Текст книги "Авдеевы тропы"

Воевода Иван Мефодьевич

Корней наконец-то после долгого времени приехал во Владимир из надоевшего степного путешествия в Орду. По-особому смотрел он на любое шелестящее под ветром деревце, на обрывистый берег Клязьмы, где можно посидеть, заворожённым плавным бегом реки.

Корней соскучился по Настёнке и сыну Ванюшке и рвался в пригородную деревню, где жила семья. Но воевода не пускал его и ещё нескольких дружинников, у которых не было семей. Всем семейным был дан отпуск. Как же это про него забыли?

Он пришёл к воеводе с просьбой отпустить его домой. Удивился, что вместо воеводы сидит знакомый ему с детства Духмян, который до отъезда Корнея служил у князя Андрея и набирал ему дружинников. Сейчас он сидел в воеводской гриднице важный, с насупленными бровями и смотрел как бы мимо Корнея.

– Дядя Духмян, почему меня не отпускают к жене и сыну, как всех семейных?

– Я о твоей семье не ведаю! – удивлённо изогнулись брови Духмяна.

Пришла пора удивляться Корнею:

– Как это? Я ж тебе говорил.

– А я узнал, что ты живёшь с матерью, отцом и сестрой. У сестры твоей есть ребёнок. Больше у вас в семье никаких детей нет.

– Сестра моя названая и есть законная жена! – у Корнея аж дыхание перехватило.

– Что? – выпучил глаза Духмян, как будто не расслышав слово названая. – Это ж противно Богу и закону!

– Сестра мне неродная, – пробормотал Корней, будто оправдываясь.

– Как же так? Отец и мать родные, а сестра совсем неродная?

– Отец тоже неродной мне… – Корней задыхался от волнения. – Дяденька Духмян, ты же знаешь мою судьбу. И Настёнку, мою жену, и моего отца Авдея.

– Никакой я тебе не дяденька! – стукнул по столу кулаком Духмян. – Ты меня не запутывай! Отец твой за окладом приходил без тебя. Кормить, вишь, дитя нечем. А я узнал в твоей деревне, что дитя рожёно вообще от чужого мужика!

Корнею кровь бросилась в голову. Он стоял весь красный и взмокший. Обида нарастала в сердце.

– Да! Да! Да! – кричал Духмян. – Вы плутовская семья! Придумали, как казну у князя опустошить. Но я разгадал ваши плутни. Меня не проведёшь!

Как будто замкнуло что-то в голове у Корнея. Метнулся он к Духмяну, схватил его за грудки и хотел хватануть об пол… Да остановила его Божья рука. Немного надо было Духмяну с его хлипким телом. Взглянул Корней в глаза воеводы, полные ужаса, услышал, как заверещал тот от страха, и… очнулся от неистовства. Бережно посадил Духмяна на стол. Для убийства хватило бы мгновения, а мучиться всю жизнь пришлось бы! Пусть даже за такого поганого человека, как Духмян. Но так трудно было сдержаться от всей гадости, что изрыгнул этот никчёмный человечишко. А несправедливости ох как не терпел Корней! Выскочил он из гридницы, не зная, что теперь делать. Духмян не простит его и, как только придёт в себя, повяжет и в темницу засадит. А пощады от него теперь не жди!

Выскочил Корней и чуть было не столкнулся с князем Андреем Ярославичем. Тот схватил его за плечи и воскликнул в удивлении:

– Ты что, из бани, что ли? Тебя кипятком ошпарили? Эвон какой красный да мокрый! С ног честных людей сбиваешь!

Не знал Корней, что ответить князю, как объяснить всё. И тут из двери выскочил Духмян:

– Княже, не выпускай этого татя!

– Почему татя? – князь обвёл их взглядом, встрёпанных, возбуждённых.

– Он хотел меня, воеводу, убить! Его подослали враги. В поруб его!

– И что за враги у тебя завелись, коли посылают по твою душу моего дружинника, причём лучшего? – усмехнулся князь.

– Видать, монголы купили его, чтобы изнутри порушить оборону Владимира, – понесло Духмяна. – Пытать мерзавца надобно!

– Корней, видать, плохой ты воин, коль не смог сразу убить такого плюгавенького! – нахмурил брови князь Андрей. – Зря тебе заплатили враги.

Духмян выглядел, как оплёванный.

– Да знаешь ли ты, воеводишко, что этот парень спас моего сыновца Андрейку, когда его выкрали монголы? Он пошёл вместе с ним в плен и охранял его там.

У Духмяна ёкнуло в груди, и на лице появилась досада, что теперь-то он ничего с Корнеем сделать не сможет.

– Я не знал… – пробормотал Духмян.

– А надо знать богатырей!

Духмян не нашёлся что ответить. Эвон, как выходит. Теперь за Корнея встанет вся княжеская семья.

– Поведайте, в чём суть вашего спора? – проницательно посмотрел князь на них обоих.

У Духмяна заныло в груди. Князю не соврёшь. Он тут же проверит. А если что не так, он крут на расправу.

– Ну! – нахмурил брови Андрей Ярославич.

Первым откликнулся Корней:

– Воевода не пускает меня к семье.

– Почему? – обратил взор князь на Духмяна. – Разве семейным не положен отпуск?

Тот замялся.

– И что, из-за этого ты и хотел его убить? – княжеский строгий взгляд перешёл на Корнея.

– Воевода наговорил мне всяких гадостей про мою жену… – твёрдо выговорил Корней.

– Ты знаешь его жену? – взгляд князя снова остановился на Духмяне.

– Не очень.

– А пошто же ты её хулил?

– Говорят, что она родила не от него.

– Мне про тебя тоже много всего говорят, но я терплю тебя пока на воеводстве, хотя никогда бы тебя воеводой не поставил.

– Правду он говорит про ребёнка? – спросил Корнея князь.

У Корнея опять в глазах зажглись гневные огоньки.

– Это все лжа! Ванюшка – мой сын! – он даже прикусил нечаянно губу до крови.

– Ну, тогда всё ясно. Поезжай Корней к семье, я тебя отпускаю.

– Благодарствую! – у Корнея от радости голос подрагивал. Он быстренько скрылся, дабы не передумали. Тут всё можно ждать.

– Ну, и чего ты к нему привязался: его ребёнок или не его, твоё-то какое дело! – сердито стал выговаривать князь Духмяну.

Духмян переступал с ноги на ногу. Ему очень не хотелось злить князя, но и не хотелось быть оплёванным:

– Корней родной брат своей жене!

Князь долго переваривал это сообщение:

– Ты что-то сильно заврался. То ребёнок не его, то жена не его. Ты меня запутал!

– Я узнавал… – заговорщицки прошептал Духмян.

Андрею Ярославичу не понравилось это. Он даже ногой топнул от гнева:

– Ты для чего тут сидишь? Сплетни о каждом дружиннике собирать или воеводское дело блюсти?

Духмян сжался от страха. Ну никак он не хотел вызвать княжеского гнева.

– Пошёл вон отсюда, болван ты эдакий! – закричал Андрей Ярославич. – Не приближайся ко мне даже близко!

Прогнал князь Духмяна и вспомнил о старом воеводе, славном Иване Мефодьевиче, что был на воеводстве много лет и был выброшен Михаилом. Помнил князь его высокий терем, в котором бывал ещё мальчонкой. Иван Мефодьевич в тои времена подвизался тысяцким в войске и многому в воинских науках научил Андрея.

Решил побывать князь у Мефодьича, но не сразу узнал терем. Потерял тот былую величавость и лепоту, кои помнил Андрей Ярославич с детства. Какой-то скукоженный стал, серого цвета. Постучал князь в трясущиеся ворота. Вышел к нему слуга, в наброшенной на плечи шобонье.

– Где сам-то, болеет, что ли?

– Да, нет, Бог миловал.

– Ну, давай, веди меня к нему.

Только тут подслеповатый слуга разглядел, что перед ним князь. Засуетился. Андрей вслед за ним взошёл по скрипящим ступеням и половицам в знакомые помещения, по которым бегал с сабелькой, гикая и пугая служанок. Но теперь всё это уменьшилось. Давно он тут не бывал. Встречался с воеводой только в княжеском дворце. Обнялись, облобызались они.

– Что ж, Иван Мефодьевич, спрятался ты от мира? Аль в монаси подаёшься от бранных-то трудов? – вопросил князь.

– Абы я, так меня спрятали! Никому мой опыт не нужен, – горько улыбнулся Иван Мефодьевич.

– Имея такого воина, на воеводство дурака посадили! – возмущался князь.

– А-а-а, ты об Июде этом? – гнев зазвучал в голосе бывшего воеводы. – Говорил я ему, что недолго его власть продлится.

– Почему ж ты его Иудой называешь? – удивился князь.

– А как назвать, коли он предательством воеводство-то заработал! Тайно провёл дружину Михаила в город, тот его в благодарность и поставил. А какой из него воевода? – Иван Мефодьевич аж плюнул в досаде.

– Прогнал я этого паршивца! А он ведь у меня до этого служил. Бросил все дела и – к Михаилу на должность сладкую.

– Знаю я.

– Да что говорить о нём, он недостоин нашего толкования.

Тут голос Андрея перешёл на торжественную ноту:

– Я, великий князь владимирский, хочу предложить тебе, болярину Ивану Мефодьевичу, снова стать воеводой владимирским до скончания лет твоих! Об этом будет учинён указ.

Задрожали морщинистые щёки Ивана Мефодьевича от переполнения чувств, и покатились из глаз его слёзы. Обнял он великого князя и ничего не мог ответить. Голос не слушался, дрожал.

– Только вот погано мне на душе, Мефодьич, что принял я это звание от хана монгольского, от врага нашего постылого, да ещё и кланялся благодарно ему.

Никогда я с этим не смирюсь. Брат Александр думает примириться с завоевателями. Я не согласен с ним. Не всю ещё силу мы показали. Надо тайно пробраться в их столицу и пленить самого Батыя. Вот тогда всё пойдёт по-другому. И ездил я туда, и притворялся послушным, и взял их ярлык на княжение только для того, чтобы изучить дорогу и всё обдумать в наглядности.

Князь потянулся к столу, который был заполнен яствами по знаку хозяина, налил шипящей медовухи, ухватил лакомый кусок жареной куропатки и отправил в рот.

Приятно было Ивану Мефодьевичу предложение князя опять взойти на воеводство. Да больше во Владимире и трудно было найти кого-то на такую должность, а он все дела назубок знал. Вот только насторожили Ивана Мефодьевича слова новоиспечённого великого князя о легкомысленных военных задумках. Да разве по силе Руси воевать теперь с Ордой? Это ж будет теперь самоубийством. Одно дело, когда Андрей Ярославич просто высказывал подобные мысли на военных советах, и другое, когда говорит это, будучи великим князем. Этим он начнёт связывать все доходы столицы и всего княжества. Но возражать сейчас князю было бесполезно. Он был в упоении властью. Надо постепенно привести его к мысли об изменении замысла. Но как это сделать, Иван Мефодьевич пока не знал. Он чувствовал, что дела воеводства за три месяца, пока он был отставлен от должности, наверное, во многом ухудшились, и его, возможно, ждёт огромное разочарование.

Князь Андрей, ещё испив медовухи и царственно развалившись на скамье, спросил:

– Мефодьевич, ну ты мне так и не ответил, принимаешь ли воеводскую должность? Что-то на твоём лице не вижу особой радости!

– Уж прости меня, княже, что не ликую я. Конечно, я принимаю за честь твоё предложение и буду служить тебе в качестве воеводы. Но думаю я, что в воеводских делах разор большой. Ведь этот Духмян даже неграмотен был. Там теперь, поди, и концы с концами не сходятся. Вот это меня и тяготит, и не рождает радости в душе. А притворяться я не люблю.

– Да, и куда я-то глядел, когда брал его к себе на службу! Но в лошадях он разбирается и дружину он подобрал мне статную. Вот только не пойму, как пролез он воеводы? Пройдоха великий! Велю ему порты да сапоги тебе чистить – вот какова будет его должность.

Иван Мефодьевич замахал руками:

– Уволь меня, княже, от лицезрения этого человека. Он мне противен!

Духмян понял, что его жизнь опять покатилась вниз. На требование воеводы Ивана Мефодьевича явиться и дать отчёт за дела, он даже не обратил внимания, затаился. Отвечать пришлось бы за многое. Он так запутал всё, что разобрать было очень трудно. Он предполагал, что выкинут его когда-то из воеводства. И чтобы ничего не понять было в его мошенничествах, без конца обрывал ниточки, без конца выгонял старых и принимал новых дьяков и писарей, которые вели дела с каждым разом как бы заново. Он представлял, как Иван Мефодьевич схватился за голову при виде всего письмоводства. Раньше тот вёл тщательно записи, где были расписаны на целый год корма, запасы продовольствия и оружия. Сейчас ничего этого не было, а если и было, то неизвестно, где искать.

Власть уплыла из-под рук, вот этого жалко. Больше всего любил Духмян властвовать. Ведь до какой вершины дошёл, аж дух перехватывало. И всё потеряно. В этом, конечно, виноваты и Корней, и этот злодей Мефодьевич. Они наговорили, видимо, на Духмяна князю. Куда ни повернись, одни враги. Надобно надолго спрятаться. Воевода, наверное, рвёт и мечет.

Всё было так, как и предугадывал Духмян. Как только Иван Мефодьевич увидел, каковы дела, его чуть удар не хватил. Он предчувствовал разор, но такового даже и не придумаешь. Такого и враг не сделал бы, что удалось Духмяну. Оставить столицу без всего для обороны! И куда же всё провалилось, в какую яму? Меньше года для этого хватило. Приди сейчас монголы, им не будет никакого отпора. Нечем и некому обороняться.

Когда Иван Мефодьевич попытался пожаловаться князю, тот с раздражением рыкнул:

– Ты воевода, это твоё дело. Не я же корма тебе буду заготавливать и мечи ковать?

– Княже, надобно какой-то жёсткий указ, чтобы все усилия владимирцев были на подготовку обороны.

– Я же тебе говорил, что мне не оборона нужна, а подготовка к походу!

Тут уж Иван Мефодьевич стал подыгрывать князю, хотя о каком походе могла быть речь.

– Так в походе больше всего нужны и корма, и продовольствие, и оружие. И чем скорее и решительнее принять меры, тем быстрее и успешнее будет поход.

Это действовало на Андрея Ярославича лучше всяких уговоров. И всё начинало крутиться, как колёса тележные в гору: медленно, но верно.

Не очень-то любил князь всякие указы творить. Но делать нечего, такова его теперь доля, великого князя владимирского. Теперь воевода всех тяглых людей мог к работе привлечь. Застучали в кузнях молоты весело и бойко, потянулись с ближних деревень возы с сеном, овсом и продовольствием всяким. Забивались амбары и склады.

Сердце у Ивана Мефодьевича радовалось. Ему нравилось, когда всё кругом крутилось и вертелось. Тогда все горести и трудности уходили.

Вот в этот радостный момент приехали из Орды люди. Один из них важный, надменный, с надутыми щеками. Наверное, тамошний князь какой-нибудь. Он прошёл в гридницу по-хозяйски. Посреди неё свита расстелила ему коврик, и он уселся на него, поджав ноги. Остальные расселись подле него. Он что-то протарабанил, а человек, сидевший за ним, привстал и перевёл на ломаном русском:

– Какой ты мозес дать нам добро? Много-много.

– У меня никакого добра не имеется, – будто не понимая, ответил воевода.

Толстощёкий нахмурил брови, когда толмач перевёл ему это.

– Ти глюпий старик! Не серди нойона Тубачи. Он от самого Бату! – переводчик поднял вверх палец. – Величайший хан, повелитель всех земных царей, велел много-много дать! Ты долзен собирать это со свой город и давать нойону Тубачи. А он повезёт сотни возов добра в столицу. Величайший хан увидит твой покорность и не пошлёт на Ульдемир войска.

Иван Мефодьевич поник головой. Все его усилия укрепить оборону рушатся. Всё, накопленное за последние месяцы, на возах будет перенаправлено неизвестно куда в бескрайные монгольские степи. Что делать? От князя Андрея вряд ли дождёшься взвешенного совета.

– Нойон Тубачи долго ждать не будет! – продолжал свою речь толмач. – Он даёт тебе семь солнц на ответ. На седьмом солнце, если ты не соберёшь первые возы, ты будешь наказан. А нойон уедет к Бату, чтоб великий хан прислал войско, и от Ульдемира будет пустое место!

Спорить или грубить было бесполезно. Пока нужно терпеть. И надо быть любезным хозяином, чтоб немного умаслить этого Тубачи, тем более, от монголов пахло резким запахом пота вперемешку с какой-то вонючей кожей. Если сейчас пригласить их к трапезе, то от такой вони кусок в горло не пойдёт.

– Пожалуйте с дороги-то в баньку. Сразу легко станет. Пар всю усталость сымает, – широко улыбнулся воевода.

Толмач перевёл, и монголы недоумённо зашептались:

– Что такое банка?

Иван Мефодьевич объяснять не стал, а предложил:

– Давайте я сам вас туда проведу.

Как раз сегодня был банный день, и баня была готова. Все ринулись за ним в той одежде, что были. Он пытался заставить их раздеться:

– В баньке очень жарко!

Сам он переоделся и остался почти в исподнем.

Монголы так ничего и не сняли и смотрели на воеводу с любопытством. Пошли за ним гурьбой, пересекли двор, пустырёк. Со стороны это выглядело очень странно и даже забавно. Полуголый воевода впереди, а за ним одетые гости.

Когда набились в тесный предбанник, пахнуло жарким банным духом. У монголов со лба потёк пот. С тёплых халатов они сначала скинули курмы, широкие кофты, а потом начали рассупонивать и сами халаты. Никак не могли понять, зачем в этой избушке такая жара.

А вот когда заглянули в саму мойню, где от пара ничего не было видно, разглядели только, как одни голые люди хлестали других связанными вместе прутьями.

Монголы в ужасе, вопя что-то, выскочили из бани и разбежались по пустырю. Хотел Мефодьевич успокоить их, высунулся по пояс из-за банной двери, позвал. Но толку никакого. Плюнул он в досаде, пошёл мыться и париться и не мог понять, чего они так испугались.

Когда Мефодьич вернулся домой, красный и пышущий паром, с намотанным на голову полотенцем, в гриднице они его ждали. Злые, насторожённые, они опять сидели на полу. Тубачи процедил сквозь зубы то, что перевёл толмач:

– Мы скажет великому Бату, сто ты ковалный старик. Ты хотел нас пытать и убить в своей банка и отдать злым мангусам. Ты у них в услужении!

Иван Мефодьевич удивлённо развёл руками:

– Да это же баня! Плохо ли смыть с тела всю грязь? Как вновь на свет родишься!

Он расстегнул на себе халат и показал им красную отпаренную кожу. Монголы ещё сильнее заголосили, в ужасе прикрывая руками головы. Толмач объяснил их ужас. Мыться и стирать для них, оказывается, большой грех.

– Ты хотел на нас напустить молнии! – вскочив с коврика, кричал с пеной у рта Тубачи. – Ты хитрый колдун! Ты не хотес платить дань великому Бату. Но наши боги всё тебе испортили. Они не допустили нашей смерти от твоей колдовской банка. Мангусы с плётками там уже во всю готовились. А не получилось!

Тубачи захохотал, и вся его свита захохотала тоже. Они корчили рожи и радовались. Потом Тубачи опять сел на ковёр, важно надув щеки:

– Я не желаю с тобой говолить. Я тебе не довеляю. Я говолил только с коназом Андреем.

Вот тут Иван Мефодьевич испугался. Он хотел монголам наобещать всего с три короба и выпроводить пока восвояси. Но никак не сводить их с князем. Они быстро выведут его из себя своей наглостью и спесивостью.

– Великий князь Андрей Ярославич не может вас принять, он в отъезде! – торжественно произнёс Мефодьевич. И это было правда. Князь куда-то отъехал из столицы.

Тубачи недовольно поморщился и велел перевести:

– Я буду ждать коназа, чтоб передать ему приказ величайшего из великих хана Батыя.

Мефодьевич опять торжественно известил:

– Коли великого князя нет в городе, я его представитель!

– Нет! – выкрикнул Тубачи. – Выдай нам юрту, и мы будем ждать коназа сколько нужно.

Уговаривать гостей было бесполезно. Юрты в хозяйстве воеводы не было. Он отвёл их в одну из горниц, где они и расположились.

Что делать, Иван Мефодьевич не знал. За последнее время во Владимире правили такие князья, которые занимали только место. Только так о них можно было сказать. После Ярослава Всеволодовича порядка в столице не было. Вот если бы Александр Ярославич вокняжился, было бы самое то. Он обо всём судит трезво и понимает, что нужно, а что нет. Но приходится мириться с присутствием на престоле Андрея Ярославича. А он даже не соизволяет предупредить воеводу, куда и зачем уехал. Мало ли что может случиться?

У слуг Андрея Ярославича воевода наконец-то выяснил, что князь на охоте. Ну, слава богу, далеко не отъехал и к вечеру возвернётся. Хотелось спать, но нельзя было. Надо поговорить с князем, как-то его подготовить к разговору с гостями из Орды, убедить, чтоб не рубил сплеча.

Огонёк лучинки мигал. Двоился, троился и четверился в глазах воеводы. Потрескивание её убаюкивало. Можно, конечно, зажечь толстую сальную свечу. Было бы светлее, веселее. Но жил внутри воеводы рачительный хозяин, который нашёптывал: ничего, и так сойдёт.

Князь появился поздно. Воевода уж почти уснул, сидючи в кресле. Огоньки не погасали в его сознании, даже когда он закрыл глаза, убаюкивали своим мельтешением. И вот уж, когда стали угасать, в подсознание прорвался знакомый голос. Да и слуга доложил о приезде князя.

Андрей Ярославич ходил по гриднице радостный, весёлый:

– Ты смотри, сколько я утиц настрелял! – князь указал на горку разноцветных утиных тушек. Глаза его сияли задором. – Истинно, охота сравнима со сражением. Упоение от неё!

Он опять пробежался по гриднице, потирая руки.

– А ты чего, воевода, не спишь?

– Ждал я тебя, княже, потому-то и глаз не сомкнул, – начал воевода, не зная, как перейти к главному. Уж больно настроение у князя боевое. – Из Орды приехали за данью.

– И что? Гнал бы их в шею.

– Да прогнать-то легко. А ведь за ними полчища несметные стоят. Как колыхнутся, сдвинутся, уж не остановишь.

Князь недовольно поморщился.

– Я вон их в баню с дороги повёл. Так у них переполох случился. Думали, что умертвить я их хочу в парной. Они с рождения, оказывается, не моются. Меня уж застращали своим великим войском.

Князь от души захохотал по поводу боязни монголов бани:

– А вот мы к ним, как ливень, примчимся и смоем всю их столицу вместе с Батыем.

Иван Мефодьевич слушал князя, поджав скорбно губы. Это ж надо, князь совсем не чувствует опасности! Он витает где-то в облаках и спускаться на землю не хочет.

– Ты что, Мефодьевич, не согласен? Не вижу радости в глазах моего воеводы! – воскликнул князь. – Нешто в тебе иссяк боевой дух?

– Хорошо, коли было бы так, как ты говоришь, княже. Ниоткуда бы появились хорошо вооружённые воины на сытых откормленных конях. Стояли бы они на заставах и никого бы чужого и пришлого не пускали на Русь. Тогда бы можно было бы не только отбросить захватчиков, но и уничтожить их в самом логове.

– Что же мешает этому? – в глазах князя зажглись сердитые искорки.

– Да малости, княже, не хватает этих самых воинов и этих коней… – грустно ответил воевода, опустив голову.

– А мне деется, что другого не хватает. У наших героев – храбрости! Выветрена злость к врагу и умение побеждать, – у Андрея Ярославича закипело в груди. – А для этого нужно не рассуждать, а действовать.

Бесполезны были любые возражения, они только злили князя. Чувствовал это воевода.

Распрощался воевода с Андреем Ярославичем и отправился домой расстроенный и опустошённый разговором. Голова болела, и тело ломило, будто бы избит он был крепко.

Жена Евфросинья, глядя на него, только головой качала и приговаривала:

– Охти, охти! Не соглашался бы ты на воеводство. Уж больно это дело муторное.

– Ба, Евфросиньюшка! Будто впервые видишь меня таким?

– Так по молодости с тебя, как с гуся вода! А теперча всё вовнутрь уходит да оттуда и мучает всякими болезнями.

Махнул рукой Иван Мефодьевич:

– Авось, пронесёт! Хотя всё весьма плохо.

Поел воевода кое-как и на боковую. Надо было выспаться, чтоб хватило сил и мудрости на будущий день. Как там взбрыкнёт молодой князь при встрече с монголами, один только бог знает! Но от этого зависит дальнейшая жизнь столицы. Прикрыл глаза Иван Мефодьевич и провалился в забытьё…

И вдруг полилось молоко, много молока. Огромный молокопад! Откуда оно взялось, знать не вестимо. Глотнул воевода случайно, а оно кислое, какое-то странное на вкус. И всё его больше, больше. Откуда только берётся? Воевода уже стоял в нём по пояс, а оно накапливалось и накапливалось. Эдак скоро и до горла дойдёт, а там недолго и захлебнуться. Закричал в отчаянье Иван Мефодьевич да и проснулся. Сел на кровати, никак не отдышится.

– Ты чего? – встревожилась Евфросинья.

А воевода никак слово выговорить не может.

– Молоко там! Молоко там! – руками машет, головой трясёт, а язык его не слушается.

– Пригрезилось что жуткое?

Уж как раздышался Иван Мефодьевич, только тогда мог супруге внятное сказать. А Евфросинья любила у него разгадывать сны:

– Ну, молоко – это к удаче, всякому известно. Не переживай.

– На вкус оно кисловатое, – добавил Мефодьевич.

Тут Евфросинья задумалась, развела руками.

– А вот кисло-то молоко, – цокнула она языком, – дело другого роду. Оно к беспокойству, к неожиданностям.

– Вот видишь, я те говорю, больно уж ужасен сон! – пробормотал Мефодьевич. – Я таких сроду не видывал. Что будет?

Воевода тоже, как и его жена, верил снам, хотя не всегда мог их растолковать. Частенько они сбывались: больше всего плохие. Снова задремал воевода, но сон его был неспокойный, хотя ничего страшного ему уже не снилось.

Поутру, чтоб сбросить недосып и головную боль, вылил воевода на себя жбан холодной воды. Сначала дрожьмя дрожал, а потом, крепко натеревшись полотенцем, почувствовал во всём теле бодрость и прилив крови. Это воодушевило его и выгнало тревогу из сердца. Да будь что будет!

Пришёл монгольский переводчик и заныл ту же песню, что нойон Тубачи хочет видеть коназа Андрея.

– Что ж, хочет видеть, пускай видит! Князь здесь.

Иван Мефодьевич волновался за исход разговора и надеялся, что его присутствие охладит князя. Андрей Ярославич зашёл в гридницу с нахмуренными бровями. Нойон Тубачи, наоборот, сама любезность. Сел в середине на постеленном коврике. Вся его свита позади его.

Вначале пустые приветствия, на которые князь буркнул что-то под нос. Потом толмач по знаку Тубачи разлил из кожаного бурдюка в три пиалы кумыс и передал с поклоном нойону и полупоклоном князю и воеводе, как бы показав второстепенность русских и их данничество. Князь понюхал кумыс и, поморщившись, поставил пиалу на стол.

Тубачи что-то заговорил с горячностью и дёрнул толмача за рукав, чтоб тот тут же перевёл реплику:

– Это священный кумыс от табунов величайшего из величайших хана Батыя. Его нузно выпивать, не ставя на стол. Коназ долзен понимать, сто это честь для него и ладоваться.

Князь скривил в ухмылке рот, но промолчал, не дотронувшись до пиалы. Тубачи это взорвало. Он что-то закричал с повелительными нотками в голосе. Толмач быстро перевёл:

– Коназ должен, как собака, в зубах привести славному Тубачи в два дня большую половину долга!

Воевода взглянул в расширяющееся глаза Андрея Ярославича и понял, что бури не миновать. Князь резким движением сошвырнул со стола пиалу с кумысом и, состроив из пальцев фигу, протянул руку в сторону Тубачи:

– А это видел!

Пиала ударилась об стену, разбилась, и кумыс вылился на пол. Это ввергло всех монголов в ужас. Глаза нойона крутились, как бы сами по себе, а рот хватал воздух, но не испускал никаких звуков. Толмач вопил:

– Пролить кумыс на землю это… это…

Иван Мефодьевич сразу догадался – вот оно кислое молоко к чему! Слышал он, что для монголов даже случайно пролить кумыс – величайший грех. За это убивали. Ну, теперь жди беды!