Текст книги "Культурология. Учебник для вузов"

Духовная культура России выступает прежде всего как культура религиозная. В ней можно выделить следующие черты:

• определяющая роль православия для русской культуры. Культура России и православия – основной аспект, выражающий специфику и важнейшие особенности развития духовной русской культуры на всем ее протяжении и особенно в допетровскую эпоху (часто обозначаемой в литературоведении, истории эстетики и исторической культурологии как «эпоха Древней Руси» в противоположность послепетровскому «Новому времени»). Православие – изначальное христианство «Единой, Святой, Соборной и Апостольской церкви» (согласно общецерковному Никео-Цареградскому Символу веры IV в.), принятое Киевской Русью до отделения от него западной церкви во главе с папой, ставшей именоваться католической. Связь с православной Византией и отмежевание от католичества Западной Европы, а с XVI в. – и от протестантизма, возникшего в эпоху Реформации, – основные духовно-мировоззренческие устремления и самого русского народа (образ Святой Руси в народном самосознании), и всех выдающихся творцов русской культуры;

• особенности православия (в сравнении с католицизмом и протестантизмом), в частности, с его нравственным либерализмом в повседневной жизни; именно православие воплощает дух истинного христианства – дух любви, вселенскости, всечеловечности, братство людей (в отличие от католицизма и особенно протестантизма, которые опираются на силу, корысть, имущество, дисциплину, Закон, стремятся править миром);

• принятие христианства «сверху», административным путем, а не его «вызревание»;

• высокая религиозная терпимость, сосуществование различных конфессий;

• религиозный мессианизм: цель народной жизни, душа культуры традиционно определялась как задача сохранения осмысленности личного и общественного бытия, свидетельствования о ней миру. Это церковное благословение обрекалось в форму пророчества о будущей великой судьбе России как о плоте православной веры (Москва – третий Рим), утверждающей конечное торжество справедливости и любви;

• святость как особый образ жизни особых людей, преклонение перед ней, но не следование ей в повседневной жизни;

• «соборность» как центральная идея религиозного менталитета (объединение людей общими целями, делом, исходя из глубоких внутренних побуждений, осознание духовной общности народа), коренящаяся в общем служении высокой правде, в общем долге.

Эти качества с неизбежностью проявляются и в открытости, «всечеловечности» русской культуры, отрицании национальной спеси, самоценности национальной принадлежности, в готовности бескорыстно соединиться с каждым, приемлющим святые и нравственные устои народной жизни.

Наряду с религиозными, огромное значение имеют и особенности духовной жизни России в целом:

• большая роль нравственных факторов, оценок; нравственный максимализм, стремление связать каждое дело с высшими ценностями, проявлениями ума и сердца;

• экстремизм, радикализм, стремление не к поиску компромиссов, а к победе одной идеи над другой; недоверие к «ничьей», плюрализму мнений. В частности, в России, как правило, побеждали крайние концепции; тогда как центристские программы не получали должной поддержки общества;

• «идеализм» духовной жизни, повышенное чувство идеала, духовного начала; если не идеальное, – то «грязное» («все дозволено»); нет смысла стремиться к промежуточным, низким целям, если идеал недостижим в принципе;

• стремление к цельности человеческих проявлений, цельности духа, восприятия мира;

• единение истины, добра и красоты; правдоискательство как высшая форма познания;

• ориентация на сердце и правду (Запад – на разум и волю), перевес этических и религиозных начал над общественными и правовыми (П. Флоренский);

• кенотизм, сочувствие слабым, высокая роль идей равенства, справедливости;

• слабое развитие личностного духовного начала, чуждость индивидуализму как образу жизни и стилю мышления;

• духовный мессианизм, интровертность, интуитивизм, рефлективность духовной жизни; поиск смысла жизни, идеала (а не интереса, выгоды, прибыли);

• культ непротивления злу, смирение. Всякий слишком героический путь личности русское православие признавало гордыней, его идеологи были готовы видеть в этом пути уклон к человекобожественному и даже демоническому;

• душевная терпеливость, пассивность, покорность судьбе, высокая адаптация как к объективным (война, засуха), так и субъективным (дурной правитель) трудностям, вплоть до фаталистического отношения к миру;

• незаметность, «внутренность» духовных изменений в сочетании с духовными «взрывами»;

• особая связь нравственности и свободы («воли»): русский человек в рабстве – с Богом, в свободе – с дьяволом (Муравьев-Апостол);

• единство внутренней безответственности и жестокой внешней ответственности. Это, в частности, порождает в архетипе русской культуры консервативный синдром и утопические иллюзии (что ярко проявляется в поспешных экономических поисках, их противоречивости);

• слабость нравственной самодисциплины, недостаток честности и чести: русский человек может быть святым, но не может быть честным, в частности, в торговых, финансовых делах (Н. Бердяев);

• слабость рационального начала, ориентация на случай, на «авось» (В. Ключевский), вызванные неопределенностью, нестабильностью жизни (климатической и социальной);

• образность, масштабность мышления, трудности его конкретизации, перевода в рациональную форму практических дел; преобладание осмотрительности над предусмотрительностью (лучше видят следствия, чем ставят цели);

• приоритет мудрости (софии) над рациональностью (эпистемой), причем разуму противостоит не воля (как на Западе), а любовь, открывающая путь к истине;

• особенности интеллектуального менталитета: если на Западе (в конечном счете – из-за ограниченности земли) сформировался так называемый «экономический» (рациональный) образ мысли, то просторы, социальные и религиозно-нравственные условия в России формировали особый тип мышления. Если западный человек рационально ориентирован на получение личной выгоды, выражаемой количеством потребительских благ, то русский думает об общественном признании, служении обществу, подвиге. Можно даже говорить о противоположности западного рационального мышления и русского – иррационального или нерационального;

• крепость «заднего ума», пристрастие к окольным путям выхода к цели;

• склонность к мифологизации бытия; мечтательность, утопизм («русский мечтает, а немец – планирует»), стремление жить в придуманном мире;

• бесконфликтность мышления: русскому человеку присущ стиль мышления, главной задачей которого было не только спорить (а как может быть иначе?), но и находить способы примирения с существующим положением вещей (лбом стену не пробьешь);

• приоритет ориентации на прошлое или на «светлое будущее» в ущерб настоящему; склонность к идеальным моделям будущего, строительству его за счет настоящего; периодическое увлечение грандиозными планами, глобальными реформами и т. д.;

• недостаток духа творческой созидательности и законопослушной деловитости. Это объясняется природными обстоятельствами: душа народа похожа на тот пейзаж, среди которого он живет, на душу той земли, которую человек возделывает и застраивает. Бесформенность, убожество деревни «естественны в русской природе убогих и божьих людей», поэтому Россия демонстрирует единство убожества заполняющих ее форм с божественностью охватывающих ее горизонтов (Ф. Степун);

• широта души, размах мировосприятия в сочетании с невниманием к деталям, малым интересом к мелочам. Н. Бердяев также связывает это с «пейзажем» русской земли – ее бесформенностью, безграничностью. Примечательно, что русской широте души тесно в национальных границах, она стремится к всечеловечности, которая рождает чувство ответственности за весь мир, максимализм и мессианизм. (Говоря о немецком характере, «в германском существовании» с его чрезвычайным трудолюбием, ограниченностью и нравственностью, Герцен убежден, что такая жизнь в России невозможна: «Нашей душе не свойственна эта среда; она не может утолять жажду таким жиденьким венцом: она или гораздо выше этой жизни, или гораздо ниже – но в обоих случаях шире»);

• комплекс «аутсайдера». Россия моложе большинства стран Запада, монголо-татарское нашествие тормозило ее развитие в течение двух с половиной веков. Это отставание рождало, с одной стороны, комплекс неполноценности в отношении Запада, а с другой – периодически побуждало к лихорадочным попыткам власти ликвидировать это отставание – реформы Петра, Столыпина, Сталина, Ельцина. (Это рождает особую социальную «биоритмику» русского труда, а также идеологию «догоняющего» развития).

Очевидно, возможны и другие характеристики особенностей культурно-исторического развития России. Однако данные обобщения позволяют сделать следующие выводы:

• во-первых, сказанное характеризует проблемы самоопределения русской культуры, ее отличие от западной. Очевидно, имеет смысл подумать о переориентации с западного «прогрессистского» понимания развития культуры на региональное, что снимает вечные и проклятые для России вопросы: кто мы? почему мы отстаем от Запада?

• во-вторых, все эти черты, характеристики выступают как доминирующие тенденции, они не обязательно четко проявляются всегда и везде;

• в-третьих, они выражают определенную противоречивость русского образа жизни, слабость его «срединного» начала, предполагают сравнения с особенностями западноеропейской культуры;

• в-четвертых, все вышеназванные особенности в полной мере характеризуют ее состояние до середины XIX в. и, по сути дела, выражают культуру феодального общества. После реформы 1861 г., с развитием капитализма все названные ценности подвергаются давлению со стороны новых форм хозяйствования, социальных изменений: традиционная русская культура входит в период кризиса. Эту ситуацию четко уловил Ф. М. Достоевский («Бесы», «Подросток»), выразили философы Е. Трубецкой, В. Соловьев, Л. Карсавин, Н. Бердяев, Г. Федотов, экономисты М. И. Туган-Барановский, П. Оль, М. О. Меньшиков.

За годы советской власти, социалистической экономики, просто со временем все эти черты претерпели немалые изменения. Так, в советском обществе получили мощный импульс традиции государственности, тоталитаризма, сильной авторитарной власти и покорности ей, а также патернализма.

Значительно ослабело влияние религии на духовную жизнь общества, деформировались связанные с ней духовные, нравственные качества, произошло разрушение патриархальных, традиционных ценностей.

Палитра духовной жизни обогатилась идеологией интернационализма, приоритетом государственного над личным, социальным мессианизмом, уверенностью в завтрашнем дне, спокойствием умеренной жизни под опекой и контролем власти. Вместе с тем нарастали известные негативные тенденции – социальная и духовная апатия, экономический консерватизм и др.

Сравнение русской культуры с иными, как правило, имеет целью установление принципиального взаимодействия между ними, преодоление локалистского характера или, по Шпенглеру, «взаимонепроницаемости» замкнутых цивилизаций – культур. Сопоставление возможно на трех уровнях: национальном (русская и французская, русская и немецкая культура и т. п.), цивилизационном (сопоставление России с цивилизациями Востока и западноевропейской, «фаустовской» или западно-христианской цивилизациями), типологическом (Россия в контексте Запада и Востока вообще).

В национальном отношении русская культура – одна из национальных европейских культур, имеющая свое особенное «лицо», наряду со всеми остальными, начиная с древних эллинов (греков), от которых и идет европейская цивилизационно-историческая традиция. Эта специфика – ее огромная территория и единое государство русского народа, а отсюда – совпадение наций и цивилизаций. Особенности русской культуры хорошо видели Г. Федотов, К. Кириевский.

От восточных цивилизаций русскую отличает ее христианство и связь через греческую Византию с эллинской общеевропейской основой; от цивилизации западноевропейских народов – православный характер русской культуры и указанные выше геополитические моменты.

Наконец, в самом широком культурологическом контексте Россия хочет быть вместе с Западной Европой – это Запад в противоположность Востоку (П. Чаадаев, К. Кавелин). Этим и определяется место России в диалоге культур. Как геополитическая сила она уже дважды спасала европейскую цивилизацию: от монгольского погрома культуры в Средние века и от собственной европейской «чумы» (фашизма) – в XX в. Но может ли она как духовная сила стать «мостом» между Европой и Азией или – в более общем смысле – между изначальным христианством и будущей духовностью на нашей планете? Это большой вопрос (об этом размышлял И. Ильин).

При рассмотрении роли и места России в современной культуре допустимы два направления рассуждений: от мировой культуры к российской, и наоборот; на границе-пересечении получаем определенный ответ. Две важнейшие особенности характерны для современной культуры: культурная экспансия Запада – в ситуации предельного обмирщения и одновременно универсализации собственной культуры и, с другой стороны, борьба за культурную автономию и самобытничество в незападных цивилизациях перед лицом «вестернизации». Российская культура в Новое время и особенно в советскую и постсоветскую эпоху испытала на себе подобное же воздействие, обнаружив значительное стремление к принятию стандартов «западничества» и «модернизма», что уже дважды привело к краху исторически сложившейся государственности и к историческому разрыву между православием и культурой. В какой мере культура, ориентированная на сциентистски-материалистический идеал универсальности, внутренне противоречивый в своей основе, имеет перспективу и будущее – вопрос, все более волнующий самых значительных мыслителей. Их поиск, в тех случаях, когда он проводится в направлении возрождения базисных ценностей христианской культуры, совпадает с усилиями тех православных мыслителей и ученых, людей искусства, практиков и политиков, которые отстаивают не «самобытничество» России ради него самого, но традиционную для русской культуры идею ее принципиальной «духовности». Именно этой своей духовностью как уже признанным вкладом русской культуры в мировую культуру, наследием Пушкина и Достоевского она может помочь сегодня и себе самой, своему народу, государству и тем напряженным исканиям, которые ведет в своем культурном самоанализе и самопознании западноевропейская цивилизация. Главная проблема состоит в глубокой противоречивости самой культуры России, отмеченной Г. Федоровым и Н. Бердяевым.

Тема 2.8 Национальные лики культуры в глобализирующемся мире

Для современного мира характерны интеграция экономической, политической, духовно-информационной сфер жизни подавляющего большинства стран мира, имеющие объективный характер, или проявления роста культурных коммуникаций с развитием форм человеческой жизнедеятельности. Все это с неизбежностью приводит к росту взаимовлияния культур, формированию необходимых для этого культурных норм, ценностей, общих если не для всех, то для большинства культур. Эти процессы и выступают как культурная универсализация.

Ее первой формой является модернизация. Это понятие имеет два основных значения. В широком смысле культурная модернизация означает достаточно резкое обновление («осмысливание») культуры в духе определенных ценностей, ее реакцию на какие-то требования времени и общества.

В узком смысле модернизация культуры означает работу по преодолению ее «запаздывания» по отношению к культурам, признаваемым развитыми.

В частности, классическим примером такой модернизации, ее первой формой является индустриализация – переход от традиционной культуры к капиталистической.

С конца XX в. культурная универсализация все чаще характеризуется как глобализация. Это понятие имеет два основных значения. Первое трактует глобализацию как объективный, естественный процесс распространения достижений «высоких» культур на весь мир, прежде всего – на культуры «низшие», с целью их «подъема» до уровня передовых стран Запада. Второе рассматривает глобализацию как подчинение культуре США и Запада всех остальных народов и культур с целью их эксплуатации (глобализация «белая» и «черная»).

«Черная» глобализация представляет собой подчинение всех национальных культур единому космополитическому (американскому, по преимуществу) культурному стандарту, то есть выступает крайней формой вестернизации. По сути, глобализация душит национальные культуры (так, например, продукция «Макдоналдс» вытесняет привычную пищу, английский язык все более активно входит в повседневную жизнь культурной элиты), причем глобализация стремится к обыденно-культурной и языковой унификации, как правило, на примитивном уровне.

Важный аспект глобализации – превращение формирования массовой культуры, массового сознания в весьма выгодный вид бизнеса. Ведь информационное пространство наиболее интегрируемо и управляемо.

Фактически глобализация есть не что иное, как политика США, направленная на установление мирового господства, в том числе и собственно средствами культуры (мода, информация, шоу-бизнес, массовая культура и т. д.), на уничтожение национальной культурной самобытности, культурного разнообразия, для облегчения реализации своего культурного продукта на мировом рынке с целью его полного завоевания.

Следует отметить, что «глобалистская культура» не есть классическая западная культура, а может рассматриваться как современная форма своего рода антикультуры – приспособления национальных культур к (культурным) интересам США. Транснациональная экономика требует унифицированной, интегрированной, стандартизированной массовой культуры для всех стран, подвергающихся глобализации. Она часто выступает под маской «вхождения» в мировую культуру, приобщения к общечеловеческим ценностям, но место «под солнцем» в этой «суперкультуре» есть только для избранных.

Адекватность этих положений социально-экономической и «общекультурной» ситуации в России не добавляет оптимизма: как известно, идеи аккультурации были рождены анализом контактов европейской и туземных культур. Кроме того, влияние первой на вторые не принесло развивающимся странам ожидаемых результатов, столкнувшись с мощными пластами традиционной культуры.

В этом смысле в России сложилась именно имитация рыночной экономики, когда наличие всех ее необходимых атрибутов отнюдь не обеспечивает не только более высокую, чем при плановой, эффективность экономики, но даже простое воспроизводство.

Итак, если на Западе модернизация была естественным, органичным этапом социально-экономического развития, то в России проводится модернизация неорганическая, вызванная идеологическими установками, без наличия внутренних факторов буржуазного развития, что привело к нарушению преемственности и угрозе потери культурной самобытности. Кроме того, такая модернизация принципиально является догоняющей, демонстративной, она не создает глубоких производственных ориентаций рыночного типа. Нашу модернизацию точнее можно назвать «демодернизацией», или имитацией модернизации.

И это не случайно, история показывает, что всякий раз, когда в России предпринимались попытки реформ, всегда возникал конфликт между либерализмом как идеей всемирного развития индивидуальной свободы и так называемым традиционализмом российского общества, этот либерализм отторгающим. Традиционализм всегда служил непреодолимым препятствием на пути внедрения у нас «западного» образа жизни.

Одним из объяснений этого своеобразного «колебания» России может быть то особое положение, которое она занимает: с самого своего становления культура России представляла собой особый мир, в котором сталкивались и взаимопроникали культуры Запада и Востока.

Растущее внимание в конце XX в. вызывает культура Востока. В первую очередь это обусловлено высокими темпами экономического развития, быстрым преодолением социально-экономической отсталости и замкнутости стран с традиционалистской культурой. Прежде всего сказанное относится к Японии, которую иногда называют музеем азиатских культур (К. Окакура). Современная Япония сохраняет истинно азиатскую душу, свет культуры, что не мешает ей вести равноправный диалог с другими культурами. Японская культура во многих отношениях уникальна и удивительна, она насыщена контрастами в духовной жизни. С одной стороны, изумительная вежливость, гораздо более искренняя и менее церемонная, чем в Китае, с другой – острый меч самурая, смелость, отвага и готовность к самопожертвованию, которые могут быть сравнимы только со слепым фанатизмом воинов ислама. Редкое трудолюбие сочетается с обостренным чувством чести и глубокой преданности императору, учителю или главе фирмы; необычное даже для изысканного Востока чувство прекрасного, в котором сочетаются скромность и простота, лаконизм и прелестное изящество одежды, убранства, интерьера. Умение отрешиться от суеты повседневности и найти душевный покой в созерцании прекрасной природы, моделируемой в миниатюре крохотным двориком с камнями, мхом, ручейком и карликовыми деревьями.

Японию отличает поразительная способность заимствовать и усваивать, перенимать и развивать достижения других народов, культур, сохраняя при этом свое национальное, своеобразное, японское. Особенно сильное влияние на культуру Японии оказали индийская и китайская цивилизации в самых разных аспектах, она впитала и переработала в соответствии со своими потребностями традиции индуизма, конфуцианства, даосизма, буддизма, придав им свои неповторимые черты.

В XX в. контекстуальность, эмпиризм, повседневность японской культуры, синтоистское восприятие мира как единственной реальности обусловили высокие возможности адаптации страны к новым реалиям (в частности, поражение во Второй мировой войне было воспринято в Японии не с позиций рефлексии, а как стимул для консолидации общества, поиска своего места в послевоенном мире научно-технического прогресса). Но прежде всего развитие ее культуры связано с националистическим и милитаристским оттенками конфуцианства в его японской версии. После окончания двухсотлетней изоляции, перед лицом угрозы со стороны Запада интеллигенция, воспитанная в духе японско-конфуцианской этики, сумела сплотить страну и создать сильное современное государство. Именно благодаря национальной форме конфуцианства Япония с ее классовыми и региональными противоречиями за сравнительно короткий срок, примерно за 20 лет, легко превратилась в сильную нацию.

Мощный экономический взлет Японии в последние десятилетия побудил многих исследователей к тщательному изучению социокультурных основ этого взлета, впервые осуществленного на азиатской почве. После так называемого «переворота Мэйдзи» (1868) японцы предприняли попытку копировать методы передовых стран Европы и США, но не добились больших результатов. После Второй мировой войны был избран принципиально иной путь – модернизация страны на базе традиций, а не вопреки им. По мнению как японских, так и западных ученых, главную роль в успехах социально-экономического развития Японии сыграли принципиальный учет в ходе реформ культурных традиций страны, отказ от слепого заимствования западных моделей как не учитывающих специфику ее культуры. Примечательно, что начало «экономического чуда» по времени совпадает с резкой активизацией интереса к родной культуре, который, может быть, и был вызван потребностями модернизации. В послевоенной Японии проводилась целенаправленная политика изменения психологии народа без ломки старых культурных архетипов. Никто не ставил под сомнение традиционный кодекс чести, но в качестве его главной ценности вместо готовности отдать жизнь за императора прославлялся труд, который объявлялся «миссией», средством закаливания духа. Семя упало на благодатную почву знаменитого японского трудолюбия, сформированного издревле, когда, расселившись в горных долинах, люди стали культивировать рис, упорным трудом отвоевывая для этого каждый клочок земли. (Было даже время, когда Япония именовалась не Страной восходящего солнца, а Страной спелых колосьев риса.) Широко использовался опыт традиционных семейных учебно-трудовых коллективов, первый из которых возник еще в XVII в. В такой «фирме» хозяин и ученики жили под одной крышей, ученики получали от хозяина все необходимое, а он обучал их чтению, письму, посвящал в тайны ремесла. Даже богатые родители отдавали своих детей в ученики. И сегодня многие японские предприятия и учреждения строятся по модели «большой семьи»; значительная часть сотрудников принимается на работу в фирму на условиях пожизненного найма по итогам тщательной проверки. Оборотная сторона системы пожизненного найма состоит в том, что фирма не прощает тех, кто уходит из нее по своей воле: это не просто уход, а нарушение важнейшего жизненного принципа – принципа верности. (Не примет ушедшего и другая фирма традиционной ориентации.)

Японское чудо, по-видимому, сравнительно быстро дало результат потому, что в японской культуре глубоко укоренились конфуцианское представление об изначально рациональном устройстве мира, а также высоко ценимые конфуцианской этикой культура физического и умственного труда, культ знаний и способностей. Известный экономист М. Морисима, анализируя проблему, «почему именно в Японии налицо наибольшее развитие капитализма», указывает на роль конфуцианства в этом процессе. По его мнению, японский капитализм – это конфуцианский капитализм. Конфуцианство кодифицировало групповую этику и разделение обязанностей между представителями различных классов и сословий, закрепляющих и сохраняющих иерархический характер общества. В связи с этим в Японии была создана капиталистическая экономика, в основе которой лежат служебная иерархия, пожизненный труд, верность работников своим компаниям и акционерная система, вполне адекватные характеру японского конфуцианства. В японской версии конфуцианства господствовала ориентация на предельное напряжение способностей, старание и тяжелый повседневный труд (для свободного владения азбуками катакана, хирагана и иероглифической все эти качества были обязательны), что в принципе служит оптимальной основой для воспитания творческой активности, энергии и даже предприимчивости, столь необходимых для функционирования капитализма.

Подавляющему большинству японцев присущи приверженность к стабильности, равновесию, социальному равенству, неприятие крайностей. В производственной деятельности это проявляется в недопустимости большого личностного превосходства руководителей над подчиненными, коллективизме, доходящем до семейственности, клановости и корпоративности, стремлении соглашаться с мнением большинства, глубоком уважении к старшим, начальству. Большое значение для экономической культуры Японии имеют также господство общественной целесообразности над этикой, культ мелочей, отказ от четких высказываний и формул.

Кроме особенностей трудовой деятельности (выращивание риса требует коллективизма, слаженности, равномерности, усредненности усилий, большого трудолюбия) на формирование этих качеств оказывают влияние религиозно-философские традиции. Так, один из боссов компании «Сони» Сигеру Кобаяси полагает, что непостижимая эффективность работы японского гиганта заключается в строгом выполнении дзен-буддистского принципа «му», согласно которому не признается никаких жестких планов. Неожиданные решения, пожалуй – самое поучительное в истории «Сони». Ошеломляющий экономический рост Японии и культурно родственных ей стран позволяет характеризовать наступивший XXI в. как «век Тихого океана», когда во всю силу проявится жизненная сила азиатских обществ. Одной из причин такого быстрого роста является характерное для азиатских культур групповое сознание, готовность людей к самопожертвованию во имя блага группы, к которой они принадлежат, отнесение на второй план личных интересов. Именно эти черты могут дать в наступившем веке азиатским народам большие преимущества перед народами западных стран, где люди стремятся прежде всего получить еще большие права, а чувство обязательства перед обществом как целым у них постепенно исчезает. Известный религиозный и политический деятель Д. Икэда солидарен с точкой зрения ряда ученых о наступлении в XXI в. эпохи Азии и Тихого океана, где «Япония должна взять на себя руководящую роль в процессе постепенного перехода от западной цивилизации к новой, тихоокеанской». XXI век мыслится как век победы культуры над политикой, силы человеческого духа над силой оружия, что предполагает диалог между разными культурами. Ведь культура по самой своей сути вписана в мирную деятельность людей, а конструктивный обмен культурными ценностями требует, прежде всего, чтобы люди были взаимно терпимы к культурным особенностям. Они всегда должны считаться с точкой зрения других, быть способны видеть не только в одной, узкой перспективе, а с позиций наибольшего числа точек зрения. Подчеркивая культурное равноправие, историческую миссию других культур, Икэда обращает внимание на то, что «культурно-историческое значение века Азии и Тихого океана состоит в том, что контроль над властью и оружием будет заменен контролем культурой и человечностью». Однако возникает вопрос: какая культура будет доминировать в наступившем веке и осуществлять контроль? Логика событий и подтекст размышлений Д. Икэды не вызывают сомнений, что в качестве таковой выступит японская культура, впитавшая в себя, как мы уже видели, принципы синтоизма, конфуцианства и буддизма. Япония уже сейчас готовится осуществить свою экспансию тихим, мирным путем при помощи культуры как наиболее действенного средства. Вот почему, по мнению Д. Икэды, культурная замкнутость должна уступить место открытости, и мы должны мыслить и действовать прежде всего как люди, а не как граждане отдельных стран, имея в виду «новое» (то есть необуддистское) мировоззрение. Однако само по себе мировоззрение не может действовать, для этого необходим определенный тип носителя культуры. Вот почему сейчас требуется модель нового типа личности, которая может преодолеть националистические предрассудки и инертность в мышлении, обладать индивидуальным взглядом на вещи, быть способной к единоличному руководству и готовой идти на риск. Исторический прецедент есть: такие люди осуществляли модернизацию в эпоху Мэйдзи – буржуазной революции во второй половине XIX в. Динамичный, энергичный, способный воспринять непривычные для японцев морально-этические нормы, адаптироваться к чужой культуре и вместе с тем привить чужой культуре японскую систему ценностей – вот образ нового «интернационального», «мирового» японца, вот каким должен выглядеть японец в глазах мирового сообщества в XXI в. Понятно, что фанатичный японец такого религиозно-культурного типа сможет осуществить культурную экспансию Японии прежде всего в странах тихоокеанско-азиатского региона, имеющих общую культурную основу. Следует отметить, что, будучи лидерами постиндустриального общества, японцы сознают трудности сохранения культурной идентичности. В частности, традиционный японский менталитет имеет пределы в стратегической перспективе дальнейшего подъема Японии: гениально используя открытия и изобретения других стран и народов, японцы вынуждены обращаться к либерализму, ведь научное творчество – дело преимущественно индивидуальное, а не коллективное. Будущее покажет, кто был прав: те, кто утверждает, что японцам и близким к ним по культуре азиатским народам будет принадлежать решающая роль в мире XXI в. как не потерявшим основы коллективистской культуры, или те, кто считает, что японцы превратятся в придаток бесконечно совершенствующегося научно-технического прогресса, станут бездушными микропроцессорными существами. Ясно одно – культура Японии будет иметь большое значение в развитии межкультурных процессов нового тысячелетия.