиданности. Пока она говорила с мужем, стражи успели отогнать толпу провожающих. Кругом белел снег, выпавший ночью, чернели пятна бугров. Небо затянуло серыми тучами.

– Сын мой!.. Мальчик мой!.. – изо всех сил закричала женщина, бросаясь в сторону. Но ее встретил грубым толчком пеший воин.

– Что ты?… Проснулась?… Все ревели, когда прощались, а ты вздумала среди степи рот разевать!

Только теперь она поняла, что произошло нечто непоправимое, страшное. Она закричала, забилась на руках мужа. Ее волнение стало передаваться другим. После одурения и странной безучастности к своей судьбе послышались возмущенные выкрики, даже угрозы.

Воины вынули мечи и выставили вперед острые копья, готовясь беспощадно подавить второй бунт землепашцев, угоняемых в неволю.

Новообращенных невольников не повели в Неаполь. Их оставили за городом, поместив в обширные загоны для овец, сильно загрязненные пометом этих животных.

Здесь, под открытым небом, не имея теплой одежды, оргокенцы стали готовиться к ночевке. Собрали сухой помет, сложили его в кучи и разожгли дымные костры, обсушились, обогрелись и кое-как провели ночь.

Утром стражи откинули плетеные загородки, что служили воротами загонов, и крикнули:

– Эй вы, царские рабы, выходите все, получайте лопаты, кирки!

После раздачи орудий для копания земли вся серая масса крестьян растянулась вдоль стен Неаполя под присмотром вооруженных стражей.

– Кто будет плохо работать, – предупредил Сорак, скалясь в жестокой улыбке, – тот получит вместо пищи пятьдесят плетей! Кто попытается бежать – с того голова долой! Слышали?… Повторять не буду!

Начали рыть ров для фундамента дополнительной стены – протейхизмы, которая должна была опоясать Неаполь еще одним каменным поясом. Десятки телег, запряженных волами, стали возить дикий камень.

Гатак ходил около, хлопая по сапогу кнутовищем.

К нему обратился Танай:

– А скажи, княжий слуга: если мы с женой честно, изо всех сил будем работать, отпустит нас царь домой или нет?

В глазах молодого оргокенца светились добродушие и доверчивость.

Подручный Дуланака подскочил к нему и весь словно ощетинился.

– Что? – закричал он во все горло, брызгая слюной. – Что ты сказал? Как назвал меня? Слугой?… Для кого я слуга, а для тебя господин!..

Танай без страха смотрел, как петушится княжеский холуй, не понимая, почему он сердится.

– Ну, пусть «господин»!

Тот размахнулся было, намереваясь полоснуть крестьянина по щеке кнутом, но его остановила Липа.

– Не надо бить! – вскрикнула она, хватаясь белыми руками за засаленный рукав надсмотрщика. – Он ничего плохого не сделал, это же муж мой!

Гатак в изумлении выпучил глаза на молодую румяную женщину, так смело вступившуюся за своего мужа. Медленно опустил кнут, как бы в раздумье.

– Ага, это муж твой?

Он отступил на шаг и, откинув голову назад, оглядел женщину прищуренными глазами. Та повернулась к мужу, довольная, что защитила его от незаслуженного наказания.

– Не сердись, Танай, на этого князя, – сказала она поспешно, видя, что лицо мужа наливается кровью. – Он не понял тебя. Не надо ссоры.

Гатак вдруг громко расхохотался. Ничего не говоря, повернулся на пятках и зашагал дальше, помахивая бичом.

Танай смотрел вслед стражу. Незнакомое чувство стеснило грудь, руки сами крепче сжали заступ.

– Зачем ты говорила с ним? – резко спросил он жену.

– Но он же хотел ударить тебя!

– Пусть бы ударил!

Танай опустил заступ и начал с остервенением бросать комья земли, подмерзшей за ночь.

Вечером утомленных работой невольников погнали обратно в овечьи загоны.

– Холодно ночевать здесь… – покрякивали оргокенцы.

– Ничего, с бабами согреетесь, – отвечали со смехом стражи.

Танай с женой пробрались в угол, где они уже ночевали одну ночь. Здесь лежали остатки соломы и много мягкого сухого навозу.

Уселись на землю около костра, разведенного соседями.

Липа достала из сумы лепешки.

– Не пуста еще сумка наша? – спросил муж.

– На утро осталось три лепешки – и все.

Подошел воин с мечом. Посмотрел на супругов, негромко сказал Липе:

– Иди получи на завтрашний день крупы на кашу.

– Что? – спросил Танай. – Крупы на кашу?… Я сам пойду получу.

– Нет, сказано, чтобы жены получали, а мужья сидели здесь. А то еще сбежите, черти такие, – пробурчал воин.

– А мне не трудно сходить, – отозвалась женщина. – Ты ешь, Танай, я сейчас вернусь.

Танай хотел что-то сказать, но не успел. Положил кусок лепешки и поднялся на ноги. Хотел догнать Липу. Она уже пробиралась между людьми, сидящими за ужином. Ее сопровождал воин. Поднялось еще несколько женщин. Все они вышли через ворота овчарни.

Нехорошее предчувствие кольнуло сердце Таная, он сел на кучу навоза в мрачном раздумье. Все происшедшее стало казаться ему гораздо более серьезным и печальным, чем вначале. Нужно как-то изменить создавшееся положение, бежать с женою из-под стражи обратно в свою деревню.

Наступила ночь. Костер угасал. Большинство людей уже закончило свой скудный ужин и полегло спать.

Странная животная покорность, какое-то безразличие к своей доле чувствовались в их поведении. Они не умели сразу обдумать свое несчастье, понять его во всей глубине. Молодые даже шутили, смеялись. Говорили, что они теперь на положении овец и вместо разговоров должны блеять.

– Мэ-э! – протянул один, другие негромко засмеялись.

– Спите вы! Завтра рано вставать на работу! – сердито окрикнул кто-то из пожилых.

«Где же она?» – спрашивал себя Танай с возврастающей тревогой. Все уже легли спать, а женщины еще не вернулись. Он вскочил на ноги и стал пробираться к выходу.

– Эй, открой! – он ударил кулаком в плетеную загородку.

– Чего тебе? – послышался сонный голос стражника.

– Открой, мне надо!

– Пустяки! В загоне навозу много. Добавляй еще!

– Открой, говорю! – закричал Танай. Сердце его тревожно стучало. Теперь ему стало ясно, что жену вызвали по какой-то иной причине.

Заскрипели деревянные запоры. Кто-то с ругательствами разматывал веревку, служившую вместо замка. В щели загородки мелькал свет, видимо от факела. Ворота приоткрылись. Перед Танаем предстали пять человек в пластинчатых панцирях, с бородатыми сердитыми физиономиями. Один светил факелом.

– Чего тебе не спится?

– Где жена моя? Куда ее девали?

Воины переглянулись. К выходу подбежали другие заключенные с вопросами:

– А дочь моя где? Пошла будто за приварком, а не вернулась!

– И мою жену вызвали, говорили, кашу варить на завтра!

– А ну, назад! – рявкнул в ответ страж. – Что вы, сбесились, что ли? Никуда не денутся ваши бабы! Тоже нашли о чем беспокоиться!

Зевая во весь рот, старший хотел закрыть ворота, но Танай уцепился за конец веревки и не пускал.

– Я хочу видеть свою жену!.. Где жена моя?… Я не раб, а свободный сколот!

Старший, выйдя из терпения, не стал говорить лишних слов. С размаху ударил Таная тяжелым кулаком в лицо. Тот на мгновение потерял сознание, упал на землю. Но тут же вскочил и в слепой ярости бросился к воротам. Страж обматывал запоры веревкой, зевая и заранее готовясь улечься у костра, вздремнуть до третьей смены. Но сильные руки вырвали щеколду из гнезда. Ворота распахнулись, старший воин получил такой удар в подбородок, что, не успев охнуть, свалился с ног.

Остальные охранники успели отойти не далее трех шагов. Треск сухого плетня и звук удара заставили их оглянуться.

– Ты что, Харак? – спросил один.

– Где моя жена?! – неистово закричал Танай, неожиданно появляясь перед ними. – Куда вы девали мою жену?

Двое воинов хотели схватить его, но он оттолкнул их. Из ворот стали выбегать другие заключенные, ободренные примером Таная.

– К оружию! Рабы бунтуют! – завопили стражники.

Все сразу пришло в движение. От костров и юрт бежали вооруженные люди. Таная повалили на землю и били ногами. Подбежали княжеские надсмотрщики.

– В чем дело?

– Да вот этот бешеный оргокенец жену свою требует! Видно, спать один не привык!

– Связать его!.. Проклятый изменник! Он не хочет понять, что он теперь раб, а рабам не полагается иметь жен!.. Завтра мы покончим с ним! Он трижды заслужил пытку и смерть!..

Порядок был восстановлен. У костров сидели стражники, жевали лепешки и переговаривались, возмущаясь строптивостью и буйством оргокенцев. Костры мигали. Повалил сырой снег.