Текст книги "Авдеевы тропы"

Настёнка

Дивились Настёнка вместе с Корнюхой бескрайним просторам степи. Да и Овдотье было как-то не по себе увидеть эти бескрайние дали. Тут и ветер в ушах по-особому свистит. Да и вообще всё как-то не так. И спать страшно: уснёшь, а ветер-то и унесёт, так и пролетишь неведомо куда, зацепиться не за что. Изб в этой степи нет. Все живут в каких-то шалашиках из натянутых шкур или прямо в повозках. Что за жизнь чудная!

Долгая дорога с Руси в эту степь непонятную. Уж потеряли счёт дням и ночам, которые прошли в пути, а куда едут, никому не знамо. Спят не раздеваясь, бани тоже давно не бывало. Эти татаре про баню, наверное, и знать-то не знают. Всё как-то не по-людски.

Авдей, Овдотья, Настёнка с Корнюхой кучкой держались. Так-то веселее и не страшно. В одной повозке. Остальные все незнакомые. Вассей и Никита с княжичем Александром в Володимире остались. А вот противный Духмян к князю Ярославу приткнулся да и волю почувствовал. Уж и поглядывает смелее и покрикивает.

А потом и придираться стал. Через некоторое время зовут Авдея к самому князю Ярославу. Сидит князь нахмуренный. А поодаль Духмян топчется. Вскинул Ярослав на Авдея брови, глаза гневны:

– Ну-ка, ответствуй, человече, как будешь перстень великокняжеский искать?

– Княже, – смиренно ответил Авдей, – надобно толмача-старикашку отыскивать.

Князь нетерпеливо перебил мужика:

– А коли не отыщешь, что тогда?

– Что ж тогда, – потупил глаза Авдей, – я в твоих руках, в твоей власти.

– А что мне в тебе проку? – сжал губы Ярослав, а затем, буравя его глазами, проговорил: – Да и слышал я, что ты в бега собираешься?

У Авдея аж кровь прихлынула к голове от обиды, понял он, что это Духмяна поклёп. Взглянул он на него горящими глазами, а тому что: стоит подбоченясь, ничего не боязно, ничего не стыдно.

– Пошто и куды мне бегать в этой степи без конца и края? Да и отыскать мне надобно этот перстень, хотя я его и не видывал.

– А мне поведали, что ты и старикашку-то, коего ищешь, в глаза не видывал, – ядовито усмехнулся князь Ярослав.

– Правда истинная, княже, – промолвил Авдей, склонив голову. – Я его ни разу не зрел, но дочка моя Настёнка да соседка Овдотья видели и перстень, и толмача этого. Они могут признать и разоблачить его.

– Да, смерд поганый, горазд ты на выдумки! – у князя ходуном ходили желваки от гнева. – Но я ведь не княжич Александр, меня не обмануть. И знать-то ты ни о чём не знаешь, и ведать-то не ведаешь. Так пошто же ты нужен здесь? Вот прикажу я взять тебя под стражу, чтобы не сбежал ты, а старикашку-толмача пусть ищут те, кто его ведает.

Настёнка слушала разговор отца с князем, застыв от обиды. Она не понимала, почему князь сердится, почему кричит на её тятеньку. Что плохого он сделал ему? А когда стражники схватили Авдея и потащили его к выходу из палатки, она забилась в рыданиях и ни слова сказать не могла. Князь поморщился, видя плачущую девочку, и велел Духмяну убрать её из палатки. Тот с готовностью подскочил к ней, схватил за ухо и почти выволок Настёнку прочь. Его жестокий план уже начал действовать. Главное, чтобы перстень, когда он будет найден, не миновал его рук. Чтобы именно он, Духмян, вручил его князю. А для этого Авдей лишний. Уж со старухой и девчонкой он сладит.

– Дяденька, миленький, – лепетала Настёнка, захлёбываясь в плаче, не чувствуя ни боли, ни обиды от грубого отношения к ней Духмяна, – куды же тятеньку мово повели? В чём же он виноватый-то?

Духмян отпустил девочкино ухо, расплылся в улыбке и заговорил притворно участливо:

– Рассердился князь на твоего отца за то, что не отдаёт он ему перстень великокняжеский.

– Так ведь нетути у тятеньки перстня того! – вскричала Настёнка.

– В гневе князь, не может он поверить твоему отцу.

– Так скажи, дяденька, ему об этом, ты ведь знаешь! – схватила и поцеловала девочка Духмяну руку.

Тот растрогался:

– Говорил я князю, да вишь, он какой сердитый. Как ему прекословить? Боюсь, как бы и меня вот так же под стражу не взял.

– Что же мне теперь делать-то? – снова зарыдала Настёнка.

– Искать надобно старикашку с перстнем, – Духмян погладил девочку по голове. Он понял, что теперь нужно обходиться с девочкой по-иному. А иначе перстень уплывёт мимо его рук. – Ты, Настёнка, не плачь. Я тебе подмогну. Только я смогу это сделать. А уж если в скором времени перстень найдётся, то отнесу я его великому князю и буду умолять его на коленях, чтобы он простил твоего отца.

– Ой, правда, дядечка? – вскрикнула от радости Настёнка, а из её глаз всё ещё капали слёзы.

Лицо Духмяна расплылось в улыбке:

– Истинно, истинно говорю тебе, девонька. Ты хоть знаешь, где этот старикашка может обитать?

– Не ведаю я пока ничего, дяденька, – вытирала Настёнка глаза ладонью. – Но коли их главный хан здесь, то и этот здесь рядом обретается. Старикашка при хане толмачом.

Овдотья ужаснулась, когда узнала, что Авдея князь взял под стражу до той поры, пока не представят ему перстень.

– Господи! – сокрушалась она. – А коли не найдём толмача этого проклятого? А найдём, вдруг у него перстня нетути, что будет деяться?

Настёнкино сердце совсем упало, она как-то об этом не подумала. Уж очень дядя Духмян её обнадежил. Овдотья, нахмурясь, выслушала её сбивчивый рассказ о Духмяновом обещании:

– Уж больно мягко стелет, не жёстко бы спать-то было, – говорила она, качая головой. – Не нравится мне этот Духмян. В Володимире он тебя, Настёнка, обижал, а тут, вишь ты, весь мёдом излился.

– Тётенька Овдотья, а к кому же прибегнем-то? – произнесла с отчаяньем девочка. – Ведь князь-то Ярослав так осерчал, так осерчал, что моченьки нет. Ни с какого бока к нему подхода нет.

– Так-то так, – вымолвила Овдотья и призадумалась.

Вот ведь как бывает в жизни. С того времени, как увезли её монголы из деревни, будто бы заново родилась она на свет. А та, другая Овдотья, так и осталась там, в засыпанном метелью одиноком доме, со всеми болезнями и отчаяньем от одиночества. За всю прошлую жизнь никуда далеко она не езживала, только в Володимир, и уверена была, что изойдёт в деревне последним вздохом. Уж и всё к тому вело. Ан нет, закрутила та метелица не только снег столбом, но и жизнь её перевернула и понесла. Там дни её шли размеренно, однообразно, и к старости отупела она головой. А нынче успевай только поворачиваться. Череда событий одно за другим заставляет забыть про старость и немощь. А тут, гляди-ка ты, новое дело: свалились на её плечи двое сиротинушек – Настёнка да Корнюха. Не гляди, что маленькие: жизнь заставила их повзрослеть. Пережитого хватит на десять жизней. И всё равно дети остаются детьми. И обидеть их очень легко, злым ли словом, коварством ли. Доверчивы и уязвимы. Но, главное, держатся друг за друга. Вот и сейчас взволнованы, шепчутся о чём-то. Каждый день Овдотья в тревоге. Уходят Настёнка с Корнюхой, шныряют между татарскими кибитками и юртами, ищут старикашку-толмача. А ведь у каждого из татарей полные обозы невольников, и женщин и ребятишек русских. А ну как схватят Настёнку или Корнюху и не выпустят? Ищи потом. Только к вечеру перестаёт болеть Овдотьино сердце, когда являются они, юркнув в повозку, и рассказывают все свои новости. Обоймёт тогда Овдотья ребятишек, прижмёт к себе. А они, ровно кутята, приткнутся к ней и вскоре сладко засыпают. Но сегодня обоим не до сна. У Настёнки беда, да и Корнюха в беспокойстве. Лицо мокро от слёз, взволнован.

– Тётенька Овдотья, – дрожащим голосом говорит он. – А ведь я маменьку свою нашёл.

– Охти, Пресвятая Богородица! – только и могла вскрикнуть старуха.

Страшная Корнюхина судьба очень поразила Овдотью, когда узнала она о ней. Несколько ночей не могла уснуть. Всех потерял мальчонка: и своих родителей, и названого отца Иванку, которого Овдотья знала когда-то маленьким. И вот, вишь ты, нашёл всё-таки матерь свою так далеко от родины.

– А ведь я говорила Корнюхе, что найдёт он свою мамоньку, – затараторила Настёнка.

– Так что ж ты плачешь, глупенький, коли радость у тебя такая? – обняла Овдотья Корнюху.

– Так ведь не свободна маменька-то, в неволе она, тётенька Овдотья! Я ведь и подойти-то к ней не смог. Проклятый татарин плёткой отогнал… – и Корнюха зарыдал, забился телом.

Гладила Овдотья мальчонку, успокаивала, а сама того гляди заревёт. Вот ведь как сложилось: и Авдея с ними нет, одни-одинёшеньки со своими бедами.

– Токо теперь я знаю, где маменька, выследил я, – всхлипывая, говорил он, когда немного успокоился. – Найду завтра нож, убью этого татарина и вызволю маменьку.

Испугалась этих ожесточённых слов Корнюхи Овдотья, потому что чувствовала, что может он это сделать, больно уж много от поганинов настрадался, а конца и краю не видно. Но от этого отчаянного шага только беда будет.

– Успокойся, сыночек, – гладила Овдотья взъерошенные Корнюхины волосы. – Охолонись. И мамоньку свою ты этим не спасёшь, и себя и всех погубишь.

– Так ведь она плакала, а энтот её плёткой бил и кричал.

– Такие уж они нелюди. А тебя Господь не для того одарил милостью, чтобы ты потерял и мамоньку и жизнь свою. Да и сестрицы, поди, где-то маются.

Ничего не ответил Корнюха, только забился в безмолвном плаче.

– Ничего, дитятко, ничего, – гладила Овдотья вздрагивающую мальчишескую спину. – Что-нито придумаем.

Уговаривала Овдотья парнишку, а что делать, и не знала. Всё здесь чужое, всё здесь враждебное в этой степи. Слава Господу Богу, что живы ещё все. Но судьбу испытывать не надо. Всем вместе надо держаться, не упускать с глаз Корнюшу, а то накличет он беду на свою голову.

Долго молилась Овдотья этой ночью, когда уже ребятишки уснули, слёзно просила Пресвятую Богородицу помочь. А Настёнка с Корнюшей беспокойно спали, возились, всхлипывали и вскрикивали. Не заметила сама, как задремала, а очнулась – уже день. Солнышко светит, ветерок тёплый, а названые сестрёнка с братцем уже собираются, обоих заботушка тяготит. Овдотья еле уговорила их ходить вместе. Настёнка противилась, мол, вместе много ли обойдут. А враздробь-то вдвое больше татарей оглядят. Ведь тятенька ждёт, томится. Но настояла старуха на своём, чуяла: иначе не миновать беды.

А монголы подозрительно смотрели на них, долго провожали взглядами, кричали что-то, хлопая плётками. Тем, кто пытался остановить, Овдотья говорила: «Княжеские мы» и указывала на княжеский шатёр. А Корнюха вёл их к тем повозкам, где вчера выследил свою мать. Смотреть на то, как встретятся мать с сыном, и понимать, что это радость тайная и в любое мгновение может прерваться, было тяжко. У Овдотьи сердце разрывалось от этого предчувствия.

Но был другой человек, которого не трогала эта встреча, а вызывала иные чувства. Заметил Джубе в поведении рабыни необычное. Она суетливо оглядывалась на него, несколько раз выскакивала из кибитки, прижимая к животу загнутый подол, явно что-то вынося в нём. Когда в очередной раз она выскочила, Джубе притворился, будто задремал, а затем потихоньку выглянул из кибитки. И точно: неподалёку рабыня сидела на траве, а рядом мальчонка. Был около них ещё кто-то. Значит, поняла она задумку Джубе и не хочет, чтобы сын тоже был невольником. Что ж, надо хорошенько проучить их обоих.

Он взял плётку и стал подкрадываться к сидящим. Они сидели, не замечая его. Рабыня гладила мальчонку по голове и, наклонившись, что-то говорила ему. Подкрался Джубе и хлестнул рабыню плёткой по спине. Та вскрикнула, но своим телом укрыла мальчонку. Размахнулся Джубе ещё раз, и тут люди, что стояли рядом, обернулись, и Джубе услышал голос, от которого в его жилах застыла кровь:

– Ах, это ты, жаба поганая, наконец-то я нашла тебя!

Джубе присел на согнувшихся в тот же миг коленях и вобрал голову в плечи, как нашкодивший щенок.

– И всё-то ты, поганка, глумишься над малыми детями и бабами? Неймётся тебе! – беспощадно звучал знакомый голос.

Но этого не может быть, лихорадочно пронеслось в его голове. Откуда здесь явиться проклятой урусской колдунье, которая завела монгольский отряд в лес и чуть было не погубила его, Джубе. – Что напужался, сморчок ты эдакий?

Голос приводил старика в ужас. Он поднял голову. И точно, перед ним была она, и с ней та же девчонка. У Джубе отнялся язык, и он хватал воздух частыми глотками. А колдунья продолжала кричать:

– И куды ж ты, тать поганая, девал великокняжеский перстень?! Я ведь за ним пришла на край света!

Это ещё больше перепугало Джубе. То, что он держал в скрытой потайке, вырвалось теперь наружу. Вокруг них уже собирался народ. Прибежал Хучу, другие нукеры, удивлённо взирая на стоящего на коленках переводчика, которого недавно с почётом несли на одеяле придворные слуги. Но Джубе было не до их взглядов. Он беспомощно махал руками, чтобы остановить словоизлияния колдуньи. А она от этого ещё больше злилась:

– Ты на меня не маши. Мне ведь твои татаре ничего не сделают. Я приехала с князем Ярославом и уеду с ним. И твой пат ведает, куды я пошла. Коль не возвернусь, то придут к тебе с сыском.

Джубе был в ужасе. Уж если Быту знает, что перстень у него, считай, жизнь кончилась:

– Я плигласаю тебя, колдунья, к себе, – прорезался вдруг голос у Джубе. – Нузьно много говолить. Не каздый долзен знать пло пелстень.

Овдотья, а это была она, усмехнулась, вырвала из рук Джубе плётку и кинула её в сторону.

Хучу и другие нукеры не понимали их разговора и ждали от Джубе знака, чтобы схватить и побить эту бешеную урусскую бабу. Но такого приказания не было. А наоборот, с заискивающей улыбкой Джубе повёл её и мальчишку с девчонкой к своей кибитке.

Дорофей

Давно живёт Дорофей у князя Ярослава и прислуживает ему, много понавидался и понатерпелся от князя и от иных его любимцев, но такого ещё не видел… И откуда взялся-то этот человечишко Духмян? И ростом, и душой мелковатый, а чванливость через край прёт. Никогда-то раньше князь не приближал к себе худородных, он считал, что окружение княжеское должно состоять из родовитых и знатных. А вот, глядишь ты, присосался, как клещ, и князь слушает его, соглашается с его доводами и держит около себя. Ладно, был бы мужик семи пядей во лбу! Чего уж путного он может подсказать? И в глазах у него нехороший эдакий блеск, недобрый.

Конечно, Ярославу нынче и выбирать-то не из кого, да и время-то поганое. В кои-то веки великий князь едет за тридевять земель, чтобы просить у степного хана разрешение править Русью. Где это видано? Поэтому-то и лезут на свет божий подобные времени людишки.

За долгую службу и отношения Дорофея с князем сложились особенные. В гневе князь страшен, и вскипает он очень быстро, такой уж нрав, но, когда он умиротворён, и поговорит, и пошутит. В такую пору Дорофей особо-то с ним не чинится, поварчивает и может выложить правду-матку в глаза. Хотя в большей степени подобное происходит по поводу того, что князь вовремя не поел или не оделся по погоде. Но вот подмывает и подмывает Дорофея сказать пару ядовитых слов о Духмяне. Как-то во время обеда отправил Духмян незаметно ото всех серебряную ложку себе в карман. Конечно, мог бы Дорофей из этого человечишки и сам бы вытрясти эту ложку, но решил ткнуть его поганым воровским рылом прямо в грязь. Во время очередного обеда он объявил князю, что куда-то пропала ложка, а сам встал за Духмяном. Побледнел тот, затрясся мелкой дрожью. Все, кто рядом были, на него воззрились, и князь, принахмурившись, обратил взор в Духмянову сторону.

Тот вконец онемел от страха, но не сказал ни слова, предчувствуя, что это было бы его концом. Не любил Ярослав-князь воров. Но Дорофей не настаивал. Просто переждал, когда внимание князя переключится на что-то другое, и очень быстро вынул ложку из Духмянова кармана, причём так, чтобы соседи по столу видели это и могли бы в дальнейшем подтвердить случай воровства. Духмян в этот миг испытал ещё одно потрясение. И после с большим страхом смотрел в сторону Дорофея, ожидая, что тот посвятит князя в его преступление. А Ярославову слуге как раз и нужно было держать этого мерзкого человека в смятении. Ведь за ложку князь мог и простить, Духмян оболгал бы его. А вот в чём-то важном его уличить да и потом случай с ложкой присовокупить – мало не покажется.

Духмян, по поганости своего нрава, пытался было ублажить Дорофея, умаслить его словами да лестью, а не вышло. Смотрел Дорофей на него, как бы не видя, насквозь. Пытался Духмян наговорить на Дорофея князю всяких гадостей, но это дело было дохлое. До такой степени привязался князь к своему слуге, что никакие поклёпы не действовали. Пролетали мимо ушей княжеских Духмяновы ябеды. И чтобы поставить на место этого плюгавого человечишку, который начинал ему надоедать, пригвоздил его князь строгим вопросом:

– А не запамятовал ли ты про перстень великокняжеский? Все разговоры-то твои не о главном. Взял я под стражу мужика того, а, может, и зазря. Может, он мне давно бы перстень представил?

Завертелся ужом Духмян. Чтобы придумать эдакое, чтобы успокоить князя:

– Княже, не сплю, не ем, каждый день хожу я с девчонкой по татарскому стану, инда все ноги сбил. Покоя ей не даю. Только вот ведь какая незадача: ну, узнает девчонка того толмача, а как у него выманить перстень – вдруг не отдаст он его? Да и признается ли, что владеет им?

Озадачил Духмян князя, что и нужно было ему. Призадумался Ярослав. Вот уже недели две обретается он в этой степи, посреди юрт и кибиток татарских, но не вызывал его к себе хан Батый. Что-то тянет он. Ханский посланник Кожедей, с которым и приехал Ярослав в ставку Батыя, темнит, не говорит ни да ни нет. Последний раз, когда видел князь этого посланника, спросил его прямо:

– Пошто вызывал меня сюда твой хан, коли и видеть не хочет?

– Не спеши, Ярослав, – ответил Кожедей ему через переводчика. – Ведь у солнцеликого кроме твоей Руси под туфлёй вся Вселенная. Некогда пока великому разговаривать с тобой.

– Ну, так разверну я свои повозки и отправлюсь назад, у меня в Володимире дел невпроворот! – сверкнули гневно Ярославовы глаза. – Коли надо, пусть ко мне приезжает.

Усмехнулся Кожедей:

– Солнцеликий приедет, чтобы своей мощью сравнять с землёй все твои оставшиеся города. Слишком дерзок ты, князь! В твоём положении надо, как покорная собака, лежать и ждать, пока твой солнцеликий хозяин не бросит тебе кость, и вот тогда-то ты с его позволения поедешь править своей Русью и собирать дань для великого и непобедимого.

Тошно было Ярославу слышать такую хулу, еле сдерживался он от того, чтобы не выхватить меч и не заставить поганого навсегда замолчать и захлебнуться в собственной крови. Скрежетал князь от гнева зубами. Кожедей видел это и больше не стал испытывать судьбу. Жизнь ведь всё-таки одна. А Ярослав, хоть и приехал по ханскому велению, но не покорён, и не похож он на иных побеждённых князей, которые тут же начинают ползать у Батыева престола и по-пёсьи заглядывать хану в глаза.

Успокаивал Дорофей князя после этого разговора:

– Не бери в голову, княже. Испытывает этот поганин тебя. Надобно ему, чтобы сломался ты. А коли не выдюжишь и наделаешь тут дел, то они обвинят тебя и в том, что у тебя и в думах-то не было.

– Ведаю я всё это, Дорофеюшка, но тяжко сердце в узде держать. Как порой жалею я, что не вступил в тот бой на реке Сить, что не сложил голову в бою, как мой брат. Да, видимо, Бог даровал мне тяжкую судьбину, и надо принять её безропотно.

– Вот и ладно, княже, – бормотал Дорофей, укутывая хозяина и чувствуя, что того трясёт в ознобе. – Не заболел бы, уже горячий.

Отмякало от заботы Ярославово сердце. Молча лежал он, призакрыв глаза, а потом снова терзала его тревога:

– Отыскался бы великокняжеский перстень. Не могу я без него величать себя великим князем. А коли приеду без перстня или без ханского ярлыка на великое княжение, начнётся среди русских князей смута. Каждый захочет сделать свой город стольным, тем более нынче. Володимир весь порушен и пограблен. Возникнут распри, ссоры, друг на друга с мечами подвигнутся. Каждый начнёт доказывать старшинство своего рода. Вот тут-то и приидет полная погибель земли русской.

– Истину баешь, княже, – сочувственно качал головой Дорофей. – Да и попасть бы надо на Русь ещё до весенней распутицы, а то и застрянем в этой поганой степи.

– И я о том же толкую, – вздохнул князь. – А Духмянишка этот мышей не ловит.

Поморщился Дорофей при этом имени, но понял, что пришла его пора:

– Княже, что ты за этого смерда держишься, позволь мне самому узды перехватить. Дело-то уж больно важное.

Князь устало прикрыл веки и согласно кивнул.

На следующий день понял Дорофей, как вовремя Господь подсказал ему нужное решение. Собрался было пойти на поиски девочки, которая знала в лицо толмача-старика, а она вместе с пожилой женщиной оказалась около княжеской палатки:

– Что тебе, девонька, надобно? – ласково спросил её Дорофей.

– Ищу я дяденьку Духмяна.

– А что, у тебя есть вести про великокняжеский перстень? – сразу спросил он её в лоб.

Помялась девочка в нерешительности:

– Мне нужно дяденьку Духмяна. Он обещался ослобонить мово тятю, я токо ему могу сказать.

После её слов понял Дорофей истинную подлость этого человечишки.

– А знаешь ли ты, девонька, что этот самый Духмян и подговорил князя взять твоего отца под стражу?

Стоящая рядом с девочкой старая женщина охнула и покачала головой, а девочка закрыла ладонями лицо, и плечи её затряслись. Дорофей погладил её по голове:

– Говори мне, не бойся, я князев слуга. Я всё сделаю, чтобы твоего отца выпустили.

Но девочка от всхлипываний не могла сказать ни слова. За неё ответила женщина:

– Нашли мы, батюшко, того толмача. Недалече он обретается, да и перстень, видать, у него. Да пока кобенится старик, ломается…

И в это время вынырнул откуда-то Духмян. Он услышал всё, что сказала Овдотья, и сразу затараторил:

– Перстень нашёлся? Я… я должен представить его князю Ярославу. Он мне велел!

Встал Дорофей между ним и девочкой и ядовито спросил:

– Может, и ложку ворованную представишь вместе с перстнем, так я тебе её отдам на время!

Побледнел Духмян, подкосились у него ноги. Тут и Овдотья подскочила с выпученными глазами:

– Ирод поганый, хуже ты татарина! Ещё и в Володимире девчонку терзал-тиранил. Отольются тебе сиротские слёзки! Пошёл отседова, а то все космы повыдеру!

Отскочил испуганно Духмян и юркнул за угол. Он понял, что теперь уж ему надеяться не на что.

С радостной вестью явился Дорофей к Ярославу, что нашёлся-таки толмач. Встрепенулся князь, заблестели у него глаза радостью. Последнее время редко посещало Ярослава это чувство. Захотелось встать во весь рост, вздохнуть полной грудью, да приземлял его этот шатёр. Не для русского человека юрты. Монголы маленького роста и сидеть привыкли на корточках, да поджавши под себя ноги.

В первую очередь, видя хорошее настроение князя, попросил Дорофей вызволить из-под стражи Настёнкиного отца Авдея, уж очень опасно детям без отцовской защиты. Почувствовал Дорофей, что смутился князь, потому что в своё время пошёл на поводу у этого Духмянишки и обидел невинного человека. Но трудно было ему сломить собственную княжескую гордыню. Помолчал он малость, будто бы раздумывая:

– А пора ли?

Понял Дорофей, что нужно немного подыграть, чтобы не дать князю усомниться в его собственном чувстве справедливости:

– Тебе решать, княже, всё в воле твоей. Ты дальше зришь, – склонив голову, смиренно ответил Дорофей.

Он никогда не вмешивался ни в какие дела, никогда не пытался советовать. Хотя он был ближе всех к князю, кроме, конечно, семьи. Потому-то и любил Ярослав слугу. Сделав такое вынужденное отступление, в этом же случае Дорофей решил держаться до последнего:

– Уж больно жалко дитяток Авдеевых, одни они в этом вражьем стане. Как бы не приключилось что с ними: ведь толмач вряд ли оставит их в покое, коль знают они про его воровство.

– Истину молвишь, Дорофей, – встревожился князь. – Я тоже об этом самом думал.

Вздохнул облегчённо слуга. Ну теперь князь забудет, что сомневался, раз признал, что думы его об этом. Решение придёт само собой.

Занялся Дорофей какими-то хозяйственными делами, ан, глядь, Авдей уже свободный, собирается идти к своим. Значит, понял князь свою неправоту.

Обрадовался Дорофей, но к Авдею не подошёл: ведь он его совсем не знал. Лишь один раз, когда взяли его под стражу, и видел.

Авдей же ничего не подозревал о Дорофеевых хлопотах по поводу его освобождения. Он очень удивился, когда вдруг с него сняли стражу. К князю не вызывали, ничего не потребовали. Когда отошёл от княжеского шатра, почти нос к носу столкнулся с Духмяном. Тот сжался, как побитая собака, и метнулся в сторону.

Всё понял только после разговора с Овдотьей и детьми. Настёнка и Корнюха, завидев его, радостно визжа, бросились к нему на шею. Когда узнал, что нашёлся проклятый толмач, из-за которого столько пришлось пережить, в голове была только одна мысль: пойти и вытрясти из того княжеский перстень. Но охолонула его Овдотья:

– Ты ровно как мало дитя, Авдей. Силой тут ничего не исделаешь. Ведь поганые цацкаться не будут, голову с плеч, и вся недолга. Да и мы все сгибнем. Тут надобна какая-то хитрость. Этот Жаба побаивается меня малость.

– Вот так малость, тётенька Овдотья! – воскликнула Настёнка. – Да он инда задрожал от страха, как увидел тебя.

– Я, может, и могла бы выманить у него перстень энтот, да он, видно, и перед патом, ханом своим, трясётся за кольцо-то. Видать, хотел он его утаить, а тут мы. Никак-никак не ожидал он нас с Настёнкой встренуть даже в самых страшных снах. В пылу-то этом смогла я вызволить из полону Корнюшкину маменьку Варвару. Вот и пришлось ему пригрозить: коли не ослобонит её, теми же ногами пойду к пату и про перстень поведаю.

– Тятенька, ты бы видел, как толмач перепугался! – восхищённо воскликнула Настёнка. – Он бы всё отдал, лишь бы тётенька Овдотья от него отвязалась.

Слушал Авдей и дивился всему, что случилось, пока он находился под стражей. Только сейчас он заметил незнакомую бабёнку, которая сидела рядом с Корнюхой, обняв его. И так они были похожи, как одно лицо. Встала она, увидев, что Авдей обратил на неё внимание, и поклонилась ему в пояс:

– Благодарствую, добрый человек, что не бросил мово сынка, приютил, стал для него ровно отец родной!

Смутился Авдей, не зная, что и сказать, но потом опомнился:

– Разве это я? Это покойный Иванка нашёл Корнюшу и спас его от верной смерти, а я-то что…

Вздохнула горько Корнюхина мать:

– Мне сынок всё поведал. Уж за раба Божьего Иоанна, за упокой его душеньки буду молиться всю свою жизнь до смертного часа.

Овдотья, слушая их, вытирала со щёк слёзы:

– Уж столько пережила Варвара, что не описать её горюшка. Ведь её и с дочками разлучили здесь проклятые татаре. И она не знает, где они.