Текст книги "Василий Гроссман в зеркале литературных интриг"
Автор книги: Юрий Бит-Юнан
Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 26 (всего у книги 33 страниц)
Загадки и разгадки
Агитпроповские функционеры, конечно, не собирались уступать. У них были свои креатуры, так что и ответные акции готовились.
Обзор итогового номера «Знамени» поместила «Литературная газета» 5 января 1941 года. Наибольшее внимание уделено главной публикации: «Писатель Василий Гроссман взял на себя громадный и ответственный труд – создать эпическое произведение, охватывающее последние сорок лет жизни нашей страны»[261]261
См.: Рыкачев Я. «Знамя», № 11–12. 1940 // Литературная газета. 1941. 5 янв.
[Закрыть].
Были и претензии. Отметив, что советскому писателю следует не просто усвоить марксистское учение, но сформировать и соответствующее зрение, рецензент добавил: «У Вас. Гроссмана это зрение имеется, срывы в его эпопее, еще далеко не законченной, редки и относятся скорее к частностям».
Какие «срывы» и что за «частности» – не объяснялось. Главное, роман небезупречен. Уловка чисто риторическая, и некорректность была замечена.
20 января за Гроссмана вступилась редакция «Правды». Хоть рецензия и была только на четвертую часть, но роман в целом назван эпопеей, написанной «с большим историческим размахом»[262]262
См.: Серебрянский М. И. «Солдаты революции» («Знамя», 1940, № 11–12) // Правда. 1941. 20 янв.
[Закрыть].
Таким образом, в январе 1941 года роман «Степан Кольчугин» признан советской классикой. И в феврале «Литературный современник» опубликовал безоговорочно хвалебную статью о ранней прозе Гроссмана[263]263
См.: Мунблит Г. Герои Василия Гроссмана // Литературный современник. 1941. № 2. С. 124–128.
[Закрыть].
Панегирической была и статья о романе «Степан Кольчугин» в журнале «Детская литература». Номер подписан к печати 1 марта[264]264
См.: Лаврова К. «Степан Кольчугин» В. Гроссмана // Детская литература. 1941. № 3. С. 27–29.
[Закрыть].
9 марта опубликована хвалебная рецензия в «Учительской газете». Упрек один: «К сожалению, из внимания автора почти выпало крестьянство, его характеристика дана лишь в эпизодических персонажах нескольких солдат-фронтовиков»[265]265
Здесь и далее цит. по: Оборин А. «Степан Кольчугин» // Учительская газета. 1941. 9 мар.
[Закрыть].
Впрочем, упрек был компенсирован. Рецензент подчеркнул, что Гроссман «средствами искусства приводит читателя к пониманию хода истории, руководящей роли партии Ленина – Сталина в политической и психологической подготовке масс к революции».
Однако в тот же день «Литературная газета» опубликовала статью, где упреков побольше. Так, автор настаивал, что Кольчугин изображен не всегда убедительно, а Бахмутский – иногда «поверхностно-схематично»[266]266
Здесь и далее цит. по: Субоцкий Л. Панорама эпохи // Литературная газета. 1941. 9 мар.
[Закрыть].
Были и претензии к осмыслению исторического процесса. Чередовались они с похвалами: «Есть и другие частные “недоделки” в этой книге. Таковы, например, некоторые мысли о “законах войны” в главе XXVII, объективно приводящие к выводу о неуправляемости ее людьми, мысли, опровергаемые не только марксистской военной наукой, но и теми самыми жизненными фактами, о которых хорошо рассказывает сам писатель в романе. “Недоделки” эти особенно досадны потому, что в иных авторских размышлениях В. Гроссмана, которые присущи его писательской манере, он обнаруживает свежесть и самостоятельность мысли, привлекающую читателя».
Разумеется, политических обвинений тут нет. Но рассуждения о «недоделках» подсказывали: роман пока рано признавать решением задачи, поставленной руководством партии.
Неделю спустя «Правда» поместила список лауреатов – без Гроссмана. Связь двух публикаций несомненна. И все же не статья в «Литературной газете» обусловила итоговое решение. Оно было принято ранее, а затем лишь обосновано статьей, где упоминались «недоделки».
Примечательно, что статья эта с незначительными изменениями помещена в десятом номере «Огонька», подписанном к печати 20 марта. Но – уже как рецензия на четвертую книгу романа[267]267
См.: Субоцкий Л. «Солдаты революции» // Огонек. 1941. № 10. С. 17.
[Закрыть].
Значит, всего за три дня редакция «Огонька» договорилась о републикации с автором и, конечно, «Литературной газетой». Тогда же изменения были внесены и согласованы. В обычной ситуации такие хлопоты и оперативность – излишни. Незачем второпях перепечатывать из другого издания, хватает и своих авторов. Однако решалась иная задача: рецензент, не упоминая о премии, объяснял, почему награждения Гроссмана ожидать не стоило.
Ждали, разумеется, не только знакомые. И фотограф из «Правды» не случайно приезжал к Гроссману. Ездили не только к нему. До получения итогового списка в редакции не могли знать, кому премия достанется, а портреты нужны загодя.
В «Огоньке» фотография Гроссмана помещена рядом с рецензией. Это обычно для иллюстрированных журналов, но, судя по оперативности, там воспользовались работой фотографа из «Правды». В советской традиции портрет автора рецензируемой книги – знак уважения, подсказывающий, что существенных претензий нет.
Рецензию на гроссмановский роман опубликовал в апреле 1941 года и журнал «Литературное обозрение». В целом – хвалебную, и все же имелись некоторые претензии: «Образ профессионального революционера Бахмутского – самый ответственный в романе. Здесь автор достиг многого, и образ этот имеет большое воспитательное значение. Но иногда кажется, что сфера деятельности Бахмутского в романе недостаточна для человека, принимающего участие в решении важнейших политических вопросов».
Сказано мягко, итоговый же вывод еще мягче. Подразумевается, что и незначительные погрешности вполне исправимы: «В следующих книгах сфера эта, вероятно, расширится; ведь роман не закончен».
Именно так обозначена причина отсутствия Гроссмана в лауреатском списке – «роман не закончен».
Тут же рецензент оспорил мнения коллег относительно допущенных автором романа ошибок историософского характера. Не называя оппонентов, подчеркнул: «В. Гроссман правильно понял войну 1914 года. Он исходил из тех определений ее, которые дали Ленин и Сталин, из тех определений, которые даны в Кратком курсе истории партии».
Рецензент ссылался на изданное в 1938 году и лично Сталиным редактировавшееся учебное пособие – «История ВКП (б). Краткий курс». Цитату приводил с указанием страницы. После чего вновь подчеркивал: «Именно так понимает эту войну Гроссман…».
Значит, похвала Гроссману и упреки оппонентам были обоснованы ссылкой на официальную точку зрения – сталинскую. Аналогично и редакция «Красной нови» опубликовала в апрельском номере статью, где акцентировалось: «Произведения В. Гроссмана отмечены нашей критикой щедро и сочувственно. Многочисленные статьи и рецензии содержали почти единодушное признание горьковской литературной традиции в творчестве В. Гроссмана, но утверждали оригинальность и самостоятельность дарования писателя. Лишь немногие критические выступления, которые, по видимости, заключали также положительную оценку творчества В. Гроссмана, показались нам неожиданными и противоречивыми»[50].
Стало быть, все упреки, адресованные Гроссману, надлежало признать необоснованными и противоречащими здравому смыслу. Завершалась статья оценкой «Степана Кольчугина»: «Нам важно было доказать, что этот роман развертывается уже с самого начала как эпопея социалистической революции, как история народного героя нашей революции, и что это произведение в своем пафосе и в своем стиле является наиболее полным и плодотворным выражением творческих идеалов писателя».
Ничего подобного не опубликовало бы ни одно советское издание, если б, как утверждал Липкин, генсек «самолично вычеркнул “Степана Кольчугина” изсписка произведений, представленных на соискание Сталинской премии», да еще и назвал роман «меньшевистским».
В огоньковской статье, подчеркнем, без упоминания о награде, постулируется: Гроссман создал книгу весьма значительную, былые же немногочисленные упреки обусловлены факторами внелитературными. К примеру, необъективностью критиков, неумением четко формулировать выводы и т. п. Единственная существенная претензия к роману – незавершенный. В силу чего автор и не получил премию.
Кстати, в аспекте финансовом Гроссман был отнюдь не обделен. Гонорары за журнальные и книжные издания романа по совокупности превысили даже премию первой степени. Но о «Степане Кольчугине» руководство ССП не забывало и после того, как был опубликован первый лауреатский список.
В послевоенные годы, как отмечалось выше, тоже не забывало. Роман – примерно сорок пять печатных листов, а за каждый по четыре тысячи рублей платили авторам «Библиотеки избранных произведений советской литературы. 1917–1947». Не только по цвету переплета эту серию – в обиходе – называли «золотой».
Переиздание в 1951 году принесло меньше, но соизмеримо с премией – второй степени. Кстати, ничего экстраординарного для прозаиков, регулярно публиковавшихся, а еще выше были доходы у драматургов. Состоявшие в ССП – элита сталинской эпохи, тут и стандарты оплаты соответствующие. Неведомые большинству рядовых граждан.
Можно сказать, что Сталинская премия 1941 года неоднократно компенсирована автору романа «Степан Кольчугин». Другой вопрос – был ли Гроссман хотя бы в исходном лауреатском списке.
Вероятность того, что мог бы попасть, высока. Судя по спорам критиков, кандидатура автора обсуждалась – хотя бы в кулуарах Комитета по Сталинским премиям. О кулуарных беседах должны были знать и журналисты, заранее готовившие статьи про лауреатов.
Но похоже, Гроссману раньше, чем журналистам, стало известно, что в исходный список попали другие. Потому отцу и не сообщал о кулуарных беседах.
В семье Гроссмана перспектива, конечно, обсуждалась. Возможно, Губер что-нибудь и запомнил, а вот степень осведомленности соседей преувеличил. Этому способствовали мемуары Липкина.
Таратута как профессиональный литератор могла на работе услышать о выдвижениях, получала какие-то сведения и от Гроссмана. Однако все остальное тоже домыслила.
В ее мемуарах домыслов – ныне очевидных – немало. Это объяснимо: уж очень частыми были радикальные перемены в жизни. С лета 1937 года Таратута в ссылке, отец расстрелян. Вернулась в Москву два года спустя, работала. А в 1950 году – новый арест, пытки, лагерь. Причин аберрации довольно и безлипкинской версии.
Что до версии Липкина, так в ее основе – пара невнятных рецензентских упреков. Конечно, этого мало, чтобы сконструировать еще один элемент, дополняющий базовую концепцию мемуариста: Гроссман не был именно советским писателем, вот почему его Сталин и «не любил». Так что пришлось все остальное не только домыслить, но и попросту выдумать.
Однако в 1941 году у Сталина не было претензий политического характера ни к роману «Степан Кольчугин», ни к автору. Вот почему Гроссмана и хвалили постоянно в периодике, и печатали без ограничений, и платили, как полагалось тогда платить классику советской литературы.
Конкуренция проектов
Итак, был не «провал» романа, а успех. Пусть и меньший, чем ожидали друзья и родственники автора, но весьма значительный.
Это – с одной стороны. С другой же, критики знали, что роман еще не завершен, однако спорили о нем так, словно автор числился среди лидеров в соперничестве за Сталинскую премию.
Следовательно, незавершенность романа – только одна из причин, в силу которых автор его оказался вне лауреатского списка. Складывается впечатление, что Гроссман «отстал» на каком-то этапе от других лидеров.
В действительности «отстал» не Гроссман, а проект «революционной эпопеи». Был тогда и другой, не менее актуальный, и тоже курировавшийся ЦК партии. Актуализовался он ко второй половине 1930-х годов, хотя в целом и раньше готовился. Речь шла о масштабной кампании «патриотического воспитания»[268]268
Подробнее см:. Агейкина И. Н. Идеологема «нация» в советской публицистике 1917–1953 гг.: Дисс…. канд. филол. наук. М., 2010.
[Закрыть].
Общую тональность задали печально знаменитые «московские процессы», где подсудимым – недавним функционерам высшего уровня – были инкриминированы связи с иностранными разведывательными службами. Соответственно, в «Правде» 21 января 1937 года публикуется статья «Троцкистские шпионы, диверсанты, изменники родины»[269]269
Здесь и далее цит. по: Троцкистские шпионы, диверсанты, изменники родины // Правда. 1937. 21 янв.
[Закрыть].
В ходе судебных заседаний подсудимые вину признавали. Ныне известно, какими средствами их вынуждали себя оговаривать, но тогда признания были восприняты большинством населения как неоспоримое доказательство. Потому в статье постулировалось: «Они заранее торговали частями советской территории, запродавали агрессорам земли и свободу народов СССР».
Традиционная «патриотическая» модель пропаганды была эффективна. Причиной «измены Родине» безоговорочно признавалась чуждость ей: «У троцкистских мерзавцев не оказалось даже никакого чувства национализма, и они готовы были расчленить Советский Союз, лишь бы добиться своих подлых реставраторских целей. Фашисты не согласятся отдать территорию своей страны иностранцам – на это шла троцкистская нечисть».
Ранее понятие «национализм» было элементом негативной характеристики». Но здесь – принципиально иной дискурс. В сталинской пропагандистской традиции сама идеологема «троцкисты» соотносилась с понятием «инородцы». Главным образом евреи. С этой точки зрения инвектива понятна. «У троцкистских мерзавцев не оказалось даже никакого чувства национализма» – русского.
Верность отечеству противопоставлялась измене – деятельности, приписанной каявшимся подсудимым. Такое противопоставление акцентировал в ходе судебных заседаний обвинитель – А. Я. Вышинский. Например, в речи, опубликованной 12 марта 1938 года «Известиями», он утверждал: «Именно они, эти преступления, объясняют действительный ход вещей, действительную логику событий и борьбы, поставивших лицом к лицу два мира, два блока – блок изменников, наймитов иностранного капитала, разоблаченный и раздавленный сейчас гневом и мощью великой Советской страны, блок предателей, покрытых вечным презрением, позором и проклятием миллионных масс трудящихся народа всего мира, – и блок советских патриотов, великих и непобедимых в любви к своей родине, выдержавших не одну историческую битву с врагами, готовых под руководством Коммунистической партии и великого Сталина дать сокрушительный отпор любому врагу в любых условиях, в любое время, откуда бы он ни появился, несмотря ни на какую измену, ни на какое предательство. Значение настоящего судебного процесса определяется, разумеется, и теми уроками, которые неизбежно, необходимо извлечь всем нам, патриотам Советской земли, из этого процесса»[270]270
Вышинский А. Я. Речь государственного обвинителя, прокурора СССР тов. А.Я Вышинского // Известия. 1938. 12 мар.
[Закрыть].
Отсюда следовало, во-первых, что советские патриоты непобедимы. Во-вторых, подразумевалось, что необходима бдительность: изменники затаились повсеместно.
Одним из пропагандистских результатов «московских процессов» стало утверждение в качестве синонимов определений «русский» и «советский», когда речь шла о «патриотизме». Это тождество акцентировалось постоянно. Например, опубликованной в четвертом номере журнала «Литературный современник» за 1938 год статьей «Банда убийц, шпионов изменников и диверсантов уничтожена»[271]271
Здесь и далее цит. по: Банда убийц, шпионов, изменников и диверсантов уничтожена // Литературный современник. 1938. № 4. С. 3–10.
[Закрыть].
Имелся в виду расстрел осужденных. Если верить статье, на такой итог надеялось все население: «Великий советский народ и его братья по классу за рубежом встретили этот приговор с величайшей радостью. Ибо, уничтожив банду оголтелых убийц, фашистских агентов и изменников родины, мы разгромили самый остервенелый головной отряд фашистских агрессоров. Разгромив эту растленную банду, мы выиграли одно из больших сражений в борьбе с капитализмом. А выигранное сражение сильнее сплотило многомиллионный русский народ вокруг партии Ленина – Сталина. Удар народного правосудия по фашистским негодяям увеличил силы и мощь СССР, укрепил советский патриотизм, воодушевил патриотов родины на новые подвиги, повысил большевистскую бдительность».
Характерно, что сначала речь шла о «советском народе». Оказалось, что это – «русский народ». Различий нет, ведь подразумевается «народное правосудие» – волеизъявление народа в целом. Ну а расстрел осужденных «укрепил» все-таки «советский патриотизм».
Такая игра терминами стала уже привычной. Убеждение достигалось повторением. Разумеется, информационная монополия советского правительства тоже обеспечивала эффект пропаганды.
Что до писательских задач, то применительно к ним тон задала «Литературная газета». 10 сентября 1937 года там опубликована передовица «Создадим художественную историческую литературу»[272]272
Здесь и далее цит. по: Создадим художественную историческую литературу // Литературная газета. 1937. 10 сент.
[Закрыть].
Планировался своего рода беллетристический курс истории России. Концепция – соединение российского прошлого и советского настоящего. Писателям надлежало «создать целую серию художественных произведений, которые, будучи полноценными творениями искусства, составили бы цепь “исторических чтений” для многомиллионного советского читателя, для подрастающей молодежи».
Казалось бы, ничего тут необычного. Советская литература была и оставалась инструментом пропаганды. Для того и финансировалась. Примечательно же, что в передовице русский народ назван «первым среди равных».
Еще десятью годами ранее такое показалось бы невозможным. В передовице словно бы демонстративно игнорировался базовый принцип марксистской идеологии – интернационализм.
Но в 1937 году возражать было некому. Утверждался новый идеологический принцип – имперский. Только империя подразумевалась уже советская. И писателям надлежало акцентировать преемственность традиций борьбы за российскую государственность – в советский и досоветский периоды. Соответственно, постулировалось, что граждане социалистического государства должны гордиться «героическими страницами нашего прошлого».
Таким образом, понятие «советский патриотизм» было существенно расширено, и концепция русской истории обрела наконец континуальность. В передовице акцентировалось, что, «обращаясь к нашему историческому прошлому, мы не ограничиваемся только историей революционной борьбы».
Передовица в «Литературной газете» – своего рода итог. Как для историков, так и для писателей вводилась установка, формирующая сам характер осмысления имперского прошлого: «Мы знаем, что в истории России были такие исторические личности, которые, принадлежа к правящим классам и действуя в их интересах, боролись за целостность и независимость страны, против иностранных захватчиков, боролись против попыток и стремлений превратить Россию в колонию, немало поработали над преодолением отсталости, от которой страдали населяющие Россию народы».
Обязательным «классовым подходом» разрешалось пренебрегать – для реализации имперской идеологии. В своего рода пантеоне героев оказались князья, если их официально признавали защитниками российской государственности. Тенденция стала очевидной.
Основное внимание уделялось «наглядной агитации». Начали с театра. Затем – киноэпопеи о полковдцах: Александре Невском, К. З. Минине и Д. М. Пожарском, Петре I, А. В. Суворове. Что вполне соответствовало досоветскому официальному истолкованию термина «патриотизм», в первую очередь подразумевавшему «защиту отечества»[273]273
Григорьев З. Патриотический фильм // Искусство кино. 1938. № 11. С. 30–32; Астахов И. Суворов // Искусство кино. 1941. № 2. 34–39; Шкловский В. Суворов // Литературная газета. 1940. 22 февр.; Зельдович Г. Патриотический фильм // Искусство кино. 1939. № 11. С. 46–48; Он же. Петр Первый // Искусство кино. 1937. № 8. С. 27–21; Ровинский Л. Петр Первый // Правда. 1937. 26 июл.; Цимбал С. Образы и актеры в фильме «Петр Первый» // Искусство кино. 1937. № 9. С. 21–24; Петров В. О фильме «Петр I» // Звезда. 1937. № 9. С. 151–157; Юренев Р. Автор фильма «Петр Первый» // Искусство кино. № 5. С. 38–40; Гринберг И. Историческая живопись и историческая драма // Искусство и жизнь. 1939. № 11–12. С. 36–38. См. также: Добренко Е. Музей кино. Сталинский исторический нарратив. М., 2008.
[Закрыть].
Писателям была предложена та же парадигма. С необходимостью отсюда следовало, что послушных щедро вознаградят.
К началу 1941 года кампания «патриотического воспитания» стала еще более интенсивной. Соответственно, проект «революционной эпопеи» отчасти утратил актуальность. Но, разумеется, по-прежнему числился среди важных.
Конкуренция тех, кто лоббировал кандидатуры лауреатов, была жесточайшей. Тенденцию вполне отразил лауреатский список[274]274
См.: РГАЛИ. Ф. 2073. Оп. 1. Ед. хр. 5. Л. 3–16.
[Закрыть].
Первой степени премия для прозаиков досталась Шолохову, Толстому и Сергееву-Ценскому. Их публикации ранее часто обсуждались в периодике.
Но шолоховский «Тихий Дон» вряд ли было возможно характеризовать безоговорочно как «революционную эпопею». Зато, при всех оговорках, время действия соответствовало требованиям, и роман, публиковавшийся с 1928 года, получил мировую известность.
Толстовский роман «Петр I» формально не имел отношения к советской эпохе. Зато пафос был актуален: преображение «отсталой России» волею прогрессивного, хотя и беспощадного монарха.
Актуальным установкам соответствовал и роман Сергеева-Ценского «Севастопольская страда». Оборона Севастополя в период Крымской войны 1853–1856 годов традиционно признавалась героической. Вина за итоговое поражение возлагалась на правительство, но доблесть и патриотизм защитников города были вне сомнений.
Премию второй степени получили Н. Е. Вирта, Л. Киачели и А. С. Новиков-Прибой. Все они тоже в ту пору весьма популярны.
Тема романа Вирта «Одиночество» – гражданская война и подавление так называемого кулацкого мятежа в Тамбовской губернии. Пафос, разумеется, победа советской идеологии. Что вполне соотносилось с концепцией пресловутой «коллективизации».
Роман Киачели – «Гвади Бигва» – о триумфе «коллективизации» в Грузии. Тоже актуальная тема. Да и награждение автора подчеркивало, что советская литература – именно «многонациональная».
О русско-японской войне 1904–1905 годов роман Новикова-Прибоя «Цусима». Сообразно актуальным пропагандистским установкам автор доказывал, что гибель русской эскадры в Цусимском сражении обусловлена стратегическими и политическими ошибками правительства, но патриотизм и доблесть моряков – бесспорны.
Подчеркнем: даже выбор лауреатов акцентировал преемственность традиций русской и советской литературы. Так, Новиков-Прибой, Сергеев-Ценский, Киачели и Толстой стали профессиональными литераторами еще в досоветскую эпоху, ну а литературные репутации Вирта и Шолохова были связаны исключительно с историей советского государства.
Гроссман не считал себя обделенным. Что видно, к примеру, по автобиографии 1947 года. Там отмечено: «В 1936/1937 году я начал работать над романом “Степан Кольчугин”. Эта работа заняла у меня 4 года. Роман я не закончил, работу прервала война. До войны я написал четыре части “Кольчугина” – четвертая вышла под названием “Солдаты революции” и являлась началом второго тома трилогии. “Кольчугин” печатался в Альманахе, журнале “Знамя”, выходил в Госиздате, Детиздате и в “Роман-Газете”. Все четыре части, объединенные в одном издании, выпускаются в настоящее время издательством “Советский писатель”».
Упомянутый «Альманах», понятно, горьковский. А издательство «Советский писатель», как отмечалось выше, опубликовало роман в той самой «золотой серии» – «Библиотека избранных произведений советской литературы. 1917–1947». Туда, кстати, даже лауреаты попадали не без труда.
Библиографически в документе все точно. Фактографически же – не вполне: «работать над романом “Степан Кольчугин”» автор начал еще в 1934 году.
Неточность обусловлена задачей создания «биографического мифа». Если б Гроссман сообщил, что, встретившись с Горьким, вскоре и «Глюкауф» выпустил, и рассказы в немалом количестве, да еще и приступил ко второму роману, получилось бы противоречие. Значит, литератором-профессионалом стал до встречи с «литературным отцом». Вот и пришлось дату начала работы несколько сместить.
Однако существенно, что книгу о большевистском лидере Гроссман признал одним из важнейших своих достижений. И это соответствовало официальной ее оценке.
К маю 1941 года автор романа «Степан Кольчугин» – в числе наиболее ценимых властью прозаиков. Сообразно этому статусу он получил и путевку в элитарный писательский дом отдыха на Черноморском побережье. Там, в Ялте, готовил публикацию пятой книги, входившей уже во «второй том трилогии». Подготовить не успел – война началась.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.