Текст книги "Петербургские тайны. Занимательный исторический путеводитель"

Чингисхан на… русской службе

Петербург был, конечно, не только центром балов и праздников, но и административной жизни огромной империи. В зданиях Главного штаба на Дворцовой площади в старину располагались министерства. Но кто в них служил? В советские времена набили оскомину рассуждения о том, будто царская России была «тюрьмой народов», представители нацменьшинств якобы не выдвигались, подвергались ограничениям в правах и т. п. Однако на самом деле представителей самых разных народов и даже иностранцев во всех органах управления императорской России было очень много, иногда даже больше, чем русских.

Об этом, в частности, свидетельствуют опубликованные у нас воспоминания С. Палеолога, работавшего в правительстве Николая II вместе со Столыпиным. После революции Палеолог был вынужден покинуть Россию и свою книгу написал уже в эмиграции.

«Однажды, – пишет Палеолог, – служащий кредитной канцелярии министерства финансов Александр Колосов добился аудиенции у министра.

– Вы желали меня видеть? По какому делу? – строго спросил министр.

– У меня просьба к Вашему превосходительству.

– Излагайте.

– Я три года служу в Министерстве финансов на инородческих окраинах, хотел бы послужить в России.

– Я вас не понимаю. Мне доложили, что вы служите в кредитной канцелярии, в Петербурге, – удивился министр.

– Да, это верно. Но два года я пробыл в отделении, где служат одни немцы, а полтора года – в отделении у Менжинского, где, кроме меня, русских нет. Я хотел бы послужить хотя бы на русской окраине.

– А если я назначу вас в Сибирь?

– Буду глубоко признателен.

Через полгода после этого разговора Колосов выдержал экзамен и был назначен податным инспектором в Читу Забайкальской области…»

Место для всех

Случай с Колосовым, пишет Палеолог, дает основание опровергнуть ту неправду, которая тенденциозно распространяется в некоторых органах нашей печати (это было еще при царе! – прим. ред.) и в заграничном общественном мнении об угнетении в России «инородцев». Мы, отмечает он, всех представителей самых разнообразных национальностей, рас и вероисповеданий не только не угнетали, а, наоборот, принимали с распростертыми объятиями, окружали заботой, вниманием, предоставляли им лучшие места, не только приглашали их в наше общество, сближались, роднились, но награждали титулами и возносили на верхи власти и влияния. У нас были целые уезды, заселенные сербами (Славяносербский уезд Екатеринославской губ.), были земледельческие колонии греческие, итальянские, немецкие, чешские, горнозаводские районы: уральский и южный кишели французами и бельгийцами. В Крыму, заведуя в 1915 году ликвидацией немецкого землевладения (самая высокая культура землепользования, какую я когда-либо видел в России), я обнаружил деревни с голландскими выходцами. Для всех у нас находилось место, все, кто хотели работать, благоденствовали, богатели, процветали и, что в особенности ценно, делались душой чисто русскими людьми.

Наверху власти

Много иностранцев было в самых «высших эшелонах» власти. Александр I, король сербов, хорватов и словенцев воспитывался в училище правоведения, а затем в Пажеском корпусе. Ему были отведены для жительства покои в Зимнем дворце. Родной дядя Александра I князь Арсений Карагеогиевич был офицером Кавалергардского полка. Сын Сиамского короля принц Чакрабон служил в лейб-гвардии гусарском Его Величества полку. Уланами Ее Величества командовал принц Людовик Наполеон Бонапарт, в гродненских гусарах служил принц Хайме Бурбонский. В Нижегородском драгунском полку служил принц Мюрат. Отрекшийся от престола Шах персидский много лет жил вместе со своей свитой и гаремом в отведенной ему великолепной вилле в окрестностях Одессы.

При министре внутренних дел состоял генерал от кавалерии Чингис-Хан, очень интересный собеседник и бывалый вояка. Он так искренне любил Россию и русскую культуру, отмечает Палеолог, что едва ли согласился бы возглавить евразийское движение. Чиновником особых поручений при казанском губернаторе был Шамиль, один из сыновей знаменитого имама.

Князья Сайн-Витгенштейны служили в царском конвое, они не говорили по-немецки и совершенно обрусели так же, как жившие у нас представители других немецких владетельных домов: князья Лихтенштейны, графы Фалькенштейны и бароны Сталь фон Гольденштейны. Князья Грузинские и Имеритинские занимали высокие посты на государственной службе: князь Грузинский был виленским губернатором, а князь Имеретинский – варшавским генерал-губернатором и командующими войсками. Вся родовая польская аристократия: князья Святополк-Четвертинские, Святополк-Мирские, Радзивиллы, Сапеги, Сангушки, Любомирские и многие другие все были обласканы при Дворе, имели высокие чины и звания, многие из них занимали видные, влиятельные и почетные должности на государственной службе.

Не только принцы

Может быть, спрашивает Палеолог, Россия покровительствовала только «белой» и «голубой» кости? И сам отвечает: мы выдвигали и оценивали всех не по крови, а по заслугам и способностям. Сербы: Милорадович получил графский титул, он был героем Бородина, Дибич-Забалканский стал фельдмаршалом. Знаменитый защитник Баязета полковник Штоквич тоже был серб. Генерал Субботиц был сперва приамурским, а потом туркестанским генерал-губернатором, генерал Бабич был начальником Кубанской области, Катеринич – харьковским губернатором и т. д.

Говоря об армянах, Палеолог вспоминает о Лорис-Меликове. Он был почти диктатор, пишет он. Виленский генерал-губернатор Каханов, его родной брат был товарищем министра внутренних дел, министром просвещения был Делянов, министром юстиции, впоследствии председателем Государственного совета Акимов. Многие армяне стали знаменитыми генералами.

Никогда не жаловались

Никогда не жаловались на угнетение татары. Князь Юсупов был самым богатым человеком в России. Помню, отмечает Палеолог, даровитых татар: сенатора Шахова, его племянника губернатора Забайкальской области Мустафина, одесского градоначальника генерала Алиханова и т. д. Не только чехов, немцев, французов и шведов мы окончательно русифицировали, продолжает он, но и пригревали на своей широкой груди и португальцев, итальянцев, испанцев, голландцев, датчан и даже абиссинцев, делая из них число русских людей. Из итальянцев помню маркиза Паулуччи, бывшего кавалергарда и предводителя дворянства одного из уездов Казанской губернии, управляющего казенной палатой Урсати, начальника дворцовой полиции Герарди и т. д.

Многие евреи заняли в России высокие посты на царской службе. В их числе знаменитый русский канцлер и министр иностранных дел времен Николая I граф Нессельроде, министр финансов граф Канкрин, министр двора граф Фредерикс, потомки вице-канцлера времен Петра Великого Шафирова, обер-прокурор Святейшего синода Самарин, банкиры Манус и Утин. Много было их среди выдающихся инженеров, адвокатов, профессоров. Все они, отмечает Палеолог, были талантливые люди, а в большинстве – и достойнейшие деятели.

Где еще была такая свобода?

«Итак, – делает вывод после приведенного перечня иностранцев в царской России (мы его привели в сильно сокращенном виде – прим, ред.) Палеолог, – факты, имена и положения свидетельствуют о том, что мы никогда никого не угнетали, а наоборот, стремились сделать из России Великую вселенскую державу. Теперь познакомившись с заграницей, мы многому научились и на опыте узнали, что значит демократический лозунг: «Свобода, равенство, братство». Была ли еще, кроме старой России, хоть одна страна в мире, где так свободно жилось всем, где равенство и братство применялось не на словах, а на деле?»

Дипломатические загадки

Старый Петербург, будучи столицей империи, служил приютом посольств многих стран, с которыми Россия поддерживала дипломатические отношения. Все они располагались неподалеку от Дворцовой площади в прекрасных зданиях, большинство из которых служат сегодня совсем другим целям. С некоторыми связано множество легенд и загадок. Но что мы знаем об иностранных посольствах и послах в старом Петербурге? Мало, или почти ничего.

«Кто там в малиновом берете с послом испанским говорит?», – писал Пушкин в «Евгении Онегине» о своей Татьяне в те времена, когда иностранные дипломаты служили обычно украшением петербургских гостиных и салонов. Да и сами они нередко давали у себя великолепные приемы. И было, где! Так посольство Франции располагалось во дворце на Дворцовой набережной (дом № 4), Англии – на Миллионной, 34, Италии – на Мойке, 86, Испании – на Английской набережной в доме 54 и т. д. Посольство США занимало великолепный особняк на Фурштатской, 34. Где, кстати, было расположено американское консульство, ныне закрытое.

Пребывание в царском Петербурге дипломатического корпуса, писали современники, было заметным и ярким явлением столичной жизни. Резиденции послов занимали красивейшие здания, их интерьеры постоянно улучшались, дипломатические приемы отличались изысканностью и блеском.

Вот как описывал прием с участием послов в Петергофе тогдашний посланник Франции Морис Палеолог: «В половине восьмого начинается торжественный обед в зале императрицы Елизаветы. По пышности мундиров, по роскоши туалетов, по богатству ливрей, общему выражению блеска и могущества зрелище так великолепно, что ни один двор в мире не мог бы с ним сравниться. Я надолго сохраню в глазах лучистость драгоценных камней, рассыпанных на женских плечах. Это фантастический поток алмазов, жемчуга, рубинов, сапфиров, изумрудов, топазов, бериллов – поток света и огня».

Послам оказывались большие почести, на всех торжественных мероприятиях им отводили места рядом с императором. Однако случалось, когда слишком назойливых посланников ставили на место. Известен эпизод, когда один из послов домогался срочного приема у Александра Третьего, который отдыхал, ловя рыбу в своей загородной резиденции. Когда ему передали, что его срочно хочет увидеть посол такой-то, мол, важные европейские проблемы надо обсудить, то император ответил фразой, ставшей потом крылатой: «Когда русский царь удит рыбу, Европа может и подождать!»

Дом для Германии

Первым иностранным послом, который прибыл в Петербург в 1709 году, был датский посланник. В 1710 – саксонский. В 1712 в новую столицу прибыл британский посол. А потом пошло, поехало. Некоторые посольство занимали уже готовые особняки. А для некоторых строились специальные здания. В 1873 году Германия купило дом на Исаакиевской площади. В 1911-13 здание было полностью перестроено специально для посольства по проекту немецкого архитектора П. Беренса в «тевтонском» стиле. Видные немецкие мастера оформили парадные залы росписью, скульптурой и резьбой. Фасад с колоннами облицован красным гранитом, но отличается удивительным безвкусием, резко выпадая из архитектурного ансамбля центра Петербурга, застроенного знаменитыми итальянскими и французскими архитекторами. С резкой критикой постройки выступили многие видные деятели искусства того времени, в том числе Александр Бенуа. Однако именно бывший посланник Пруссии Отто Фон Бисмарк больше всех преуспел потом на родине, став канцлером Германии. На здании под № 50 на Английской набережной, где он жил, до сих пор стоит посвященная ему мемориальная доска. Именно Бисмарку, кстати, принадлежит знаменитое высказывание о том, что Германия ни в коем случае не должна воевать с Россией. Которого потом, увы, не учел на свою голову Гитлер.

Шпионы, все шпионы…

Чего греха таить, любое посольство во все времена занималось разведывательной деятельностью, или, проще говоря, шпионажем. А потому императорский Петербург кишмя кишел агентами зарубежных разведок, а центром сбора информации были посольства. Уже упомянутый посол Франции Морис Палеолог в своих воспоминаниях о работе в России открыто признается, что у него была широкая сеть информаторов повсюду: в аристократических кругах, среди купцов, на заводах, в армии и даже в окружении Распутина. Когда в сентябре 1915 года все заводы Петрограда забастовали и многие опасались, что вот-вот начнется революция, посол Франции точно знал, что это не так. Его агент «по рабочим кругам», как пишет Палеолог, доносил: «Этот раз еще нечего опасаться. Это только генеральная репетиция».

Очень интересовался посол тогда личностью Ленина. «Не является ли Ленин немецким провокатором?» – спросил Палеолог своего осведомителя. «Нет, – ответил тот, – Ленин человек неподкупный. Это фанатик, но необыкновенно честный». «В таком случае, он еще более опасен», – сделал вывод посол и не ошибся.

Уже после революции, когда открылись архивы, стало известно, что германским шпионом, тесно связанным с посольством Германии, был банкир Манус. «Не думаю, чтобы среди тайных агентов, которых Германия держит в русском обществе, она имела более активных, более ловких, более влиятельных, чем банкир Манус», – писал тот же Палеолог.

Не случайно, что как только началась Первая мировая война, возбужденная толпа первым делом разгромила посольство Германии на Исаакиевской площади. С его крыши сбросили, стоявшую там огромную скульптурную группу Диоскуров, подозревая, что в них спрятана радиостанция для передачи в Берлин шпионских сообщений. Никакой радиостанции там не оказалось. Ее разбили, и обломки сбросил в Мойку. Хотя, конечно, шпионские донесения в Берлин из Петербурга, конечно же, отправлялись.

60 тысяч дворников

Да, именно столько их насчитывалось в Петербурге до октября 1917 года. Если учесть, что население города тех времен было куда меньше, то сегодня дворников должно было бы быть у нас никак не менее 100 тысяч. А их сейчас в северной столице, как говорят, всего… 6–7 тысяч! Скажут, что в былые времена не было современной техники. Верно, но ведь и дороги не надо было зимой убирать – ездили-то по снегу на санях! А вот дворы и тротуары убирались в Петербурге отменно. Прежде всего, потому, что были в наличии те, кому полагалось это делать.

В Музее истории Санкт-Петербурга есть фотографии дворников прежних времен. На них любо-дорого посмотреть: осанистые, бравые, солидные мужики, хорошо одетые и представительные. Какие там ватники и телогрейки! Некоторые даже с медалями на широкой груди. И не случайно повелением его императорского величества лучшие дворники то и дело награждались золотыми и серебряными медалями «За усердие». Словом, дворники представляли собой своего рода профессиональную касту, сообщество уважаемых и очень нужных городу людей.

Что они делали?

Разумеется, что и обязанности у них были куда более многообразные. Подметать, убирать мусор и снег, мыть подъезды и парадные – это была лишь часть их обширных функций. Кроме этого они должны были убирать навоз (в те времена ездили на лошадях) и «складывать его в небольшие кучи, не допуская зловонные свалки во дворах». Зимою в гололед торцовую и асфальтовую мостовые посыпать песком «во избежание падений жильцов». Отбивать сосульки во время оттепели. Разгонять собачьи стаи и вообще следить, чтобы «никто не выпускал дворовых собак на улицу». Следить, чтобы никто «не носил покойников по тротуарам» и «не возил тележки или громоздкие тяжести», чтобы «не смели ходить по тротуарам маляры с красками». Именно дворник должен был «не оставлять без присмотра детей, если они были во дворе, и, если нужно, немедленно отводить их домой». Он должен был также следить, чтобы «никто напротив его дома не курил на улице трубку, сигары и прочее», а также чтобы по дворам «не ходили татары с халатами, платками и тому подобными тряпками». Ему же вменялось в обязанность «сдавать в полицию людей, скупающих по домам бутылки, штофы и всякое старье» (надо полагать, что в те времена в Петербурге не было бомжей, которые сегодня все это беспрепятственно выуживают из мусорных баков!). Дворнику также полагалось «бдительно защищать дом от пожаров», следить, чтобы «нигде не было наклеиваемо никаких объявлений, афиш и т. п.».

Другие пункты должностной инструкции предписывали, чтобы дворник «все время находился на дежурстве и не должен был спать». А кроме того, обязан был находиться «снаружи домов, не удаляясь ни под ворота, ни во внутрь домов», занимаясь «в пределах вверенного им пространства» работою: метением тротуаров, уборкой снега и проч.

Кое-что дворникам и воспрещалось. Например, «содержать в домах, в которых они служат, питейные заведения».

Помощники полиции

Кроме уборки и общего контроля за чистотой и порядком на подведомственной им территории у тружеников метлы и лопаты были еще и другие обязанности: дворник тесно сотрудничал с полицией. Он подчинялся не только домовладельцу-хозяину, но и полицейскому приставу, для которого служил информатором и соглядатаем. Ему полагалось «следить за всеми лицами, входящими в дома и выходящими из них». А в случае появления незнакомых лиц удостоверяться, куда и зачем они идут, и сообщать полиции о тех, кто возбудит подозрение. Соблюдать, чтобы «не было подбрасываемо каких-либо вредных предметов, задерживать и передавать полиции лиц, замеченных в совершении указанных поступков или заподозренных в намерении совершить таковые».

Разумеется, что в результате любой злоумышленник чувствовал себя в городе очень неуютно: куда бы он ни сунулся, везде за ним следили бдительные глаза дворника. Достаточно вспомнить печальную историю Раскольникова. Именно его заприметили и потом донесли в полицию дежурившие у дома, где он зарубил топором старуху-процентщицу, бдительные дворники.

Высокий статус

Выполнять все перечисленные выше обязанности (из должностных инструкций того времени) дворнику было не так уж сложно. Во-первых, эта работа была куда более легкой, чем в деревне, где он раньше от зари и до зари трудился в поле. А во-вторых, дворник всегда жил в том же доме, который обслуживал. У него была квартира на первом этаже, где он проживал вместе с семьей.

Помимо заработной платы дворник постоянно получал подношения от жильцов на праздники да еще подрабатывал, делая им мелкие услуги. Припозднившийся жилец будил дворника звонком (ворота и парадные были закрыты), а тот, открывая дверь, получал за это мзду. Никто посторонний в дом проникнуть не мог, а потому и квартирные кражи в Петербурге были чрезвычайно редким явлением.

Дворник делал и вообще фантастические для сегодняшнего дня вещи: мог, например, принять роды и выписывал жильцам заграничные паспорта.

Куда они исчезли?

Революция привела к исчезновению с карты Петербурга целых социальных слоев. Однако дворник исчез не сразу. Человек в белом переднике и с бляхой на груди красовался у ленинградских парадных еще и в 1930-е годы. Он был в каждом доме, все знали его, и он знал всех и все. Зимой он сгребал во дворе снег и растапливал его на специальной жаровне. А потому никуда его вывозить было не надо, и весной жильцы не утопали в лужах.

Мощный удар по касте дворников-профессионалов нанесли война и блокада. Многие дворники попросту вымерли, другие были мобилизованы и погибли на фронте. А после войны их стали заменять толпы хлынувших в Ленинград в связи с нехваткой рабочей силы лимитчиков. Это были совершенно посторонние городу люди, чуждые его культуре и традициям. В дворники они шли только потому, что им за это давали прописку и комнату в Ленинграде. Однако потом при любой возможности старались от этой работы избавиться. Профессия дворника – грязного и небритого субъекта в телогрейке – перестала быть престижной.

А после того как исчезли лимит и прописка, даже такие дворники стали редкостью. Нет, они, конечно, есть, но в ничтожном для громадного города количестве. У нас почему-то считают, что их должны заменить всякого рода жилкомсервисы и современная техника. Увы, посмотрите сегодня на тротуары и дворы Петербурга, и вы поймете, что человека с метлой, хозяина во дворе, который следит за чистотой, не заменит никто!

Об этом свидетельствует и опыт европейских городов, где не было таких потрясений, как у нас. В Риме, Париже дворник, или, как его там называют, консьерж или портьере, есть в любом доме. Он убирает, моет и чистит, он же сотрудничает с полицией и следит за порядком. В Риме, например, дворников-портьере вообще набирают из отставных полицейских. А потому, если и мы хотим не утопать в снегу зимой, не тонуть в лужах весной, не падать на обледенелых тротуарах, если хотим порядка во дворах, без «старомодного» дворника и сегодня никак не обойтись!

Былое «царство садов»

«Я знаю, город – будет! Я знаю, саду – цвесть!» Эти слова Маяковского, обещавшего сказочное будущее при коммунизме, в Петербурге, оказывается, были воплощены в реальной жизни вовсе не после революции, а сразу после основания города. Садов было много, а некоторые поражали своей роскошью.

Немногие знают, что был, оказывается, еще один сад, который по размерам, ухоженности и красоте не уступал знаменитому Летнему. Находился он на Васильевском острове на территории усадьбы «светлейшего князя» Александра Даниловича Меншикова. Сама усадьба, основанная в 1704 году, занимала огромное пространство – 12 гектаров – от Большой до Малой Невы. Тогда же там начали строить и знаменитый Меншиковский дворец, поначалу бывший деревянным и получившим название «Посольский».

Своему саду «светлейший» уделял большое внимание, он постоянно расширялся и хорошел. Обслуживал его огромный штат садовников из крепостных крестьян. Своими рощами, лабиринтами, крытыми аллеями, прудами, фонтанами он и в самом деле мог на равных соперничать с царским Летним садом. Особой гордостью Александра Даниловича были цветники, разбитые по обе стороны канальца, ведущего к Посольскому дворцу. Не менее впечатляла и аллея, тянувшаяся вглубь острова мимо ухоженных лужаек, подстриженных на голландско-французский манер деревьев, фонтанов и статуй, который «светлейший» приобретал для своего сада за огромные деньги в Италии.

Был в саду и обширный огород с ягодниками, теплицами, оранжереями, где как свидетельствовали современники, вызревали даже ананасы. Их и подавали во дворце во время званых обедов и ужинов, что поражало заморских гостей Северной столицы, особенно зимой.

Однако после того как в результате хитроумной интриги Меншиков впал в опалу и был сослан в Березово, его петербургское владение, а вместе с ним и великолепный сад стали хиреть. По распоряжению Елизаветы Петровны для устройства огромного парка возле третьего Летнего дворца, стоявшего на месте Инженерного замка, было велено взять из сада Меншикова 250 старых лип высокой около трех метров. Кое-что перекочевало и в расположенный по соседству Ботанический сад Академии наук.

Позднее судьба меншиковского сада стала еще более печальной. К концу 18 века он утратил уже половину отведенного ему пространства. Часть территории занял пыльный плац, на котором маршировали расквартированные по соседству кадеты – отсюда и Кадетская линия. В 1804 году именно с этого плаца стартовал первый в России воздушный шар для проведения научных экспериментов.

Впрочем, еще в 19 веке сад вполне мог выполнять свои функции собственно сада для отдыха горожан. По воскресеньям в него был разрешен доступ «чистой публике». В павильоне у прудов гремела медь военного оркестра, устраивались танцы. А сами пруды использовались знаменитым физиком Эмилием Ленцем для опытов по изучению распределения температуры воды. «Похороны» некогда великолепного сада состоялись при советской власти – в 20 годы его деревья безжалостно вырубили на дрова.

Ботанический сад

В какой-то степени продолжателем славы Меншиковского сада стал Ботанический сад Императорской Академии наук, разбитый недалеко на специально приобретенном участке. Вообще в Императорских садах Петербурга можно было появляться только с особого на то разрешения и показывали их только знатным иностранцам. Только при Елизавете Петровне эти сады, в частности Первый и Второй Летний, стали доступными для публики в праздничные дни с обязательством быть при этом в «пристойных одеждах».

Но эти строгости не касались Ботанического сада на Васильевском, поскольку он был создан не для посетителей, а для научной работы. При саде имелся штат профессоров-ботаников, которые жили по соседству. Однако денег для сада постоянно не хватало и кончилось все тем, что во времена царствования Екатерины его перенесли с Васильевского острова на Фонтанку. О Ботаническом на Васильевском сегодня напоминают лишь несколько деревьев во дворе дома № 52 по Первой линии.

Румянцевский сквер

Зато в целостности сохранился Румянцевский сквер (или Соловьевский сад), который называли лучшим из всех петербургских скверов. «Все в нем, начиная от прекрасной решетки до последней скамейки, так хорошо, что, кажется, не остается желать ничего лучшего», – писала в своей время газета «Русский инвалид».

История сквера связана с обелиском «Румянцева – победам», высящегося в его центре. Он появился там почти за полвека до открытия сквера на располагавшемся там тогда парадном плацу Кадетского корпуса, да так и остался по сию пору. Его перенесли на Васильевский остров с Марсового поля в 1819 году. Постамент с бронзовым орлом на вершине гранитной стелы установили строго по оси переулка, чтобы он был виден чуть ли не от самого Среднего проспекта.

Соловьевским сад жители Васильевского острова стали называть по имени сибирского золотопромышленника, купца С.Ф. Соловьева, который жил в доме на Первой линии по соседству, а потом за свой счет устроил на вытоптанном кадетами плацу шикарный сквер. По слухам, этот презент городу обошелся щедрому купцу в 25 тысяч рублей серебром.

О том, чтобы скверу было присвоено имя Соловьева, ратовали депутаты Городской думы. Однако «высочайшего соизволения» на этот счет не последовало и сад официально был назван Румянцевским.

Хотя местные жители до сих пор именуют его «Соловьевским». Впрочем, именем купца был назван расположенный по соседству переулок, который был позднее переименован в улицу Репина.

Кстати, этому переулку была уготована драматическая судьба. Во время блокады в 1941-42 гг. его превратили в морг под открытым небом. Туда свозили на санках и кусках фанеры умерших от голода людей со всех соседних улиц и складывали штабелями. Всю зиму трупы, завернутые в простыни, лежали там штабелями под кучами снега…

От частных садов, которых в Петербурге было великое множество, сохранилось немного. Автор книги «Старый Петербург» П. Столпянский (в 1913 году) писал: «Должен признаться, что когда я впервые систематизировал сведения о петербургских садах 19 века, мне самому они показались чересчур фантастическими. На основании этих сведений выходило, что Петербург был царством садов, что это был тот город грядущего будущего, о котором в настоящее время ведутся лишь одни разговоры».