Текст книги "Культурология. Учебник для вузов"

Для современных людей Ренессанс есть исторический период, прежде всего давший высочайшие образцы человеческой мысли, художественного таланта, открывший неповторимость и уникальность личности. Однако не следует забывать, что Возрождение – это не только эпоха возникновения нового, но и одновременно глубочайшего кризиса средневекового миропонимания и социального устройства. В это время мы наблюдаем попытки восстановить традиционные способы жизни и бытия людей при помощи карательных мер. Следует вспомнить, что инквизиция как всемогущее учреждение возникла в эпоху Возрождения. Только в XIII в. папа Григорий XIX направляет своих представителей в Южную Францию для расследования еретических деяний, конфискации имущества и сожжения на костре еретиков. В Испании инквизиция официально была утверждена только в XV в. Вплоть до XIV в. сожжение ведьм на костре было единичным явлением. И только во второй половине XV в. появились папские буллы, которые узаконили преследование ведьм в качестве обязанностей именно церковного руководства. Знаменитый трактат «Молот ведьм», характеризующий страшную репрессивную обстановку того времени, появился в 1487 г. Специалисты по праву фиксируют, что именно в период глубокого кризиса западноевропейского общества возникают новые нормы уголовного права (XVI–XVII вв.), связанные с введением самых строгих кар за различные преступления. Причиной этого послужил взрыв насилия в обществе.

Эпоха Возрождения является не только эпохой, давшей миру высочайшие образцы художественного гения, науки и философии, но и эпохой обширного социокультурного кризиса, связанного с разрушением старой средневековой идеологии и социума, и возникновения новых форм, образцов культурной деятельности, становления социального механизма капиталистического общества. В этом смысле время Ренессанса с бо́льшим основанием можно называть «срединными веками» (middle ages), поскольку оно включает в себя не только моменты, связанные с разрушением старого и возникновением нового, но и эпоху так называемого «безвременья», о котором говорил Гамлет: «Распалась связь времен…»

Возрождение дало миру новое представление об идеале человеческого существования. Человек по своей сути во взглядах ренессансных идеологов является добрым, разумным и прекрасным существом. Его индивидуальность носит качественно новый характер – по сравнению с Античностью. Там индивид мог существовать в качестве полноценно развитого культурного существа только в определенной социальной общности: городе-государстве, полисе. Вне своего родного полиса человек превращался в существо второго сорта. Совершенно новую установку мы видим в эпоху Возрождения, где индивид оказывается самодостаточным в своей деятельности и не зависит от различного рода коллективных общностей, будь то город, род или сословие. Именно об этом говорил Данте, когда его изгнали из родной Флоренции: я «сам себе партия». В отличие от Средневековья, где единственной творческой самодостаточной личностью являлся только Бог, творящий мир «по своему слову», в возрожденческом сознании превалирует идея приравненности человека Богу. Писатель-гуманист Пико делла Мирандола говорит словами Бога человеку – «Я ставлю тебя в центре мира»).

Именно поэтому Тассо в «Рассуждениях о героической поэзии» приравнивал художника к Богу, поскольку поэт уподобляется в своей деятельности «великому художнику (то есть Богу-творцу), так как в своих поэмах создает собственный мир: строит войска, готовит битвы, создает и осаждает города, описывает бури, пожары, мятежи, раздоры, подвиги, смелость, великодушие, любовь и т. д. И все это невообразимое разнообразие он объединяет собственными взглядами, идеями, одушевляет собственным творчеством. В результате возникает целое, которое невозможно разъединить на части: все взаимосвязано друг с другом. Недаром именно в эту эпоху диаметральным образом изменился социальный статус художника: из индивида, представителя одного из низших сословий традиционного общества, он превращается в социокультурный идеал, поскольку именно в его творчестве реализованы главные культурные идеи, ценности и идеалы возрожденческого гуманизма: свобода, творчество, самодеятельность, самодостаточность и саморазвитие.

Мы помним, что в Древней Греции искусство было лишь разновидностью ремесла, поскольку осуществлялось за деньги, и художническая деятельность, подобно ремесленнической, была лишь подражанием образцам (природным или мифологическим). В Древнем Риме по своему социальному статусу профессия актера приравнивалась к профессиям гладиатора или женщин легкого поведения, ибо была связана с лишением «гражданской чести». В Средневековье художник был приписан к малярному цеху, а поэт мог заниматься поэзией лишь по совместительству, будучи прежде всего школьным учителем, библиотекарем и т. д. Художник эпохи Ренессанса воплощал в себе культурный идеал свободной и творческой личности, что предопределяло изменение статусности искусства. Недаром ведущие королевские дома Европы наперебой сражались за известных поэтов, музыкантов, художников, переманивая их друг у друга, а похороны Рафаэля превратились в гигантскую манифестацию, свидетельствуя о признании заслуг этого великого мастера со стороны всех слоев общества.

В самом популярном романе эпохи Возрождения «Гаргантюа и Пантагрюэль» Рабле утверждается идея о бесконечной творческой сущности человека, который оказывается не только «сам себе партией», но и сам себе обществом и сам себе универсумом. В индивидуальном проявлении творящего субъекта выступает и бесконечная сущность человечества. Отсюда освобождение индивида и общества мыслится как уничтожение всяких внешних обстоятельств, мешающих свободному саморазвертыванию человеческого духа. Недаром на воротах Телемской обители, идеальной, по замыслу Рабле, формы общественного устройства, начертан главный лозунг: «Делай что хочешь». Конечно, по мнению великого гуманиста, этот лозунг предполагал не своеволие, эгоистичность и антиобщественность поведения, а выражал веру в природную красоту и разумность личности – недаром население Телемской обители проводило свое время в занятиях искусством, философией и наукой. Однако подобная позиция оказалась оторванной от действительных реалий возрожденческого бытия, хотя, еще раз подчеркнем, и явилась одним из важнейших источников становления новой культуры.

Проблема заключается в том, что установка на индивидуальность, реализованная столь мощно и великолепно в сфере искусства, оказалась разрушительной для социальной и политической жизни ренессансного общества. Здесь индивидуальность превращалась в явно выраженный индивидуализм, зоологическое утверждение только своих потребностей и желаний, деградацию гуманистической морали в различные формы ситуативной этики. Стихийное самоутверждение индивидуальности часто оказывалось весьма далеким от благородного ренессансного гуманизма.

Это явление было названо выдающимся культурологом А. Ф. Лосевым «обратной стороной титанизма». По его мнению, ренессансный титанизм имел свою отрицательную сторону, свое уродливое проявление. Его пороки в сравнении с пороками и уродством других исторических эпох часто бессознательно, а часто и вполне сознательно связывались с этим принципиальным индивидуализмом. Это, как считает А. Ф. Лосев, не могло не приводить к стихии безграничного человеческого самоутверждения и, следовательно, к самооправданию в неимоверных страстях, пороках и совершенно беззастенчивых преступлениях. Пороки и преступления были во все эпохи человеческой истории, были они и в Средние века. Но там люди грешили против своей совести и после совершения греха каялись в нем. В эпоху Ренессанса наступили другие времена. Люди совершали самые дикие преступления и ни в какой мере в них не каялись, и поступали они так потому, что последним критерием для человеческого поведения считалась тогда сама же изолированно чувствовавшая себя личность. С этой точки зрения оказывалось, что обратная сторона титанизма есть тот же самый титанизм, реализованный в нехудожественной сфере жизнедеятельности человека. Гуманистически настроенный поэт или философ Ренессанса в этом смысле не отдавал себе отчета в том, что такой ужасающий нравственный урод, кровавый преступник, как Цезарь Борджиа, чувствовал за собою право своего поведения, находил в нем свое самодовлеющее наслаждение, которое отличалось только своим содержанием от деятельности гуманистов Возрождения, но структурно ей вполне соответствовало. Эта структура заключалась в стихийно-индивидуалистической ориентации человека, мечтавшего быть освобожденным от всего объективно значащего и признававшего только свои внутренние нужды и потребности (А. Ф. Лосев).

По мнению выдающегося швейцарского историка культуры Якоба Буркхардта, в эпоху Возрождения население Италии чувствовало себя вышедшим из-под воздействия государства, полиции. В справедливость же судопроизводства «вообще никто больше не верит». Интересный факт: убийца часто оказывался оправданным в глазах общества еще до того, как становились известны подробности преступления, поскольку преступник являл собой фигуру, презревшую общественные условности и утверждавшую свою волю в противовес воле государства. Полное гордости поведение человека перед казнью, мужество оказывались тем, чем прежде всего восхищались люди вне зависимости от преступлений, которые совершил преступник. Государство и гражданская жизнь, особенно во время многочисленных политических беспорядков, стремительно деградируют. Распад социально-культурных связей и институтов приводит к тому, что в возрожденческий период итальянской истории возникают совершенно уникальные фигуры типа священнослужителя, который становится главарем разбойничьей шайки. В 1495 г. на всеобщее обозрение в городе Ферраре был выставлен в железной клетке священник Дон Николо де Пелегати. Его вина заключалась в том, что после своей первой мессы он совершил убийство, за которое был вынужден получать отпущение греха в Риме. Затем он убил еще четырех человек и женился на двух женщинах, с которыми разъезжал по провинции. Впоследствии «прославился» тем, что занимался разбоем в неслыханных размерах во главе вооруженной и организованной им банды, убил множество людей и т. д.

Даже на папском престоле творились вопиющие безобразия. Папа Александр VI Борджиа (1492–1503) соединял невероятное корыстолюбие и развращенность с блестящими организаторскими способностями и энергией. Он собирал на свои ночные оргии до полусотни проституток сразу, ухитрился сожительствовать со своей дочерью Лукрецией, которая одновременно была любовницей его сына – Цезаря Борджиа, при этом, исходя из различного рода соображений, он сумел выдать ее замуж четыре раза.

Разрушение старых социокультурных институтов, ограничивающих эгоизм человеческой природы, отнюдь не способствовало возникновению нового гуманного общества. Распущенность и своеволие проникают во все поры возрожденческой общественной жизни Италии. Дело доходит до того, что публикуются декреты, в которых официально разъясняется, что священнослужителям запрещается заниматься сводничеством и содержать публичные дома. В 1490 г. в Риме было 6800 проституток, а в 1509 г. в Венеции – 11 тысяч! При этом данной профессией открыто занимались и дамы из высшего сословия. Примеры подобного рода можно приводить во множестве.

Разгулявшаяся в титанизме ренессансная личность нуждалась в новой системе, ограничивающей ее субъективизм и индивидуалистичность связей и культурных отношений. Эта идея реализовывалась в самых различных вариантах – в том числе и как новое понимание индивида и уровня развития его внутренней культуры. Культура Ренессанса предполагала как в качестве своего позитивного, так и отрицательного моментов идею бесконечного и ничем не сдерживаемого самовыражения человека. Ренессансный человек есть прежде всего деятельностное, но отнюдь не самопознающее существо. Конечно, в этом таилось великое завоевание эпохи, но также и ее ограниченность. Человек обладает зеркалом рефлексии только в том случае, если проводится внешняя граница, предел, благодаря которому и начинается усилие самопознания. Возрожденческий же индивид был прежде всего природным, стихийно самовыражающимся существом. В постренессансную эпоху эта проблема самопознания и рефлексии стала одной из наиболее важных, поскольку именно здесь таилась возможность для выхода из социокультурного кризиса.

К примеру, во Франции XVII в., этой абсолютистской монархии, живущей по единым законам и построенной рационально-разумным образом, возникает представление о человеке как о внутренне противоречивом существе. Именно классицизм утверждает дихотомию чувства и долга, где герой воспринимает ее как собственное внутреннее противоречие. В классицистических произведениях именно долг по отношению к семье, обществу, государству становится главной основой для выстраивания своего собственного поведения. Жертвовать чувством во имя осознаваемого индивидом долга становится образцовой формой поведения. Само требование изложения художественных произведений при помощи правильного и ясного языка, господство содержания над формой, где форма не имеет самодовлеющего значения, а является лишь наиболее адекватным способом выражения содержания, представляют собой попытку общественным образом организовывать чувства и мысли человека. Люди должны были пожертвовать частью своей безудержной личной свободы во имя общественного блага за счет возникновения рефлексивных способов осознания личностью самой себя. Рефлексия в данном контексте – это не просто индивидуальное дело героя, а способ вписывания его в новую систему отношений, способ организации внешнего социокультурного пространства за счет упорядочивания своего внутреннего «Я». Конечно, классицистический герой с его простейшим противоречием между долгом и чувствами является лишь зародышевой клеткой того великого «рефлексирующего движения», которое охватывает собой культуру второй половины XIX и XX в. Тем не менее герои Расина, Корнеля и Мольера становятся первыми, хотя и далекими прообразами рефлексирующих героев Ф. М. Достоевского и А. П. Чехова. Усилие внутреннего самопознания и рефлексии, ведущее к упорядочиванию внутреннего мира субъекта культуры классицизма, явилось источником для создания модели нового упорядоченного, разумного и гармоничного государственного устройства. Эти же идеи были реализованы и осмыслены и на абстрактно-философском уровне. Вспомним хотя бы, что метод сомнения Декарта есть не что иное, как попытка рефлексирующего разума найти основания своего бытия в самом себе. Cogito ergo sum («Мыслю, следовательно, существую») предполагает примат существования прежде всего мыслящей субстанции, а следовательно, и разумного индивида.

Тема 2.5 Культура Нового времени

Период новоевропейской культуры охватывает время с XVII по 80-е гг. XIX в. Она возникает на основе нового – буржуазного – способа производства, который сам затем испытал на себе мощное и многообразное воздействие важнейших ее духовных образований и факторов.

Для Западной Европы XVII в. – это век окончательного становления капитализма, предпосылкой чему были великие географические открытия XV–XVI вв., освоение европейской метрополией практически всех частей света, планеты в целом. Далеко в прошлое ушел античный образ жизни, основанный на полисной социальной и политической структуре, созерцательном отношении к миру (и соответствующем ему мироощущении). Преодолевалась средневековая натуральная система хозяйства, жесткая сословная иерархия.

Невиданно расширялись мир и кругозор человека. А. Ф. Лосев отмечал, что новоевропейская культура является культурой буржуазно-капиталистической, основанной на частном владении. На первом плане здесь находится индивидуум, его власть, его самочувствие. Субъект стоит над объектом, человек объявлен царем природы.

Важнейшую роль в приходе, утверждении новых идей и чувств, сменивших эсхатологическое и аскетическое мироощущение Средневековья в целом оптимистическим и антропоцентрическим настроением духа, сыграли массовые народные движения эпохи позднего феодализма и Реформации (XV – первая половина XVI в.), которые можно рассматривать как пролог буржуазных революций XVII–XVIII вв. Складывались нации, вместе с ними – национальные отношения, национальные государства и национальные культуры.

Буржуазный способ производства, изобретение мануфактуры, а затем и промышленности, преодоление патриархальных и феодальных форм хозяйствования означали колоссальный шаг человечества в развитии его сущностных, творческих сил, в увеличении его власти над внешним миром. С развитием частного владения коренным образом преображались, преобразовывались первобытные, примитивные формы связи между человеком и природой. Эти связи становились все более прочными и крепкими, но все более сложными и опосредованными.

Раннебуржуазная культура отличается от культуры развитого капитализма, тем более от культуры современного нам общества. XVII в. не знал еще такой порабощающей власти отчуждения, таких глобальных последствий одностороннего, антигуманного развития техники, которые принесли с собой последующие столетия. Человечество не пережило еще мировых войн, не успело подойти к грани самоуничтожения, не ужаснулось еще плодам своего собственного прогресса, результатам слепой погони за слишком земными благами и приобретениями. Мироощущение, миросозерцание эпохи – эпохи Декарта и Спинозы, Ньютона и Лейбница, Рембрандта и Рубенса, Мильтона и Мольера – в целом было оптимистическое, не отвергающее, а принимающее мир, проникнутое верой в возможность его разумного переустройства и совершенствования.

Жестокости века: войны и междоусобицы, голод и эпидемии, насилие и кровь не отменяли мажорности как доминирующей тональности времени, несущего с собой, и это остро и глубоко переживалось во всех классах и слоях общества, шквальный ветер грандиозных перемен, широчайших преобразований и преображений жизни.

Жизнеутверждающая, гуманистическая доминанта сознания была наследована XVII в. от предшествующего времени – от эпохи Ренессанса, от великих идеалов Возрождения (XIV–XVI вв.). Поиск человеческой индивидуальности – лейтмотив ренессансной культуры – был продолжен, но приобрел теперь совершенно новые черты, под влиянием новых факторов.

Важнейшим из них становится наука, стремительно входившая в жизнь европейцев как особый социальный институт, естественное и необходимое условие нормального функционирования и развития всей системы общественного производства. Государство принимает на себя все большую и большую часть забот об этом виде деятельности. Из затворника-одиночки, каковым был исследователь природы во времена доктора Фауста (XV в.), естествоиспытатель XVII в. становится уже «легальной» фигурой в обществе, хотя его отношения с государством и церковью нередко остаются сложными.

Научное знание поднимало на качественно иной уровень систему общественного сознания в целом. Наука выступала как носитель и выразитель в духовном мире человека, в его культуре объективного, общезначимого содержания, равно обязательного для всех независимо от классово-сословных, национально-расовых или каких-либо иных различий между людьми.

В истории освоения мира человеком XVII в. такая же великая веха, как рубеж VII–VI вв. до н. э., когда в Восточном Средиземноморье происходило становление эллинской культуры. Научная революция XVII в. отличалась небывалой силой и стремительностью. Весьма примечательно, что она началась в математике и механике, объединив в себе два ствола точного знания: аксиоматически-дедуктивное и опытное (экспериментальное). Эксперимент как орудие и метод познания принципиально отличает современную науку от античной и средневековой форм теоретического знания. Человек-экспериментатор ставил себя уже в совершенно иное положение по отношению к окружающему миру, чем античный мудрец-философ или средневековый «чернокнижник»: из созерцателя и наблюдателя происходящих явлений он становился испытателем природы, понуждая ее подчиняться своей воле и именно так раскрывать свои тайны.

Научная революция XVII в. и предшествующие ей великие географические открытия (конца XV–XVI вв.) широко раздвинули перед людьми горизонты пространства и времени. Для средневекового человека мир был узок и тесен, он ограничивался непосредственным местом проживания (для феодальной знати – пределами вассального владения). Только Крестовые походы (XI–XII в.) вывели европейцев в другие, «нехристианские» земли. Узости географических представлений соответствовала и узость исторического сознания: ведь мир, согласно Библии, насчитывал лишь несколько тысяч лет.

Сначала каравеллы Колумба и Магеллана, затем телескоп Галилея и микроскоп Левенгука открыли изумленному взору человека макро– и микропространство, несоизмеримые с его обычным опытом и представлениями. Геология и биология (хотя в XVII в. они только зарождались, и их главные достижения были еще впереди) накапливали все больше и больше материала, полностью и окончательно разрушающего библейские границы времени. Но уже в середине и во второй половине XVII в. пространство и время становятся особым и очень важным теоретическим объектом науки и философии (Ньютон, Лейбниц, Кларк).

Становление науки, постепенно все более плотное вхождение ее в ткань общественной жизни лишь завершило собой становление рационализма как отличительной черты образа мысли и образа жизни человека Нового времени. Рационализм входил в массовое сознание и был совместим в тех исторических формах с христианско-католической религией, с ее учением о разумности сотворенного Богом мира. В массовом сознании рационалистическая тенденция проявляла себя как явное преобладание здравого смысла над авторитарным догматизмом и мистическим упованием на сверхъестественное, что было так характерно для духовной жизни Средневековья.

Сказанное, как уже отмечалось, не означает, что новоевропейское сознание и раннебуржуазная культура были атеистическими. Христианская религия и церковь как до, так и после Реформации (XVI в.) отнюдь не теряли и не ослабляли своих позиций. Они продолжали играть весьма существенную и даже возрастающую роль – и не только в духовной, но и в общественной, политической жизни этого яркого и бурного времени. Можно даже сказать, что религия из сферы личной жизни все больше и больше перемещалась в сферу государственной, гражданской жизни, а на уровне теоретического сознания, взаимодействуя сложным и противоречивым образом со свободомыслием философии и науки, деформировалась в «компромиссные» идеологические и мировоззренческие формы – пантеизм и деизм (где Бог либо отождествлялся с природой, либо значительно ограничивался в своих функциях по отношению к ней).

Сказанное о гуманистической доминанте не означает, что в новоевропейском сознании и культуре произошло какое-либо смягчение или приукрашивание «варварства» того времени: жестокость, зло, насилие, войны, в том числе и гражданские, на годы, а то и десятилетия, опустошали целые страны, приносили неисчислимые беды и страдания десяткам и сотням тысяч людей. Войнам сопутствовали голод и эпидемии. Но эсхатологических предчувствий они уже не порождали. В психологии масс преобладала вера в возможность разумного переустройства мира, а смута и хаос происходящего переживались как тернии на пути к новой жизни. Силы человека были напряжены, но они не уменьшались, а прибывали.

Европа XVII в. – это молодая Европа, начинающая новую жизнь, сбрасывающая с себя груз веков и тысячелетий. Но разрыв со Средневековьем был в то же время и «сближением» с более древними и глубинными истоками цивилизации, диалектическим возвращением к классической рациональности древнеэллинской (досократической) культуры. Философ и математик Нового времени Лейбниц (1646–1716), как и философ и математик античности Пифагор (VI в. до н. э.), понимали Вселенную как единый и целостный организм, как гармонию, полную и глубочайшую соразмерность всех ее уровней и атрибутов. В философии Лейбница идея «предустановленной гармонии» занимает центральное место и наполнена не только абстрактно-теоретическим, но и религиозно-теологическим, гуманистическим и эстетическим содержанием.

«Предустановленная гармония» – это не один из умозрительных постулатов крупного философа, а общекультурная парадигма эпохи, которую не «придумал», а открыл Лейбниц в общественном сознании своего времени. Если в массовом сознании и в общественном чувстве это была вера в бесконечную мудрость божественного промысла, то в высших проявлениях духа – в музыке Баха и искусстве классицизма вообще – рационалистическая идея гармонии переживалась и осуществлялась как регулятивный принцип творчества: и как главный побуждающий стимул, и как канон композиции.

Но это был и тот предел, дойдя до которого рационализм переходил уже в свою противоположность. Постулат целесообразности всех явлений и событий мира не совмещался с очевидными фактами опыта: со всем злым, безобразным и низменным, чем с избытком наполнены жизнь и история. Если мы живем в лучшем из всех возможных миров, как это следовало из рассуждении Лейбница, то темные стороны бытия, а следовательно, и бытие в целом, неразумны, необъяснимы. Вполне естественно поэтому, что философы XVIII в. (Вольтер, Гольбах), уже с позиций своего времени, подвергли резкой, даже убийственной критике плоский оптимизм телеологических идей своих предшественников.

Телеологизм – не единственная черта исторической ограниченности раннебуржуазного рационализма. Не менее существенной чертой, выражающей еще неразвитость, односторонность рационалистического умонастроения и мироощущения эпохи молодого капитализма, был преимущественно рассудочно-прагматический характер самой рациональности. Здравый смысл массового сознания, с его ориентацией на предпринимательский успех и деловую инициативу, совершал не только созидательную, но и разрушительную работу в сфере духа, нигилистически отбрасывая моральные и эстетические ценности, если они не требовались для достижения непосредственных целей и удовлетворения ближайших интересов.

Но прагматизм обыденности был той эмпирией, из которой извлекало свой опыт рефлектирующее сознание. На этом материале возводились философско-социологические и политико-юридические теории знаменитыми мыслителями и учеными века: Гоббсом и Локком, Спинозой и Гуго Гроцием. На эмпирии экономической и политической реальности классовых, национальных и государственных отношений XVI–XVII вв. создавалось одно из самых значительных построений общественной мысли Нового времени – теория естественного права. Ее суть на первый взгляд проста: право определяется силой. Ею же определяется суверенитет как личности, так и государства. Положение государства в мировом сообществе подобно положению гражданина в самом государстве: и там, и здесь действует не высокая мораль, не воля Бога, а трезвый и холодный эгоистический расчет; как отдельные индивиды, так и народы во взаимоотношениях друг с другом должны полагаться лишь на здоровое, естественное чувство самосохранения.

При кажущейся своей простоте теория естественного права требовала, однако, радикального пересмотра сложившихся, традиционных философских и религиозных представлений о сущности и природе человека. Она требовала отказа от христианского дуализма тела и души, от апелляции к трансцендентным регулятивам поведения человека, требовала признать человека «частью природы» (Спиноза). В совокупности с формулой Ф. Бэкона «знание – сила» антропологический рационализм концепции естественного права являлся огромным шагом европейской культуры по пути утверждения гражданского общества, правового государства, что делает XVII в. во многом близким и созвучным нашему времени.

С другой стороны, очевиден не только прагматизм, но и цинизм идеологии, не признающей никаких аргументов в политике и праве, кроме аргумента силы. Философская и политическая мысль отражала, концептуализировала реальную обнаженность социальных отношений. Оборотной стороной их прогрессирующей рационализации (усиление базисных структур за счет освобождения от побочных, маскирующих факторов) явилось заметное «уплощение» культуры, потеря объемности, многомерности, многоцветий феноменов культурной жизни, что было так характерно для эпохи Ренессанса.

Поляризация классов вела к поляризации в культуре. Дворянская этика, отдаляясь от моральных истоков народной жизни, вырождалась в этикет – в сложную, разработанную до деталей систему условных, формальных правил и манер поведения, предназначенных, однако, лишь для общения с лицами своего, аристократического круга. Искусство этикета было не менее, а более важным отличительным признаком аристократа, чем любые юридические документы, удостоверяющие его сословную принадлежность.

Манерности дворян, рассудочному практицизму «мещан во дворянстве» противостояли культура и мораль народа. Человек из народа, персонифицировавший собою переходную эпоху от Ренессанса к Новому времени – это Санчо Панса, знаменитый герой Сервантеса. Он не обучен манерам, не сдержан на язык, не деликатен в выражениях. Его культура – в доброте и целомудрии, в самоуважении и чувстве собственного достоинства, в отвращении к жадности и раболепию перед властью.

Санчо – реалист: у него нет причин ни «подстраиваться» под свое время, ни «отвращаться от него». Он вечен, как вечны земля и труд на ней. Сумасшествие же Дон Кихота в том, что мелкопоместный дворянин из Ламанчи «попутал» время, мысленно перенеся себя на 300–500 лет назад, в другую эпоху, в другую культуру, к другим людям, так как не хотел вступать в рационалистический XVII в. – в мир бездушного, расчетливого практицизма.

Хитрость исторического разума, однако, в том и состоит, что к большим результатам вели не самые лучшие цели и не самые достойные средства. Вопреки романтикам и моралистам великая цивилизующая сила того времени – сила капитала – не была ни доброй, ни прекрасной, ни возвышенной. Сламывался и взламывался быт, вековой уклад жизни. Отрыв десятков и сотен тысяч людей от патриархального очага – само по себе важное условие для дальнейшей эмансипации личности – совершался в угоду и в жертву новому чудовищному молоху: мануфактуре и фабрике.

И это еще не все. Европейская цивилизация вырывалась вперед за счет откровенного грабежа других народов мира, в том числе и народов с древнейшей культурой (Индия, Китай, Мексика). Высокомерие европейцев, «забывших», что и своим культурным развитием они во многом обязаны соседним народам (например арабам), ограничивало, прежде всего, саму европейскую просвещенность и образованность. Открывая материки и архипелаги географически, осваивая новые территории экономически, Европа не открывала и не осваивала их для себя духовно – и это тоже черта века.