Текст книги "Авдеевы тропы"

Катуш

Тётка Онисья порадовалась за Катёну, когда та рассказала ей, что Чаул даже плясал, узнав, что любимая беременна:

– Видать, хороший парень, хоть и басурманин. В обиду тебя не даст.

Фрося тоже обняла и целовала сестру. Правда, глаза её были грустные-грустные. Да и сама Катёна не чувствовала себя полностью счастливой. Разве теперь согласятся отец с матерью Чаула видеть в ней не рабыню, а равную себе? Больше всего она боялась показаться на глаза хозяйке, когда Чаул решится сказать матери о беременности. Да и тётка Онисья, хоть и рада за Катёну, но сквозит в её глазах тревога, а в речи недосказанность.

– Что будет теперь, тётя Онисья? – пыталась Катёна успокоить душу.

– Бог ведает, дочка! – уклончиво отвечала та. – Здесь всё не от нас зависит.

– Ну, а чего тут можно ждать-то? – вмешалась в разговор подруга Онисьи, грубоватая и прямая по нраву Домна. – Впряжёт тебя хозяйка в работу, замучает ею до полусмерти, заставит таскать тяжести да подгонять будет, глядишь, через неделю ни о каком робёнке и воспоминаний не останется.

У Катёны горло перехватило, она ничего в ответ сказать не могла.

– Да перестань каркать-то? – рассердилась тётка Онисья на подругу.

– А чего такого? – пробасила та. – Я на месте хозяйки так и сделала бы. Пошто ей беременные работницы?

– Ну ты и змея, Домна! – покачала головой Онисья.

– А кто мы для них? Хуже скотины, сама, что ли, не ведаешь? – никак не хотела угомониться Домна. – Коль овца объягнится али кобыла ожеребится, так за приплодом и пригляд, и уход. А тут что?..

Тётка Онисья перебила подругу:

– Чего ты мне это баешь, я и без тебя знаю. Тут-то другой расклад. Робёнок-то Катёнкин им внуком будет, как ни ряди.

Домна примолкла, опомнилась как бы: в самом деле, тут совсем по-другому выходит.

– Парнишка-то её рад будущему дитяти, говорю ж, в обиду не даст. Так что, Катёна, не тоскуй и не плачь, – гладила Онисья по голове девушку.

– Подруга, а ты вспомни-ка про Секлетею. Она тоже родила от монгола. Так хозяева забили её, припомни-ка? – из Домны так и пёрло.

– Ну, дуреха, чего ты равняешь? Секлетею-то ссильничал монгол, который её в плен гнал. Так кому она потом нужна была.

Катёна замерла от страха:

– Как это до смерти забили!

Онисья метала глазами в Домну молнии. Та почувствовала, что сказанула лишнее, и виновато опустила голову.

– Домна ведь добрая же баба! А как заведётся – чисто яга! – сердито воскликнула Онисья.

Домна тяжело вздохнула:

– Ой, Катёна, не серчай на меня. Может, и всамделе всё у тебя образуется. Ещё хозяйкой будешь над нами верховодить!

Это показалось Катёне смешно, и улыбка сама собой появилась сквозь слёзы на её губах.

– А что? – подхватила свои слова Домна, видя, что это успокоило девушку. – Всяко в жизни бывает!

Новость о том, что рабыня брюхата от её сына, ошеломила Жулхе. Первое время она даже не знала, что и делать. И на Чаула злость брала. Ну как он мог это допустить! Упрям, как баран, и теперь уж женитьбу на уруске у него из головы не вышибить. Как мужу всё сказать? Он и так её упрекает, что плохо держит в руках рабов. А тут вон до чего дело дошло! Она давно опасалась, что в одно прекрасное время это могло случиться. Но легкомысленно относилась к отношениям сына и рабыни.

Улучив мгновение, когда муж, напившись чаю, довольный и умиротворённый лежал, отдыхая, на тюфяке, прилегла к нему рядом и обняла. Он расплылся в улыбке и зажмурил глаза:

– Сегодня узнал, что у Наурзая дочь на выданье. Надо съездить к нему, посмотреть. Пора, пора Чаула к месту приспособить.

У Жулхе ёкнуло сердце. Теперь уж медлить нельзя. Надо что-нибудь придумать:

– Да не хвалят Наурзаеву дочь.

Хучу насторожился.

– Где это ты слышала?

– Да говорят.

– Кто тебе сказал? – приподнялся на локтях с тюфяка Хучу.

– Что уж, я помню, кто? Сказали, – как бы сердясь, выпалила женщина.

Хучу озадаченно поморгал глазами:

– И что ж: теперь не ездить?

– А что толку? Если уж слух идёт, значит, недостаток имеется.

Хучу хмыкнул, соглашаясь с женой, и почесал затылок:

– Если мы каждую невесту будем браковать, так мы ничего для сына не найдём.

– Так-то так, но будет ли ему в радость то, что мы ему найдём?

– Мои родители тоже не спрашивали моего согласия, когда засватали тебя, такую спорщицу! – закипал Хучу.

То, что он говорил, было обидно для Жулхе, и в иное время она бы устроила ему бучу. Но сейчас ей было не до этого. Наоборот, она прилегла к нему на тюфяк и обняла за плечи. Хучу после своих слов, зная нрав жены, не ожидал ничего хорошего. И вдруг такое! Это умиротворило его, и он тоже обнял Жулхе. И она всё-таки решилась:

– А если у рабыни от нашего сына будет ребёнок? Что тогда?

Жулхе надоела эта тягомотина. Она знает эту новость и ничего, небо не обрушилось. Наоборот, она стала потихоньку привыкать к мысли о ребёнке. Чем же Хучу отличается от неё? Он вспыльчивее, но когда-то всё равно придётся пережить эту бурю. Не может же мать их внука, какая бы она ни была, жить в юрте рабов?

– Что ты сказала, жена? – наконец-то осознал Хучу сказанное. – Как тебе такое пришло в голову! Как ты могла такое допустить! – вскочил он с тюфяка.

– Вот так и допустила. Мне Чаул сказал. Я готова была убить эту девку. Притащила её за косу, исщипала всю. Да толку-то что? Всё равно она осталась беременной.

– Надо вытравить этого ребёнка, а рабыню отдать собакам! – яростно вопил муж.

– Если бы её обрюхатил какой-нибудь пришлый кобель, я бы так и сделала. Но в ребёнке наша кровь. Не будет ли он потом нам сниться по ночам?!

Эти слова осадили гнев Хучу. На такой довод он ничем не мог ответить. Взявшись за голову, он сел опять на тюфяк. Это великий грех перед богом Сульдэ – умертвить неродившегося монгола, пусть и с примесью поганой урусской крови. Долго молчали Хучу и Жулхе. Яриться у них уже не было сил. Да и что толку?

Целый вечер ходил Хучу сам не свой от этой новости, которая никак не укладывалась в его голове. Потом подошёл к жене, приобнял её:

– Придётся смириться перед волей богов и взять в семью эту уруску, – горестно покачав головой, произнёс Хучу.

Жулхе облегчённо вздохнула. Усмирила она гнев мужа, отвела его от греховных мыслей и деяний.

А уж какая радость охватила Чаула, подслушавшего этот обрывок разговора! Когда мать с отцом кричали, он заткнул уши, сидючи в потайке. И уж когда совсем отчаялся, не ожидая ничего хорошего, убрал ладони от ушей. И услышал то, от чего возликовало его сердце. Он никак не мог поверить. Но родители уже мирно разговаривали друг с другом и никаких зловещих планов против них с Катуш не обсуждали.

Незаметно выбравшись из юрты, Чаул не мог сдержать себя и, пробежав по травам, несколько раз перекувырнулся через голову. Объятый радостью, он ворвался в юрту рабов, обнял Катуш и закружил её. Он уже не стеснялся никого. Все тревоги и волнения были позади:

– Будет свадьба, будет!!!

Он никого вокруг не видел, только свою Катуш.

Её сердце билось так же, как и его сердце, бешено и радостно. Они были единым целым в этом своём счастье.

Несчастным рабам, которые находились в этой юрте, как в клетке, лишённым всего, досталось по дольке радости от этого внезапно вспыхнувшего костра любви. И этот костёр затеплил в их сердцах надежду на лучшее, которое, может быть, в их жизни и не случится. Но ведь всякое бывает.

И впервые юрта рабов ознаменовалась улыбками людей, которые давно забыли, что значит улыбаться по-настоящему.

А Чаул уже вёл Катуш в юрту хозяев за руку. И она шла, всецело полагаясь на него и его веру в их счастье. А он полон был решимости, и потому родители уже не удивились, когда он выдвинул её вперёд и воскликнул:

– Вот моя невеста!

Они уже ожидали подобного. За короткое время примирились с тем, что предстоит. Это было что-то неслыханное до сей поры, но против которого невозможно было уже бороться. Многие вопросы жгли их сердца. Это захотелось им высказать именно сейчас. Ещё остались капли надежды на то, что их сын откажется всё-таки от своей затеи. Всё снова успокоится, само собой рассосётся. По глазам Чаула было видно, что этого не произойдёт. Молодые были полны счастьем осуществлённой мечты. Родители смотрели на сына иным взглядом. Да и на его невесту тоже. Она стала как бы частью его. Победа была за влюбленными.

Катуш прижалась к руке любимого. Теперь ей ничего не страшно было. Отец Чаула испытующе разглядывал её живот, но как бы исподволь. Наглости уже не было в его взгляде. Она перестала быть для него вещью, рабыней, с которой можно не считаться.

– А скажи мне, Чаул, – с обидой в голосе произнёс отец, – на что похожа будет твоя свадьба? К кому я должен ехать сватать тебя? Кому я буду преподносить подарки и хадак[13]13
  Хадак – длинный узкий платок, служащий знаком почтения и благопожелания.


[Закрыть]? Где родители невесты? Кто приедет от её родственников на эту свадьбу?

Катуш понимала все слова Хучу, и ей хотелось навзрыд плакать. Как сказать этому злому монголу, что он сам же лишил её всех родственников, что убил её отца, что её мать неизвестно куда продал? Как всё это сказать ему? Да и нужно ли? В нём говорит обида, что его лишили возможности гулять на настоящей по всем законам свадьбе сына, и больше ничего не мучает его.

– У Катуш здесь есть сестра, – попытался оправдаться Чаул, но его голос прерван был громким хохотом отца:

– Может, всех рабов посадим за свадебный стол, а мы с матерью и твоими сёстрами будем им кушанья носить?!..

Хучу хотелось побольнее уколоть сына. Чтоб не радовался он, не ликовал. Он, Хучу, не хозяин в юрте, им крутят, как хотят. Его ещё ужасало то, что теперь каждому встречному в степи надо объяснять, почему его единственный сын женился на рабыне. Никто не поймёт, почему он разрешил это. Вслед ему будут смеяться и указывать пальцами. Да и на эту свадьбу друзья и родственники побрезгуют прийти. Да и вообще неизвестно, чем это всё обернётся. Хучу стал шлёпать себя по коленям и причитать:

– Ой, несчастье, несчастье! Почему, бог Сульдэ, ты решил покарать меня? Почему ты одарил меня неблагодарным сыном? Я опозорен на всю свою жизнь!

Жулхе, слушая мужа, тоже прониклась его жалобными словами. Она качала головой, и из глаз её текли слёзы. Девчонки, маленькие дочки их, не понимая, о чём идёт речь, выли на разные голоса. Если бы кто-то услышал это со стороны, то подумал бы, что идёт оплакивание умерших.

Катёна всё поняла и замерла от страха. Чем всё это закончится? Что у этих монголов на уме? То хохочут, то плачут без перехода. Она с дрожью прижалась к любимому.

У Чаула радость улетучилась, и на сердце было обидно. Неужто родители не могут понять, что он счастлив, и ему всё равно, кто и что будет говорить по поводу его свадьбы?

– Никакой свадьбы мне не надо! – в отчаянье выкрикнул он. – Мне и без неё хорошо с Катуш!

Чаул крепко обнял невесту, никому он её не отдаст.

– Какая тут свадьба? – взмахнул руками отец. – На неё придут лишь те, кто захочет полюбоваться на мой позор! Тут и захочешь – никакой свадьбы не получится.

В эту ночь Чаул не мог заснуть. Он хотел оставить Катуш в семейной юрте, чтобы она не возвращалась в юрту рабов, но мать воспротивилась. Даже не помогло и то, что он пригрозил ночевать в степи:

– Радуйся, что мы с отцом согласились на твою женитьбу с этой урусской рабыней. Да и то, потому что дитя у неё будет наше, монгольское. Не зли отца! Он и так еле сдерживается.

Чаул согласился с матерью. Он ждал большей бури. А Жулхе миролюбиво сказала:

– Вот теперь пора тебе обустраивать свою юрту, если хочешь жить со своей Катуш. Дадим мы тебе скот, рабов, и расти нашего внука.

Чаул обрадовался.

– Жаль, что свадьбы не получится, – Жулхе горестно поджала губки. – Мы с отцом так хотели свадьбу. Как положено. По старым дедовским правилам.

– Мама, у тебя ещё есть три дочки, – попытался Чаул утешить её. – Три свадьбы впереди.

– Но как, сынок, без свадьбы? Ведь есть такая примета: какой богатой пройдёт свадьба, такой богатой будет и жизнь. Чтоб люди видели.

– Вот поэтому-то я и не хочу свадьбы. Не все одобрят моего выбора, будут осуждать, перебирать наши косточки. Зачем нам такое торжество?

Жулхе удивлялась словам сына, которого дотоле всё ещё считала маленьким. Всё больше он удивлял её. Чаул вырос. И хотя она против женитьбы сына на рабыне, но его любовь к уруске и упорство трогали её и даже восхищали. Однако понять Чаула она не могла. Можно полюбить и монгольскую девушку, и тогда снимутся все трудности. Хотя теперь уже поздно. Избавиться от ребёнка, которого носит уруска, теперь уже невозможно. Нужно всё принимать как есть.

Трудно в эту ночь было уснуть и Катёне. Всё смешалось сегодняшним днём: и радость, что наконец-то родители Чаула смотрели на неё как на невесту, и горечь, что есть ещё какие-то препоны, непонятные ей. Но всё же радости было больше.

– Милая, мы всё теперь переживём, – нежно обнимал и целовал её Чаул в их заветном месте за юртами. – Главное, мы будем теперь вместе. Завтра я начну обустраивать нашу юрту. Ты в ней будешь хозяйкой. Уж никто не будет тебя обижать. Мать сказала, что дадут нам скот и рабов выделят – всё, что надо для хозяйства.

Катёну резанули слова про рабов. Что было шуткой в устах Домны, теперь звучало как-то странно и дико. Она ничего не сказала Чаулу, не возразила. Не хотела портить их общую радость. Ведь желание Чаула обустроить их отдельное семейное гнёздышко её обрадовало. Она прижалась к нему и почувствовала ещё острей, что роднее его в этом мире нет человека.

В темноте не видно было его глаз, но она чувствовала влюблённый взгляд. Жар его губ доставал, казалось, до самого сердца. Ни о чём ином думать не хотелось, только бы раствориться в его губах, ладонях…

Чаул проводил Катёну в юрту рабов и сказал на прощание, что это её последняя ночь здесь. Пока он не обустроит юрту, они поживут в кибитке. Она нырнула за полог и вспомнила слова Чаула о рабах. Спёртый воздух, лежащие вповалку люди, её соотечественники, храп, бормотание во сне – она очутилась в обычной своей обстановке. И стало стыдно, что они так и останутся жить здесь, а она скоро станет одной из их хозяев. И этого никак не изменить. Она пробралась к Фросе и легла рядышком. Сестра проснулась и обняла Катёну.

– Ну что? – голос тревожно подрагивал.

– Фроська, – радостно зашептала Катёна ей на ухо, – всё хорошо! Завтра Чаул будет налаживать новую юрту, нашу! Мы с ним будем жить там. Я и тебя туда возьму.

Фрося взвизгнула от радости и обняла сестру крепко-крепко. Потом, на миг задумавшись, спросила срывающимся шёпотом:

– А вдруг тебе не позволят меня взять?

Катёна уверенно промолвила:

– Разрешат. Они сказали, что дадут нам помощников. Хозяйке-то не всё равно кого. Я скажу Чаулу, чтоб он об этом попросил свою мать.

На душе у Катёны было муторно. Она не могла себя представить в роли хозяйки над несчастными невольниками, своими, русскими. От этого радость от сегодняшнего дня была неполной. Хорошо бы жить только с мужем и сестрой. Они ведь с Фросей всё умеют делать. Зачем мучить других людей? Может быть, Чаул согласится?

Наутро в юрту рабов, как всегда, пришла хозяйка и стала распределять работы, кому что делать. Фросе дала задание чистить котёл. На Катёну взглянула вскользь и ничего не сказала, ничего не поручила. В первый раз за это время. Вскоре пришёл Чаул и повёл показывать ей место, где он будет ставить их юрту. Рядом уже стояла крытая кибитка. Чаул поцеловал Катёну, обнял её:

– Пока юрту не поставил, будем жить в кибитке. К рабам ты больше не пойдёшь.

– Любимый, можно мне взять сестру сюда?

Чаул отвёл глаза:

– Нет, – и тут же оговорился. – Пока нет. Я хочу побыть только с тобой. А рабов и скот нам дадут после того, как будет готова юрта.

У Катёны сжалось сердце. Больше даже не из-за отказа, а из-за того, что Чаул считает её сестру рабыней. К глазам подступили слёзы, но она переборола их. В чём-то Чаул прав. Ей и самой хочется побыть с любимым вдвоём, чтобы никто не мешал в их единении. Надо подождать, и он привыкнет к тому, что сестра – это тоже частичка её, и будет относится к ней, как к равной.

– Ну, давай посмотрим наше первое с тобой жилище! – перевела Катёна разговор, отдёрнув полог у входа в кибитку. Там было пусто, и только посередине лежал спальный тюфяк, да около него врассыпную валялась посуда. Катёна обрадовалась. Наконец-то их семейная жизнь началась, и никто не будет мешать им. Около кибитки громоздился котёл, в котором она теперь будет варить еду только для них двоих.

– Давай разведём костерок, подвесь над ним котёл, и у нас уже что-то будет вариться.

Чаул подвесил котёл и побежал в родительскую юрту за огнём. Катёна начала приготавливать мясо для варки и побежала к родничку за водой. Когда пришла, костерок уже потрескивал. Сразу вылила из кожаного ведра воду в котёл, бросила мясо. Они стояли вместе с Чаулом над котлом и радовались, что у них есть семья. Не заметили, как неожиданно громыхнул гром, и ливень тут же залил неукрытый их первый костерок и загнал их в кибитку. Это рассмешило Чаула с Катёной, и они, выглядывая из кибитки, весело хохотали.

Вечером, когда невольницы пришли с работы в юрту, к ним заглянула Катёна. Она так хотела порадовать Фросю, но не получилось. В ответ на слова сестры, что ей придётся здесь ещё немного пожить, та расплакалась. Тётка Онисья успокаивала её:

– Эхма, глупая! Тебе есть на что надеяться. При сестре ты не будешь рабыней. Это нам до скончания дней придётся быть скотиной и не иметь своего угла. Работать под плёткой и жить по окрику. А помрём, и могилы не останется. Как собак зароют. Прости, Господи, меня грешную!

Она перекрестилась, затем развернула тряпицу и вынула оттуда небольшую иконку:

– Давай-ка, Катёна, я благословлю тебя вместо матери!

Поцеловала икону, затем перекрестила ею девушку, бормоча молитву:

– Пресвятая Богородица будет с тобой и охранит тебя от бед и зла. Береги эту иконку.

У Катёны полились слёзы. Она обняла тётку Онисью. Та тоже не сдержала слёз:

– Тяжело тебе будет, девонька, хоть и любишь своего Чаула. Монголы эти проклятые совсем другие люди. Тебе надо будет стать почти, как они. И вера у них другая, и еда другая, и думают они по-другому. А тебе придётся быть половинкой своего мужа, без этого не быть согласию в семье. Но всё равно веру христианскую не забывай и нас, несчастных, не обижай.

– Да ты что, тётка Онисья, да разве я смогу кого-то обидеть?! – Катёна зарыдала почти в голос.

– Ладно, ладно, это уж я так. Не обижайся! Наказ тебе даю материнский за матерь твою. Знала я её. Царствие небесное твоим родителям! Отцу уж точно. А про матерь не могу знать. Если её мёртвой не видели, значит, надо надеяться, что жива. В жизни ведь всяко бывает.

Катёна и Фрося всхлипнули обе сразу.

– Не плачьте! У Катёны радость. Мало её в нашей рабской жизни. А уж так крупно повезти, как тебе, Катёна, никому не придётся. Господь любит тебя! Не предавайся унынию. Храни при себе иконку. Это благословение тебе для новой жизни.

Катёна завернула иконку в тряпочку, спрятала за пазуху и расцеловалась со всеми, кто был рядом.

Наутро им велели прийти в родительскую юрту.

– Зачем? – насторожилась Катёна.

– Не знаю. Велели и всё, – сказал Чаул.

У конской привязи около юрты увидели они чужих коней.

– Да это же кони моего дяди Тучука! – воскликнул Чаул.

И точно, в юрте сидели на почётных местах брат отца и его жена. Они были в разноцветных халатах и ярких головных уборах. На ковре стояло много всяких угощений. Гости с любопытством смотрели на Катёну.

– Вот, Чаул, твою невесту поглядеть приехали! – громогласно произнёс Тучук. – А она, оказывается, не нашего, не монгольского племени!

– Ну и что? – сразу начал обороняться Чаул. – Я люблю её. Она носит моего ребёнка.

– Это мы уже знаем. Но вот свадьбы-то не было, а ты уже о ребёнке говоришь, – усмехнулся дядя. – Как-то не по-людски.

Чаул чувствовал насмешку в дядином голосе и обиженно засопел. Он ничего не ответил. Да и что было говорить? Катёна поняла всё, и губы её дрожали. Она чувствовала на себе неприветливые взгляды родных Чаула и еле держалась. Только лишь бы не расплакаться. Чаул заметил это её состояние. Он взял рукой её подрагивающие пальцы и легонько сжал их.

– На месте твоего отца, я бы тебя как следует выпорол и твою подружку тоже, а уж потом бы стал говорить о свадьбе. Радуйся, что отец у тебя добр!

– А в чём я виноват? Я же люблю Катуш! – воскликнул Чаул.

– Не спорь! – вскочил с места Тучук. – Ты позоришь наш род! Никогда дети не рождались у нас до свадьбы, и все наши жёны – монголки. Жениться на иноплеменнице это всё равно что впустить в юрту врага. Никогда этого не бывало! Как будут смотреть на твоих родителей люди? Они будут презирать всю вашу семью.

Чаул молчал: спорить со старшими нельзя. Тучук был старшим братом отца, старейшиной их рода. Нужно бы только молчать и слушать.

– Тот ребёнок, что должен родиться, больше монгол, чем урус. Поэтому-то великий бог Сульдэ дарит ему жизнь. Как и любой монгол, он должен воспитываться в монгольском духе, а если и погибнуть, то только в бою. Свадьбы у вас не было, а ребёнок уже существует в преддверии этого мира. Надо ублажить богов, чтоб защищали ребенка в том мире и помогли ему благополучно явиться на этот свет в то время, когда ему предписано. Готовы ли жертвы, брат?

– Да, – отозвался Хучу. – К твоему коню уже приторочен самый лучший, самый жирный барашек моего стада!

– Что ж, давай поскачем в степь и там на трёх ветрах сделаем жертвоприношение. И ты, Чаул, как будущий отец собирайся тоже.

Чаул радостно кивнул. Весь этот обряд означал, что его невеста Катуш принята в семью. Он побежал осёдлывать своего коня.

Мужчины уехали, а Катёна осталась вместе с другими женщинами в юрте.

Жулхе уже поглядывала на будущую сноху без злобы, а спокойно.

– Катуш, ты тоже проси своего бога, чтоб он хранил твою беременность.

– Да, я помолюсь.

Она вынула из тряпицы иконку с Богородицей и младенцем, которую ей дала тётка Онисья. Зашептала молитвы, которым ещё в детстве научила мать, и крестилась двуеперстно. Жулхе смотрела на Катёну с любопытством, особенно когда сноха встала перед иконой на колени и осенила себя крестным знамением. Даже пыталась сама перекреститься, ибо почувствовала важность этого момента, и чтобы не обидеть урусского бога. Понравилось ей и изображение Богородицы с ребёнком. Она восхищённо цокала языком, разглядывая икону. То, как Катёна искренно молилась своему богу, расположило её ещё больше к этой уруске.

Когда мужчины приехали из степи, как будто что-то изменилось в общем настрое. Разговоры уже не касались их женитьбы, никто не упрекал Чаула и Катёну, никто не смотрел на них косо. Всё было так, как и должно быть. Говорили о пастьбе, о погоде, о прибавлении скотины. Но торжественность чувствовалась. Когда подали баранину, резал её старший брат хозяина. Он надел головной убор, как положено в этих случаях, и, отрезая ломти мяса, со значительным видом передавал их по кругу. Причём следил, чтоб было всё по обычаю. Мужчины получали мясо с бёдер, женщины с задней части барана, Катёне как молодой – грудинку. Почки и сердце достались девчонкам, которые весело уплетали их.

После торжественного съедения барана перед каждым были поставлены пиалы с кумысом. Это питьё было тоже священнодейством. Катёна с не очень большим удовольствием пила этот кислый напиток. Он ей не нравился. Хотя она не была им избалована. Рабам кумыс не давали. Им доставалось обезжиренное молоко, в том числе и в кислом виде. Пристрастия монголов к кобыльему и овечьему молоку Катёна не могла разделить. А уж когда в молоко запускали жир и так пили, вызывало у неё отвращение. Но это был обычай, обязательное молоко. Даже чай, поданный гостю без молока, считался оскорблением.

Невольники, которые давно жили в плену, уже привыкли к монгольской еде, а кто-то так и не мог привыкнуть и ел только, чтобы не умереть от голода.

Теперь Катёне как хозяйке монгольской семьи надо учиться готовить их разносолы, никуда не денешься. Любовь любовью, но мужа разочаровывать нельзя, чтобы он не усомнился в ней. Ко многому она уже привыкла. Знает, как заготавливать аруул.

Хозяйка заставляла рабынь конским волосом нарезать творог на тонкие кружочки и сушить их на солнце. Помногу заготавливают этого аруула. И он долго хранится. Мелкими кусочками сушится и мясо.

– Ну, а хозяйственная ли будет у тебя жена? – как будто услышав мысли Катёны, спросил дядя у Чаула.

– Она у меня самая лучшая! – нежно взглянув на Катёну, ответил тот.

Жена Тучука Боздул поморщилась при этих словах. Она вообще сидела до сих пор с непроницаемым лицом. Ей эта затея женитьбы Чаула на урусской рабыне совсем не нравилась. Она с некоторой усмешкой промолвила:

– Чаул, а вдруг твой ребёнок не будет похож на монгола?

Молодожён не смутился:

– В жилах его будет течь монгольская кровь, тётушка!

Все закивали одобрительно. Дальше эту тему никому развивать не хотелось.

Зачем обсуждать то, что ещё неизвестно, как будет?

Наутро Чаул уехал с отцом на пастбища. Катёна вместе с Фросей натаскали воды из родника и перестирали всё белье, что у них с Чаулом было. Решила она, что новую жизнь надо начинать со всего чистого. Развесила выстиранное вокруг их кибитки, и ей приятно было на душе. То-то и Чаул порадуется.

И вдруг прибежала разъярённая Джулхе. Губы её дрожали, и она сначала не могла произнести ни слова. Срывала чистое бельё, швыряла его наземь и топтала:

– Мерзавка! Как ты посмела это сделать! Ты не боишься богов! Ты наводишь на нашу семью их гнев! Ты хочешь, чтоб громом нас всех поубивало?!

Катёна сидела на земле, сжавшись в комочек. А ведь и правда, монголы не стирают и не моются и считают это грехом, который наказывается грозой.

Джулхе продолжала бушевать:

– Увидит сын, какую колдунью привёл в семью!