Текст книги "Хозяин дома"

Во второй шлоке акцент делался на знании и расширении сознания. Говорилось, что такого количества человеческого страдания и близко не было бы, если бы люди не были столь невежественны. А в чём их невежество?

«Наверное, отчасти – в незнании истоков собственной боли, в непонимании её причины», – подумала Соня.

В чем была первопричина её страданий? Соня пока не нашла на это ответа. Но теперь была уверена, что обязательно найдёт.

 
                                             III
 

Дмитрий Формовщиков постепенно выздоравливал, не переставая при этом хандрить. Буквально вчера ему наконец-то сняли гипс, но короткая радость тут же сменилась новым приступом отчаяния. Он не мог поднять правую руку выше уровня плеча. Врач рекомендовал ему упражнения лечебной физкультуры, чтобы разработать малоподвижный пока ещё плечевой сустав. Формовщиков принялся фанатично и со спешкой их выполнять, и только острая боль иногда на время его останавливала. Тем не менее, в физическом плане дела обстояли неплохо: плечо Дмитрия медленно, но верно возвращало заложенные в него природой возможности. Пока о тренировках не могло быть и речи – и тут был бессилен любой фанатизм. Нужно было просто выздоравливать и никуда не спешить (что для Формовщикова было чрезвычайно трудно). И всё же он постепенно свыкался со сложившейся ситуацией, стараясь занимать себя другими мыслями. Но вот они-то как раз и причиняли ему сильнейшую эмоциональную боль.

Дмитрий думал об Анне. Каждый день он вспоминал о той их встрече, которая началась с чистосердечного разговора, продолжилась поцелуем и завершилась глубокой печалью для них обоих. Известие о недавнем пожаре ненадолго отвлекло Дмитрия от гнетущих мыслей, но вскоре они с новой силой начали его одолевать. Формовщиков был в ступоре и не мог решить, как ему действовать в дальнейшем. Много раз ему хотелось пойти к Анне самому: поговорить с ней, выяснить причины резкой перемены, произошедшей с ней в тот день. Но каждый раз он откладывал этот разговор. Иногда он злился, считая, что она «плюнула ему в душу», иногда к нему приходила жадная до встреч с ним Леночка и отвлекала его своей смазливой мордашкой и красивым горячим телом (в зеркало Дмитрий больше не смотрелся). А иногда к Формовщикову приходил Эдуард Арсеньевич, и они беседовали на небезразличные для Дмитрия темы.

– Дмитрий, у меня есть идея, которая, я ручаюсь, в один миг поднимет вам настроение, – придя как-то раз к соседу в номер, сказал Привязчиков. – Но для этого вам нужно будет надеть ваш костюм.

– Может быть, не сейчас, Эдуард Арсеньевич? Ко мне Лена обещала зайти.

– Я в курсе, Дмитрий, мы уже обо всём с ней договорились, – успокаивающим, но не терпящим возражений тоном ответил Привязчиков, который в это время настраивал принесённый с собою фотоаппарат. – А, вот и она. Здравствуй, Леночка! Как добралась?

– Здравствуйте, Эдуард Арсеньевич! Всё хорошо. Димочка, привет! – воскликнула Лена и бросилась на шею своему невесёлому бойфренду.

– Что вы вдвоём задумали? – кисло улыбаясь, спросил Формовщиков.

– Я хочу сделать для вас небольшой сюрприз, – ответил Эдуард Арсеньевич. – Для этого мне нужно сфотографировать вас вместе с Леной. В вашем костюме, разумеется.

– В костюме? Может, не надо? Может, сделаем это, когда я полностью поправлюсь?

Формовщиков и правда не был уверен, хочет ли он фотографироваться прямо сейчас. Обычно он обожал это занятие, и Эдуард Арсеньевич уже понаделал уйму фотографий Дмитрия в пресловутом костюме – и с Леночкой, и без неё. Но то было до травмы. Сейчас же Формовщиков с трудом двигал своей сильно похудевшей правой рукой – и не горел желанием запечатлевать в кадре свою нынешнюю физическую форму.

– Дима, ну пожалуйста! – начала канючить Леночка.

– Давайте попробуем, всего несколько снимков. Если вдруг вам не понравится, я потом всё удалю, – пообещал Формовщикову Эдуард Арсеньевич.

Дмитрий, который не желал бередить раны и лишний раз смотреть со стороны на своё исхудавшее тело, в конечном итоге всё же согласился. Ему не хотелось отвечать отказом на желание Привязчикова сделать ему приятное. С помощью Леночки он надел сложенные в гардеробе доспехи, без её помощи – шлем с маской, и Эдуард Арсеньевич сделал несколько снимков, после чего оставил пару наедине.

 
                                                 * * *
 

Во второй половине следующего дня Эдуард Арсеньевич пришёл к Формовщикову с обещанным подарком. Это был огромный, почти на всю стену, плакат. На нём красовалась фотография облачённого в костюм Дмитрия и обнимавшей его Леночки. Привязчиков самостоятельно разместил его на стене и принялся ожидать реакции Дмитрия. Месяц назад Формовщиков запрыгал бы от радости – сейчас же просто улыбнулся. Но, да, изображение пришлось ему по вкусу. Обнимая своего героя в доспехах, Леночка стояла как раз по его правую руку, поэтому разглядеть, что правый бицепс Формовщикова потерял в обхвате более шести сантиметров, из-за этого было невозможно. Глаза Дмитрия немного печально взирали из смотровой щели шлема, но вид себя в маске, в самом деле, всегда поднимал ему настроение. Не стал исключением и этот случай. Молодой человек явно повеселел и принялся рассматривать в первую очередь самого себя. А как же Леночка?

«Да, она и вправду очень красива, – подумал Формовщиков, разглядывая изображение девушки, сверкавшей со снимка своими прекрасными карими глазами. – Чисто внешне она, пожалуй, красивее, чем Анна».

«Что ты знаешь о Красоте?» – Дмитрий услышал внутри себя тихий голос, которому не придал пока что большого значения.

– Как вам мой подарок? – поинтересовался Эдуард Арсеньевич.

– Мне нравится, большое вам спасибо! – поблагодарил Привязчикова за бескорыстную, как ему казалось, услугу Дмитрий.

– А вы посмотрите на Лену! – кивнул в сторону плаката его создатель. – Какая красота! Глаза, нос, улыбка… Это ли не идеал женской красоты, Дмитрий?

– Вы знаете, Эдуард Арсеньевич, я много думал на эту тему за последнее время, – начал делиться своими мыслями Формовщиков. – Почему мне нравилась… почему мне нравится Лена. Да, она красива, стройна, любит и умеет кокетничать. Но у меня такое чувство, что мне этого как будто становится мало. Чего-то мне в ней всё же недостаёт.

– Да как же вы можете так говорить, Дмитрий! – едва ли не возмутился Эдуард Арсеньевич. – Такая красивая девушка: модельной внешности, ослепительной красоты! Неужели на вашем месте можно грезить о ком-либо ещё?

– Можно.

– И кто же это, наберусь смелости спросить?

Немного поколебавшись, Дмитрий ответил:

– В последнее время я постоянно думаю об Анне.

– Об Обидиной?! – удивлённо воскликнул Эдуард Арсеньевич. – Вот уж не подумал бы! И что же такое вы в ней нашли?

– Мне сложно выразить это словами, – угрюмо ответил Формовщиков.

– Помилуйте, милостивый государь! – казалось, Привязчиков начинал немного горячиться. – Ну как же можно такой красавице, как Лена, предпочесть такую… скажем так, неочевидной красоты девушку, как Анна?

– Я теперь сам об этом постоянно думаю.

– Я вам так скажу: опросите сто мужчин – и девяносто девять из них скажут, что предпочли бы встречаться с Леной, а не с Анной. По красоте это просто две разные весовые категории, так сказать. Так что, на мой взгляд, вы стали жестоко заблуждаться, мой друг. И вдобавок перестали ценить всю прелесть своей спутницы.

– Либо я один из ста.

– Надеюсь, этот плакат будет ежеминутно напоминать вам о том, что всё-таки вы сделали правильный выбор.

Ещё несколько минут мужчины продолжали беседу. И этот их разговор отвлёк Дмитрия от одного важного нюанса. Всё это время – от размещения на стене плаката и вплоть до данной минуты – дверь в комнату Формовщикова была отворена (Привязчиков по какой-то причине не стал закрывать её за собой). И буквально минуту назад к номеру Дмитрия подошла Анна, которая опередила его в своём стремлении наладить их едва начавшиеся отношения. О чём говорили Привязчиков и Формовщиков, она не слышала. Для неё было достаточно увидеть развешенный на стене комнаты плакат, чтобы сделать свои далеко идущие выводы.

«Похоже, я здесь всё-таки третья лишняя», – подумала Обидина и поскорее ушла, чтобы он, не дай Бог, не увидел её слёз.

 
                                              IV
 

«Должно быть, с ней ему намного проще и лучше, чем со мной, – сокрушалась, покидая пятый этаж, Обидина, – а от меня он теперь и вовсе не знает, чего ожидать».

Анна корила себя за то скоропалительное решение, когда она, «подув на воду», убежала от Дмитрия практически сразу после их первого поцелуя.

«Надо же было так всё испортить! Почему нельзя было поговорить, объясниться? Зачем переносить на нового человека стереотипы своей прежней жизни?»

Обидина не знала, что делать и к кому идти за советом. Что скажет Варвара, она знала наперёд и разговаривать с ней сейчас не хотела совершенно. Антонину Матвеевну (Обидиной всегда казалось, что Пастухова относится к ней очень тепло) недавно выписали из госпиталя, и в настоящее время она оправлялась от тяжёлых ожогов и практически не покидала своей комнаты. Беспокоить её своими жалобами на жизнь Анне не хотелось – это было бы слишком эгоистично. Идти к Дмитрию? Лишний раз убедиться в том, что у них с Леночкой теперь всё хорошо? Ещё раз напомнить себе о том, что она всё разрушила собственными руками? Обидина не была готова испытать всю эту боль снова. И вдруг она вспомнила… о Соне.

Да, с тех пор, как они повздорили несколько недель назад, девушки ещё ни разу не разговаривали. Вообще, их даже «знакомыми» сложно было назвать, настолько редко они обменивались друг с другом хотя бы парой реплик. Обидина чувствовала, что Соня вызывает в ней не столько презрение (как Анне самой хотелось бы считать), но скорее негодование, возмущение. Но сейчас Анне вспомнилась мысль из одной книги, которая ей в своё время очень понравилась (и мысль, и сама книга), что если вы упорно не желаете встречать какого-либо человека, то, с огромной степенью вероятности, именно этот человек может подсказать вам ответ на мучащий вас вопрос. Приняв окончательное решение поговорить с Соней, Обидина пошла по лестнице вниз.

Анна постучала в номер Сладковой и в ответ услышала просьбу «минутку подождать». Через несколько секунд Соня открыла перед Обидиной дверь.

– Ты? – неподдельно изумилась визиту Анны Сладкова.

– Не сильно отвлекаю тебя? – вежливо поинтересовалась Обидина.

– Нет, я сейчас ничем особо не занята, – ответила Сладкова. – Читала, правда, немного.

– А пройти к тебе можно?

– Да, конечно! Проходи, присаживайся, – охотно предложила Соня. – Просто я немного растерялась от твоего прихода ко мне. Сама понимаешь, мы так редко с тобой общаемся.

– Понимаю, Соня, – проходя в комнату и с неприязненным чувством рассматривая развешенные по стенам фотографии Змееносцева, сказала Анна. – Я и сама немного удивлена, что решилась к тебе зайти.

– У тебя что-то случилось? – спросила Сладкова, зная, что у неожиданных визитов часто бывают и неожиданные причины.

– В некотором смысле да, – ответила Анна и присела на одну из стоящих в комнате кроватей.

– Чай или кофе будешь?

– Давай чёрного чаю, если есть.

– Есть.

Через минуту девушки пили чай и разговаривали. Обидина хотела спросить про фотографии Андрея, но пока не решалась.

– Ну, так что привело тебя ко мне? – спросила через какое-то время Соня.

– Для начала я бы хотела извиниться за тот наш последний разговор, когда я принялась критиковать тебя. Что бы я ни думала, считаю, в том случае мне стоило оставить своё мнение при себе – ведь ты им не интересовалась.

Сладкова внимательно посмотрела на собеседницу.

– Аня, скажу честно, я не в обиде. В первую минуту, не скрою, мне было неприятно всё это услышать, но потом… Потом я осознала, что этот разговор принёс мне куда больше пользы, чем могло поначалу показаться.

– Ты серьёзно сейчас об этом говоришь? – Анна от удивления широко открыла глаза.

– Более чем, – спокойно ответила Сладкова. – Знать, какой тебя видят окружающие, что они на самом деле о тебе думают, не может быть бесполезным, я считаю. Поэтому спасибо тебе за тот разговор и за те слова обо мне.

– Соня, ты… – Анна не нашлась, что сказать.

Она и впрямь надеялась, что Соня не станет долго таить на неё обиду, но что она будет благодарить её за то, что она тогда сказала, Обидина не ожидала совершенно.

– Аня, я не преувеличиваю и не делаю хорошую мину при плохой игре, когда говорю, что ты мне тогда помогла, – продолжила Сладкова. – Пусть в тот конкретный день в моей жизни практически ничего не поменялось, однако в дальнейшем всё это не прошло бесследно. Впрочем, ты сама хотела мне о чём-то рассказать, я так понимаю, а я всё о себе…

– Нет, что ты, Соня! Мне наоборот очень интересно было бы послушать, чем это тебе помогло! Я ещё успею рассказать, мы же даже чай ещё не допили, – улыбнулась Анна.

Обидина, внимательно выслушивая другого человека и стараясь понять его чувства, сумела отвлечься от собственных душевных мытарств и чувствовала себя гораздо свободнее, чем до начала разговора.

– Пожалуйста, расскажи, если тебе не неприятно об этом говорить, – попросила Анна.

– Нет, не неприятно. Уже не неприятно, – уточнила Соня и слегка улыбнулась. – Наиболее тяжело мне было, когда я считала что то, что со мной творится, абсолютно неизбежно; когда я думала, что выход отсутствует в принципе. Мне казалось, что моя одержимость намного сильнее меня. Я не верила в свою волю. Но потом я поговорила с одним человеком, и он дал мне информацию для размышления. Через какое-то время я решила пойти против течения и попробовала не подчиниться соблазну. И у меня это получилось, пусть далеко и не сразу. И, знаешь, теперь мне кажется, что я уже не так завишу от своей страсти, как прежде. Хотя, конечно, освободиться от неё полностью мне пока что не удалось.

– Скажи, Соня, – обратилась к Сладковой Анна, рассматривая фотографии Змееносцева на стене, – Андрей – действительно твой любимый мужчина?

– Все эти годы я не умела отличить страсть от любви, – начала рассказывать Сладкова. – Центр тяжести всей моей жизни переместился в половую сферу. Все мысли были только о том, как бы удовлетворить себя, утолить, наконец, свою жажду плотского наслаждения. И Андрей оказался единственным мужчиной, которому было по силам на время тушить мою страсть. Он разжигал во мне этот адский огонь – и лишь он один умел его потом погасить. Я стала считать его своим спасителем – и поэтому безумно к нему привязалась. В какой-то момент даже подумала, что люблю его. Моё желание и вправду сводило меня с ума, и я не могла думать ни о чём другом. Тело со своими страстями, казалось, полностью раздавило зачатки моей воли.

Слушая Сладкову, Анна и то и дело вспоминала тот случай соблазнения её стриптизёром. В ту роковую для их отношений с Алексеем минуту интересы разгорячённого алкоголем тела стали для Обидиной превыше любых других. И пусть у Сладковой этот «плотский перевес» был в разы более явственным, с каждой минутой их разговора Анна начинала чувствовать к Соне всё меньше и меньше презрения. Та часть Обидиной, которая отчаянно пыталась во что бы то ни стало противопоставить себя такому человеку, как Сладкова, в какой-то момент с тихим ужасом осознала, что начинает Соню понимать.

«Настолько ли принципиально различие между нами?» – вдруг подумала Анна.

– Поэтому, Аня, я не уверена, что способна по-настоящему кого-либо любить, – с грустью в голосе продолжала Сладкова. – Мне кажется, что я научусь этому только в том случае, если действительно пойму отличие любви от страсти. А для этого мне нужно стать свободнее от последней. Ещё свободнее.

– Мне тоже безумно не хватает внутренней свободы, – немного помолчав, сказала Анна. – Но если в твоей жизни находится место мужчинам, то в моей его давно уже нет. И я всё никак не могу отделаться от мысли, что причина именно во мне.

– Не можешь найти своего человека? – спросила Соня.

– Может быть. А может, саму себя не могу обрести – настоящую. В моих мыслях и чувствах очень много противоречий. Чувства говорят одно, мысли идут им наперекор, а в итоге меня словно рвёт на части и я мучаюсь от боли. И при всех этих эмоциональных бурях внешне моя жизнь как будто бы остановилась. Каждый день похож на предыдущий, да и боль всё время одна и та же. Иногда она затихает, иногда, напротив, резко усиливается, но никогда не оставляет меня насовсем.

В какой-то момент Сладковой захотелось показать Анне отрывок Учения, которым снабдил её Сергей Болотов. Однако у неё не было уверенности, что это будет правильным решением, поэтому Соня решила, что обсудит этот вопрос с писателем, когда увидит его в следующий раз. Вместо этого она задала Обидиной вопрос:

– А что причиняет тебе боль?

– Всё началось с моего расставания с Алексеем, моим последним молодым человеком. Он бросил меня из-за того, что я изменила ему со стриптизёром в ночном клубе.

– Так об этом говорил тогда Андрей, когда спрашивал тебя, «как ты могла»? – осенило Соню. – Но он-то откуда узнал?

Последний вопрос Сладковой прозвучал скорее риторически, но Анна постаралась на него ответить:

– Какая-то из моих подруг, возможно, проболталась. А может, кто-нибудь другой: в клубе же несколько сотен людей, а наш город Ц. пусть и большая, но всё же деревня. Змееносцев, насколько я знаю, общается с огромным количеством людей. Конечно, я крайне болезненно переживала расставание с Алексеем: он казался мне идеальным семьянином, идеальным отцом наших будущих детей. Но наша история с ним окончена. И ты знаешь, Соня, не так давно я смогла на несколько дней забыть о той своей печали.

– Ты влюбилась в кого-то другого? – с любопытством подняла бровь Соня, которая была очень заинтригована.

– Думаю, что да.

– В кого-то из живущих здесь? Но, не хочешь, не отвечай.

– Да. Мне кажется, я влюбилась в Диму Формовщикова.

– Да ладно? Ты серьёзно?

Подумав о Дмитрии и вспомнив его продолжительное доминирование в последнем бою, Соня вновь испытала возбуждение. Ей даже послышались шаги Змееносцева в коридоре.

«Вот сейчас ему здесь явно не место!» – подумала с некоторым раздражением Сладкова.

Шаги затихли. Возможно, это был кто-то другой.

– А что тебя так удивляет? – Анна пусть и заметила, как внезапно порозовели щёки Сладковой, но как ни в чём не бывало продолжила разговор. – Он настолько не в твоём вкусе?

– Он? Дима? Да… то есть нет… то есть не знаю…

В коридоре снова послышались шаги. И всё же Соня сумела собраться с мыслями.

– Дима – красивый парень, накачанный, чисто внешне он мне симпатичен, – ответила Сладкова. – Но ты расскажи мне, что у вас с ним происходит? Ты, мне почему-то кажется, именно этим хотела со мной поделиться.

– Да, ты права, – сказала Анна, которая, правда, немного насторожилась из-за внезапной перемены, которую она только что пронаблюдала в лице и интонациях Сладковой. – Когда мы общались с ним через какое-то время после его последнего боя, мне показалось, что между нами установилось какое-то необыкновенное взаимопонимание. Он сказал мне вещи, которые была бы рада услышать любая девушка, и всё же дело не только в том, что он говорил. За свою жизнь я слышала много красивых слов от мужчин, но Димины слова… они содержали в себе какую-то… силу. Они не были простым сотрясанием воздуха. Я бы сказала, что тогда он говорил со мной от чистого сердца.

– Уж не в любви ли он тебе признался? – чуть нахмурилась и одновременно слегка улыбнулась Соня.

– Нет… – Анна заулыбалась и застенчиво опустила глаза. – По крайней мере, вслух он этого не произносил.

– У вас что-то было? Опять же, если не хочешь, не отвечай…

– Только поцелуй, – голос Анны прозвучал мечтательно, а с лица девушки не сходила улыбка.

– И на чём вы расстались? Ведь, я так понимаю, ты бы не говорила так много о боли, если бы у вас всё было хорошо?

– Понимаешь, Соня, я… – Анне было тяжело говорить, и Сладкова это заметила. – После того, как мы поцеловались, он сказал, что хотел бы, чтобы я осталась с ним. А я подумала, что он просто хочет меня – здесь же, прямо сейчас.

– И ты ушла?

– Да. Я сказала, что мне нужно идти и ушла к себе.

– А если бы это случилось сейчас снова? Ну, вот представь, Аня, что это снова происходит прямо сейчас. Вы с ним вдвоём, он целует тебя и предлагает остаться. Как бы ты себя повела?

– Я бы осталась.

– И занялась бы с ним се… любовью?

– Да.

– Я не сомневаюсь, что ты сейчас отвечаешь мне искренне, – подбадривающе сказала Соня, – но в твоём «да» мне слышится какое-то… колебание, сомнение. Ты считаешь, что отдаться ему тогда было бы неправильным? Безнравственным, как многие говорят?

Обидина почувствовала, что сталкивается с какой-то преградой внутри себя. Тем не менее, она преисполнилась решимости довести этот разговор до логического завершения. Соня почему-то начинала казаться ей если не по-настоящему близкой, то, по крайней мере, совсем не чужой, как прежде.

– Возможно, дело в моём воспитании, Соня. Родители, бабушки, старшие подруги то и дело говорили мне, что «девушка не должна отдаваться парню слишком быстро» – и я это, кажется, весьма неплохо усвоила.

– Вроде как парень перестанет ценить тебя, если быстро получит этот «сладкий плод»? – уточнила Соня.

– Что-то вроде того.

– И вот сейчас перед тобой сидит та, которая всегда отдавалась «быстрее некуда», – усмехнулась Сладкова. – Твои мамки-няньки, наверное, плюнули бы мне в лицо с превеликим удовольствием. Да и ты сама…

– Я бы нет, – категорично отрезала Анна.

– Интересно, почему? – чуть улыбаясь, спросила Соня.

Анне тяжело было объяснить, как она относилась к Сладковой прямо сейчас. Ей начало казаться, что они обе – две стороны одной реки, но река эта почему-то иссохла. В жизни Сони был переизбыток мужчин, в жизни Анны – как раз наоборот, но обе они ещё не обрели своего счастья. В том, что Соня не любила Змееносцева в том смысле, который сама Анна вкладывала в это слово, Обидина была уверена. Здесь была зависимость: физическая, пусть даже психологическая – но не любовь.

– Мне почему-то кажется, что на моём месте ты повела бы себя правильно, – сказала, выдержав перед этим паузу, Анна. – А эти советы «долго не давать» сами по себе никакая не панацея. Вот, «не дала» я Диме – и что, счастливее от этого стала? Да ни капли. Наоборот, уже несколько дней места себе не нахожу. И вообще, не считаю, что главная проблема в том, как скоро мужчина и женщина окажутся в одной постели. Намного страшнее, когда между ними нет доверия. И вот на доверие, я чувствую, я пока что не способна.

– Возможно, ты сама себе не доверяешь в первую очередь, – сказала Соня. – Как ты сказала, у тебя разноголосица внутри, и ты не знаешь, какому из голосов верить, а какому нет. И я не на твоём месте, Аня. Поэтому не мне судить о том, что ты чувствовала тогда, и что чувствуешь сейчас. И считаю, о прошлом жалеть бессмысленно. Попробуй сделать что-нибудь в настоящем. Поговори с Димой.

– Так я только что собиралась это сделать! Подхожу к его номеру и вижу: внутри Дима с Эдуардом Арсеньевичем, а перед ними на стене – огромный плакат, где Дима в своём рыцарском костюме обнимает эту свою подружку Лену! После этого я и решила, что мне там не место, и ушла. Получается, он всё-таки решил остаться с ней. А ко мне он по-настоящему ничего никогда не испытывал.

– Кто тебя в этом убедил? – Обидина уже была готова назвать имя Варвары, но Соня, не дожидаясь ответа, продолжила: – Даже если и так: пусть скажет тебе об этом прямо. Он смелый парень: уверена, у него хватит храбрости сказать тебе всё, как есть. Важно, чтобы и у тебя в случае чего хватило мужества его ответ принять.

– Ты думаешь, нам всё-таки стоит поговорить? – голос Анна прозвучал крайне неуверенно.

– Лучше чаша горькая, нежели жизнь с горчинкой, – процитировала строку из Учения Соня. – Неопределённость будет мучить тебя значительно сильнее, поверь. Просто иди и поговори с ним.

– А, может, тебе с ним…

– Прекрати немедленно этот детский сад! – чуть повысила голос Сладкова. – Есть вопросы, которые человек должен решать самостоятельно. И это один из них. Потом расскажешь мне, как прошёл ваш разговор. А может быть, и рассказывать не придётся, и я сама всё увижу.

Девушки попрощались. Они обе были очень рады, что этот разговор состоялся.

 
                                                 * * *
 

Соня осталась в номере одна. Недоконченная фраза Анны «а, может, тебе с ним…», которую сама Сладкова оборвала, теперь обретала в её уме совершенно определённое окончание.

«Нет, я не могу. Аня мне доверилась, она мне уже почти как подруга», – убеждала сама себя Соня.

Незапертая дверь её номера отворилась. Это был Андрей. В этот раз Сладкова не собиралась ему отказывать.

 
                                                 * * *
 

«…Знать Учение и не применять его будет знаком полного невежества. Кто сказал вам, что можно ходить по Учению, как муха по сахару, после погружаясь в навоз! На горных тропах нельзя безрассудно поворачивать коней. Знание ведёт лишь вперёд!»

Агни Йога. Шлока 612 [1, с. 400].

 
                                              V
 

Денис Страхов никак не мог найти успокоения. Недавний пожар, в котором пострадала Антонина Матвеевна, лишь усугубил его беспокойство. Николай Александрович бил себя кулаком в грудь, уверяя, что наведёт в гостинице полный порядок, а также уговаривал постояльцев (и Дениса в особенности) держаться подальше от «подозрительного» Болотова. Но Денис помнил о своём разговоре с писателем, случившемся сразу после пожара. Тогда Страхов, как он сам теперь понимал, был излишне взбудоражен, чтобы конструктивно пообщаться с Сергеем Васильевичем и услышать, что тот хотел ему сказать. И пусть тревога Дениса пока ещё не прошла полностью, но теперь он твёрдо решил поговорить с Болотовым ещё раз.

– Здравствуй, рад тебя видеть, – поприветствовал Страхова писатель, открыв ему свою дверь.

– Здравствуйте, Сергей Васильевич. Помните, мы собирались с вами поговорить – после того, последнего пожара?

– Конечно, помню. Проходи.

Денис расположился на одной из двух аккуратно заправленных кроватей. Болотов присел на вторую.

– Как у тебя дела, Денис? – начал беседу Сергей Васильевич. – Как душевное состояние?

– Я бы хотел ещё раз извиниться перед вами за то, как вёл себя в прошлый раз, – угрюмо и стыдливо проговорил Денис. – Надеюсь, что вы, как человек более опытный, поймёте меня и примите мои извинения.

– Я и не думал таить на тебя обиду. Тем более, что я прекрасно понимаю те эмоции, которые переполняли тебя в тот раз.

– Мне давно хотелось поговорить с вами, Сергей Васильевич. Но я так долго не заходил к вам потому, что Николай Александрович говорил мне…

– Что я виноват в этом пожаре?

– Ну, применительно к последнему пожару он подобного не говорил. Но в том, предыдущем пожаре, который произошёл на седьмом этаже и в котором пострадал Драгунский, как я понял, Николай Александрович винит именно вас.

Тему первого пожара Сергей Васильевич решил пока что не развивать.

– У Чернобродова на этот счёт излишне много подозрений и слишком мало доказательств, – сказал Болотов.

– Не знаю, есть ли у него доказательства, но лично я их точно не видел, – голос Дениса был встревоженным. – Просто вы тогда проживали как раз на седьмом этаже и, по словам Чернобродова, читали и распространяли «опасные сектантские книжки». Поэтому он склонен подозревать вас в пособничестве поджигателю. Николай Александрович говорил, что вы с тем ушедшим хозяином наверняка заодно.

– Чернобродов говорил мне всё это в лицо, поэтому я не удивлён.

– А вы, Сергей Васильевич… вы когда-нибудь встречались с тем… хозяином? – когда Денис задавал писателю этот вопрос, по всему его телу пробежала сильная дрожь.

– Нет, не припоминаю… Нет, точно не встречался, – Болотов ненавидел ложь, но лгал сейчас, как он считал, во благо Дениса, ведь Страхову ещё рано было слышать о некоторых вещах.

– А почему после его появлений здесь происходят возгорания? – всё сильнее и сильнее волновался Денис.

– Я не могу ответить тебе на этот вопрос, я не знаю, – Сергей Васильевич решил перевести тему разговора с Хозяина на самого Страхова. – Денис, я помню, что в прошлый раз, когда ты заходил ко мне, ты сказал, что хотел бы уметь действовать более осознанно и эффективно, не быть подвластным своему страху.

– Так я до сих пор об этом мечтаю! – воскликнул Денис. – Только как этому научиться? Николай Александрович утверждает, что страх – это неотъемлемая часть человеческого существа, что без неё мы бы все давно погибли! Он сказал, что это – необходимый предохранитель, который позволяет нам оставаться в живых.

– Страх страху рознь, – сказал Болотов.

– Что вы имеете в виду? – недоумённо спросил Денис.

– Вот что.

Сергей Васильевич встал с кровати, подошёл к висевшей на стене книжной полке и взял с неё одну из книг.

– Что это за книга? – поинтересовался Страхов.

– Это выдержки из лекций русского математика и философа (Болотов предпочёл это слово слову «теософ», как заведомо более знакомое Денису) Петра Демьяновича Успенского, которые он читал в Великобритании в первой половине двадцатого века. Впоследствии эти лекции были переведены с английского языка на русский и скомпонованы в удобном для изучения порядке. Сейчас я бы хотел, чтобы ты прочитал несколько абзацев, а мы бы их с тобой обсудили. Какие-то термины могут оказаться непонятными, но я их тебе объясню.

Страхов взял из рук Сергея Васильевича книгу, называвшуюся «Четвёртый путь», которую писатель уже открыл на нужной странице.

– Прочитай вот отсюда, – указал пальцем Сергей Васильевич. – Можешь вслух, можешь про себя.

Страхов выбрал первый вариант.

«В [опрос]. Являются ли отрицательные эмоции неправильным использованием инстинктивного центра?

О [твет]. Нет, но все эмоции имеют своё происхождение в инстинктивном центре. У маленького ребёнка центры не разделены. Отрицательные эмоции созданы из материала, взятого из инстинктивного центра. Этот материал законно принадлежит инстинктивному центру и неправильно заимствуется у него. Мы находимся в очень странном положении, так как положительные эмоции принадлежат не нашему обычному эмоциональному центру, но высшему эмоциональному центру, а отрицательные эмоции принадлежат не обычному эмоциональному центру, но существуют в искусственном центре. Эмоциональный центр заимствует материал у инстинктивного, а затем, отрицательной частью инстинктивного центра, с помощью воображения и отождествления, создаёт отрицательные эмоции. Разрушение их – очень трудная работа, но вы должны понять, что до тех пор, пока отрицательные эмоции существуют, никакое развитие невозможно, потому что развитие означает развитие всего, что есть в человеке. Отрицательные эмоции не могут развиваться, было бы весьма губительно, если бы они были на это способны. Поэтому если человек пытается развить сознание, он должен в то же время бороться с отрицательными эмоциями, потому что либо вы сохраняете их, либо развиваетесь – нельзя иметь и то, и другое одновременно» [20, с. 91].