Текст книги "Петербургские тайны. Занимательный исторический путеводитель"

Греческая церковь

В 1962 году, когда по приказу Хрущева началась новая волна сноса православных церквей, в Ленинграде взорвали изумительную по красоте греческую церковь Дмитрия Солунского (на ее месте, на Греческом проспекте, был построен кино-концерный зал «Октябрьский»).

Покойник без сердца

«Теперь так мало греков в Ленинграде, Что мы сломали греческую церковь…» – писал потрясенный варварством поэт Иосиф Бродский. Бродский не знал, что после сноса храма в Ленинграде под остатками его основания рабочие сделали странную находку: обнаружили гранитную плиту, а под ней нишу с металлическим гробом. Внутри него был еще один, деревянный, в котором лежало хорошо сохранившееся мумифицированное тело богато одетого мужчины, а в свинцовой коробочке – биография покойного. Не долго думая, рабочие выбросили труп из гроба, и тело неизвестного несколько дней провалялось под холодным питерским дождем…

Оповестили, как это было принято в те времена, компетентные «органы», которые установили, что «неизвестный труп» является телом греческого купца Димитрия Бенардаки, на деньги которого и была построена церковь. Мумию доставили в судебно-медицинский морг Ленинграда. Тут обнаружилась и еще одна странная деталь: оказалось, что у трупа нет сердца! Оно было вынуто до похорон, а грудь потом аккуратно зашита.

Кто это сделал и зачем? Что стало с останками грека Бенардаки после завершения медицинских исследований? Был ли он захоронен, и если был, то где? Долгое время на эти вопросы не было ответов. Но недавно тайна была раскрыта. Оказалось, что останки Бернардаки сохранились, в декабре 2010 года произошла их идентификации, а 2 сентября 2011 года их перезахоронили…

Папа – турок, мама – грек…

Родился Димитрий Егорович Бенардакис (в России фамилии многих греков потом изменили и вместо именительного падежа – «Бенардакис – стали употреблять звательный: «Бенардаки») в 1802 году в Таганроге. В том самом провинциальном приморском городке, где появился на свет и Антон Павлович Чехов, автор, в частности, бессмертной фразы «В Греции все есть…», которую произносит грек Дымба в его пьесе «Свадьба». Отец Бенардаки, греческий купец, приехал в Петербург из Венеции, принял российское подданство и быстро обрусел. Как шутили в те времена: «Папа – турок, мама – грек, сам я – русский человек!»

Димитрий недолго послужил в гусарах, а потом вышел в отставку в чине поручика. У отца водились кое-какие капиталы, и поручик в отставке начал свой бизнес далеко не с нуля. Он выиграл торги в Петербурге по винным откупам, и через шесть лет молодому греку принадлежал весь доходнейший винодельческий промысел, что позволило ему несметно разбогатеть. Свои капиталы Бенардаки вложил в сельское хозяйство и стал одним из самых успешных сельскохозяйственных производителей России. Слава об успехах помещика Бенардаки гремела по всей России. Говорят, что именно его потом вывел Гоголь во втором томе «Мертвых душ» под именем передового помещика Костанжогло.

Сормовский завод и Макаръевская ярмарка

Грек Бенардаки преуспел не только в сельском хозяйстве. Он основал ставший впоследствии легендой русской промышленности Сормовский завод. При Бенардаки на заводе – впервые в нашей стране – появились паровые машины, токарные станки, подъемный кран, а также первая в России мартеновская печь. Кроме того, Бенардаки учредил в селе Макарьеве знаменитую торговую ярмарку с многомиллионным оборотом. Вдобавок ко всему оборотистый грек стал еще владельцем шестнадцати заводов в шести губерниях России, золотых приисков на берегах Енисея и Амура, речного пароходства на Волге и т. д. и т. п. Финансировал он и проекты государственной важности – такие как строительство заградительных сооружений Кронштадта, за что был награжден орденами Святого Владимира IV и III степеней.

Не забывал Бенардаки и о своей далекой родине – Элладе, много лет томившейся под турецким игом. На его деньги в Афинах были построены Национальный музей и Национальная библиотека. За эти заслуги греческое правительство удостоило своего щедрого земляка звания почетного гражданина Греции. Поэтому когда жившие в Петербурге греки решили построить там православную церковь, то решили обратиться именно к нему. Бенардаки немедленно согласился.

Одна из красивейших церквей

Греческая церковь во имя святого великомученика Димитрия Солунского была заложена 25 мая 1861 года по проекту профессора архитектуры Р. Кузьмина. В 1866 году на Летней конной площади, на берегу со временем засыпанного Лиговского канала (теперь это Лиговский проспект), строительство одного из самых красивых православных храмов Петербурга было завершено. Иконы и утварь для храма были доставлены из Греции. Богослужения совершались на греческом языке по богослужебной традиции, сохранявшейся в древних православных храмах Эллады. Димитрий Егорович не оставлял заботами Греческую церковь до своего последнего дня, и, когда он умер, Высочайшим указом – в виде исключения и в знак признания особых заслуг – было разрешено похоронить его тело в склепе под алтарем храма. Но сердце по завещанию Бенардаки было вынуто, отправлено в Грецию и захоронено там. Однако, где именно, – неизвестно до сих пор.

У Димитрия Егоровича, по воспоминаниям современников, были такие выразительные глаза, что от одного его взгляда дети мгновенно переставали плакать. Говорил он всегда и везде – и дома, и на работе, и в обществе – очень тихо. Но так отчетливо, что к нему внимательно прислушивались во многих дворцах в России и Греции. Еще бы! Ведь он был одним из богатейших людей тогдашней России…

По этой причине он водил дружбу со многими знаменитостями. Не только с купцами, сановниками и петербургскими греками, но и с Жуковским, Аксаковым, Гоголем, которому, судя по рассказам современников, охотно одалживал деньги, будучи горячим поклонником его таланта. «Слава Богу, – сказал в свое время Димитрий Егорович, – я имел честь быть знакомым с господином Гоголем в период его несомненной для меня гениальности!»

Гроб встречал император

За щедрую благотворительную деятельность император Александр II пожаловал Бенардаки звание потомственного российского дворянина. Одним из многочисленных фондов, основанных Бенардаки, было «Общество вспомоществования нуждающимся учащимся Второй Петербургской мужской гимназии». Общество вносило плату за обучение, снабжало учащихся обувью и учебниками. Другое учреждение, входившее в благотворительную империю Бенардаки, – «Общество земледельческих колоний и ремесленных приютов». Оно работало исключительно с детьми, осужденными за мелкие преступления.

Миллионер и благотворитель умер внезапно, от сердечного приступа в 1870 году в немецком городе Висбаден. Оттуда его набальзамированное тело привезли в Петербург специальным поездом. На Николаевском (ныне Московском) вокзале гроб с телом Димитрия Егоровича встречал сам император Александр II. Это был первый и последний случай в истории России, чтобы самодержец лично встречал гроб с телом человека, не принадлежавшего к императорской фамилии.

Храм на Сенной

Храм Успения Пресвятой Богородицы на Сенной тоже еще хорошо помнят старожилы Ленинграда. А финансировал ее строительство знаменитый в свое время в городе купец-миллионщик Савва Собакин. Он очень спешил, чтобы успеть закончить храм к моменту возвращения из Москвы Екатерины II. Императрица оказалась довольна и наградила проворного купца бронзовой медалью весом в пуд «За скупость», а также дала разрешение изменить фамилию. С тех пор Собакин стал называться Яковлевым.

Второй по высоте шпиль

Шпиль колокольни храма Успения на Сенной был вторым по высоте после шпиля Петропавловской крепости, являясь одной из важнейших архитектурных доминант столицы. Фантастически богатой была утварь храма и коллекция икон. Однако все это не остановило власти Ленинграда, считавшие, что эта церковь «не имеет архитектурной ценности». В сентябре 1961 года газета «Вечерний Ленинград» с гордостью сообщила, что скоро «позорное пятно на облике Сенной площади» будет снесено и на его месте появится наземный павильон станции метро «из стекла и бетона». Это происходило в те времена, когда глава компартии Никита Хрущев усилил давление на церковь и публично объявил, что скоро всем покажут «последнего попа».

Архитекторы Ленинграда переполошились и направили письмо к тогдашнему министру культуры Екатерине Фурцевой, умоляя сохранить памятник архитектуры. Та прислала в город комиссию, а потом направила письмо с запрещением не допустить сноса шедевра архитектуры. Но в управлении Ленметростроя, спешившего быстрее закончить сооружение станции на Сенной и не желавшего ничего переделывать, умышленно не стали его вскрывать, а переправили назад отправителю. А на другой день церковь взорвали. Разгневанная Фурцева объявила главному архитектору города строгий выговор, но было поздно – на месте храма уже дымилась груда битого кирпича…

Затем разразился еще один скандал. Когда мусором от взорванной церкви на Сенной засыпали котлован строящейся станции метрополитена «Горьковская», обнаружили клад. Примчавшиеся на место сотрудники ОБХСС обыскали рабочих и вытряхнули из их карманов множество золотых царских десятирублевок. Оказывается, они обнаружили среди мусора каменный тайник с кладом золота и закладной доской храма Успения на Сенной. Любопытно, что инвентаризационная стоимость разрушенной церкви составляла в те времена 8 миллионов рублей, и ровно в такую же сумму обошлось и ее уничтожение…

Другие жертвы архитектурного погрома

Долгие годы площадь Восстания украшала церковь Входа Господня в Иерусалим (или Знаменская), построенная там по проекту архитектора Демерцова в 1794–1804 гг. В ней хранилась знаменитая икона Божьей Матери «Знамение». Прихожанином и церковным старостой храма был сам академик Павлов, а потому власти решились ее уничтожить только после смерти знаменитого ученого в 1941 году. А уникальная икона исчезла после взрыва неизвестно куда. Недавно в память о разрушенном шедевре на фасаде станции метро «Площадь Восстания» установлена мемориальная доска.

Безжалостно разрушены были также Троицкий собор, возвышавшийся на площади перед Петропавловской крепостью, «Сергиевский Всей артиллерии собор» на Литейном, церковь Воскресения Христова, разобранная при строительстве Дома прессы на Фонтанке, 59, храм Преподобного Сергия Радонежского на углу Литейного проспекта и улицы Чайковского и многие другие замечательные памятники архитектуры – всего около ста объектов. Некоторые церкви, хотя и не тронули, но превратили в склады картошки, катки и даже бассейны. Службы в них возобновились только после 1991 года, а некоторые реставрируют до сих пор.

Благовещенский мост

Этот мост, который соединяет набережную Лейтенанта Шмидта с Адмиралтейским районом, в советские времена назывался именем того же лейтенанта Шмидта, стоит на своем прежнем месте. Однако это – новодел. Несколько лет назад его разобрали и фактически построили новый, более широкий.

По указу императора

А старый мост, находившийся на месте современного, стал первым постоянным мостом в столице, поскольку до этого берега реки соединяли только наплавные переправы, которые зимой убирали. Император Николай I подписал указ о начале его строительства 18 ноября 1842 года. Сооружение Благовещенского моста стало в России одной из трех грандиозных построек первой половины XIX века наряду с железной дорогой из Санкт-Петербурга в Москву и Исаакиевским собором.

Автором проекта стал талантливый инженер Станислав Кербедз, придумавший использовать при строительстве арочные конструкции из чугуна. Свое название мост менял несколько раз. Поначалу строящаяся переправа получила название Невский мост, потом его назвали Благовещенским, а потом – Николаевским. В советские времена его назвали именем уже упомянутым в этой книге революционера – лейтенанта Шмидта, а при реконструкции в 2007 году вернули ему прежнее название Благовещенский.

Строительство решено было вести там, где в Неву впадал Крюков канал. При этом часть канала была заведена в трубу и засыпана, на этом месте возникла Благовещенская площадь (сейчас площадь Труда) с Благовещенской церковью Конногвардейского полка в центре (которая была разрушена большевиками). Изменилась и набережная со стороны Васильевского острова на правой стороне Невы – она была значительно расширена.

Условия, в которых велись работы, оказались чрезвычайно тяжелыми. Грунт был плохим – для того, чтобы вбивать сваи в глубину реки и вести подводные работы, использовали воздушные колокола. В создании моста принимал участие знаменитый архитектор Александр Брюллов, спроектировавший газовые фонари и красивую чугунную ограду с трезубцами Нептуна и фигурками морских коньков. Украшала его и миниатюрная часовня Николая Чудотворца, которая стояла при въезде на мост, – вклад архитектора Андрея Штакеншнейдера (к сожалению, в советские времена ее тоже снесли).

Согласно легенде, император Николай I очень серьезно относился к сооружению первого постоянного моста в Санкт-Петербурге, и, чтобы простимулировать процесс строительства, он пообещал Станиславу Кербедзу повышение в чине за постройку каждого пролета моста. В результате, как иронизировали, пролетов оказалось больше, чем планировалось, а после завершения строительства моста Кербедз получил генеральский чин.

Заметное событие

Сооружение первого постоянного моста через Неву стало заметным событием в жизни Санкт-Петербурга. 21 ноября 1850 состоялось торжественное открытие моста для экипажей и пешеходов, которое прошло с большой помпой. Современники назвали его «драгоценным ожерельем красавицы Невы». Новый мост имел 7 пролетов в чугунных арочных конструкциях, а 8-й пролет был двукрылый разводной у правого берегового устоя. Благовещенский мост стал первым постоянным мостом через Неву и излюбленным местом прогулок петербуржцев. Поскольку мост был металлическим, на нем разрешили курить, в то время как на всех других мостах из дерева это было строго запрещено.

Рассказывают, что однажды император Николай I, проезжая по мосту, увидел медленно двигающуюся навстречу повозку, на которой стоял грубо сколоченный, неокрашенный гроб. Сзади шли два инвалида в солдатских шинелях. Государь приказал остановить карету и послал адъютанта узнать – кого хоронят? Адъютант доложил, что хоронят отставного солдата, более четверти века служившего Богу, Царю и Отечеству. Тогда государь вышел из кареты и пошёл за гробом солдата. За ним потянулась свита. Бедный солдат при жизни и в самых смелых мечтах не мог представить, что его будут провожать в последний путь сам император и самые блестящие офицеры российской столицы.

Дальнейшая судьба моста

В 1855, после кончины Николая I, Благовещенский мост переименовали в Николаевский. Спустя некоторое время разводной пролёт моста стал узок, к тому же он был расположен в мелкой боковой части Невы. В 1901 было предложено несколько инженерных решений переноса разводного пролёта в центр русла, но ни один из них не был воплощён в жизнь. Увеличившиеся транспортные нагрузки потребовали капитальной перестройки, которая была осуществлена в 1936–1938 по проекту профессора Григория Передерия. Новый двукрылый разводной пролет был устроен между центральными опорами. Прежний разводной пролет заменен железобетонной аркой, облицованной гранитом. Пролеты по сторонам разводной части моста заново перекрыты стальными балками. Впервые в истории в мостостроении была применена электросварка. От прежнего Благовещенского моста остались только перила и опоры. Длина моста составила 331 м, ширина – 24 м.

С сентября 2006 по 15 августа 2007 была проведена капитальная реконструкция моста. Ему вернули не только его исконное имя, но и исторический облик 1850 – восстановлен исторический силуэт, решетчатая ферма с криволинейным нижним поясом, элементы декора. Теперь ширина моста составляет 37 м: 8 полос движения, 2 полосы безопасности и 2 тротуара. С моста убрали трамвайные рельсы. Интересна судьба арочных конструкций старого моста. Отлитые из чугуна в сороковых годах XIX столетия, они прекрасно сохранились. Поэтому их решили использовать на строительстве нового моста в Твери (в советские времена он назывался Калинин). Но этому помешала война. Только после победы уцелевшие части ленинградского моста были установлены на втором мосту через Волгу в этом же городе. А старые фонари моста были перевезены на Марсово поле.

Крематорий от большевиков

95 лет назад в Петрограде на 14-й линии Васильевского острова заработал первый в России крематорий. Он был создан по личной инициативе Льва Троцкого, как элемент «новой пролетарской культуры» и обрядности «красного огненного погребения», хотярусская православная церковь всегда резко выступала и выступает против этого ообряда.

Декрет Ленина

Захватив в России власть, большевики с энтузиазмом пели: «Мы наш, мы новый мир построим…». Но начали в Петрограде всего с двух строек: памятника «жертвам революции» на Марсовом поле – т. е. кладбища в самом центре города, и первого в России крематория. И это было не вовсе случайно. После уничтожения императорской семьи Романовых под Екатеринбургом, главным врагом новых правителей России стала Русская православная церковь. А потому было решено лишить ее одной из основных в глазах народа функций – провожать в последний путь и погребать усопших.

В начале 1919 года Ленин подписал декрет о допустимости и даже предпочтительности кремации покойников. А Лев Троцкий выступил в большевистской прессе с серией статей, в которых призвал всех лидеров советского правительства завещать сжечь свои тела. А потому строительство первого крематория пропагандировалось, как некая «Кафедра безбожия». Именно под таким лозунгом журнал «Революция и церковь» объявил в 1920 году конкурс на проект на его сооружение. При этом всемерно поощрялись коммунистические – «красные» – похороны: впереди шли музыканты, потом несли красный гроб, и за телом шли комсомольцы и коммунисты с красными флагами и с пением «Интернационала». И, конечно, никаких священников.

Иван Бунин в «Окаянных днях» с ужасом писал: «Я видел Марсово поле, на котором только что совершили, как некое традиционное жертвоприношение революции, комедию похорон будто бы павших за свободу героев. Что нужды, что это было, собственно, издевательство над мертвыми, что они были лишены честного христианского погребения, заколочены в гроба почему-то красные и противоестественно закопаны в самом центре города живых!»

Первый крематорий

Он появился в Петрограде в 1920 году на 14-й линии Васильевского острова в помещении бывших бань. Планировали сначала сделать «огненный алтарь», как его называли революционеры, в Александро-Невской лавре, но не вышло. Первое сжигание было проведено 14 декабря – покойника, труп которого предстояло предать огню, торжественно отобрали в городском морге. Процедурой руководил ответственный за крематорий, племянник начальника питерской ЧК Моисея Урицкого Борис Каплун.

Юрий Анненков вспоминал: «В огромном сарае трупы, покрытые их лохмотьями, лежат на полу плечом к плечу, бесконечными рядами. Нас ожидала там дирекция и администрация крематория.

– Выбор предоставляется даме, – любезно заявил Каплун, обратившись к девушке.

Девушка кинула на нас взгляд, полный ужаса, и, сделав несколько робких шагов среди трупов, указала на одного из них (рука ее была, помню, в черной перчатке). На груди избранника лежал кусочек грязного картона с карандашной надписью: «Иван Седякин. Соц. Пол.: Нищий».

– Итак, последний становится первым, – объявил Каплун и, обернувшись к нам, заметил с усмешкой:

– В общем, довольно забавный трюк, а?

«А не поехать ли в крематорий?»

Вскоре поездки в крематорий стали для тогдашней советской элиты развлечением, в том числе даже для писателей. Корней Чуковский, и поныне популярный автор книг для детей, посещал крематорий вместе с 13-летней дочерью. В своем дневнике 3 января 1921 года он записал: «В печи отверстие, затянутое слюдой, – там видно беловатое пламя – вернее, пары – напускаемого в печь газа. Мы смеемся, никакого пиетета. Торжественности ни малейшей. Всё голо и откровенно. Ни религия, ни поэзия, ни даже простая учтивость не скрашивает места сожжения. Революция отняла прежние обряды и декорумы и не дала своих. Все в шапках, курят, говорят о трупах, как о псах. <…> Наконец молодой строитель печи крикнул: “Накладывай!” Похоронщики в белых балахонах схватились за огромные железные щипцы, висящие с потолка на цепи, и, неуклюже ворочая ими и чуть не съездив по физиономиям всех присутствующих, возложили на них вихляющийся гроб и сунули в печь, разобрав предварительно кирпичи у заслонки. Смеющийся Грачев очутился в огне. Сквозь отверстие было видно, как горит его гроб – медленно (печь совсем холодная), как весело и гостеприимно встретило его пламя. Пустили газу – и дело пошло еще веселее. Комиссар был вполне доволен: особенно понравилось всем, что из гроба вдруг высунулась рука мертвеца и поднялась вверх. “Рука! рука! смотрите, рука!” <…> Мы по очереди заглядывали в щелочку и с аппетитом говорили друг другу: “Раскололся череп”, “Загорелись легкие”, – вежливо уступая дамам первое место».

Любоваться «огненными церемониями» после изысканного ужина у чекиста Каплуна ездили известные литераторы, художники, артисты: Гумилев, Анненков, Белый, знаменитая балерина Спесивцева. Это занятие считалось прогрессивным, как поход в экспериментальный театр Мейерхольда. Чекисты часто предлагали: «А не поехать ли в крематорий?» – как прежде говорили: «Не поехать ли к „Кюба» или в „Виллу Родэ»?» (так до революции назывались самые шикарные петербургские рестораны).

Как пишет профессор Наталья Лебина, печь для трупосжигания проработала с 14 декабря 1920 года по 21 февраля 1921 года. Однако жители города восприняли нововведение без всякого энтузиазма. За это время было кремировано около 400 усопших и менее 5 % из них – по желанию родных или согласно завещанию. В марте 1921 года крематорий, по сути дела, прекратил работу.

Сакральное кощунство

К началу Первой мировой войны в Петрограде, как и повсюду в России, 90 % всех случаев смерти сопровождались христианскими религиозными обрядами и захоронением в гробу на кладбищах. В стране не было ни одного крематория. Однако в среде либеральной интеллигенции, которая еще до революции щеголяла атеизмом, многие явно тяготели к концепциям своеобразного сакрального кощунства, демонстративного ниспровержения духовных символов прошлого. Определенная ее часть была готова к смене представлений о нормах морали и, в частности, о культе смерти и памяти. Тем более что когда к власти пришли большевики, опиравшиеся на деклассированных люмпенов, для которых «кокнуть», «ликвидировать», или «отправить в штаб Духонина», стало обычным делом.

Неудивительно, что сразу после событий февраля 1917 года деятели культуры и искусства, сотрудничавшие с Временным правительством, поддержали идею Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов: похороны жертв революции «должны быть всенародные, общегражданские (без церковного обряда, каковой будет совершен родственниками убитых по их усмотрению)». После дебатов почти единогласно было решено сделать похороны гражданскими без участия духовенства. Что и произошло во время похорон «жертв революции» на Марсовом поле в Петрограде.

Для большевиков сжигание трупов вообще стало страшной традицией. От попытки сжечь останки членов царской семьи, расстрелянных под Екатеринбургом, до сожженной в бочке из-под бензина во дворе Кремля трупа покушавшейся на Ленина Фани Каплан.

Вне православной традиции

Между тем русская православная церковь всегда относилась к сжиганию покойников крайне негативно. Будущий патриарх Кирилл в свою бытность председателем Отдела внешних церковных сношений в сане митрополита Калининградского и Смоленского в ответ на вопрос жены смертельно больного он сказал следующее: «…Кремация находится вне православной традиции. Мы верим, что в конце истории произойдет воскресение мертвых по образу Воскресения Христа Спасителя, то есть не только душой, но и телом. Если мы допускаем кремацию, то тем самым как бы символически отказываемся от этой веры. Конечно, речь здесь идет только о символах, ибо и похороненное в земле человеческое тело также превращается в прах, но Бог силою Своей из праха и тления восстановит тело каждого. Кремация, то есть сознательное разрушение тела усопшего, выглядит как отказ от веры во всеобщее Воскресение».

Но именно этого большевики и хотели. Стремились заставить народ всеми путями отказаться от веры, от вековых традиций даже в том, что касалось погребения усопших. Исключение было сделано поначалу для одного человека – Ленина, которого бальзамировали, как древнеегипетскую мумию.

12 апреля 1918 года, как мы уже писали, был принят декрет Совета народных комиссаров «О снятии памятников, воздвигнутых в честь царей и их слуг, и выработке проектов памятников Российской социалистической революции». Это было целенаправленное разрушение исторической памяти, начальный этап десакрализации прошлого и культа умерших в частности. Памятники начали сносить в первую очередь в бывшей столице Российской империи. При этом Совнарком выражал желание, чтобы «некоторые наиболее уродливые истуканы» были убраны уже к 1 мая 1918 года. В двадцатых числах апреля 1918 года в Петрограде была образована комиссия по составлению списка памятников, подлежащих снятию.

Параллельно в петроградской печати стали активно рекламироваться идеи кремации и постройки крематория. Именно в это время и начинается эпопея со строительством первого крематория, который можно рассматривать как часть плана монументальной пропаганды. Идея его создания была привлекательной для представителей новой власти.

Веселый «проспект»

Автор «Черного квадрата» Казимир Малевич в одной из своих статей, опубликованной в газете «Искусство коммуны» в начале 1919 года, деловито писал: «Сжегши мертвеца, получаем 1 грамм порошку, следовательно, на одной аптечной полке могут поместиться тысячи кладбищ».

Питерский художник Ю. Анненков получил заказ нарисовать обложку для «рекламной брошюры» будущего сооружения. Позднее он вспоминал: «В этом веселом «проспекте» приводились временные правила о порядке сожжения трупов в «Петроградском городском крематориуме» и торжественно объявлялось, что «сожженным имеет право быть каждый умерший гражданин».

Первый советский крематорий в Петрограде просуществовал недолго – до декабря 1921 года. Сооружённая в спешке печь скоро вышла из строя. Кроме того, в голодном и холодном городе не хватало дров…