Текст книги "Авдеевы тропы"

Варвара

Жизнь у Варвары за последние месяцы так резко менялась, что привыкать к её резким поворотам было очень трудно. Ум привыкал к новому, а душа не успевала. Раньше бы не поверила человеку, который бы рассказал подобное, что случилось с ней. Как вели её татаре вместе с дочками в полон, всё сердце изболелось у неё о Корнюше. Видела она, как мужа поразила у дома татарская стрела, и о нём она молились Господу за упокой. А как молиться о Корнюше, и ведать не ведала. Но уже здесь, в этой проклятой степи примирилась с мыслью, что больше не увидит сыночка. И вдруг, как чудо, появился он откуда ни возьмись. И снова её душа не поспевает за умом. Объяснить это всё трудно, только прочувствовать можно. И всё равно счастье не полное. Где её дочки? Тоже только чудо может помочь. Да и вряд ли бывает столько чудес на земле. А ведь дочки где-то близко, Фрося и Катенька. Сидят в монгольской кибитке в тесноте да духоте, где она тоже была. Но кто ей позволит проверить все кибитки? Татаре сразу разъединили взрослых от детей. И, может быть, хозяева, к которым попали дочки, по ехали другой дорогой, может быть, отстали. Ведь монголы кочевые люди, нет у них ни деревень, ни городов. Где хотят в степи, там и кочуют. А степи-то огромадные, без дорог, без троп.

Надеялась Варвара, что этот сморщенный желтолицый старик, к которому привели её в услужение, поможет. Тем более, он в русском языке разумеет. Но он злился и больно щипался, когда она пыталась ему объяснить, как тошнёхонько у неё на душе. И всё потому, что кто не пережил этих тяжких потерь до конца, не может понять материнского сердца.

Свобода тоже пришла вдруг, как новый неожиданный поворот в её жизни. Ведь после того, как появился Корнюха, она совсем потеряла голову. Ну как же так: видеть сына издалека и ни обнять его, ни покормить – это ж мука мученическая. И как хорошо, что Господь прислал ей, как ангелов, Овдотью с Настёнкой. Умолила Его, наверное, Пресвятая Богородица, что не выдержит иначе сердце материнское, что разорвётся оно от горя. И разве не чудо, что отпустил её монгольский старикашка на все четыре стороны.

Варвара прямо не знала, как благодарить своих заступников, особенно Овдотью, которая на все её благодарственные слова и слёзы говорила, вздыхая:

– Скоко же ноне не белом свете горя, под завязочку. Надобно, чтоб и радости хоть маненько было.

Авдей всё удивлялся, что Овдотья могла так легко вызволить из неволи Варвару, и сомневался в том, что не опомнится толмач и не пошлёт за рабыней нукеров, и не лучше бы Варваре вместе с Корнюхой куда-то спрятаться.

– Так-то так, – опять вздыхала Овдотья. – Но куда в этой степи сховаешься? Кругом поганые, куды ни глянь.

– Тётенька Овдотья, а если попросить помочь княжеского слугу, который тятеньку из-под стражи вызволил и Духмяна этого напужал?

Согласилась Овдотья: ведь бережёного бог бережёт. Дорофей обрадовался новому повороту событий и первым делом спросил Варвару, не видела ли она у толмача перстень.

– Как же не видеть? Скоко раз он любовался каким-то кольцом. Поначалу таился, а потом перестал. Но никому другому не показывал. Посмотрит и спрячет.

– А куды он его прятал, ты помнишь, Варвара? – переспросила Овдотья, и по её глазам было видно, что она чего-то придумала.

– Завязывал он его в тряпицу и в изголовье куда-то зарывал, там у него шобоньев всяких много.

– Ох, хорошо бы взять у него перстень, и князю не придётся особо-то унижаться перед ханом ихним и перед князьями другими! – мечтательно воскликнул Дорофей.

– Так давайте я скраду, – предложила Варвара. – Коль не его кольцо, то и не грех это…

– Постой-постой, Варвара, – остановила её Овдотья. – Он знает тебя. Зачем лишний раз лезть на рожон? А потом, тебя и другие монголы знают, возьмут да не выпустят тебя, да и Жаба может теперь передумать.

– Да уж больно мне хочется помочь вам! – с жаром воскликнула Варвара.

– А ты уж и так подмогнула, как сказала, где Жаба прячет перстень, – усмехаясь чему-то своему, ответила Овдотья. – Я уж его прощупаю, пусть подивится, что я всё знаю.

Когда Джубе сказал Хучу, что освободил рабыню, тот удивился. Ему трудно было понять Джубе, хотя тот и объяснил, что это желание бога Сульдэ, которое порой необъяснимо. Хучу подумал, если бог Сульдэ захочет освободить всех его рабынь, то в конце концов ему ничего не останется. Тогда он не сможет их продать и купить табун лошадей, а это главная мечта его жизни. А, может быть, Сульдэ тут совсем ни при чём? Этот вздорный старикашка себе на уме. И зачем только Хучу спасал его. Проехал бы мимо, как все проехали. Было бы спокойно. А так одни сложности с ним. А теперь вот приходится, подобно простому нукеру, стоять у юрты. Да, теперь уже старик-толмач живёт не в кибитке, а в юрте. Теперь он большой человек после того, как слуги нойона на носилках принесли его домой. Но что он сделал для Хучу, для своего спасителя? Только без конца повторяет, что стоит хану Бату узнать о спасении толмача, то на Хучу посыплется дождь милостей ханских. Хучу терпелив, он ждёт этих милостей. А что иначе делать? Стоило ему немного воспротивиться, как он чуть было не лишился всего, что добыл в урусском походе. По всему видно, что у самого старика-толмача нет своих богатств. А, может быть, он и в самом деле что ни на есть голодранец?

Пока Хучу мучился в этих сомнениях, Джубе думал, как бы ему спастись от урусской колдуньи. Она везде его находит. Это же прямо чудо, что она здесь оказалась. Пришлось пожертвовать рабыней, а что она дальше потребует, наверное, его жизнь?

Только он подумал об этом, как в юрту заглянул Хучу и сказал, что его спрашивает какая-то урусская старуха. Сердце ёкнуло у Джубе в груди, но негоже было показывать перед нукером свой страх.

А колдунья уже протиснулась вслед за Хучу в юрту. Подождав, пока тот уйдёт, она спросила хрипловатым голосом:

– Ну, понимаешь, Жаба, за чем я пришла?

– За моей жизнью, – пролепетал Джубе еле слышно.

Старуха захохотала:

– Да пошто мне твоя жисть-то, сморчок ты эдакий?

Отлегло от сердца у Джубе.

– За перстнем я пришла!

– За каким пелснем? – упавшим голосом спросил Джубе.

– Ай ты не знаешь за каким? За великокняжеским, который ты украл у свово пата, а тот присвоил его у покойного князя.

– Я нитиво не крал… нигде… никогда… – заволновался Джубе, путая русские и монгольские слова и оглядываясь на выход из юрты.

– Коль не украл, чего же струсил?

– Я хланю пелстень, он плинадлезыт солнцеликому хану Бату.

– И где он у тебя хранится?

– Это великая тайна, и никто не мозет лазгадать её!

– Да полно, знаю я твою тайну!

Овдотья подошла к его ложу, подняла изголовье, раскрыла тряпицу, и на её ладонь упал перстень.

Как зачарованный стоял Джубе и не смог сойти с места, чтобы помешать колдунье, и не в силах был позвать Хучу. Он стоял и только поводил зрачками. И когда колдунья ушла, он так и не крикнул Хучу.

Конечно, у Овдотьи отняли бы перстень, но поражён был Джубе её напором и нахальством и думал, что за ней стоит какая-то великая сила, непонятная ему и потому-то ужасавшая его. Противиться Овдотье было сверх его сил. Значит, бог Сульдэ совсем отвернулся от него.

А без перстня Джубе ничего не значил ни для хана Бату, ни даже для нукера Хучу…

Сердце в груди Джубе на миг замерло и уже не смогло дальше работать. Да оно и не было уже нужно старому монголу.

А Овдотья не знала, какую роль сыграла в жизни толмача. Она спешила радостная к палатке князя, сжимая в руке перстень, который кому-то принёс столько горя, кому-то столько радости.

Хан Батый узнал от своего нойона, что князь Ярослав начинает собираться в дорогу, что в его немногочисленном стане большое движение. Конечно, он мог бы приказать своим нукерам остановить Ярослава и перебить его свиту, а самого бросить к своим ханским ногам. Батыя злила дерзость и гордость этого урусского князя, который никак не хочет покориться. Вот уже почти месяц держит хан его в неведенье. Кожедей во всех подробностях рассказывает ему о нетерпеливости князя, и радуется хан, что тот ждёт, и вдруг эти сборы…

Что-то тут непонятно. Князь уже не принимает к себе Кожедея, не разговаривает ни с кем из ханских нойонов.

Просто убить князя хану скучно: это не принесёт никакого удовольствия, да и не дастся Ярослав живым. Он умрёт в этой степи, но вокруг его тела будут лежать его, ханские, нукеры и, наверное, в большом количестве. Это не по нраву Батыю, и потом любопытно разгадать, почему вдруг Ярослав без ханского ярлыка на великое княжение отправляется в путь. На что он надеется? Ведь у убитого великого князя Юрия живы другие братья… Что, устал ждать? Но это глупо.

Батый глубокомысленно почесал нос и велел нойону, чтобы тот передал Ярославу, что ждёт его в своей юрте, потому что ханский ярлык на великое княжество готов, и лишь остаётся вручить его князю.

Через некоторое время Ярослав явился с небольшой свитой пред очи Батыя. Свита встала перед ханом на колени, а сам князь только присел на одно колено и положил на него правую руку. Батый спросил нойона, где же обещанный толмач. Тот смутился и снова послал за Джубе:

– Что, этот старый лис ещё жив? – оживился хан. – Ну, он хороший толмач, переведёт, как никто.

Время шло, но Джубе не появлялся, это очень не понравилось хану, да и в разговоре с Ярославом возникла заминка. Пришлось прибегнуть к помощи русского переводчика. Князь говорил неохотно, брезгливо смотрел на переводчика-предателя, будто это была мышь или лягушка.

– Я дам тебе, князь, ярлык на великое княжение. Главное для меня, чтобы ты собирал дань с урусского люда и вовремя посылал туда, где я обоснуюсь.

Ярослав молчал и никаких словесных обещаний не давал, только кивал головой, как-то неопределённо. Батыю не нравилось то, как вёл себя Ярослав у ханского престола. Но раз позвал вручать ярлык, то от своих обещаний отречься он не мог. Это было бы не по чину повелителя Вселенной, каковым он считал себя после удачных завоевательных войн.

Что же заставляет Ярослава стоять с таким независимым видом?

Когда нойоны вручали Ярославу ярлык, в сиянье светочей что-то блеснуло на правой руке князя, которую он всё время держал на виду, на колене. Пригляделся хан и к ужасу своему узнал это что-то. На пальце Ярослава был надет великокняжеский перстень, который хан временно отдал Джубе, когда тот отправился в лес за головой князя Юрия, но не принёс ни голову, ни перстня.

Всё внутри у хана закипело от ярости. Как этот перстень оказался у Ярослава? Как толмач посмел не принести его хану обратно? Ладно бы, если слуги Ярослава взяли с трупа толмача этот перстень, было всё ясно. Но как смеет толмач после этого ещё и жить на свете?

Дождавшись, когда Ярослав со свитой ушли, хан велел для допроса притащить поганого старикашку.

Его приволокли и бросили к ногам хана, но толмач лежал недвижимо. Нойон, приблизившись к ханскому уху, сказал, что толмач мёртв.

– Как он посмел обмануть меня и уйти в царство тени! – воскликнул Батый и пнул ногой безмолвное тело. – Он лишил меня наслаждения придушить его!

Хан плюнул на тело Джубе и велел отдать его на растерзание собакам.

Варвара отчаянно металась по русскому стану, а все спешно собирались в путь, и никто не внимал воплю её души. Дочки где-то близко в кибитках, в рабстве, а она не могла освободить их. Корнюша вместе с Настёнкой в последней надежде бегали у повозок, набитых невольниками, и кричали-звали девочек по имени. Кто-то откликался на их зов, но непонятны были голоса. Это было очень опасно. Монголы отгоняли их плётками и ругали злыми голосами.

Очень опасно было дразнить судьбу. Овдотья не отпускала Варвару на поиски дочек. Ведь старые её хозяева могут опять загнать её в кибитку, не внимая её плачам и стенаниям. И вызволить её уже будет невозможно. Она боялась и за Корнюху с Настёнкой и уговаривала смириться с судьбой. Тем более, может быть, и нет здесь девочек, увезли их. Но трудно было совладать с материнским сердцем. В конце концов обмякла Варвара и потеряла чувства. Втащили её в уже тронувшуюся повозку. Залезли сюда и плачущие Настёнка с Корнюхой.

Ждать уже было нельзя. Надо было спешить на Русь. Ведь Батый видел великокняжеский перстень, и что ему придёт в голову, бог его знает.

Книга 2

Часть 1

Авдей

Авдей открыл дверь из сеней в дом, и его опахнуло теплом. По этому теплу его тело за время лесных бдений на охоте соскучилось. Одно дело – кутаться в теплую шубу, которую не проймёт ни один мороз, и другое дело – скинуть всю эту тягу до рубахи и всё равно быть в тепле. К привычным звукам избы: потрескиванью дров в печке, громкому мурлыканью кошки, скрипу деревянных половиц прибавилось что-то непонятное и неуловимое…

Жена Варвара, встретив его и затаскивая шубу на печку, чтоб высохла и прогрелась, таинственно прищурила глаза:

– Тихо, тихо, не топочи громко, де-е-ед!

У Авдея ёкнуло сердце. Никогда Варвара не называла его дедом. А тут так значительно! Неужто Настёнка родила? Когда он уходил на охоту, Варвара говорила ему, что вот-вот Настёнка разрешится.

– Кто? Кто родился-то?! – возбуждённо воскликнул Авдей.

– Мальчонка! Мальчонка! – радостно ответила Варвара.

– Ух ты! – Авдея аж в пот бросило. – Давно ли?

– Да вот третьего дня.

– А я как чувствовал в этот день, домой рвался, да вдруг столько зайцев подвалило, уйма.

– Ну и слава богу! Что толку бы от тебя было?

– Овдотья помогала?

– Ох, Овдотья! Без неё бы что делать? Батюшки мои! Сама-то еле ходит. В чём только душа держится!

– Овдотья своё дело знает крепко. Она и саму Настёнку когда-то принимала. Да и все её болезни детские пользовала.

Тепло было на душе Авдея и тянуло на воспоминания. Недавно виделся он с Овдотьей. Она всё жаловалась, что Бог никак не приберёт её, что хвори одолели. Авдей тогда пошутковал, что нельзя ей помереть, не приняв роды у Настёнки. А уж болезни-то должны её саму бояться.

– Да вот не боятся, – молвила в ответ Овдотья. – Других-то лечу, а сама себя не умею.

– Ну, как тебе внучонок-то? – спросил Авдей у Варвары. – Ой, красавный, прям загляденье!

– Поглядеть бы! – потянулся Авдей в горницу.

Варвара встала стеной пред ним.

– Ты же с воли, холоднющий! А робёнок спит. Заморозишь его. Садись-ка поснедать. Чай, голодный?

Только тут почувствовал Авдей, что есть хочет. Как подходил к дому, только о том и думал. А тут глядит-ко, с радости всё как рукой сняло.

– Да уж! Надобно погодить, согреться. И поесть не помешает.

Варвара уж бухнула об стол чугунок с щами. Крышка слетела, и пошёл такой чудный запах, что у Авдея голову закружило. Он заработал ложкой. Варвара подкладывала ему ломти хлеба.

– Ну, ты у меня, жёнушка, кудесница! – воскликнул Авдей.

– Да полно! – покачала она головой. – Неделю не поешь горячего, так всё мёдом покажется.

Но было видно, что похвала мужа приятна ей. И тут сзади, как и раньше, Авдея обняли родные до боли руки. Настёнка, как когда-то в детстве, подкралась незаметно.

– Ах ты, шалунья, напугала как! – притворно сердито заворчал он.

– А я такая! – хохоча прижалась Настёнка к отцу. – Скоро Иванушка тоже будет вот так подкрадываться, я его научу.

– Иванушка?! – воскликнул Авдей. – В честь дядюшки Иванки назвали? Гоже!

Глаза у Настёнки погрустнели, а у Варвары выкатились слезинки, и она всхлипнула:

– Царствие небесное Ивану! Если бы не он, помер бы мой сыночек Корнюша, сгиб бы той лютой зимой.

– Не унывайте, – проговорил Авдей. – Душа его в маленького Иванку переселилась и будет его хранить от разных невзгод.

Он встал, собрал со стола крошки хлеба в ладонь и кинул в рот.

– Наелся я, согрелся, пора и на внучка взглянуть.

Иванка лежал за занавеской запелёнатый и спал.

Только красные щёчки и красный крошечный носик мог увидеть Авдей. Но и этого было достаточно, чтобы он почувствовал к этому маленькому куклёнку любовь и привязанность.

Спит Иванушка и не ведает, сколько горя и невзгод перенесли его близкие, и как он объединил их радостью своего рождения. Варвара прижалась щекой к Авдееву плечу и тоже любовалась на родного внука.

Далеко ли то время, когда встретились они в монгольских степях, когда из рабыни стала она вновь свободным человеком, потеряв там живыми своих дочек Фросю да Катеньку? Всю дорогу на Русь плакала она и молилась за них. И чем дальше отъезжали они от стана монгольского, тем горше были плачи и горячее молитвы Варвары. Всё отчётливее она понимала, что, может быть, никогда в жизни не увидит больше своих дочерей. Не весел всю дорогу был и маленький Корнюха. Жалел он сестрёнок. И только старая Овдотья пыталась успокоить Варвару, говоря ей, что жизнь полна не только горестей, но и нечаянных радостей. Разве не чудо было, что встретила вновь сыночка Корнюшу, хотя так же оплакивала его, как оплакивает дочек, не зная ничегошеньки о судьбе его.

И всё же случилось то, чему невозможно было не случиться. Всё во руцех Божиих. Конечно же, хотелось, чтобы всё в жизни было так, как лучше. Но не всегда это получается. Да, своя беда всегда больней. Но грех залезать в скорлупу, не видя вокруг ничего. А у людей столько горя и потерь без надежд. Трудно жить в плену, но всё же можно уповать на то, что дочки у Варвары выживут. Придёт миг чуда, когда увидит она их перед своими очами и обнимет, как обняла сыночка Корнюшу. Вот так выводила Овдотья Варвару из её неизбывного горя.

Авдей видел, что рождение внука вызвало новые, почти забытые чувства. Глаза жены светились. Текли уже слёзы умиления, счастья. Казалось, что и помолодела она. Да и его усталость как рукой сняло. Будто за него сопит, высыпается Ванюшка. И даже один вид его, спящего, приносит душе и телу покой и отдохновение. Самое главное, Ванюшка ещё больше соединил Авдея с Варварой, насовсем породнил их. Ведь ещё побаливало на сердце у каждого своё. Авдею снились сны о несчастной его Марфе, погибшей в огне. А Варвара разве могла забыть тот злосчастный день, когда враги ворвались в их деревню и на её глазах убили мужа, как и всех деревенских мужиков? Вот с того дня и начались для неё сплошные горести. Не дав похоронить близких, угнали татаре всех женщин от мала до велика в свой поганый плен. Радостных дней у Варвары с того времени было раз-два и обчёлся: это встреча с сыном и решение их с Авдеем быть вместе, чтобы растить Корнюху с Настёнкой. Судьба смилостивилась к ним. Вдвоём-то легче. И притом его дочь и её сын жить друг без друга не могли. Везде-то вместе, везде-то рядом. Сначала, как брат с сестрой. А потом потянулись их сердца друг к другу совсем по-иному. Как и когда это произошло, не заметили ни Авдей, ни Варвара. Наверно, всё это было Богу угодно. Ну а раз дети были так дружны, то им и тем более негоже было отчуждаться. Завели общее хозяйство, и тоже всё вместе. Ни разу после возвращения из Орды не расставались. Да все так и думали, что они одна семья. Перед Богом обвенчались. Да и мало кто знал раньше, что Настёнка с Корнюхой совершенно не родные. Думали, брат и сестра. Не хотелось лишний раз обсказывать свою судьбу, раны бередить.

Не поехал Авдей с князем Ярославом во Владимир. Потянуло его в родной Ярополч. Тем более, не тронут он был монгольским набегом на столицу. Не дошли до него враги. Захотелось Авдею спокойной размеренной жизни с новой обретённой семьёй. Первым делом пришёл к своим браточадам – дядькиным сыновьям, которых помнил ещё мальчонками. Теперь они были степенными мужиками. Феодор жил за Ярополчем, в деревеньке, на берегу Клязьмы. Пахал землю, растил детей, которые были мал-мала меньше. Он был человеком добродушным, тихонравным. Помянули они Светозара, о коем Феодор ничего не слышал с тех пор, как ушёл брат в странствия, подобно Авдею. Наполнились глаза Феодоровы слезами, когда поведал Авдей ему о своей тяжкой жизни. С тревогой заглянул в глаза Авдеевы, мол, пронесёт ли Господь чашу испытаний мимо их семьи и городища, у стен которого притулилась их деревенька. Не смог успокоить Авдей браточада, не смог уверить его в том, что мир их дома будет незыблем.

– Брате, бегу я всё время от этой напасти, но всё время они меня настигают. Расползлись они по земле русской, и никто не ведает помыслы вражеские.

Горестно качал Феодор в ответ головою. В любой момент можно вражеского набега ждать. Особенно по зиме, когда затвердеет лёд на Клязьме и выдержит множество коней монгольских. Летом опасность меньше. Не приспособлены лодии к перевозу огромного войска. А по болотам и по чащам не привыкли передвигаться татарове.

Побывал Авдей и у другого своего браточада. Антипий служил в дружине тиуна[12]12
  Тиун – княжеский управляющий.


[Закрыть] в самом детинце Ярополча. У него большой семьи не было. Родила ему красавица-жена сына да и занедужила. После того не могла уже родить. Узнав от Авдея, сколько тот прошёл боёв и что опытен в ратном деле, стал Антипий уговаривать Авдея вступить в их дружину. Тиун будет только рад приобрести такого опытного воина. Не отказался Авдей, но попросил браточада пока особо не настаивать. Хотелось хоть временного отдохновения на родной земле. Понимал он, что опыт его рано или поздно всё равно пригодится. Все ярополчане, как непуганые птицы, от всех страшных слухов к нему с расспросами приступают. А что он им может сказать? Уж Владимир – какое укрепление, какая мощь! Ярополч и в подмётки ему не годится. А пал под натиском вражеским. Только одно утешение: может, не нужен будет им Ярополч. Прошли по Клязьме прошлой зимой, порушили, показали себя да и хватит. Как хорошо было бы так. Но дела господни неисповедимы.

– Что призадумался, дедушка? – шутливо воскликнула Варвара, приобняв мужа за плечи. Улыбнулся Авдей.

– Вот вспоминал, как начиналась наша с тобой общая судьба. С Ярополча.

– Да… – вздохнула Варвара. – Цельное лето, цельная осень благостными были. Солнца и дождей тогда в меру пребывало.

В остальные годы не помнит Авдей, дождливые или погожие лета бывали. А тут, как напоказ. И всё потому, что решил тогда Авдей заняться хлебопашеством, подобно браточаду Феодору. Устал он от крови, оружия, бойни. Даже охота тогда не тянула. Хотя лесов кругом множество, хоть за рекой, хоть по эту сторону. И дичи в тех лесах видимо-невидимо. Посеял Авдей ржицы, чтобы хлеб свой был. Варвара с Настёнкой занимались огородом. Взяли у Феодора телушек, возвели свой домик. Корнюша здорово помогал в постройке. Хоть было ему чуть поболее двенадцати лет. Но паренёк сильный, жилистый. Да, то лето было дивное. Радовались они, что налаживалась жизнь, молились Господу, благодарили Его.

От воспоминаний оторвал маленький Иванка. Видать, проголодался и заплакал, зовя мамку. Настёнка с Варварой бросились к ребёнку. Дочка неопытными руками доставала груди, тугие от скопившегося молока. Варвара подсказывала, как сподручнее взять ребёнка, чтобы ему удобно было сосать титьку. Наконец-то успокоился Ванюшка, чмокая губёнками, и глазки его заблестели. Смотрел на всё это Авдей и дивился. Вон ведь, как быстро выросла его дочь. До сей поры как-то не замечал этого. Ластилась, как и раньше в детстве, к нему и уже кормит грудью своего дитятку. Да и Корнюха из мальчонки превратился в статного парня. Сблизился, сроднился с ним Авдей, сыном он по-настоящему стал. Но не все кругом вначале ведали, что неродные Авдей ему, а Настёнка Варваре. Ходили они вместе с Корнюхой на охоту, учил его Авдей класть стрелу в мишень. И это у мальчишки здорово получалось. Принесёт, радостный, подстреленную белку и вопит:

– Тятенька Авдей, а у меня получается!

И радость общая, семейная. Вспоминал он, как ходил со своим отцом на охоту до страшного прихода врагов в их деревню. Сноровка чувствовалась. Глаз у парнишки был намётанный, рука твёрдая. Для него эта наука была не трудна, всё ложилось на добрую почву. Оба они потихоньку вошли во вкус охоты. Землепашество начинало быть в тягость. Феодор заходил к ним на поле и ругался: то не так и другое не так.

Нравилось Авдею только сенокосить. За Клязьмой были такие большие и сочные травы, что, когда по ранним утрам срезаешь их косой, воздух наполняется духом, который поистине пьянит. От этого сена, скошенного за рекой, молоко у коровушек вкуснющее, не оторваться.

Наконец-то решил Авдей согласиться на приглашение Антипия пойти служить в оборонительный отряд крепости. И вот как только собрали урожай, заложили его в амбары, и как только появились первые белые мухи, пошёл Авдей к Антипию с просьбой похлопотать перед тиуном. Браточад обрадовался.

– Михайло Власьевич много раз о тебе вспоминал с той поры, как я поведал ему о твоей судьбе. Всё хочет тебя повидать да поспрашивать.

– О чём? – смутился Авдей.

– Я не ведаю. Да, чай, о монголах этих проклятых. Мы ведь тут сидим в медвежьем углу, ничего не видим.

Так оно и вышло. Позвал княжеский наместник ярополческий Авдея через Антипия к себе домой. Принял как дорогого гостя. Даже накормил разносолами княжескими. После того, как пригубили по чарке, Михаил Власьевич отёр свою кустистую бороду, и глаза его посуровели.

– Обещает быть нынче зима ранней да студёной, и как бы не стала она последней для нашего посада.

Покачал он горестно головой.

Сразу понял Авдей, на что он намекает.

– Нешто враг у порога?

– Скорее всего, да! Были посыльные и от князя, и со стороны Гороховца да Мурома. Сторожат да ждут поганые, когда окрепнет лёд на Оке да на Клязьме. Хотят опустошить нетронутые прошлой зимой городишки. По льду-то им сподручнее всего.

– Это да! – закивал Авдей.

– Ты мне скажи-ка, в чём сила, а в чём слабость их? Ты ведь много их ведал.

Вздохнул тяжело Авдей:

– Да коли уж они у порога, в этом их главная сила. По крепкому льду, как муравьи, полезут, ничем не остановишь. У них ведь так заведено: коли кто из сотни отступит, так сами же они всю сотню в ножи. Людьми не дорожат. Так что сколько бы не сгибло, всё равно отступать не будут. А коли идут, так тьма-тьмущая!

– Охти, охти! – покачал головой тиун.

– Главное, укрепить стены и ворота, а то, подобно воде, учуют, где дырочка и слабину – дело пропащее.

Тиун призадумался:

– А ещё, как подойдут к городу, обязательно изгородь высокую соорудят вокруг, чтоб никого не выпустить. Мужчин в живых не оставляют, а детей и женщин в полон угоняют.

Чувствовал Авдей по глазам тиуна, что тот пал духом. И дотоле понимал тиун опасность, но не думал, что так безнадёжно. Нависает над ними ползущая ещё далеко, но необратимо туча. Пройдёт ли она мимо, нет ли, неизвестно. Но, если явится, то обложит по-настоящему.

– Да-а-а! – протяжно выдохнул тиун. – Грехи наши тяжкие! Коль будет ясно, что не отвертеться нам, то заране надо и детей и женщин отправлять подале от этих мест.

– Вот это очень правильно, – поддакнул Авдей. – Они ничем не помогут, а будут лёгкой добычей вражине.

– А, может, и не дойдут они сюда? – с какой-то надеждой, будто это от Авдея зависело, заглянул тиун ему в глаза. – Прошлой зимой взяли Владимир, порушили Стародуб, а на нас не пошли.

Ничего не мог сказать Авдей в утешение, лишь пожал плечами: об этом только Бог ведает.

– Всё во руцех Божиих! – вернулся Авдей из воспоминаний опять в действительность.

– О чём ты? – спросила Варвара, отирая руки фартуком.

– Да всё о том же! – вздохнул Авдей. – Ничего-то мы не знает, что уготовано в жизни внучку нашему Ванюшке. Какая судьба ему выпадет? Какие испытания?

Варварины глаза тут же наполнились слезами. У неё были свои горькие воспоминания. И её живые раны кровоточили.

Мысли о своих дочках, которые неизвестно где теперь и какова их судьба, ни на миг не оставляли её.

Ведь они ровесницы Настёнке. Значит, стали взрослыми. Как у них сложились судьбы? Какими жизнь одарила их радостями и горестями? Ведь они даже не знают, что их мать уехала на Русь. Может, ищут её среди бесчисленных монгольских кибиток в бескрайней злой степи.

Вышло так, как и предсказывал Авдей. Лишь только лёд на реке основательно окреп, позвал тиун Авдея к себе и поделился горестной вестью. Двинулись полчища несметные по льду Оки, поглощая всё, что попадалось им на пути: прибрежные сёла, деревеньки, городки. Посыльные предупреждали, стращали…

К этому времени Авдей был в очень большом уважении. Он руководил оборонительными приготовлениями. Залатывали все слабые места в крепости. Только ныло у Авдея сердце. Все эти работы были как мёртвому припарка. Что для монголов эта крепость? С одного налёта возьмут. Но не показывал он вида. Пусть люди стараются, пусть забывают о надвигающейся буре, пусть верят в свои силы. Авось явится чудо! Только напомнил он тиуну, что детей и женщин надо обязательно выводить из Ярополча.

Объявился в городе монах-верижник. Он ходил, звеня цепями, молился и говорил всем, что надвигается конец света. Пророчествовал, что все умрут, что никого не останется в живых за грехи тяжкие. Когда его пытались остановить, чтоб не сеял смятение, он страшно вращал глазами и выкрикивал ужасные проклятия. Его боялись, обходили за версту. Но всё равно слушали и ужасались его пророчеству, что, мол, эту зиму ярополчане не переживут. Женщины и дети плакали, слушая монаха. А он всё нагнетал обстановку, указывая рукой на восток, где багровели от предрассветного солнца облака.

– Кровью вот так же всё зальётся! – возвещал он и молился, молился…

Ещё он предсказывал, что скоро умрёт, и после его смерти на сороковой день якобы и случится этот конец света. Через два дня его нашли мёртвым и похоронили вот так с веригами-цепями. После этого начался страшный отсчёт дней.

Тиун на военном совете сообщил, что монголы уже нападают на окские крепости и что теперь ничего хорошего ждать не приходится. Дело за временем. Самая пора уводить детей и женщин. Медлить больше невозможно. Да и снега особо много не выпало. Вести должен быть опытный человек, который не заблудится в чащобах и не растеряется в этом долгом трудном пути. Человек такой должен быть охотником, чтобы накормить людей и охранить от зверья. Выбор пал на Авдея. Всеми этими качествами и опытом он обладал. Остальные мужчины оставались в Ярополче. Кроме собственного войска с окрестных деревень были собраны подомовные люди, с каждого дома-дыма по крепкому мужчине.

Авдей не знал, что делать. Он опытный, сильный, хороший стрелок. Должен быть в первых рядах обороны. Но это только, если бы была настоящая надежда выстоять. Но её нет. А чтобы увести детей и женщин подальше, должен быть надёжный проводник. Кроме него, такого не имеется. И даже, если враг, как и прошлой зимой, не дойдёт до Ярополча, томиться в ожидании и неведении хуже всего. Всё это он прекрасно понимал, но на душе его было муторно и противно. Ведь эта возможность даёт ему выжить.

На стенах Ярополча он бы погиб, потому что был бы на самых опасных участках, лез бы в самую гущу. Уж кому-кому, а не браточаду Феодору, никогда в руках не держащему ни сабли, ни стрелы, разить врагов. Вот поэтому-то и перехватывало его дыхание при одних только этих мыслях. Как смотреть в глаза женщин, чьи мужья останутся на верную гибель? А как дальше жить со всем этим? Он, от руки которого бы пало много врагов, будет уходить дальше и дальше от родного города, который ждёт тяжкое испытание, и прятаться в лесах.