Текст книги "Вера и рыцарь ее сердца. Роман в 6 книгах. Том 2"

– Рик, ты умный человек и сам понимаешь, что Божьи заповеди – это не что иное, как западня для человека с совестью. Хочешь жить без греха? Браво! Но тогда ты будешь не жить, а медленно умирать, потому что сама жизнь на земле уже грех. Возьми хотя бы первородный грех Адама и Евы, ведь от этого греха всё человечество стали грешниками. Спишь с женщинами – грех, а не спишь – ещё больший грех, ибо этим воздержанием или сам себя в могилу загонишь, или чувствительных дам доведёшь до самоубийства. За жизнь в пустыне зарплату не платят, а то бы я уже давно ушёл куда-нибудь в оазис среди сыпучих песков, подальше от жены, детей и от всех женщин на свете, у которых без секса разыгрывается мигрень. Вот только Карлу жалко. Её образ до сих пор стоит перед моими глазами. Рик, как мне с этим жить дальше?

– Молиться!

И Ронни стал молиться. Заученных молитв он не знал, поэтому молитва Иисуса Христа «Отче наш…» ему вполне подходила.

 
                                          * * *
 

Однажды в осенний субботний день Ронни сидел в гостиной один.

Перед ним на обеденном столе лежала кипа платежей, разложенных по двум стопочкам, одна с платежами по счетам и другая – по кредитам. Каждый месяц ему приходилось много корпеть над бумагами, чтобы избежать финансового краха семьи, эти усилия больше напоминали растяжку шагреневой кожи в разные стороны, которая местами уже рвалась.

Надо сказать, что Де Гроте не любил одиночество, он был человеком общительным, но в последнее время ему нравилось оставаться дома одному, чтобы никто ему не мешал думать о жизни и делать своё дело.

В ту субботу, когда домашние разошлись кто куда, Ронни решил в спокойствии духа заняться бумажными делами, чтобы не думать о том, что творится в его семье.

Пегги год назад ушла из дома жить со своим другом Крисом в фамильную пристройку Де Гроте. Теперь маленький Дилан играл, спал и ел в густом наркотическом дыму.

Тим бросил учёбу в школе и теперь пропадал у своего друга Мишеля, известного в округе наркодилера.

Каролин так и не устроилась на постоянное место работы. Она подрабатывала где-то по-чёрному, а в выходные женщина уезжала в Голландию, где отдыхающие на кемпинге нуждались в доступных уборщицах, а её младшая дочь Вальяна уже три дня пропадала у своих подруг.

В доме гости собирались редко из-за занятости самого Ронни на новой должности, но друзья не обижались, а перенесли место встречи в бильярдную при кафе, где подавалось пиво в бочках, и никто не разделялся на хозяев и гостей.

Тишину дома в ту субботу не нарушало даже радио, новости действовали на мужчину удручающе. Не так давно Де Гроте, проанализировав политическую, экономическую и социальную ситуации на земле и у себя в стране, пришёл к выводу, что настала пора нажать «красную кнопку» ядерной атаки. Уничтожить этот развращённый мир надо было бы ради тех, кто ещё смог что-то святое сохранить в душе до смертного часа, а иначе наступит судный день всем на погибель. И только отсутствие этой самой «красной кнопки» помешало Де Гроте привести в исполнение свой приговор.

В его сердце поселилась такая горькая горечь, даже лёгкая музыка стала раздражать, поэтому радио уже с утра было выключено из сети. Правда, бывали моменты, когда мужчина, закрывшись в кабинете, слушал голос Паваротти, чтобы почувствовать собственную душу, и мечтал под мелодию Вивальди о встрече с любимой женщиной, понимая всю нереальность этой встречи.

Так вот, в ту субботу Ронни не собирался отвлекаться на разные мелочи, ибо ему предстояло срочно разобраться с бумагами, чтобы прикрыть растущие финансовые дырки в семейном бюджете. Когда от усталости и голода закружилась голова, послышался скрип тормозов машины, остановившейся на улице против его дома.

Ронни оторвался от бумаг и со вниманием посмотрел на улицу. У ворот дома остановился «Мерседес», из него вышел человек в синем костюме при синем галстуке и направился к парадным дверям.

Появление подобных «синих костюмов» не предвещало ничего хорошего для владельца дома.

– Разве нельзя, хотя бы для маскировки, судебному исполнителю прийти в дом к несчастному должнику в костюме зелёного цвета, например, или просто в спортивных штанах? – подумал Ронни, вздохнул и пошёл открывать дверь.

Что там скрывать, Де Гроте осуждал профессию судейских исполнителей, которые отбирали у людей последнюю надежду иметь какую-то собственность, наказывая и без того наказанных судьбой людей. Он не мог понять, как можно человеку согласиться на профессию современного палача. Судебные исполнители только назывались красиво, а народ их боялся, как бандитов, у которых нет ни сострадания, ни чести. Что для богатеев значил чёрно-белый телевизор, купленный стариками в рассрочку? Непригодная для использования вещь, но этот телевизор надо у стариков отобрать, чтобы этим актом насилия над бедными и слабыми показать свою власть в этом мире.

Проходя по коридору, Де Гроте уже не мог справиться с собой, он пыхтел от негодования, поэтому остановился у лестницы, ведущей в гостиную, и обратился к Богу, который, может быть, его ещё не забыл.

– Отец небесный, к тебе молился Христос, когда ему было трудно. Я тоже обращаюсь к тебе сейчас, потому что способен убить этого непрошеного гостя в синем костюме, который явился выбивать из меня долги моей супруги. Ты можешь всё изменить, ведь Ты Бог всемогущий. Измени ситуацию! …Прошу!

После молитвы гость не развернулся, не поскользнулся на садовой тропинке и не поломал ногу о порог, входя в дом Де Гроте, а спросил очень вежливо:

– Можно мне пройти внутрь помещения?

– Раз пришли, то проходите.

Гость оказался неулыбчивым человеком и не отличался показной любезностью, как это делали его предшественники. Он просто обратился к хозяину дома со скукой в голосе:

– Вы, наверное, догадываетесь, зачем я к вам пожаловал?

– Догадаться нетрудно, но сразу скажите сколько?

– Сколько? Вы сами не знаете?.. Сейчас посмотрю.

Мужчина в синем костюме открыл папку и стал перелистывать бумаги, пока не нашёл ту, что искал.

– Так, если верить этой бумаге, то общая сумма будет составлять всего 30 тысяч франков. Теперь вы меня услышали.

Спокойствие этого гостя не раздражало мужчину, оно его морально убивало.

– Всего 30 тысяч франков? 30 тысяч франков – это всего лишь мой месячный оклад.

Увы, эта реплика прозвучала в пустоту.

– Ничего не могу поделать. Вы должны, господин Де Гроте, расписаться здесь и ещё здесь.

– А если не распишусь, то меня посадят в каталажку?

Несмотря на свой чёрный юмор, Ронни покорно расписался там, где требовалось. Мужчина при исполнении натянуто улыбнулся и аккуратно закрыл свою синюю папку на синюю кнопочку. На прощание человек при исполнении спросил у поникшего духом хозяина дома:

– Каким образом вы желаете получить эту сумму: чеком или наличными?

Последующая пауза в гостиной могла занять достойное место в ненаписанной театральной постановке под названием: «Вознесение чиновника на небеса».

– Какие деньги?

От странного поведения Ронни, под его взглядом в упор чиновник стал розоветь лицом.

– Не волнуйтесь так сильно, господин Де Гроте, наша страховая компания выплатит вам эти деньги по истечению нашего с вами договора, то есть через три дня.

Ещё за страховым агентом не закрылась дверь, как Ронни чуть ли не со слезами на глазах воскликнул:

– Боже, ты любишь меня! Ты всемогущ!

Свою благодарность к Богу Ронни не смог удержать в себе. Он делился ею со всеми, кто попадался ему на пути, но в его окружении не было никого, кто бы радовался вместе с ним. В глазах слушателей Де Гроте сходил с ума, и все ещё раз убеждались, что дуракам везёт!

С того счастливого дня прошло примерно две или три недели. Как-то раз Ронни решил навестить своих друзей, которые проводили субботние вечера в местном кафе, за бильярдным столом.

Увидев Де Гроте входящим в кафе, друзья обрадовались, и особенно Жос.

– Какие люди к нам пожаловали! Тот, кто теперь пиво не пьёт и к женщинам не пристаёт.

– Да! Пиво и женщины сгубили мою жизнь. Вчера полиция приходила в дом. Тима подозревают в соучастии в банде угонщиков мотоциклов.

– Ронни, у него же есть хороший мотоцикл, зачем ему ещё один?

– Затем, чтобы прослыть среди бандитов своим человеком. Тим ездит на мотоцикле «Камино» и думает, что крутой пацан. Ему в голову не приходит, что по техническим параметрам этот мотоцикл давно в утиль пора выбросить. Уважающий себя мотоциклист никогда не прыгнет в седло этой пародии на мотоцикл, на нём предпочитают ездить только камикадзе и стиляги… А его мать, то бишь моя Кринь, только подзуживает Тима, давай, мол, сыночек, установи рекорд! Эта чертовка на неделе к маме заходила, так после её ухода из родительского дома пропал золотой набор вилок, ножей и ложек. Теперь моя мама больше не зовет Кринь «ангелочком», ибо та сняла все деньги со счёта, открытого на имя Вальяны, когда та только родилась. Хорошо, что в сберегательной книжке стояла роспись Каролин, а то бы мама на меня подумала.

– Что ты всё ноешь, Ронни! Жизнь без проблем не бывает. Давай сыграем лучше в бильярд. Давно ты, мой друг, в руках кий не держал.

Друзья подошли к пустующему бильярдному столу.

– Постой, Жос! Я забыл свои очки. Ты ведь знаешь, что после операции на глазах, когда мне насквозь прорезали правую радужку левого глаза, у меня без очков на небе горит не одна луна, а целых пять, и какая из пяти настоящая – знает один лишь Бог.

– Ага, вот ты сейчас своего Бога и попроси, ведь он тебе 30 тысяч подарил? А? …Или ты сочинил эту историю про судебного исполнителя?

Тут Ронни воспрянул духом, словно получил радостную весть свыше, и стал вслух молиться:

– Я верю, что ты, мой Бог, можешь всё! Я прошу Тебя, покажи Жосу, моему другу, Твою силу, а мне – Твою любовь. Жос, даю тебе право начинать игру.

Этот разговор слышали и другие завсегдатаи кафе и, не сговариваясь, стали с интересом следить за игрой.

Фортуна была явно на стороне Жоса, он с ловкостью чемпиона загонял шары в сетки. Ему аплодировало всё кафе, посетители начали делать ставки на играющих у бильярдного стола друзей. Первый холостой удар случился, когда Жос уже набрал 30 баллов из 61 возможного. Только один шар отделял его от победы.

Настала очередь для Ронни взять в руки кий.

Ронни эдаким петухом прошёлся вокруг стола. Потом нагнулся, примериваясь к будущим победным ударам, и понял, что без очков ему не забить ни одного шара. Каждый шар в его глазах отражался пятикратно. Чуда не происходило. Неожиданно для его болельщиков Ронни распрямился и посмотрел наверх, где за тёмным потолком уходило в вечность небо.

– Мы должны это сделать! – обратился он к тому, кого никто в кафе не видел.

Потом мужчина уверенно нагнулся над зелёным бархатом игрального стола и стал бить кием по оставшимся на поле шарам без прицела. Бильярдные шары в удивительном порядке раз за разом падали с присвистом в лузы: бумс, бумс и опять бумс.

В кафе уже никто не сидел за столиками, все присутствующие столпились у бильярдного стола. Шары словно увёртывались от кия подслеповатого игрока, убегая от него в разные стороны, и один за другим запрыгивали в лузы. Ронни распрямился только тогда, когда на игральном поле не осталось ни одного шара. Он был счастлив. Ни одного промаха. Теперь и другие увидели дела его Бога, Бога-заступника.

Но эта неожиданная победа никак не прославила Бога, она стала только поводом для очередного тоста за победу счастливчика Ронни, которому подыгрывает сам Бог. Жос не стал поднимать пивной бокал за победу друга, потому что обиделся.

– Ты скрывал, что мастерски играешь в бильярд, – обратился он к другу, – а ещё другом называешься.

Уже по дороге домой Ронни опять почувствовал одиночество и грусть. Друзья не понимали его, и только приходы в дом Рика, свидетеля Иеговы, отличались постоянством.

Но и Рик стал жаловаться, что его служение Богу становится неугодным руководству общины, а потом предупредил Ронни, что, возможно, вместо него к нему будет приходить другой человек.

– Кто у вас там начальник? У католиков – Папа в Риме, у вас в общине – какой-то всезнайка, который лучше знает, кто мне подходит, а кто – нет. А где же тогда Бог, который правит? Не нужно мне никого другого из вашей группировки, – взорвался Ронни.

– Не надо так волноваться, ведь Бог любит послушание. Да, у меня для тебя есть хорошая новость. Смотри, здесь в Святом писании написано, что муж может оставить свою жену, если та не верит Иегове. Прочитал?.. Хорошо. Теперь давай подумаем. Если жена прелюбодействует, то тем самым она совершает грех, так как не боится Бога, потому что не верит Ему! Этим она освобождает своего мужа от супружеского обещания в верности.

– А если оба супруга прелюбодействуют, то они вдвойне свободны? Значит, у меня есть шанс начать сначала?

– Сначала и без греха.

После этого разговора проходили дни, недели, а эти слова имели такое огромное значение, что их трудно было осмыслить. Ронни хранил их на сердце как клад с сокровищем, который он ещё сам не решался открыть.

 
                                          * * *
 

Доказать виновность Тима в угоне мотоциклов полиция не смогла, но Ронни в этом уже не сомневался: в его гараже периодически появлялись чужие запчасти от фирменных мотоциклов и потом они так же странно исчезали.

Ронни терялся в вопросах воспитания детей, и часто ему приходил на ум разговор с одним из сослуживцев, сержантом Смитом. Сержант Смит и его младший брат служили в части спасателей уже лет десять, и они очень гордились своим домашним воспитанием.

Низкорослые удальцы, братья Смиты не знали сострадания к подчинённым и очень боялись умереть от банального рефлюкса – забрасывания пищи из желудка обратно в пищевод. Ронни посмеивался над этими надуманными страхами, но его поражала жёсткость обращения братьев с рядовыми агентами. Однажды он задал старшему Смиту вопрос, как подчиненному.

– Слушай, сержант Смит, зачем ты рядового Давида заставил весь день территорию мести? Он же отменный техник, и у него золотые руки, а подметальщик он плохой. Я ведь в курсе, что ты на него донос уже настрочил, а у парня и так больная мама. Выгонят его, куда пойдёт юноша?

– Господин Де Гроте, это вы у нас в части что медовая пастила, а Вилли парень норовистый, а сам за себя постоять не может, слабый он парень, как варёная репа. Так пусть малость остепенится.

– Но вы тоже были новичками, и каждому человеку на новом месте надо дать время на адаптацию, а не загонять его в угол. Старшим офицерам полагается воспитывать в человеке характер настоящего спасателя, а не вгонять его в рабство.

– Господин Де Гроте, вас что, на улице воспитывали? А нас с пелёнок отец учил так: если бьют – дай сдачу, а чувства и всякие сопли надо в задницу затолкать, и желательно в чужую, чтобы даже по трупам к цели добраться. Жизнь дана сильным людям, а не слабым. Тут сюсюканье не поможет, от слабости лечит только вымоченный в рассоле кнут, если уже не поздно.

– А у вас дети есть?

Это последнее, что спросил Ронни у братьев, но ответа не стал дожидаться.

 
                                          * * *
 

Дети Де Гроте тоже не отличались особым воспитанием, но были добры, но вырастут ли они хорошими людьми? Ронни переживал за детей, но помогать им сделать правильный выбор жизни ему мешала та, которая во всём перечила ему.

Как-то раз, вся семья Де Гроте готовилась отметить день рождения Тима.

Каролин заранее уже успела подарить сыну мужские дорогие духи. Пегги и Вальяна сидели за столом в кукольных колпачках из цветной бумаги и надували цветные шарики. Ронни пришёл с работы уставшим и голодным, но перед праздником он решил строго предупредить Тима, чтобы тот не шутил с огнём.

– Тим, что за запчасти от мотоциклов опять лежат под полкой в гараже? Ты думаешь, что угон мотоциклов останется для тебя безнаказанным? Я сам пойду в полицию с заявлением, если ещё раз замечу твоё участие в угонах. Немедленно унеси запчасти из моего гаража, а потом мы сядем и съедим именинный торт с вишней, который ваша мать купила в булочной. Тим, мой сын, пришло время отвечать за свои поступки.

– Кто? Тим?.. Твой сын? Ты что, рехнулся? Думаешь, что Тим …твой сын?

Каролин слюной поперхнулась от возмущения.

– Дети, видите этого толстяка? Никому из вас этот мужик не отец! Ха-ха-ха… Этот болван думает, что он вам отец! Толстая свинья, вот кто он. Ещё полицией угрожает! А ну, убирайся из моей семьи! Вон из моего дома!

Случилось!

Ронни со спокойным удивлением осмотрелся вокруг, словно к нему вновь вернулось зрение. Да, это была не его жизнь, не его жена и не его дети. Пришла пора покинуть этот дом, чтобы найти свой.

– Дети, вы слышали, что сказала вам ваша мать? Я не ваш отец, а ваша мать выгнала меня из дома, который я построил вместе с вашим дедом, но я ей не судья. Я послушно ухожу.

Пегги и Вальяна покорно кивнули отцу, и клоунские колпаки на голове кивнули тоже. Только Тим смотрел на отца, насупившись. Ещё в школе его принимали за марокканца, а белокурые девочки не хотели с ним дружить. В компании подростков, отцы которых приехали в Бельгию из Марокко, он всегда чувствовал себя своим, но то, что сейчас сказала мать, сам Тим не хотел принимать за правду.

Перед уходом отца вдруг заревела Пегги, за ней и Вальяна.

– Что реветь напрасно? Ты что, оглохла? – набросилась на дочерей Каролин. – Я твоя мать, и я знаю, что говорю! Никому из вас троих этот толстяк отцом не является! Никакой он не дед Дилану, он ему чужой вредный дядька! Ха, даже детей не в состоянии был зачать! А ещё полицией угрожает!

Ронни уходил из дома в том, во что был одет, чтобы больше никогда, никогда в своей жизни не возвращаться обратно. На пороге мужчина обернулся и кинул Тиму ключ от зажигания своего «Мерседеса».

– Сын, я поеду на своём кабриолете, а ты пригони мой «Мерседес» к бабушке. Хорошо?

Тим виновато качнул головой, не понимая, что происходит в родительском доме, что происходит в его жизни, но поручение отца выполнил.

Валентина без особого энтузиазма разрешила сыну проживать в том маленьком мобиломе, который Ронни так удачно купил у цыган ещё десять лет назад. Она тут же назначила для сына, сбежавшего из семьи, приличную месячную плату за проживание на территории её сада.

Впервые за многие годы Де Гроте почувствовал себя счастливым, и у него не было жены, детей и дома, зато имелись любимая работа и свобода менять судьбу!

Что бы ни случилось с человеком на его веку, хорошее или плохое, ночью рассыпаются над ним миллиарды звёзд, а по утру для него всходит над горизонтом лучезарное солнце, чтобы освещать его путь в вечность, которая была, есть и остаётся тайной Творца неба и земли…

Свобода! Путь открыт! Новый старт! Иди и не греши! А куда идти, кто скажет?

Жизнь без десерта

Часть 1

Глава 1

К закату дня мороз крепчал и подгонял хозяйку добротного особняка быстрее кидать мокрое бельё из тазика на натянутые верёвки. Мокрое бельё тут же коробилось, и вода, стекающая с постиранных рубашек и штанов, моментально превращалась в причудливые сосульки. Ветер нехотя раскачивал бельевые верёвки, за высоким забором сгущались сумерки, и над таёжной деревней стояла трескучая тишина.

Зимний субботний вечер скоротечен, как ни старайся его задержать, быстро управляясь по хозяйству, он безропотно покоряется ночи.

Закончив стирку, Вера вышла из бани, потянулась, осмотрелась и вновь принялась за дела. Теперь она бегала по всему двору то с вёдрами воды, то с бадьёй распаренного зерна, то с охапкой дров на руках, при этом ловко огибала высокие сугробы. Хотя её одежда хранила городскую принадлежность – вельветовые штаны ярко-зелёного цвета, драповый берет, припорошенный соломенной крошкой, синяя импортная куртка, подвязанная по талии шпагатом, – но в сноровке управляться по хозяйству эта ладная женщина не уступала деревенским.

Напоследок Вера протащила корыто с коровьими лепёшками сначала по двору, потом через узкий проход между баней и туалетом, за которыми открывалось заснеженное картофельное поле, чтобы вывалить коровий навоз из корыта на мерцающий синевой снег, как удобрение под будущий урожай. Затем с пустым корытом и с песней «Ой, мороз, мороз, не морозь меня… не морозь меня, моего коня…» отправилась в сарай, где зимовали корова, бычок, свиньи, курицы и две овечки.

Двор, огороженный забором и деревянными пристройками, освещала тусклая лампочка над крышей крыльца. Протоптанные во дворе дорожки с высоты птичьего полёта могли показаться звериными тропами, веером расходящимися от дома, сделанного из прокопчённого бруса, и каждая тропинка имела свой пункт назначения.

Самые протоптанные дорожки вели к стайке, бане и колодцу, а заснеженные и извилистые – к туалету и гаражу, зато от крыльца к высоким воротам можно было дойти по тротуару, состоящему из двух широких досок. Тротуар, гордость хозяйки, каждое утро очищался от снега метлой, он проходил в метре от стены дома, имел форму прямого угла, и по нему ходить даже в слякотную погоду было большим удовольствием.

От крыльца к деревянному навесу пролегла прямая, хорошо утрамбованная дорожка, по бокам которой высились высокие сугробы. Под этим навесом стояла нескладно сложенная поленница, а перед поленницей – чурка с топором-кувалдой в кривом распиле.

С западной стороны дровяной навес подпирался стайкой, а с восточной – почерневшей от времени баней.

Баня и стайки были срублены из брёвен и имели такой старообрядческий вид, что вызывали у Веры необъяснимую тоску по царскому времени. Как в бане, так и в стайке имелись оконца. Если оконце в стайке, где выкармливались свиньи, выходило на картофельное поле, чтобы через него выкидывать свиной навоз на огород, то оконце в бане глядело на внутренний двор, чтобы парящемуся было видно крыльцо дома, и под банным окном высился большой сугроб, где пряталась собачья будка.

В метре от бани примостился дощатый туалет, который одним боком навалился на гараж, построенный Вериным папой для машины, но машины там не было, машина стояла в центре двора, заваленная снегом, – в ней кошка по весне выпестовала своё потомство. Туалет был сколочен из досок рабочими больницы, в нём Верин папа соорудил самодельный унитаз, украшением которого была цветная фабричная крышка. Хорошая вентиляция нужника достигалась дверными щёлочками, через которые проглядывался весь двор.

С восточной стороны двор был огорожен забором, который подпирала поленница, а с западной стороны – сараем для коровы и штакетником с калиткой, ведущей на огород. С улицы, если две глубокие колеи от широких колёс совхозной техники можно было назвать улицей, парадный фасад дома украшали тонкая берёзка в заснеженном палисаднике, два окна, которые по вечерам светились красными атласными шторами, и царские ворота, изнутри запирающиеся на деревянный засов.

Начиная от гаража, где хранилось зерно, до ворот протянулась вдоль забора кривобокая поленница, а перед ней посередине стоял колодезный домик, к нему можно было пройти от тротуара по узкой обледенелой тропке.

В новогодние морозы вода в колодце за ночь покрывалась ледяной коркой. Чтобы её разбить, Вера бросала ведро, набитое камнями, – лёд трескался, а потом она быстро черпала воду, самоотверженно крутя ручку барабана, которая так и норовила выскользнуть из рук.

К стайке и сараю, где зимовали корова, телёнок и куры, вела тропинка от крыльца налево, между ними был проход на летний выгон, и это всё находилось под высокой крышей, где с осени сушилось сено. От сарая к дому был склочен высокий заборчик, отделяющий двор от огорода, он был завален снегом, а со стороны улицы огород хорошо просматривался через штакетник. Урожаем овощей гордиться Вера не могла, зато георгины у неё вырастали на славу, и редкие прохожие любовались цветами до начала заморозков.

Этот врачебный дом был выстроен на высоком берегу сибирской речушки, за которой начиналась тайга, где жили дикие звери и болотные духи. В этом добротном доме, в таежной сибирской деревне Андрюшино, уже три года жила Вера.

 
                                          * * *
 

Вера любила субботу, особенно когда все дела по хозяйству завершались и для неё наступал субботний отдых – предвестник долгожданного покоя воскресного утра.

Как это замечательно – просыпаться в воскресенье от шёпота детворы и желания готовить им завтрак! Зимой корову доить не надо, пока она в запуске, а вся домашняя скотина уже с субботнего вечера была вдоволь напоена и накормлена, поэтому не имела права тревожить покой хозяйки по выходным дням.

Как заслуженную награду воспринимала Вера свою очередь идти в баню.

Парилась в бане Вера всегда в своё удовольствие. За целую неделю это было то короткое время, когда у неё появлялась возможность припомнить свою принадлежность к женскому полу, которая уже представлялась ей прогоревшими углями, тлеют себе потихоньку, но жара не дают. Женщина давно отучилась себя жалеть, потому что для жалости к себе уже не было сил. Теперь её верными спутниками по жизни были усталость и одиночество.

Что толку жаловаться, когда нет рядом утешителя? Да и какие могут быть сентиментальные переживания в бане, когда мыться Вере приходилось самой последней из семьи и зачастую за полночь, в то время, как чистые и выпаренные ребятишки ждали её возвращения сидя за кухонным столом. По семейной традиции, после бани полагались или беляши, или манная каша.

Пока детвора ожидала прихода мамы из бани, Катя по праву старшей пугала малышей рассказами про банницу, которая в полночь выбиралась из-под скамейки в парной для охоты, чтобы затащить несчастного ребёнка под лежанку, где чернела вода, а зимой – лёд. Слушая старшую сестру, Таня с Витей и слова не могли сказать от страха и гордились своей мамой, которую боялась не только банница, но и вся деревенская детвора.

Хотя в тот морозный день в бане было не так жарко, как обычно, Вера довольствовалась и тем теплом, которые давали остывшие угли. Она нещадно била себя берёзовым веником, вбивая последний жар в тело, чтобы согреться на всю неделю вперёд.

Надо сказать, что в бане ей часто припоминался разговор с одной весёлой вдовой.

Болела вдова редко, но на приём к Вере ходила регулярно. Жаловалась эта славная татарочка не столько на свои болячки, сколько на вдовью участь.

«Ох, Вера Владимировна, однако досталось мне горя-то полные кошёлки. Детей-то я, однако, одна, без мужа, ро́стила, а где они теперяча? В город подались, однако, большими людьми стали. Я-то и не горюю, я баньку себе протоплю, жаркую-прежаркую, на верхнюю полку заберуся и хлястаю себя веником, однако, между бёдрами по одному срамному месту, чтобы не зудело и мужика не просило. Всяку таку дурь из себя выколачиваю, чтоб не донимала».

Этот совет одинокой вдовы и Вере пригодился. Она опять плеснула из ковшика воду в духовку, угли ворчливо зашипели, и горячий пар нехотя поднялся к прокопчённому потолку. Отхлестав себя с оттяжкой, женщина с жалостью посмотрела на самодельный веник, который уже потерял листву и превратился в метёлку из прутьев.

Когда все субботние традиции были соблюдены и сытые дети лежали по койкам, Вера опять вышла на крыльцо. Зная свою врождённую рассеянность, она выработала привычку уходить на ночной покой задом наперёд, чтобы перед сном самой убедиться, что во дворе всё в должном порядке.

Ну вот, как всегда, она забыла выключить свет в бане.

В длинной ночной сорочке, с наброшенной на плечи фуфайкой и в домашних тапочках на босу ногу Вера пробежалась в баню, вывернула лампочку под потолком и поспешила обратно, но у самого крыльца она вдруг остановилась и шагнула шага три назад, чтобы разглядеть лучше ночное небо, закрытое с четырёх сторон домом, высоким забором и дворовыми постройками. Пусть у неё тяжелели от инея ресницы, пусть мороз холодил пальцы ног, но разогретая баней кровь ещё гудела в её теле.

Женщина стояла посреди снежной тропы, между крыльцом и баней, в надежде, что мороз остудит постыдное желание быть любимой мужчиной, которого не было рядом. Но напрасно. Над ней в кромешной тьме тихо блистали звёзды, такие же одинокие, как и она.

– Интересно, какой я вижусь звёздам? Несчастной женщиной? Ломовой лошадью? Скорее всего состарившейся Золушкой, у которой не было доброй феи.

Мороз пробирался уже к сердцу, которое давно перестало мечтать о возвышенном. О какой романтике можно было говорить, если даже Деда Мороза она бы с радостью обогрела в своей постели.

Вера ещё раз пристальнее всмотрелась ввысь и, опустив взгляд, решительно отправилась обратно, в баню. На ощупь стащив со скамейки тёплое байковое одеяльце, она вновь вышла на мороз, расстелила его посередине снежной тропы между домом и баней, грузно опустилась на одеяло коленями и замерла. Через какое-то время в морозной тишине послышался её страстный шёпот.

– Бог на небесах… мне стыдно просить, но… дай мне, пожалуйста… встретить моего мужчину.

Произнести эту просьбу было трудно, но слова уже сорвались с уст, и никто не устыдил Веру за неприглядную откровенность. Видимо, все: ночь, звёзды и золотой месяц, показавшийся над тайгой, – равнодушны к таким падшим женщинам, как она. А Бог? А Бог тем более!

– Господь, ты прости меня за мою просьбу. Я ведь знаю, что ты меня слышишь. Знаю, что не всё хорошо, что я хочу,.. но как мне вытерпеть ещё одну ночь в одиночестве?

Опять тишина, бесчувственная тьма и злое небо.

Вера немного помолчала, оглядываясь вокруг себя. Ни одна звёздочка с высоты не упала, ни одна ветка не хрустнула. Знамений не было, что она услышана. Вздохнув, женщина поднялась с колен и, дрожа от холода, быстро вошла в дом, где её ждали мягкая постель, тепло от печи и спящие дети. Уходя в дом, она не заметила, как ей вслед помрачнела и без того чёрная ночь.

 
                                          * * *
 

Как было Вере в тот вечер знать, что за тысячи километров от её дома в тот час смотрел в темнеющие сумерки тот единственный мужчина, кому она предназначена судьбой. Сердце Ронни не ёкнуло от зова женщины, тоскующей по нему из далёкой Сибири, таким слухом оно не обладало. Впервые за долгие годы повзрослевший Де Гроте чувствовал себя свободным человеком, брачные оковы рухнули, хотя в такое досрочное освобождение было трудно поверить, поэтому он просто наслаждался жизнью, как голодный человек на пиру, и даже намёк на повторную женитьбу воспринимался им как проклятие.

Да, для этих двоих рассвет ещё не наступил.

 
                                          * * *
 

Сытые дети уже видели десятый сон, Вера ещё немного покрутилась на кухне, задвинула задвижки в печи, чтобы тепло не уходило в тайгу, и, довольная собой, улеглась в кровать с книгой в руках. Эта книга, которую ей принесла соседка, учительница математики, что поселилась с семьёй за оврагом, называлась просто и страшно: «Диагностика кармы». Конечно, Вера знала о карме, но то, что было написано в этой книге, приводило её в ужас. Получалось, что человек родился на свет, что быть проклятым уже с младенчества, если не за свои грехи, то за грехи его прародителей. Как прикажете людям жить, если каждое необдуманное слово, мысль или желание – как пистолет к виску, и не только к своему…, а в результате – вымирание рода. Как хорошо, что раньше она этого не знала, а то бы перешла в общество врождённых глухонемых и слепых!