Текст книги "Авдеевы тропы"

Катёна

Вот уж много лун едут Чаул с Катуш на Русь. Едут почти налегке. Фросю с того дня, как она пропала, они больше не видели. Все средства, вырученные за коней и молоденьких невольниц-подростков, ушли на поиски. Пришлось продать даже юрту и раба-кучера. Катёна даже слова против не сказала. Она была не в себе. Её только занимали сведения о Фросе. Но утешительного ничего не было. Да и разве можно было прочесать подряд этот огромный город из юрт и саманных зданий? И тут неожиданный приказ отправляться в дорогу. Все тронулись одним обозом. Да и что толку было дальше ждать и искать! Поиски пришли в тупик. Средств на них требовалось всё больше и больше. А они иссякали. Пришлось всё бросить и присоединиться к общему обозу.

Катуш всё время была в слезах. Она уговаривала Чаула не уезжать. Вдруг Фрося вернётся на место, где они стояли, а там их нет. Чаул, гладя её по русым волосам и целуя в мокрые глаза, говорил:

– Я уже это место не найду, да и Фрося не отыщет. Этот поганец её где-то прячет и не отпускает.

После таких слов Катёна ещё пуще рыдала. Ещё отчаянее был её плач. Думал Чаул, как бы успокоить жену.

– Ты знаешь, для чего Ятох украл твою сестру? – огорошил Чаул супругу и взглянул ей прямо в глаза.

Катёна помотала головой, ничего не в силах выговорить.

– Он хочет, чтобы она научила его вашему языку, чтобы потом толмачом наняться. Ехать в Уруссию, чтобы разбогатеть. Ничего плохого он ей не сделает. Наоборот, будет беречь, как курицу, которая несёт много яиц. Нам надо быстрее ехать в Уруссию, а не возвращаться назад. У тебя на родине ты быстрее встретишь сестру: там он её не будет прятать. А мы наживём много бед и разоримся.

Катёна как бы встряхнулась от неизбывного горя и во все глаза смотрела на мужа. Он её нежно обнял. Она притихла в мужниных руках, всхлипнула и вдруг неожиданно уснула. А ведь до этого проплакала, наверное, две ночи.

На следующий день Катёна словно пришла в себя. Слова Чаула, что она может встретиться с Фросей на Руси, буквально вылечили её. Она вышла из этого тупика отчаяния. И тут обнаружила, что потеряла тех юных пленниц, которых везли на Русь, на родину. Из всех остались только пожилые тётка Онисья и Домна, да и то потому, что никто их не покупал из-за возраста. Обижаться на Чаула было бы несправедливо. Она же сама требовала у него сделать всё, чтобы успешно шли поиски. И не спрашивала, каким способом. Главное – отыскать. Ей было стыдно теперь смотреть в глаза тётки Онисьи и Домны, которых от продажи спасла случайность. Но если Чаул и Катёна оставались бы в Орде, неизвестно, что было бы. Подруги не обижались на Катёну, они жалели её. Считали, что все их горести от Чаула. Хотя не плохой он, не злой, в отличии от своих родителей, но для него они просто невольницы, которых в трудную пору можно продать. И это у него с самого детства, и по-иному думать о них он не может. Катёна тоже из невольниц. Но для него она стоит на особом положении. Он никогда её рабыней и не считал.

Обоз с переводчиками, в котором шли и две повозки Чаула, уже ехал по незнакомым ему местам. Степные пейзажи перемежались с зарослями кустарников и густых лесополос. Это пугало Чаула. Ему казалось, что из этого леса неожиданно могут выскочить урусы и пострелять их всех. Катёна, несмотря на то, что никак ещё не могла прийти в себя после исчезновения Фроси, была в восторге от лесов, которых не видела уже много-много лет. Она выскакивала из повозки, валялась на траве под деревьями, собирала в горсти ягоды и протягивала их Чаулу пробовать. Чаул осторожно брал губами ягодку, закатывал на язык и раздавливал. Было кисловато и сладко одновременно.

Катёна радостно взвизгивала:

– Какая вкуснотища!

Чаул улыбался в ответ. А Катёна вдруг останавливалась и прижимала ладони к глазам, и ягоды падали из её пальцев на землю. С изменившимся лицом она выдыхала:

– Как бы радовалась Фрося…

А потом потянулись русские деревни. И опять удивлялся Чаул, что урусам невозможно их дома передвинуть или куда-то перевезти. Ведь это скучно: всё время на одном месте жить. Никак это не укладывалось в монгольскую голову, когда нельзя перегнать табуны или коровьи стада на хорошие травы. Урусы очень бедны. Больше трёх лошадей и двух коров у них и нет скотины. Какую с них брать дань, непонятно Чаулу. Что они могут дать?

Переводчиков оставляли в больших сёлах и городках. Вот наконец пришло и их время. Они въехали в большое село, и распорядитель толмачей позвал Чаула к себе.

– Ты с женой останешься в этом поселении. Тебе здесь выделят жилище, и ты пока будешь жить и смотреть за этими урусами. Они хитрые, всё своё богатство попрятали и говорят, что им нечем платить ясак, притворяются нищими. Когда приедут сборщики налогов из Орды, тут ты и поможешь им разоблачить хитрюг. Смотри внимательно.

И точно: их поселили в покривившуюся на один бок избёнку, где никто не жил. С опаской вошёл Чаул в дом. Доски, положенные на землю, казалось, ходили ходуном. Чаул всё думал, что провалится. Катёна же бегала, как птичка, и щебетала радостно. Ей было приятно, как при встрече с детством. Похожая изба была и у них в деревне. С таким же земляным полом, с такой же печью, с такими же полатями у потолка и лавками вдоль стен. И пахло так же сеном в омшанике. А если бы там корова мерно жевала жвачку и пофыркивала лошадь, то вообще ей бы казалось, что она проснулась от долгого сна, и сейчас откуда-нибудь выйдут отец и мамонька, брат Корнюша и маленькая Фрося, жизнь пойдёт своим чередом. Губы Катёны задрожали, и из глаз выкатились слезинки. Нет, никто не выйдет, да и изба чужая, заброшенная. Уют и живые запахи давно улетучились.

Надрала Катёна берёзовых веток, связала их в веник и начала выгонять из избы затхлый дух. Ей помогали тётка Онисья и Домна. Когда всё было вымыто и вычищено, а в печке варилась похлёбка, распространяя по всему дому сытный запах, все уселись на лавки отдыхать. Тут и заметила Катёна, что тётка Онисья не в себе. Из её глаз катились слёзы. Она не успевала утирать их широкой ладонью.

– Что содеялось-то?! – тревожно воскликнула Катёна.

Тут-то та разрыдалась почти в голос, видимо, долго удерживала на сердце муку.

– Донюшка-а моя, ми-и-ила-а-ая-я! – говорила она сквозь рыдания. – Да как же мне утерпеть-то? Сторонушка эта моя родная. Недалёкось и я жила. За околицу этой деревни идти к лесу, а там к реке поворачивать, а там через поле и село моё родное с церковкой Преображения. Я в полоне кажную ночь во снах церковку эту видела. Отпусти ты меня, ради Христа, глянуть хошь одним глазком, кто жив, может, из моих сродственников.

Обняла Катёна тётку Онисью, мамоньку свою названую, и тоже разрыдалась у ней на груди. Рядом хлюпала носом и Домна.

– Что ты говоришь? Да разве я тебя держу? Ты такая же вольная птица, как и я, на земле русской!

Тётка Онисья подняла заплаканные глаза и недоверчиво взглянула на Катёну:

– Ты-то, может, меня и не держишь, а вот твой муж не захочет невольницу отпускать!

Катёна улыбнулась сквозь слёзы:

– Полно, тётка Онисья. Чаул хороший, он всё поймёт. Да коли и не поймёт, так всё для меня сделает. Иди с богом, ищи своих родных. И подругу свою бери: вместе-то легче и веселей! – добавила она, заметив унылый взгляд Домны.

Те бросились обнимать и целовать Катёну. Особенно усердствовала Домна:

– Уж ты прости за все обиды тебе от моего дурного языка.

Собрались они, навязали еды в узелки и ушли в неведомое, ибо не знала Онисья, жив ли кто из её родных да и цело ли село.

Почти вслед за тем, как они ушли, в избу явился Чаул. Осмотрев равнодушно прибранную горницу, он спросил:

– А куда ты послала наших невольниц?

Катёна напряглась:

– Я их вообще отпустила. Тётка Онисья из этих мест, её родное село недалече. Она хочет узнать, жив ли кто у неё.

Чаул недоумённо посмотрел на жену:

– А вдруг они не вернутся?

– И пускай! Это их дело. Они на своей родной земле. Они не должны быть здесь рабынями! – в голосе Катёны звучала твёрдость.

Чаул не знал, что возразить, хотя и не был согласен с женой.

– Как же теперь мы будем жить? Нам теперь нечего продать, если что?

– А кому ты собирался продавать невольниц? Таким же, как и они, русским людям? Так у нас не принято торговать людьми. Тебя бы побил первый, кому бы ты это предложил.

Чаул насупился, но в словах жены была истина, поэтому обижаться не хотелось.

Катёна обняла мужа, прижалась к нему:

– Пойми, не могу я быть хозяйкой других людей, коробит меня от этого.

Отмяк сердцем Чаул и с улыбкой гладил её большой живот:

– Ты же беременна? Кто же тебе поможет в хозяйстве?

– Ой! – хихикнула Катёна. – Велико у нас хозяйство! Огромны у нас палаты – порты да заплаты.

– У вас, урусов, всё по-другому. Я не знаю, как говорить с урусскими жителями, – пожал Чаул плечами.

– Потому что ты не свой здесь, как враг. Ты должен узнавать, много ли у людей богатств, а потом докладывать своим, кого и как пограбить, – грустно произнесла Катёна. – Я хоть и русская, но твоя жена, и не знаю, как ко мне будут относиться люди.

Катёна тяжело вздохнула. Она сняла с головы платок и стала расчёсывать свои русые волосы, чтобы как-то отвлечься от плохих мыслей. Чаулу нравилось смотреть на волосы любимой и особенно прикасаться к ним, прохладным и мягким.

Монгола очень тяготило, что ему придётся быть участником ограбления этих бедных людей, у которых и брать-то нечего. Они смотрели на него со стороны насторожённо и вряд ли будут идти на сближение. Как на них можно обогатиться, не мог понять Чаул.

Катёна вынула из узла икону, которую ей подарила тётка Онисья, поставила на сохранившуюся в красном углу полочку и, встав перед ней на колени, стала, двуеперстно крестясь, молиться Пресвятой Богородице и кланяться головой до полу. Её волосы то расстилались по половым доскам, то взлетали, подобно птичьему крылу, вверх.

Чаул с любопытством смотрел на жену и ещё больше дивился урусскому люду. Что может быть ближе ему, чем Катуш! Но он никогда не видел её такой. Она была как бы не здесь, а где-то далеко, куда уносили её мысли и слова, которые она шептала. Но они были непонятны Чаулу. А вся она сейчас казалась чужой. Он даже испугался. Вернётся ли она в действительность или так и останется стоять на коленях и шептать эти заклинания?

Она стала похожа на монгольскую шаманку. Та же истовость и отрешённость. Монголы так не молятся. У каждого в кибитке и юрте вырезанные из дерева идолы бога Сульдэ или иных богов. Сульдэ приносит монгольским воинам успех в боях, а пастухам целостность стад и табунов. Но ему не нужно молиться, а надо в честь него приносить в жертву жирных ягнят. Урусы своим богам жертвы не приносят, а разговаривают с ними, как с близкими. Вот и сейчас Катуш просит своего Бога, чтобы Он сохранил её сестру Фросю и помог встретиться ей с матерью и братом и чтоб в их семье было всё хорошо.

В дверь постучали. Вслед за стуком, не дождавшись ответа, вошла средних лет женщина в лёгкой шалёнке и понёве. Она с любопытством оглядела горницу, Чаула, Катёну, остановилась взглядом на иконе в красном углу и перекрестилась.

– А я так, шабров проведать! – воскликнула она без всякого вступления, обращаясь к встающей с колен Катёне. – Гляжу, не басурмане вы. Може, чё надоть?

– Спаси бог! – ответила Катёна. – Мы тутот-ка недавно въехали.

– Мужик-то тоже во Христа верует? Вроде обличьем-то не наш.

– Он монгол.

– Каке вы оба молоденьки! А он так вообче мальчишонка. И махонький какой, соплёй перешибёшь! – качала она головой.

Нависло какое-то напряжение.

– Чё это ты за него вышла-то? Он чё тебе-ка по скусу? – усмехнулась женщина.

Почувствовала Катёна в её голосе недоброе. Не ответив на её вопрос, промолвила:

– Толмачи мы, переводить с монгольского будем.

– Эвон, – поджала женщина губы, – грабить русский люд чтоб сподручнее было?

Катёна растерялась, покраснела, не знала, что ответить.

Женщина пригляделась к ней:

– Э, девка, а ты вродь на сносях?

Потупила глаза Катёна, кивнула.

– Монголёнком, что ль?

Спросила она это с таким брезгливым выражением лица, что Катёна вся сжалась от обиды, будто бы она носила в себе какую-нибудь мерзкую зверушку.

Весь разговор происходил на глазах у Чаула. Он всё понимал и решил, что пора вмешаться, защитить жену:

– Ты мозно уходит, не обизат мой супруг, ей тязело.

Женщина взглянула на монгола и хмыкнула:

– Да кто её обижает?

Резко повернулась и уже в двери добавила:

– Тьфу на вас! По мне, я бы удавила такого робёнка ишшо в утробе!

И она громко хлопнула дверью.

– Что он сказал? – напряг лоб Чаул. – Я не понял последний слов.

– Да ничего особенного, – еле сдерживая слёзы, ответила Катёна. – Ругалась всяким непотребством.

Не хотела бы она, чтоб всё это понял Чаул, и, слава богу, не все ещё русские слова он знает.

– А почему она ругается? Что мы ей плохого сделали?

– Чаул, ты ведь приехал сюда не как друг! Ты должен будешь узнавать у них, сколько у каждого добра, а потом говорить это своим. А ваши будут отнимать добро, собирая дань. Кому это понравится, если у него отбирают то, что он нажил? Ты здесь как соглядатай. Поэтому к тебе и будут относиться, как к врагу.

– Я же приехал не по своей воле, – тяжело вздохнул Чаул.

– А они-то откуда это знают? – обняла Катёна мужа и загрустила. – Трудно нам будет здесь жить.

– Но ты ведь уруска, они тебя примут.

– Я твоя половинка, и для них такой и буду. Они не смогут относиться ко мне по-одному, а к тебе по-другому. Нас или примут, или не примут.

– Странные люди урусы! – поцокал языком Чаул.

– Да ведь и у монголов всё не просто. Как меня не хотели принимать твои родители, вспомни.

– Так ведь приняли.

– Потому что ты их сын. Деваться-то некуда. У вас соседи далеко, а то бы им тоже не понравилось.

Чаул согласился с Катуш. Все, кому он говорил, что у него жена уруска, вытаращивали глаза и смотрели на него, как на больного.

На следующий день решились молодые вместе выйти на улицу и с кем-нибудь познакомиться. Не все же такие, как вчерашняя гостья.

Домишки были разбросаны по деревне. Около каждой избы небольшой тын спереди, а позади никакой загороди. Избы стояли на пригорочках, и у каждой кудахтали куры, в буйной траве привязаны к колышкам козы. Везде бегали голопузые детишки. Заметив Катёну с Чаулом, они замирали, открыв рты, а как только те подходили, с визгом разбегались по домам, но с любопытством выглядывая из-за дверей с крыльца. Катёна взяла с собой несколько горстей сушёного сыра, намереваясь угощать ребятишек. Но это невозможно было сделать. Она протягивала на ладони кусочки курута. Дети подходили и взяли бы, но их настигали сердитые голоса бабушек и мам. Один карапузик схватил горсточку курута и помчался домой, шлёпая босыми ногами по траве. Его встретила с прутом мать и жиганула по кулачку так, что всё рассыпалось по земле, и карапуз завопил басисто благим матом.

– Зачем вы так?! – отчаянно крикнула Катёна. – Это же вкусно!

Женщина посмотрела на Катёну, как на пустое место, не ответив ей. Она, ругая и подхлёстывая прутом своё чадо, загнала его домой.

Видимо, вчерашняя злая гостья прошлась по всем избам и описала молодых в самых чёрных красках.

Катёна с Чаулом почувствовали себя в деревне, как прокажённые. Что говорить про Чаула – Катёну никто не воспринимал как свою, русскую. Что она ни пыталась только делать! И с подарками ходила к соседям – ей не открывали двери. Намеревалась советоваться с женщинами о беременности – никакой отзыва.

Катёне стало страшно. Скоро у ней подойдёт срок, а они как в пустыни живут. Не от кого помощи ждать, если что не так пойдёт при родах. Чаул тоже в этом деле ничего не смыслит. Ходит и вздыхает, не зная, чем успокоить жену, как её утешить.

Однажды за окном стояла серая дождливая погода. У Катёны кончились все надежды на будущее, которые осенними чёрными листьями слетали с деревьев. Она уповала только на Богородицу, посылая ей слёзные молитвы. В сенях послышались шаги, скрипнула дверь. Вся мокрая от дождя, вошла боком женщина. Узнать её сразу было нелегко. Катёна съёжилась от страха. Вдруг это снова злая соседка? Что пришло ей на ум – неизвестно.

Женщина стала разматывать шаль, и вдруг Катёна услышала знакомый весёлый голос:

– Здорово ли живёте?

Катёна аж вскрикнула от радости:

– Тётя Онисья!

Она бросилась ей на грудь, разрыдалась и больше не могла ни слова выговорить. Чаул от переполнения чувств улыбался дрожащими губами, топтался рядом и не знал, как благодарить Онисью за то только, что она вернулась и принесла им надежду на спокойную жизнь. Он уже не видел в ней прежнюю невольницу, а это был какой-то близкий им человек.

– Ну, я так и знала, что у вас не всё ладно… – она скинула чоботы и села устало на лавку. – Вот и вернулась потому. Сердцем чуяла.

– Ты же пошла родных искать? – робко спросила Катёна.

Онисья вздохнула тяжело:

– Никого-то я не нашла. Всю деревню сожгли, одни печки торчат. А куды все делись, некому и подсказать. И церковка заброшена, из крыши ажник кусты растут.

– А Домна где? – оглянулась Катёна на дверь, думая, что та сейчас войдёт.

Онисья грустно покачала головой:

– Пошла искать свою деревню, может, ей повезёт, – она посмотрела опасливо в сторону Чаула: ведь они ушли с подругой без его разрешения. Чаул почувствовал на себе виноватый взгляд Онисьи и, выставив вперёд обе ладони, повторял:

– Всё холосо! Всё холосо!

– Ну и гоже! – всхлипнула Онисья и продолжила:

– Домна меня звала с собой. Я не пошла. Чего смотреть на чужую радость, коли ей повезёт! И лишняя я буду. Это ведь в горе люди сближаются, а радость у всех своя. Да и поминаючи тебя, сердце моё изболелося. Трудно тебе брюхатой-то ходить. Неопытна ты, молода. Да и люди рядом обозлённые…

Онисья помолчала, думая о чём-то своём, и взглянула на Чаула:

– Так ведь и понять их надо…

Погладила Катёну по волосам:

– Только тебе от этого не легше. Хлебнула уже, чать?

У Катёны задрожали губы:

– Коль тебя Господь бы не прислал, я б не знала, что и делать-то! Наш дом все обходят. А на волю выйдешь, зверями смотрят.

– Ох-ох-онюшки-хо-хо… – горестно выдохнула Онисья. – Тяжкие годы – тяжкие грехи!

Катёна и Чаул не могли наглядеться на тётку Онисью. Это как после долгой-долгой непогоды вдруг сквозь тучи прорывается солнце и наполняет всё вокруг радостью. Высыхают все дождинки на листьях, и травы поднимаются вверх.

И в самом деле жизнь изменилась. Не страшно было выходить на улицу. Весь быт Онисья взяла на себя. Как раньше мучилась Катёна с печкой: всё у ней подгорало, выкипало, опрокидывалось. Ведь она была маленькой, когда её угнали в плен. Для Онисьи печка была в радость. Вспоминала она бывшую на родине жизнь. В её доме была такая же печь, с которой она справлялась в два счёта. Чай, один печник и клал.

Тут почти не было никаких чугунков и ухватов. Онисья пошла по соседям, чтоб попросить у них лишнее.

У соседей, как только они узнавали, о ком хлопочет Онисья, холодели глаза и сжимались губы. И они даже поперву отказывались с ней разговаривать.

– И что же эти дети вам плохого сделали? – хмурилась Онисья. – Им ведь всего поболее пятнадцать годочков. Кому из вас они дорогу перешли?

– Вот так дитя, пузо прёт из-под понёвы! – смеялись ей в глаза.

– Коль так в жизни получилось, вешаться, что ль? Надо жить продолжать, – кивала горестно головой Онисья. – Вот уж кому-кому, а мне бы их ненавидеть! Родители монгола притащили меня силком в свою поганую степь, разлучив с детьми, с домом. И я жила у них рабой с полдесятка лет. А вот избавили меня от плена эти два дитёнка. И кому вы собираетесь мстить? Сиротке, которую тоже пригнали в плен, убив её отца. За это время она потеряла и мать, и брата, и сестру. Ей повезло, полюбил этот юный монгол. Родители его были против, но он всё превозмог и даже женился на ней. Хотя по ихним законам это невозможно. Но они остались вместе.

Женщины, которым Онисья рассказывала всё это, были потрясены. Они смотрели на неё, и слёзы у них текли сами собой.

– И как же встретила Катёну родная земля? – продолжала Онисья. – Все захлопнули перед ней свои двери. Вы оставили её погибать с невинным неродившимся дитятей у ваших порогов…

– Но она нам ничего не говорила о своей судьбе, – пытались оправдываться женщины.

– А вы хотели её слушать? – у Онисьи дрожали губы. – Она к вам шла со своим горем, а вы отворачивались.

– Батюшки, грех-то какой! – хлопали по коленкам и качали головами женщины. – Это все Глаферья, сплетница, всех смутила. Ходила по домам и всех настраивала.

– Слава Богу, меня надоумил Господь вернуться к детишкам, а то сгибли бы они.

– Так ведь права Глаферья, – ввязалась в разговор бойкая бабёнка, поджимая губы, – что приехали они нас грабить. Монгол-то этот ходит да зыркает по дворам, где у кого что лежит.

Бабы загомонили:

– Да-да! Истинно!

– Ой, и глупы вы, как я погляжу. Так если вы их уморите, приедет из Орды отряд да зачнут всех вас пытать. А деревню или сожгут или пришлют такого злого соглядатая, что вы все застонете. А с этими дитятками всегда можно договориться. Тем паче, Катёна не даст вас в обиду. Она же своя, русская. Чаул всё для неё сделает.

– В самом деле, Бог послал тебя, чтоб нас вразумить, и твоими устами молвит! – опять загалдели бабы.