Текст книги "Василий Гроссман в зеркале литературных интриг"

Третий этап

Весной 1951 года Твардовский оказался, по сути, в ситуации выбора. С одной стороны, давление руководства ССП. А с другой – агитпроповское.

Гроссман же по-прежнему стоял на своем. 12 марта описывал в дневнике очередную встречу с главредом «и двумя его заместителями. Мне категорически заявлено: снять все штрумовские главы. От первой до последней строки – иначе роман печататься не будет. Я отклонил этот ультиматум. На этом и закончился мой разговор с редакцией “Нового мира” о печатании романа “Сталинград”. Вопрос передается Фадееву».

Гроссман опять сыграл на обострение. Фадеев же не планировал уступки, так что уступил Твардовский.

Интрига продолжалась, Агитпроп требовал новых согласований, Твардовский не спорил.

Он стал уже союзником генсека ССП, но чем больше согласований, тем редакторская ответственность меньше. И 23 апреля Гроссман описал разговор с Фадеевым – о «скептицизме Твардовского. Фадеев мне сказал: против романа могли возражать ИМЭЛ, Генштаб, ЦК ВКП(б). Роман в этих 3-х инстанциях был одобрен – вопрос поручен нам, Союзу писателей и редакции “Н[ового] м[ира]”. Мы решили печатать, кто же может возражать?».

Агитпроп возражал по-прежнему. 29 апреля Гроссман отметил в дневнике: «Позвонил Твардовский, сообщил, что Фадеев был у Суслова. Тот сказал Фадееву, что вопрос практически и в основном решен, что есть 2 частности, которые он сам решить не может, но они должны решиться через дня 3 (“Скажем, вопрос о Никите Сергеевиче, которого нужно спросить”). Подробностей мне никаких сказать не может, но оценка высокая. Если будет ответ через дня 3, то пустят в 7-м номере».

Упомянутый «Никита Сергеевич» – Хрущев. Как известно, он еще в довоенные годы стал высокопоставленным функционером, затем политработником, войну закончил генерал-лейтенантом. А в 1951 году – опять секретарь ЦК партии, возглавлял Московский городской и областной партийные комитеты. С Гроссманом был знаком еще по Сталинградскому фронту.

Прочел ли Хрущев роман, нет ли, возражений не было. Публикацию же Твардовский перенес на сентябрьский номер. И буквально прятался от автора. Ситуация почти комическая.

Окончательное решение откладывалось. 17 ноября Гроссман фиксировал результат беседы с генсеком ССП: «Книгу предложено перевести в рамки личного опыта. Она признана талантливым и патриотическим произведением. Фадеев предложил пока воздержаться от моих конкретных предложений, связанных с сокращением глав, которые выходят за рамки компетенции и опыта автора. Он оставил у себя рукопись и взялся вновь прочесть ее, после чего уже встретиться для конкрет[ных] разговоров. Предупредил, что рукопись снова должна быть послана в ЦК после сокращений».

Но ситуация практически не изменилась даже в начале 1952 года. Фадеев ездил в заграничные командировки, а в его отсутствие Твардовский выжидал, не отказывая прямо, но и не санкционируя публикацию.

15 апреля автор романа, попавшего буквально в эпицентр административного конфликта, фиксировал разговор с редактором журнала «Знамя» В. М. Кожевниковым. Тот предложил на заседании Президиума ССП: «Если трус Твардовский боится, дайте мне, я напечатаю, только допишите про бои (листов 5–6!!) либо сократите начало».

Кожевников стал главредом на год раньше Твардовского, и «Знамени» тоже срочно требовался успех. В противостоянии руководства ССП и Агитпропа чей-либо перевес не был заметен, так что изменить ситуацию мог бы руководитель журнала, готовый к риску.

Гроссман не принял кожевниковское предложение. Нужно было согласие Фадеева, а тот следовал плану.

Время, однако, шло. Главред «Нового мира» уехал в дом отдыха. 22 апреля телефонный разговор с ним Гроссман фиксировал в дневнике, отметив, что Твардовский «еще не дочитал романа. Обещал начать действовать. Фадеев, по его словам, пьет третью неделю. Впечатление от романа хорошее – никаких конструктивных претензий ко мне он не имеет. На мой вопрос, как же он будет действовать, ответил: “Это редакционная тайна”».

26 апреля автору романа позвонил второй заместитель главреда «Нового мира» – С. С. Смирнов. Как сказано в дневнике, задал «странный вопрос: “Вам еще не звонили?” Сообщил, что Фадеев как будто перестал пить, вернулся домой, но Твардовский, державшийся до последнего времени, наоборот, запил. Кто же мог звонить – если один мой ходатай в запое, а второй только-только вышел из 3^х недельного запоя?».

Вопрос риторический. 29 апреля Гроссман отметил, что «позвонил Смирнову. Он сообщил мне: есть сведения, что Фадеев вышел из запоя, но болен после запоя, по другим сведениям, Твардовский сегодня еще был в запое, но есть признаки, что запой пошел на убыль. Пояснения излишни…».

Редакционные новости Гроссман узнавал от Смирнова. По его словам, Твардовский добивался приема в ЦК партии, чтобы доложить о готовности редакции принять ответственность за печатание романа, но пока ответ не получил. А Фадеев по-прежнему «болел».

Но и «болевший» генсек ССП действовал сообразно плану. Роман еще не был опубликован, а подготовка к выдвижению на соискание премии уже началась.

9 мая Гроссман предоставил руководству ССП автобиографию, где сообщал, что первая часть романа сдана в редакцию «Нового мира». Подчеркнул: будет продолжение. Это и соответствовало фадеевскому плану – к изданию готовилась «военная эпопея».

Финал интриги приближался. Согласно гроссмановскому дневнику, 22 мая «позвонил Фадеев из больницы. “Из вашего доброго духа я превратился в вашего злого духа. Я болел, был занят, у меня был сердечный спазм, дважды летал за границу, писал свой роман, хотя врачи мне запретили умственную деятельность. Ныне в больнице я прочел Ваш роман. Мне кажется, что сделано все, что нужно. Книга больше не нуждается ни в каких санкциях. Ее нужно печатать под мою и Твардовского ответственность. Если Твардовский откажется ее печатать, то он навсегда потеряет мое уважение. Но даже и при этом, если речь пойдет о разрешении и посылке, то не может быть сомнения в том, что книга будет напечатана. Я боюсь лишь того, что дело вновь надолго затянется, т. к. младшие работники будут передавать рукопись на санкцию старшим”».

Важным было лишь одно требование. Фадеев заявил: «Я возражаю против названия, нужно новое».

Другие претензии деактуализовались. Фадеев подчеркнул: «Конец романа значительно лучше, чем был – очень хорош. Наконец, следует указать, что это конец 1^ой части, а не всей книги».

Казалось бы, мелочь. Но она свидетельствовала, что Фадеев ориентировался на объем толстовской эпопеи: если «конец 1^ой части», значит, идет подготовка других.

Споры о заглавии были долгими. Гроссмановские варианты – «На Волге», «На народной войне» – отвергались. Впрочем, их признавал неудачными сам автор, не принявший и фадеевское предложение: «Советские люди».

Рукопись все же передали в типографию. Как подчеркнул Гроссман, «это в 4^ый раз».

Печатать роман было решено с июльского номера. Гроссман предложил новое заглавие – «За правое дело».

Такой вариант, поначалу тоже отвергнутый, в итоге приняли. Заглавие вполне корреспондировало с хрестоматийно известной заключительной фразой правительственного обращения, которое по всесоюзному радио было прочитано в первый день Великой Отечественной войны. С 22 июня 1941 года лозунг тиражировался листовками и плакатами: «Наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами».

Бубеннов уже не протестовал. И Агитпроп не предъявлял новые претензии. Считалось, что вопрос о публикации романа полностью согласован. Однако Гроссман 3 июня отметил: в телефонном разговоре Фадеев «предупреждал меня о литературных недоброжелателях».

Понятно было, о ком шла речь. Бубеннов и поддерживавшие его агитпроповские функционеры не смирись с поражением.

У Бубеннова, помимо конъюнктурных соображений, была и личная обидана Фадеева: роман «Белая береза» так и не вышел в «золотой серии».

Зато Бубеннов – при сусловской поддержке и вопреки Фадееву – сумел почти на два года увеличить срок подготовки гроссмановской рукописи к изданию. Старался не зря – выигрывал для себя время: в 1952 году вышла вторая часть его романа. Прогнозировалась Сталинская премия – как за первую. Тогда можно было бы претендовать на статус автора «военной эпопеи»[336]336
  См.: Бубеннов М. С. Белая береза: Роман: В 2 кн. М., 1952.


[Закрыть].

Но все еще мешал Гроссман. Во-первых, литературный уровень бубенновской книги вновь оказался невысок даже и для того времени. А во-вторых, роман «За правое дело» – еще и с учетом анонсированного продолжения – был по объему гораздо ближе к толстовской эпопее.

Так что Бубеннов и агитпроповские функционеры продолжали интригу. У них оставались возможности препятствовать изданию. Гроссмановский роман должен был еще пройти наиболее строгую цензурную инстанцию – Управлении Совета министров СССР по охране военных и государственных тайн в печати. По сложившейся еще с 1920-х годов традиции его именовали Главлитом.

Редакция «Нового мира» ждала результат. Гроссман в дневнике отметил, что первый замглавреда – Тарасенков – «полон страха перед Бубенновым и Главлитом».

Всем, кто состоял в редколлегии, надлежало решить, готовы ли они – индивидуально – принять ответственность. Каждому вручен был экземпляр верстки – для визирования. Главред и его заместители подписали. Остальные колебались.

В итоге визы поставили все, кроме Бубеннова. Он, как отметил Гроссман в дневнике, «верстку не подписал и не вернул».

Тактика вполне понятная. Откажись Бубеннов прямо, это подразумевало бы открытый конфликт с редактором «Нового мира» и руководством ССП. А если б цензурная инстанция отвергла роман, можно было предъявить свой экземпляр невизированной верстки.

Обошлось без цензурного вмешательства. 2 июля Гроссман записал в дневнике, что номер журнала, где началась публикация романа, «доставлен подписчикам».

Главное было сделано. Теперь вмешаться мог только ЦК партии. Но для этого требовалась веская причина, а ее Агитпроп не сумел найти. 1 октября вышел десятый номер журнала, завершивший публикацию. Гроссман опять выигрывал.

Триумф и скандал

13 октября журнальная публикация уже обсуждалась на общем собрании секции прозаиков Московского отделения ССП. Роман, как отметил в дневнике Гроссман, «получил высокую оценку».

Это был своего рода сигнал. Гроссман в дневнике отметил с гордостью, что статьи о романе печатались в московской, ленинградской и областной периодике. Хвалили везде – безоговорочно. А главную причину многочисленных похвал вновь обозначил автор рецензии в ноябрьском номере «Огонька»: «Рождение эпопеи»[337]337
  См.: Львов С. Рождение эпопеи // Огонек. 1952. № 47. С. 24.


[Закрыть].

Сурков тогда руководил «Огоньком». Тон обсуждения был задан. Что и подтвердила рецензия в первом номере журнала ЦК комсомола «Молодой коммунист» за 1953 год. Пафос выражен заголовком: «Эпопея народной войны»[338]338
  См.: Галанов Б. Эпопея народной войны // Молодой коммунист. 1953. № 1. С. 117–123.


[Закрыть].

Роман обсуждался и на заседании Президиума ССП. Там выдвинут на соискание Сталинской премии.

Триумф Гроссмана был очевиден. Издательство «Советский писатель» тут же предложило выпустить книгу. Одновременно получено предложение от издательства Министерства обороны – так называемого Воениздата. Роман там приняли безоговорочно, договор заключили и аванс выплатили сразу[339]339
  См.: Фельдман Д. М. До и после ареста. Судьба рукописи Василия Гроссмана // Литературная Россия. 1988. 11 нояб.


[Закрыть].

Однако 16 января все уже было иначе. В гроссмановском дневнике указано: «Критическое обсуждение романа на ред[акционном] совете “Сов[етского] писателя”».

На этот разв издательстве «Советский писатель» решили не публиковать книгу недавнего триумфатора. Конфликта не было: договор еще не успели заключить, и получилось, что директор просто дезавуировал свои предложения, выслушав критические суждения нескольких сотрудников.

Дело было не в критике. 13 января «Правдой» опубликовано и перепечатано всеми региональными газетами сообщение Телеграфного агентства Советского Союза – «Арест группы врачей-вредителей».

В тот же день «Правда» опубликовала передовую, где якобы существовавший «вредительский заговор» описывался подробнее. Заголовок подразумевал, что доказательства вины арестованных уже имеются в изобилии: «Подлые шпионы и убийцы под маской профессоров-врачей»[340]340
  Подлые шпионы и убийцы под маской профессоров-врачей // Правда. 1953. 13 янв.


[Закрыть].

Мотивировка преступной деятельности определялась без обычных экивоков. Подчеркивалось неоднократно: врачи стали изменниками потому, что были евреями[341]341
  Подробнее о специфике пропагандистской кампании см.: Агейкина И. Н. Указ. соч.


[Закрыть].

Общественное мнение было уже давно подготовлено к такому выводу. Но ранее пропагандисты все же избегали прямых инвектив в адрес конкретного этноса, а с 13 января разрешалось обходиться без оговорок. Защитой от «безродных космополитов», оказавшихся «шпионами и убийцами», должна была стать пресловутая бдительность.

По стране быстро распространялись слухи о готовящейся депортации евреев. Многие верили, потому что ранее уже депортировали в отдаленные районы поволжских немцев, крымских татар, чеченцев, ингушей, калмыков и другие народы, которым было инкриминировано «пособничество оккупантам».

Разве что мотивировка депортации прогнозировалась иная. На этот раз – защита от «справедливого гнева великого русского народа»[342]342
  См., напр.: Фрезинский Б. Я. Писатели и советские вожди. М., 2008. С. 561–563.


[Закрыть].

У слухов были и косвенные подтверждения. Например, подготовка к публикации открытого письма группы представителей советской элиты – этнических евреев. Готовилось оно в ЦК партии. Условный заголовок – «Обращение еврейской общественности»[343]343
  Здесь и далее цит. по: Проект обращения еврейской общественности в «Правду» (1-я редакция) // Государственный антисемитизм в СССР от начала до кульминации 1938–1953: Документы. М., 2005. С. 470–473.


[Закрыть].

Представителей «еврейской общественности» назначал ЦК партии. Выбирали, прежде всего, получивших высшие государственные награды – Героев Советского Союза, Героев Социалистического Труда. А также писателей, актеров и т. д. Гроссман тоже был выбран.

Из письма следовало, что подписавшие безоговорочно одобряют арест «вредителей». Более того, постулировалось: «Группа врачей-убийц разоблачена. Сорвана еще одна из коварных масок англо-американского империализма и его сионистской агентуры. Как все советские люди, мы требуем сурового наказания преступников. Мы уверены, что это требование выражает мнение всех трудящихся евреев и будет единодушно поддержано ими».

Проект документа обсуждался неофициально, однако достаточно широко и воспринят был «как прелюдия к депортации»[344]344
  Фрезинский Б.Я. Указ. соч. С. 563. Ср.: Каверин В. А. Указ. соч. С. 316–317.


[Закрыть].

В нашу задачу не входит анализ этой версии. Но косвенные свидетельства фиксируются в таких количествах, что пренебречь этим нельзя. Характерно, что и авторитетные историки, опираясь на результаты исследования архивных материалов, доказывают: опасность была реальной[345]345
  См., напр.: Шейнис З. С. Провокация века: Расстрелянный наркомотдел. Холодный погром на Путинках. Новое о «Деле врачей». М., 1992; см. также: Фурсенко А. А. И. В. Сталин: последние годы жизни и смерть // Исторические записки. 2000. Вып. 3. С. 190.


[Закрыть].

В дневнике Гроссман не фиксировал свое отношение к политическим событиям. Речь там шла только о «прохождении рукописи». Потому ключевое событие – публикация в «Правде» статьи Бубеннова «О романе Василия Гроссмана “За правое дело”»:

Подчеркнем еще раз: статью главная партийная газета поместила 13 февраля. Опять Гроссману были инкриминированы пропаганда идей, враждебных марксизму, увлечение «реакционной» философией. А еще – стремление утвердить искаженное представление о Великой Отечественной войне. Но основные инвективы еще и корреспондировали с публикациями о «врачах-вредителях».

Как отмечалось выше, Бубеннов утверждал, что в романе слишком много героев с еврейскими фамилиями. Это подразумевало главный вывод: Гроссман, будучи евреем, не пожелал или не смог уделить основное внимание борьбе русского народа с иноземцами.

В таком случае, конечно, возникал правомерный вопрос о причинах недавних похвал в адрес Гроссмана. Но ответ был: некоторые хвалившие беспринципны, другим же свойственна «идейная слепота».

От «Правды» не отстал главный партийный журнал – «Коммунист». В тот же день подписчикам доставили очередной номер со статьей, заглавие которой само по себе было инвективой: «Роман, искажающий образы советских людей»[346]346
  См.: Лекторский А. Роман, искажающий образы советских людей // Коммунист. 1953. № 3. С 106–118.


[Закрыть].

Таким образом, триумф закончился, и начался скандал. Все отзывы были только негативными. Почти каждый заголовок – обвинение: «В кривом зеркале», «На ложном пути», «Корни ошибок» и т. п.[347]347
  Волков Ф. В кривом зеркале. О романе В. Гроссмана «За правое дело» // Красная звезда. 1953. 25 февр.; На ложном пути. О романе В. Гроссмана «За правое дело» // Литературная газета. 1953. 21 февр. Шагинян М. Корни ошибок. Заметки писателя // Известия. 1953. 26 мар.


[Закрыть]

Агитпроповские функционеры требовали от писательского начальства, чтобы автор «клеветнического» романа признал себя виновным. Традиция.

Липкин в мемуарах упомянул о таком предложении руководства ССП. Если верить мемуаристу, «Фадеев настойчиво советовал Гроссману покаяться, публично отречься от романа, “ради жизни на земле” – процитировал он Твардовского. Гроссман отказался».

Цитата действительно взята из книги Твардовского «Василий Теркин». Со времен войны строки эти были на слуху, стали поговоркой:

 
Смертный бой не ради славы,
Ради жизни на земле[348]348
  См.: Твардовский А. Т. Василий Теркин. М., 1983. С. 40.


[Закрыть].
 

Неизвестно только, цитировал ли их Фадеев и он ли предлагал тогда «покаяться». Зато известно, что Гроссман не «отказался». 28 февраля в Секретариат ССП отправил письмо. Его цитировал, например, Бочаров[349]349
  Цит. по: Бочаров А.Г. Указ. соч. С. 173–274.


[Закрыть].

Да, покаяние не соответствует «биографическому мифу». Но Гроссман жил в реальных условиях. Он принял некоторые упреки. Главным образом, относившиеся к философской проблематике и недостаточному вниманию к «организующей и вдохновляющей роли партии».

Однако письмо не сводилось к покаянию. Автор еще и утверждал, что готов исправить якобы допущенные ошибки: «Я хочу, учтя критику партийной печати, продолжать работу над второй книгой романа, посвященной непосредственно Сталинградской битве. В этой работе я буду стремиться к марксистски-четкому, к более глубокому идейно-философскому осмыслению событий…»

Гроссман искал компромисс. Но кампания продолжалась.

Редколлегия «Нового мира» от Гроссмана отреклась. А также Президиум ССП во главе с Фадеевым. Все признавали в печати, что публикация романа – политическая ошибка[350]350
  См., напр.: Фадеев А. А. Некоторые вопросы работы Союза писателей // Литературная газета. 1953. 28 мар.


[Закрыть].

Устные заявления были и более резкими. В дневнике Гроссман отметил, что 3 марта на общем собрании секции прозаиков Московского отделения ССП бранили книгу и те, кто хвалил ранее. Ну а Бубеннов «цитировал Шолохова: “Роман Гроссмана плевок в лицо русского народа”».

Неизвестно, Шолохов ли такое сформулировал вдали от Москвы, либо за него кто-нибудь в столице. Главное, что Бубеннов торжествовал. Он добился желаемого: победил и Твардовского, и Симонова, и Суркова, и даже Фадеева.

С Бубенновым не спорили. Подразумевалось, что победа окончательна и теперь его роман должны признать «военной эпопеей». Гроссман, объявленный «клеветником», более не участвовал в конкуренции. Его откровенно травили.

Инвективы критиков предусматривали и вполне конкретные последствия: арест и осуждение за «антисоветскую агитацию». Правда, уголовной ответственности тогда подлежала бы вся редколлегия «Нового мира» во главе с Твардовским, а также руководство ССП, что было маловероятно. Однако и гарантий от абсурда не осталось.

Возможно, от ареста Гроссмана уберегло то, что ранее он, как другие известные романисты, оказался под сталинским покровительством. Без ведома генсека арестовать не могли.

Но истерия нарастала. И трудно было судить, пожертвовал ли Сталин проектом гроссмановской «военной эпопеи» ради новой пропагандистской кампании, адекватен ли, контролирует ли ситуацию.

Гроссман, по версии Липкина, уехал к нему на дачу в подмосковный поселок, где и пережидал опасное время. Исключить такое нельзя.

Правда, сам Гроссман иначе характеризовал февральско-мартовскую ситуацию – в уже цитировавшемся автобиографическом рассказе «Фосфор». Там речи нет про отъезд на чью-либо дачу. Повествователь – в своей московской квартире: «Телефон стоял на моем столе и молчал. Обо мне в эту пору плохо писали в газетах, обвиняли меня во многих грехах.

Я считал, что обвиняют меня несправедливо, конечно, все обвиняемые считают, что их обвиняют несправедливо. Но возможно, что обвиненные и обвиняемые не всегда кругом виноваты. А обо мне писали только плохое, и на собраниях обо мне говорили только плохое.

А телефон на моем столе молчал».

Повествователя мучило одиночество. Рядом с ним преданного друга не было. Но художественное произведение, разумеется, не аргумент.

О Гроссмане тогда «говорили только плохое» и в печати, и на писательских собраниях. Причем кампания лишь набирала силу.

Не изменили ситуацию даже сообщения в периодике о болезни Сталина. Разве что несколько отвлеклись критики после 6 марта, когда газеты напечатали обращение ЦК партии к советским гражданам в связи со смертью генсека[351]351
  См., напр.: От Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза ССР и Президиума Верховного Совета СССР. Ко всем членам партии, ко всем трудящимся Советского Союза // Правда. 1953. 6 мар.; Медицинское заключение о болезни и смерти И. В. Сталина // Правда. 1953. 6 мар.; Величайшая сплоченность и единство // Правда. 1953. 7 мар.; У гроба И. В. Сталина // Правда. 1953. 7 мар.; Сталин с нами! Вчера в Колонном зале Дома Союзов // Правда. 1953. 8 мар.


[Закрыть].

Однако 17 марта автор романа, объявленного «клеветническим», получил официальное письмо. Начальник Управления Воениздата, генерал-майор П. Ф. Копылов требовал: «Ввиду того, что Ваше произведение “За правое дело” признано идейно-порочным в своей основе и не может быть издано, прошу полученные Вами деньги вернуть в кассу Издательства не позднее 1 апреля с. г.»[352]352
  Цит. по: Бочаров А.Г. Указ. соч. С. 174.


[Закрыть].

У генерала не оставалось выбора. После шквала погромных рецензий печатать роман было нельзя, но и списать аванс в убыток не разрешили бы вышестоящие инстанции. За убытки полагалось отвечать руководителю издательства, а сумма весьма солидная, превышающая годовой оклад генеральского жалованья.

Разумеется, издательство могло б расторгнуть договор, если бы автор не выполнил предусмотренные условия. Но ими предусматривалось лишь внесение правки – добавлений, сокращений. Править же было нечего: роман отвергнут категорически. Вот и пришлось генералу выдвигать незаконное требование. Надеялся, вероятно, что Гроссман в законах несведущ. Или – побоится судебного разбирательства.

Гроссман отказался вернуть авансовую сумму. Если впереди арест и осуждение, то обязательной будет конфискация имущества. Да и при депортации не сохранить его. С какой стороны ни смотри, нет смысла уступать.

15 апреля Гроссман получил судебную повестку. В тот же день приехал и представитель издательства. Он, согласно дневнику, уговаривал «признать роман порочным, что даст возможность к его переработке».

Уловка была неуклюжей, беспомощной. Имелось в виду, что Гроссман сам признает публикацию невозможной, вернет аванс, тогда издательство заключит новый договор – на выпуск «переработанного» романа. Уговоры, понятно, оказались безрезультатными.

Судебное заседание состоялось 21 апреля. Выиграл Гроссман.

Бочаров в монографии описывает разбирательство, ссылаясь на воспоминания Гроссмана. По словам исследователя, воениздатовский представитель «утверждал одно: нельзя оставлять народные деньги у писателя, написавшего антинародное произведение. Но судья отклонил иск: согласно авторскому праву, издательство, расторгая договор на уже одобренную рукопись, не может требовать возврата аванса».

Допустимо, что итог тяжбы стал бы иным, если бы не изменилась политическая ситуация. 4 апреля 1953 года «Правда» напечатала сообщение Министерства внутренних дел СССР, полностью дезавуировавшее все другие публикации о «деле врачей-вредителей»[353]353
  См: Сообщение Министерства внутренних дел СССР // Правда. 1953. 4 апр.


[Закрыть].

Признавалось, что обвинения были заведомо ложными, доказательства фальсифицированными, в силу чего арестованные оправданы. Ну а следователи-фальсификаторы уже привлечены к ответственности. Причины, обусловившие аресты невиновных и грандиозную, откровенно антисемитскую кампанию, не анализировались.

Впрочем, сама кампания фактически сразу и прекратилась. Без каких-либо объяснений.

21 апреля в зале суда подоплека дела была ясна всем, и сочувствие вызывал оклеветанный писатель-фронтовик, а не редакторы в погонах. Гроссмановская дневниковая запись отражала эмоциональный настрой большинства присутствовавших: «Судья встал на мою сторону, поддержанный прокурором и рядом судебных работников, добровольных участников разбирательства».

Было чем гордиться. Суд принял решение, соответствовавшее закону.