Текст книги "Василий Гроссман в зеркале литературных интриг"

Игнорируемые парадоксы

Об этом сталинском вмешательстве рассказал впервые Липкин. Свидетельство его настолько важное, что уместен поэтапный анализ.

По словам мемуариста, разговор о романе зашел в первый же день знакомства с Гроссманом. А познакомил «незадолго до войны писатель С. Г. Гехт, наш общий приятель, мой земляк».

Когда именно произошло знакомство – Липкин не уточнил. Но отметил: «На западе уже шла война, а в Москве стоял мирный светлый день, когда Гехт нас познакомил. И мы вчетвером (Гроссман был с женой Ольгой Михайловной) направились в летнее кафе-мороженое на Тверском бульваре, сели за столик».

Наконец дошло и до книги. Липкин сформулировал гипотезу: «Я к тому времени прочел первую часть недавно вышедшего романа Гроссмана “Степан Кольчугин” и сказал, что роман отлично написан, но мне кажется непродуманным образстарого большевика Бахмутского – он, скорее, похож на старого меньшевика, и вряд ли во второй части судьба Бахмутского сложится благополучно, если автор будет правдив».

Что за сходство – Липкин не объяснил. Но к 1986 году объяснения подсказывал контекст. Во-первых, Бахмутский – интеллигент. Причем философски образованный. Во-вторых, еврей. По этим основаниям его и сравнил мемуарист со «старым меньшевиком».

Намек был на пропагандистские стереотипы. С 1920-х годов в советской литературе «старые меньшевики», противники большевиков – постоянно философствующие интеллигенты-евреи.

Позже и на уровне газетной публицистики, а главное, в кинофильмах, словно бы невзначай, демонстрировалось, что главными ленинскими оппонентами были не просто меньшевики, но именно евреи. Это акцентировалось и при описании сталинских противников.

Вопреки декларировавшемуся принципу интернационализма, политика государственного антисемитизма становилась все более откровенной. Читателей и зрителей буквально подталкивали к выводу: меньшевикам и «оппозиционерам» равно чужды интересы партии, объединившей, прежде всего, русский пролетариат, которому они чужды этнически и классово. Намек Липкина напоминал об актуальных событиях: на исходе 1930-х годов многие «старые большевики» осуждены как участники различных «подпольных контрреволюционных организаций», сформированных «оппозицией».

Гроссман, согласно Липкину, понял намек сразу. И, восхитившись, «свернул пальцы рук бинокликом, приставил их к своим очкам, посмотрел на меня, а губы его улыбались. Он часто делал такой жест – биноклик из пальцев, если ему казалось, что собеседник что-то угадал».

Про «биноклик», конечно, запоминающаяся деталь. Читатель мог убедиться, что Липкин именно угадал. Значит, у Гроссмана – «незадолго до войны» – те же опасения. И мемуарист подвел итог: «Кстати, не случайно вторая часть “Степана Кольчугина” так и не была написана».

В действительности – была. И написана, и опубликована. Аналогично – части третья и четвертая. Более того, все они печатались неоднократно еще до войны.

Похоже, Липкин не читал гроссмановский роман. Только слышал о нем и на этом основании подводил итог.

Но предположим, Липкин выразил свою мысль неточно. Допустим, имел в виду, что не был написан второй том романа «Степан Кольчугин». Тем интереснее рассказанное далее.

Вскоре новые знакомые подружились, и тут началась война. Автор романа «Степан Кольчугин» стал военным журналистом и в этом качестве быстро завоевал популярность. Его публикации Сталин ценил, однако – «не любил Гроссмана».

Почему «не любил» – не объяснено прямо. Зато приведен характерный пример: «Было известно, что Сталин еще до войны самолично вычеркнул “Степана Кольчугина” из списка произведений, представленных на соискание Сталинской премии, единогласно утвержденного комитетом по этим премиям. Сталин назвал роман меньшевистским».

Если учесть липкинскую подсказку относительно «старого меньшевика», то понятно, что вызвало неприязнь Сталина. Не полагалось отводить еврею роль наставника одного из будущих лидеров партии. А иначе – роман «меньшевистский».

Подтвердилось, значит, что Липкин прав был. Другие же – не угадали: «Между тем в ночь накануне опубликования списка лауреатов Гроссману звонили из главных газет страны, поздравляли. Потом, через несколько лет, Гроссман, рассказывая мне об этом, заметил, лукаво смеясь: “Ты проявил классовое чутье, твое мнение совпало со сталинским”».

По контексту не уяснить, Гроссман ли рассказал Липкину о сталинском мнении, или же обсуждалось нечто общеизвестное. Тут можно лишь догадки строить.

Существенно другое. Мемуарист не сообщил, откуда ему или собеседнику «было известно» сталинское мнение. А ведь если оно было выражено генсеком, то не в личной беседе с Липкиным и Гроссманом.

Значит, уместны два вопроса. Первый – когда Сталин мог бы сформулировать оценку гроссмановского роаман, а второй – кому надлежало ей руководствоваться.

Начнем с хронологии. Если Сталин и характеризовал роман, то не ранее публикации лауреатского списка. Соответствующее же постановление СНК напечатано «Правдой» 16 марта 1941 года[235]235
  См.: Постановление Совета Народных Комиссаров Союза ССР о присуждении Сталинских премий за выдающиеся работы в области искусства и литературы // Правда. 1941. 16 мар.


[Закрыть].

Два-три дня спустя о сталинской оценке должны бы знать не только слышавшие ее или увидевшие резолюцию, если та была. Узнали бы в числе первых агитпроповские функционеры. Затем – ЦК комсомола. И руководство ССП, разумеется.

Сталинская оценка – приговор. Если не автору, так уж точно роману. Значит, остатки тиражей не продавать, все экземпляры из библиотек изъять.

Такова обычная практика. Но в случае с Гроссманом – все необычно.

Вот книга, опубликованная подведомственным ЦК комсомола «Детским государственным издательством». Подписана к печати 2 декабря 1940 года. Семьдесят тысяч экземпляров отпечатано уже в 1941 году[236]236
  См.: Гроссман В. С. Степан Кольчугин. М.; Л.: Детиздат, 1941.


[Закрыть].

Это нормально: от подписания до тиража – месяца два в среднем. Подписывали еще до того, как генсек мог бы сформулировать цитированную Липкиным оценку, а вот печатали – позже. Но тираж «меньшевистского» романа не изъяли. В апреле он разошелся по магазинам и библиотекам.

Сведений о сталинской реакции нет. Генсеку словно бы не доложили, что его мнением дерзко пренебрегают.

Теоретически допустимо, что ЦК комсомола и руководство ССП не успели вовремя известить нижестоящие инстанции. Как говорится, «сигнал не прошел», а потом война началась, виноватых некогда было искать.

Однако в 1947 году издательство «Советский писатель» выпустило роман тиражом семьдесят пять тысяч экземпляров. Причем в престижнейшей серии – «Библиотеке избранных произведений советской литературы. 1917–1947»[237]237
  Гроссман В. С. Степан Кольчугин: роман: В 2 кн. М.: Советский писатель, 1947.


[Закрыть].

В серию вошло то, что официально было признано советской классикой. Публикация там – свидетельство высокого статуса автора.

Шовинистическая пропаганда тогда откровенна, антисемитские кампании – едва завуалированы. Руководство же ССП санкционировало публикацию книги, вызвавшей недовольство Сталина из-за «еврейской темы», да еще и объявило «меньшевистский» роман – классикой.

Дерзость вроде бы неслыханная. И вновь словно не замеченная Сталиным.

Агитпроповские функционеры тоже словно бы не заметили, а ведь издавна конкурировали с руководством ССП. За право распределять гонорарные ставки и ордена постоянно соперничали, провоцировали скандалы в прессе, доносы Сталину писали. Но тут – идеальным поводом не воспользовались.

Дальнейшее не менее странно. Четыре года спустя, в разгар откровенно антисемитских кампаний, издательство «Советский писатель» выпустило «меньшевистский» роман пятнадцатитысячным тиражом[238]238
  Гроссман В. С. Степан Кольчугин. М.: Советский писатель, 1951.


[Закрыть].

Однако сведений о сталинской реакции опять нет. Словно под личиной хрестоматийного тирана скрывался демократ. Где-то даже либерал.

В общем, все на себя не похожи. Такого не то что не было – не могло быть в принципе. История, рассказанная мемуаристом, опровергается гроссмановской библиографией.

Следовательно, не формулировал Сталин политическую оценку гроссмановского романа, это Липкин ее выдумал.

Коль так, действия писательского руководства уже не выглядят абсурдно. Литературные функционеры не дерзили Сталину. И он, понятно, не проявлял несвойственный ему обычно либерализм.

Но если не было сталинской характеристики романа, уместен вопрос о вмешательстве генсека. Точнее, чем эта версия подтверждается – кроме свидетельства Липкина.

Прогнозируемые совпадения

Ответ на вопрос о сталинском вмешательстве подразумевает обращение к свидетельствам других современников Гроссмана. Таких – лишь два.

В 1987 году журнал «Огонек» напечатал мемуары Е. А. Таратуты. Пафос обозначен заглавием: «Честная жизнь и тяжкая судьба. Воспоминания о В. Гроссмане»[239]239
  Таратута Е. А. Честная жизнь и тяжкая судьба: Воспоминания о В. Гроссмане // Огонек. 1987. № 40. С. 22–23.


[Закрыть].

Характерно, что это не первый опыт журналистки в мемуаристике. Годом раньше сборник Таратуты выпустило издательство «Советский писатель». Гроссмановской истории там нет, хотя заглавие вроде бы обязывало – «Драгоценные автографы: книга воспоминаний»[240]240
  Таратута Е.А. Драгоценные автографы: книга воспоминаний. М.: Советский писатель, 1986.


[Закрыть].

Причина очевидна. Книгу издательство готовило, когда упоминания о гроссмановской «тяжкой судьбе» еще оставались под негласным запретом. Год спустя изменения были принципиальными, и редакция «Огонька» по обыкновению реагировала в числе первых.

Рассказ Таратута начинала издалека. По ее словам, все поначалу складывалось удачно: «В начале 1941 года уже отзаседали все комитеты по Сталинским премиям, были согласованы все кандидатуры – и мы узнали, что роман “Степан Кольчугин” прошел все этапы. Из газет, радио к Васе стали приезжать корреспонденты, его фотографировали, интервьюировали, выспрашивали подробности биографии, готовили статьи о нем, очерки, корреспонденции».

Откуда «мы узнали», какие «этапы» и когда «прошел» роман – не сказано. Это вроде бы всем известно. Равным образом, что «накануне объявления в газетах списка лауреатов Васе стали звонить из разных редакций и официально поздравлять: с его фотографий уже были сделаны клише, и списки уже набирали в типографиях».

Но внезапно изменилось все. Таратута и акцентировала внезапность: «Наутро в напечатанных списках имени Василия Гроссмана не было. Говорили, что вычеркнули в последнюю минуту…».

Мемуаристка опять не сообщила, от кого узнала, что «вычеркнули». В данном аспекте ее версия похожа на липкинскую. Однако у Таратуты нет упоминаний о вмешательстве генсека. И вроде бы не было причин скрывать это – на фоне очередной антисталинской кампании.

В 2001 году опубликована вторая часть мемуарной книги Таратуты, где предложена несколько иная версия. Пересказав уже напечатанную «Огоньком» историю выдвижения Гроссмана, мемуаристка добавила: «Говорили, что Сталин сам вычеркнул его в последнюю минуту»[241]241
  Таратута Е. А. Книга воспоминаний. Ч. 2. М.: Янус-К, 2001.


[Закрыть].

Таратута опять не упомянула имена тех, кто ей сообщил такую новость. И характерно, что в 1987 году мемуаристка словно забыла о сталинском вмешательстве, а четырнадцать лет спустя – как будто вспомнила.

Причина и в данном случае очевидна. Когда готовилась огоньковская публикация 1987 года, Таратута еще не прочла воспоминания Липкина. В СССР их впервые напечатал журнал «Литературное обозрение» летом 1988 года. Изменения же мемуаристка вносила уже в 1990-е годы. Тогда была весьма популярна книга «Жизнь и судьба Василия Гроссмана», а история о сталинском вмешательстве считалась общеизвестной. Версия дополнилась.

Аналогичная предложена Губером. Описывая события 1941 года, когда ему не исполнилось еще и десять лет, он утверждал, что даже во дворе многоквартирного дома, где жила его семья, чуть ли не все «заранее знали о связи между Гроссманом и предстоящим присуждением. Гроссман был выдвинут на соискание премии за роман “Степан Кольчугин” и его кандидатура при голосовании прошла единогласно. К Гроссману приходили корреспонденты газет и радио, готовился его портрет на завтрашнюю первую страницу, у него брали интервью. Однако Сталин лично вычеркнул “Степана Кольчугина” из списка лауреатов. В день публикации постановления я прибежал домой в слезах – те же мальчишки, что вчера, осведомленные родителями, завидовали мне, со смехом говорили о “провале” романа».

Тогда или позже мемуарист узнал, что гроссмановская «кандидатура при голосовании прошла единогласно», а Сталин «лично вычеркнул» – нет сведений. Удивительна и осведомленность дворовых сверстников Губера. История выглядела бы и вовсе странно, если бы в книге не указывалось, что автор использовал мемуары Липкина.

Таким образом, свидетельства Таратуты и Губера относительно вмешательства Сталина восходят к мемуарам Липкина. Это общий источник.

Можно даже сказать, что Губер контаминировал версию Таратуты, предложенную в 1987 году, и липкинскую. Из первой взял сведения о «голосовании», а из второй – про сталинское вмешательство.

Однако ни Таратута, ни Губер в отличие от Липкина не упомянули о сталинской оценке романа. И причины опять очевидны. Тут важно, кто про что рассказывал.

Суть рассказа Липкина сводилась к рассуждению о верности его прогноза, точнее, способности угадывать мнение генсека. Библиографию мемуарист игнорировал, но версия не противоречила сложившимся представлениям о сталинской эпохе.

Таратута же в 1987 году рассказала, как ее друга обидели, и она за него обиделась. А уже гораздо позже уточнила, кто именно был обидчиком. В последней редакции ее версии главное, что генсек выразил отношение к Гроссману действием – «сам вычеркнул».

Мемуаристку не заинтересовало предложенное Липкиным обоснование сталинского решения. Такие аргументы были бы интересны только в аспекте оценки липкинского прогноза, а Таратута его не оценивала.

Губер тоже сообщил о своей обиде и, конечно, гроссмановской. Похоже, что и его, как Таратуту, не интересовала сталинская оценка романа. Существенным было опять действие, выразившее неприязнь генсека, и в этом аспекте не имели значения прогнозы Липкина.

Примечательно, что в историографию вошла своего рода контаминация рассказанного Липкиным и Таратутой. И эта версия, подчеркнем, считается общеизвестной, почему и приводится обычно без указания источников.

Характерный пример – суждения такого авторитетного исследователя, как Бочаров. В монографии, подготовленной к публикации на исходе 1980-х годов, сообщается: «Роман был выдвинут на первое же награждение Сталинскими премиями в 1941 году. Он благополучно прошел все комитетские голосования; из газет, радио к будущему лауреату стали приезжать корреспонденты, были даже сделаны клише фотографий. Но наутро имени Гроссмана в списке не было»[242]242
  Здесь и далее цит. по: Бочаров А.Г. Указ. соч. С. 84.


[Закрыть].

Источник сведений не указан, однако угадывается – воспоминания Таратуты, опубликованные в 1987 году. Как раз там речь шла о «комитетах по Сталинским премиям», где «были согласованы все кандидатуры», и даже типографиях, готовых печатать списки лауреатов. Детали, вроде бы сами собой подразумевавшиеся, если Гроссмана, как утверждала мемуаристка, «вычеркнули в последнюю минуту». Ну а далее учтена липкинская версия: «Вычеркнуть его на этом этапе мог только Сталин».

Имелось в виду, что «этап» был именно последним. Значит, Сталин и вмешался, когда итоговый лауреатский список визировал. Больше некому.

Далее Бочаров рассматривал вероятные – по его мнению – причины вмешательства. И отметил: «За давностью времени нет источников, которые пролили бы свет на то, почему он это сделал. То ли не понравилось, что поэтизируется профессиональный революционер (а чуть ли не все революционеры с дооктябрьским стажем были к тому времени репрессированы), то ли потому, что “главным” революционером оказался еврей, то ли потому, что, по версии С. Липкина, Сталин признал роман меньшевистским, то ли просто потому, что роман все-таки не был закончен…»

Как раз «давность времени» тут ни при чем. Бочаров, работая в архивах, выявлял документы и более давние, чем относившиеся к 1941 году. Однако в главном он прав: нет источников, позволяющих определить причину сталинского вмешательства.

Не один Бочаров искал такие источники, причем в различных архивах. Тем не менее пока не обнаружены стенограммы, фиксировавшие обсуждение кандидатур будущих лауреатов в 1941 году. Аналогично – протоколы, отражавшие результаты «голосований». Нет и лауреатского списка, из которого генсек, если верить Липкину, «самолично вычеркнул» Гроссмана.

Версия сталинского вмешательства постольку считается достоверной, поскольку лишь Сталин мог на последнем этапе внести изменения в лауреатский список, однако не доказано, что Гроссман там вообще был.

В данном случае отсутствие документа – еще недостаточный аргумент. Много таких материалов уничтожено осенью 1941 года, когда германские войска подходили к Москве. По свидетельствам современников, центр столицы был в дыму, пепел и клочья бумаги лежали повсюду.

Допустим, уничтожены документы 1941 года. Но симптоматично, что в письмах отцу Гроссман ни разу не упомянул о перспективе награды.

Можно предположить, что не был уверен в результате. Но и это в данном случае не аргумент. Выдвижение – само по себе – несомненное свидетельство успеха: коллеги-писатели сочли, что автор романа «Степан Кольчугин» достоин высшей литературной награды. Отцу Гроссман рассказывал и об удачах не столь значительных, а тут вдруг скрытность проявил.

Но это – с одной стороны. А с другой, нельзя априорно утверждать, что и перспектива награды – выдумка Липкина. Его мемуары Таратута к осени 1987 года еще не прочла, но тоже рассказывала, как на гроссмановский триумф надеялась.

Следовательно, в наличии хотя бы одно свидетельство, подтверждающее, что перспектива награждения Гроссмана обсуждалась. Надежда у друзей и родственников была. Значит, нужно выяснить, почему и когда она возникла.

Контекст интриги

Начнем опять с хронологии. 20 декабря 1939 года Советом Народных Комиссаров СССР принято постановление об учреждении премий имени Сталина, «присуждаемых ежегодно деятелям науки и искусства…»[243]243
  Постановление Совета Народных Комиссаров Союза ССР об учреждении премии и стипендии имени Сталина // Правда. 1939. 21 дек.


[Закрыть].

Из постановления следовало, что «литература» не рассматривалась в рамках понятия «искусство». Но и писателям ждать пришлось недолго. Соответствующее постановление СНК СССР принято 1 февраля 1940 года и опубликовано «Правдой» на следующий день[244]244
  Постановление Совета Народных Комиссаров Союза ССР об учреждении премии имени Сталина по литературе // Там же. 1940. 2 февр.


[Закрыть].

Маловероятно, чтобы обсуждение гроссмановских перспектив началось раньше 21 декабря 1939 года. И вряд ли позже 2 февраля 1940 года. Где-то здесь – одна из хронологических рамок. Другая определяется точно: 16 марта 1941 года «Правда» опубликовала список лауреатов, где нет Гроссмана.

Теперь – о причинах, в силу которых могло бы возникнуть предположение, что он попал хотя бы в исходный список. Вовсе не обязательно, что сведения поступали из Комитета по Сталинским премиям. Гипотезу подсказывал контекст периодики.

Как отмечалось выше, к осени 1937 года уже было заявлено, что гроссмановский роман – эпопея. И биография автора вполне соответствовала актуальным критериям.

Разумеется, появление нового претендента на статус автора «революционного эпоса» было выгодно руководству ССП. Это доказывало, что литературные функционеры создали условия для реализации проекта, курировавшегося ЦК партии. Да и генсеком лично.

Агитпроповским же функционерам новый претендент лишь мешал. Относительно прежних были договоренности, а еще одна кандидатура – новые проблемы.

Соперничество Агитпропа и руководства СП в очередной раз обострилось. И это сразу же было отражено периодикой.

Впервые «Степана Кольчугина» рецензировала «Литературная газета» 5 сентября 1937 года. Начал критик с биографии Гроссмана, рассуждая о последней публикации, на похвалы не скупился, однако и недостатки отметил. Прежде всего – подражательность, из-за которой автор романа выглядел «как ученик, который еще не создал своей манеры, не имеет еще своих, ему одному присущих мазков»[245]245
  См.: Левин Ф. «Степан Кольчугин». О повести Василия Гроссмана // Литературная газета. 1937. 5 сент.


[Закрыть].

Впрочем, заключал рецензент, достоинства повести важнее недостатков. Да и тех «совсем мало».

«Литературной газете» ответила «Комсомольская правда». 22 марта 1938 года там опубликована безоговорочно хвалебная рецензия[246]246
  См.: Короткевич Г. «Степан Кольчугин». О новой книге В. Гроссмана // Комсомольская правда. 1938. 22 мар.


[Закрыть].

«Комсомольской правде» ответил литературно-критический журнал «Детская литература». Рецензент одобрил тематику и проблематику «Степана Кольчугина», а вот самостоятельность Гроссмана ставил под сомнение[247]247
  См.: Яффе Г. «Степан Кольчугин» // Детская литература. 1938. № 10. С. 10–14.


[Закрыть].

Полемика о первой романной части продолжилась, когда в 1939 Госиздатом была выпущена вторая. И опять тон обсуждения задала «Литературная газета», опубликовав 30 марта рецензию, где упреки в несамостоятельности отвергались, а вывод формулировался безапелляционно: «Значение этого романа в развитии советской литературы трудно переоценить»[248]248
  См.: Войтинская О. «Степан Кольчугин» // Литературная газета. 1939. 30 мар.


[Закрыть].

Гроссмана и атаковали, и защищали. Атака подразумевала рассуждения о несамостоятельности, защита – утверждение обратного. И редакция «Литературной газеты» опять демонстрировала объективность, поместив 10 августа рецензию, автор которой настаивал, что Гроссман все же несамостоятелен – эпигон Горького[249]249
  См.: Перцов В. Поиски нового // Литературная газета. 1939. 10 авг.


[Закрыть].

В защиту выступил журнал «Красная новь». Рецензия, опубликованная в августовско-сентябрьском номере, была однозначно хвалебной: «“Степан Кольчугин” – по-настоящему новая книга, в большом смысле слова советская книга, и книга большого, серьезного художника»[250]250
  См.: Четунова Н. И. «Степан Кольчугин» // Красная новь. 1939. № 8–2. С. 32–21.


[Закрыть].

Первый этап полемики завершился на исходе 1939 года. Своеобразный рубеж – публикация третьей части романа в очередном выпуске горьковского альманаха[251]251
  Гроссман В. Степан Кольчугин // «Год XXII». Альманах шестнадцатый. М.: Художественная литература, 1939. C. 163–329.


[Закрыть].

2 декабря «Известиями» напечатана статья, где подводились итоги. В газете, считавшейся правительственным официозом, «Степан Кольчугин» получил едва ли не высшую из возможных тогда оценок, что и акцентировалось заглавием – «Роман о большевике»[252]252
  См.: Серебрянский М. Роман о большевике // Известия. 1939. 2 дек.


[Закрыть].

Рецензент анализировал сразу три части романа. Вывод формулировался жестко: «Среди произведений советской литературы, появившихся за последнее время, “Степан Кольчугин” – наиболее интересное и значительное по своим идейно-художественным достоинствам».

Если не учитывать соперничества руководства ССП и агитпроповских функционеров, смысл полемики неясен. В контексте же интриги споры вполне осмысленны.

Похвалы роману демонстрировали, что проект, контролируемый ЦК партии, реализуется. Значит, руководство ССП действует успешно.

Адресованные же Гроссману упреки должны были показать, что роману «Степан Кольчугин» далеко еще до настоящей эпопеи. Значит, руководство ССП не справляется с важной задачей.

Однако с момента публикации третьей части объем романа уже приближался к толстовскому эталону. И правительственный официоз констатировал, что Гроссман признан лидером в соперничестве за статус автора советской эпопеи. Ну а два месяца спустя – 2 февраля 1940 года – выяснилось окончательно: соперничать романистам предстоит и за Сталинскую премию.

Разумеется, интриги в руководстве СП и Агитпропе обострились, ведь масштабы влияния оценивались уже не только по гонорарным ставкам, ордерам на квартиры и т. д. С точки зрения рядовых советских граждан, призовые суммы были колоссальны. Так, премия даже второй степени – пятьдесят тысяч рублей, ну а первая вдвое больше. Для сравнения можно указать, что годовое жалованье столичного вузовского преподавателя в ранге доктора наук, профессора, заведующего кафедрой не превышало тогда пятнадцати тысяч[253]253
  См., например: Ильюхов А. А. Как платили большевики: Политика советской власти в сфере оплаты труда в 1917–1941 гг. М.: РОССПЭН, 2010. С. 367–370.


[Закрыть].

Кстати, профессорский оклад – в четыре раза больше заработной платы индустриального рабочего высшей квалификации. Что до инженеров, так премия второй степени соизмерима с пятилетним жалованьем опытного заводского специалиста. Они тогда относились к «высокооплачиваемым категориям трудящихся».

С доходами профессора сравнимо было жалованье командира полка. Зато командир дивизии, чья должность соответствовала генеральскому званию, почти в полтора раза больше получал. А нарком СССР – еще в полтора раза.

Однако не масштабы призов играли главную роль. Сталинская премия – высочайшая оценка литератора, определявшая его статус в СССР.

Со 2 февраля 1940 года стало ясно: Гроссман – один из претендентов на Сталинскую преми. А четыре недели спустя «Правда» опубликовала рецензию, где констатировалось, что можно «говорить о первых трех книгах романа как о произведении, обладающем ценностью законченного целого»[254]254
  См.: Галантер Б. «Степан Кольчугин» // Правда. 1940. 29 февр.


[Закрыть].

Вывод этот понятен лишь в контексте соперничества. Автор статьи, отводя возможные претензии к Гроссману, акцентировал, что роман композиционно завершен, почему и конкурентоспособен.

Установка, обозначенная главной партийной газетой, была учтена. Так, в апрельском номере журнал «Ленинград» опубликовал хвалебную статью – «Роман о народном герое»[255]255
  См.: Лаврова К. Роман о народном герое // Ленинград. 1940. № 13–24. С. 30–32.


[Закрыть].

Еще более усердной была «Литературная газета». 21 июля там помещена статья, где атакованы рецензенты, высказывавшие претензии в адрес Гроссмана, которые «печально удивили многих своей бездоказательностью»[256]256
  Здесь и далее цит. по: Гехт С. Содержательная книга // Литературная газета. 1940. 21 июл.


[Закрыть].

Все книги романа оценены высоко. О третьей же критик сказал, что она – «произведение исключительное. Всякий раз, когда на страницах возникает образ революционера Бахмутского, с удовлетворением отмечаешь: автор выступает как художник-победитель, потому что он освоил главное. Освещая прошлое, он сумел разглядеть образы революционных деятелей…».

Аналогична и рецензия в сентябрьско-октябрьском номере «Красной нови». Претензий – никаких[257]257
  Колесникова Г. «Год XXII». Альманах шестнадцатый // Красная новь. 1940. № 9–20. С. 315–317.


[Закрыть].

Расхвален роман и в октябрьском номере «Смены». Претензий нет[258]258
  См.: Ю. Н. Третья книга о Кольчугине // Смена. 1940. № 10. С. 2.


[Закрыть].

В декабрьском номере «Литературного обозрения» рецензент, характеризуя итоги года, отметил два важнейших: «Тихий Дон» и «Степан Кольчугин». О романе Гроссмана сказано, что это «большая книга большого писателя»[259]259
  См.: Роскин А. «Год XXII» // Литературное обозрение. 1940. № 12. С. 20.


[Закрыть].

Сопоставление с «Тихим Доном» вряд ли случайное. На исходе 1940 года журнал «Знамя» опубликовал четвертую часть гроссмановского романа. Продолжение анонсировалось[260]260
  См.: Гроссман В. С. Солдаты революции // Знамя. 1940. № 11–12.


[Закрыть].

Читавшие рецензии подобного рода соотносили их, конечно, с перспективой Сталинской премии. Понятно было, что Гроссман – один из лидеров.