Текст книги "Василий Гроссман в зеркале литературных интриг"

Вычеркнутый

Гроссман не стал лауреатом. Ныне считается доказанным, что его кандидатура была выдвинута на соискание премии за повесть «Народ бессмертен», однако Сталин лично вмешался, предотвратив награждение.

Первым такую версию предложил в печати Эренбург. В 1966 году вышла отдельным изданием книга его мемуаров «Люди, годы, жизнь[282]282
  Здесь и далее цит. по: Эренбург И. Г. Люди, годы, жизнь. Т. 3. М., 1966. С. 211–212.


[Закрыть].

Ситуация характеризуется там с грустью, но и не без иронии. Мемуарист утверждал: «Говорят, есть люди, которые рождаются под счастливой звездой. Таким баловнем судьбы можно, например, назвать Пабло Неруду. А вот звезда, под которой родился Гроссман, была звездой несчастья. Мне рассказывали, будто его повесть “Народ бессмертен” из списка представленных на премию вычеркнул Сталин».

Источник сведений не указан. Эренбург лишь отметил: «Не знаю, правда ли это, но Сталин должен был не любить Гроссмана, как не любил он Платонова…».

Версия тут же обосновывалась. Сталин «должен был не любить Гроссмана», прежде всего, «за любовь к Ленину, за подлинный интернационализм, да и за стремление не только описывать, но пытаться истолковать различные притчи жизни».

О вмешательстве генсека сообщила также Н. А. Роскина. В 1980 году парижским издательством выпущены ее мемуары «Четыре главы. Из литературных воспоминаний»[283]283
  Здесь и далее цит. по: Роскина Н. А. Четыре главы. Излитературных воспоминаний. Париж, 1980. С. 107–109.


[Закрыть].

Роскина – дочь погибшего гроссмановского друга. Осведомленность в данном случае обосновывалась ссылкой на давнее знакомство. С Эренбургом она спорила: «Уж не знаю, за что Сталин не любил Гроссмана, за какие такие пристрастия; но что нелюбовь эта была взаимной, это я могу удостоверить. Отнюдь не любовь к Ленину была причиной всегда опального положения Гроссмана, а исключительно тот факт, что Гроссман никогда не искал любви Сталина. Да и ничьей любви он не искал».

Эренбург, значит, выдумал причину неприязни генсека. Далее мемуаристка заявила: «В начале войны Гроссман написал патриотическое сочинение, выдвинутое на соискание Сталинской премии – роман “Народ бессмертен”. Из списка лауреатов роман был вычеркнут Сталиным».

Вообще-то, «Народ бессмертен» – не «роман». И 1942 год, опять же, не совсем «начало войны». Но тут главное, что Сталин вмешался, проявив неприязнь.

Допустимо, что Липкин к 1986 году не прочел воспоминания Роскиной. Но мемуары Эренбурга не мог не прочесть. Они были необычайно популярны, обсуждались постоянно. Тем более речь шла о Гроссмане.

Вот почему может показаться странным, что история о вмешательства генсека в 1943 году не упомянута Липкиным. Она ведь корреспондирует с его версией относительно сталинской неприязни к автору романа «Степан Кольчугин». Но с учетом реального контекста умолчание закономерно.

Допустим, Сталин действительно назвал «меньшевистским» роман «Степан Кольчугин» и вычеркнул фамилию автора из лауреатского списка. Выразил личную неприязнь. Об этом, соответственно, должны были б знать функционеры ССП. Тогда повторное выдвижение на высшую литературную награду – дерзость. Ее нужно было бы объяснить читателям мемуаров, знакомым с контекстом эпохи.

Объяснения не требуются, если эренбурговская версия не упомянута. Липкин воспроизвел ее частично, перенеся на историю романа «Степан Кольчугин» и придумав другое обоснование сталинской неприязни. Что было целесообразно – в аспекте конструирования «биографического мифа». Новое свидетельство экстраполировалось на прежние, не подвергавшиеся сомнениям в силу аксиоматически подразумеваемой неангажированности Эренбурга и Роскиной как мемуаристов.

На исходе 1980-х годов липкинскую версию уже самостоятельно дополнили наиболее азартные критики – посредством своего рода контаминации с эренбурговско-роскинской. И получилась история о двух сталинских вмешательствах. Причем каждый раз – «в последний момент».

Такое осмысление вполне соответствовало уже сложившемуся тогда «биографическому мифу» Гроссмана. И Сталина тоже. Ему как хрестоматийному тирану полагалось невзлюбить писателя-нонконформиста.

Эта история воспроизведена и в книге Губера. Не указывая источник сведений, он сообщает, что «комиссия по присуждению сталинских премий за 1942 год единодушно решила присудить премию повести Василия Гроссмана “Народ бессмертен”, однако Сталин вычеркнул фамилию Гроссмана из списка лауреатов».

Вскоре дополненная история о сталинских вмешательствах стала привычной. А потому и вошла в научный оборот.

Но, оставив липкинскую версию как явно вымышленную, подчеркнем: свидетельства Эренбурга и Роскиной не расходятся в главном: Сталин вмешался, проявив личную неприязнь к Гроссману.

Допустим, так было. Значит, нужно выяснить, когда это могло бы случиться. Надлежит определить хронологические рамки – крайние даты.

Одна из крайних дат устанавливается ориентировочно. 19 ноября 1942 года «Правда» опубликовала заметку, где было сказано, что Комитеты по Сталинским премиям вновь «приступили к работе»[284]284
  См.: В комитетах по Сталинским премиям // Правда. 1942. 19 нояб.


[Закрыть].

Если Сталин и вмешался, то не раньше 19 ноября 1942 года. Примерно тогда и началось обсуждение кандидатур будущих лауреатов.

Вторая дата определяется точно. 19 марта 1943 года СНК СССР принял соответствующее постановление, а на следующий день «Правда» опубликовала список, где нет Гроссмана[285]285
  См.: Постановление Совета Народных Комиссаров Союза ССР «О присуждении Сталинских премий за выдающиеся работы в области искусства и литературы за 1942 год» // Правда. 1943. 20 мар.


[Закрыть].

Следовательно, не позже 19 марта 1943 года Сталин принял решение относительно Гроссмана. Если, конечно, такое случилось.

Коль скоро допущено, что случилось, то не позднее 20 марта 1943 года все, кому по должности полагалось, должны были бы узнать: Сталин «вычеркнул» Гроссмана из лауреатского списка, проявив личную неприязнь.

Функционерам следовало на такое реагировать. Ведь это приговор. Если не автору, так уж точно – повести.

Но рассказанная мемуаристами история противоречит библиографии. Повесть в 1943 году опубликована пять раз. В Москве, Ленинграде, Магадане и Хабаровске[286]286
  См.: Гроссман В. Народ бессмертен: Повесть. М.: Правда, 1942; Он же. Указ. соч. М.: Гослитиздат, 1943; Он же. Указ. соч. Л.: Госиздат, 1943; Он же. Указ. соч. Хабаровск: Дальгиз, 1943; Он же. Указ. соч. Магадан: Сов. Колыма, 1943.


[Закрыть].

Четыре книги подписаны к печати до 20 марта 1943 года. Одна – 11 июня, хотя генсек уж три месяца, как проявил личную неприязнь к автору повести. Значит, функционеры дерзили Сталину.

Нет сведений о сталинской реакции. Словно генсек ничего и не заметил, а доложить было некому.

Характерно, что все издания поступили в библиотеки и розничную продажу. А в 1945 году гроссмановская повесть опубликована издательствами Москвы, Ленинграда, Воронежа, Сочи и Ростова-на-Дону[287]287
  См.: Гроссман В. Народ бессмертен: Повесть. М.: Правда, 1945; Он же. Указ. соч. Л.: Лениздат, 1945; Он же. Указ. соч. Сочи: Сов. Кубань, 1945; Он же. Указ. соч. Ростов-на-Дону: Рост. обл. кн-во, 1945.


[Закрыть].

Московские издательства в 1945 году дважды опубликовали гроссмановский сборник «Годы войны». Повесть туда вошла.

В 1946 году сборник опять напечатан теми же издательствами. Да еще и ставропольским[288]288
  См.: Гроссман В. Народ бессмертен: Повесть. Ставрополь: Краев. кн. изд-во, 1946.


[Закрыть].

Однако сведений о реакции генсека по-прежнему нет. Вот оно, проявление сталинской неприязни.

Нет оснований допускать, что дерзость литературных функционеров столько лет оставалась безнаказанной. Значит, не дерзило Сталину руководство ССП.

А если в целом, картина знакомая – по истории с романом «Степан Кольчугин». Есть и детальные совпадения. Роскинское свидетельство относительно того, что Гроссман «вычеркнут Сталиным», явно восходит к эренбурговскому, подобно тому как рассказы Таратуты и Губера о вмешательстве 1941 года соотносятся с мемуарами Липкина.

Когда Роскина готовила мемуары к изданию, немало лет прошло с публикации эренбурговской версии. Потому она воспринималась уже в качестве привычной. Ее и воспроизвела мемуаристка, но – частично. Придумала другое обоснование сталинской неприязни, соответствовавшее гроссмановскому «биографическому мифу» – в своей интерпретации.

Неизвестно, относился ли Сталин неприязненно к Гроссману, однако ясно, что неприязнь, если и была, не проявлялась в 1940-е годы.

Сам по себе спор о сталинском вмешательстве беспредметен. Прежде чем спорить, нужно бы доказать, что в лауреатском списке – хоть на каком-то этапе – был автор повести «Народ бессмертен».

Динамика осмысления

О повести Гроссмана печатались хвалебные рецензии с лета 1942 года. Соответственно, были основания полагать, что автор попадет в лауреатский список. И все же предположения – аргумент недостаточный.

История, рассказанная Эренбургом, тоже не доказательство. А другие вообще не приведены сторонниками версии сталинского вмешательства.

Доказательства – в РГАЛИ. По сохранившимся там документам вполне отчетливо прослеживаются некоторые этапы готовившегося награждения.

Подготовка к выдвижению кандидатуры Гроссмана велась, прежде всего, руководством ССП. Это видно по материалам личного дела[289]289
  См.: РГАЛИ. Ф. 631. Оп. 39. Ед. хр. 1658. Л. 70–104.


[Закрыть].

Судя по ним, вопрос о Сталинской премии актуализовался осенью 1942 года. 2 декабря руководством ССП направлены в Управление агитации и пропаганды ЦК партии анкета Гроссмана, характеристика и список основных публикаций. Копии документов и сопроводительного письма оставлены в личном деле.

Характеристика, разумеется, положительная. Автор утверждал: «Василий Гроссман является одним из виднейших советских прозаиков. Уже первые рассказы В. Гроссмана привлекли к себе внимание критиков. Многотомный роман “Степан Кольчугин” единогласно был признан серьезнейшей работой о первой мировой войне 1914–1918 годов, появившейся в нашей печати в предвоенные годы. За время Отечественной войны В. Гроссман поднялся на новую, высшую ступень творчества. Его повесть “Народ бессмертен” – первая крупная вещь о войне с фашизмом, должна быть признана одной из лучших книг, появившихся в дни войны. Корреспонденции В. Гроссмана с фронта, печатавшиеся в центральной прессе, принадлежат к числу лучших корреспонденций и читаются всей страной. В течение всех последних месяцев В. Гроссман находится на Сталинградском фронте и принимает участие в начавшемся наступлении Красной Армии».

Примечательно, что роману «Степан Кольчугин» дана очень высокая оценка. Она вполне соответствовала официальной.

Далее гроссмановская кандидатура рассматривалась на заседаниях Комитета по Сталинским премиям в области литературы и искусства. Орфография и пунктуация источников приведены к современным нормам[290]290
  См.: Комитет по Сталинским премиям при Совете Министров СССР в области литературы и искусства (Москва; 1939–1956) // РГАЛИ. Ф. 2073. Оп. 1. Ед. хр. 7–2.


[Закрыть].

Наиболее последовательным гроссмановским сторонником был Асеев. Если верить стенограмме, утверждал: «О войне автор говорит, не оглядываясь на обязательство фронтового языка, на необходимость все время повторять известные по статьям прекрасные, важные вещи, которые известны всем, военным и штатским. Гроссман взял разрез внутренней жизни войны так, как он долго ее наблюдал. Он хитрый, внимательный, молчаливый человек, долго присматривающийся. Но увидевши, – долго не забывает. В этом смысле его роман производит большое впечатление. Сцена бронебойщиков – это одна из центральных. Замечательно описано, как стоят люди в окопах, перекликаются друг с другом. Дальше идут пулеметные гнезда, впереди дорога, на которой должны показаться танки. Эти люди – передовые перед всеми, за ними вся страна. Это ощущение “бездны на краю”. Убежден, что их сила и дух заключается в том, что вся страна за ними. Очень хорошо показано, как на них идут танки, как за танками идут мотоциклисты-истребители – самоуверенный, несправедливый бог войны, налезающая лавина. А в это время комсомольцы, бухгалтера, рядовые советские люди в жуткий момент в окопах связываются друг с другом, бросают друг другу кисеты. Все это здорово сделано. Пожар сделан здорово. Все сцены боя сделаны замечательно».

Характеристика повести однозначно положительная. В заключение Асеев подчеркнул, что «у Гроссмана война – страшная, тяжелая, необходимая, от нее уйти нельзя».

Асеев, как отмечалось выше, ознакомился с повестью еще в чистопольской эвакуации. Вероятно, тогда же и принял решение выдвинуть кандидатуру Гроссмана.

Сталинского лауреата поддержал А. Г. Мордвинов, весьма известный тогда архитектор. По его словам, автор «написал свою повесть очень правдиво, с большим мужеством. Это – мужественные русские люди, это – уверенность в победе. Надо принять во внимание еще, что вещь написана в пору нашего отступления…».

Акцентирована была и пропагандистская эффективность. Мордвинов утверждал: «Показана в повести русская природа, русские люди, немцы – и там нет шаржа, он даже не показывает зверств; а между тем возникает чувство ненависти к ним».

Итоговый вывод подразумевался. Однако Мордвинов счел нужным еще раз подчеркнуть: «На меня эта повесть произвела большое впечатление, и я думаю, что за нее можно дать Сталинскую премию».

Толстой был краток. Отметил, что «Гроссман растет с каждым месяцем. Эта его повесть – не случайная вещь, это закономерно для него».

Последним высказался А. С. Гурвич. Как литературовед и критик анализировал, прежде всего, жанровую проблематику: «Эмоциональная характеристика этой повести была дана достаточно. Я прочел несколько повестей, написанных о войне. Основной вид литературы был у нас – очерк о фронте; потом стали появляться первые повести. Время для романа о войне еще не созрело, это будет сделано, когда будет какая-то дистанция. А сейчас автор не может отойти в сторону и обрести спокойствие, которое нужно для такого романа. Можно считать, что от горячего очерка, который шел с фронта, когда-то сформируется роман. Очерковость в повести Гроссмана есть, но это художественный очерк и служит той ступенью, по которой литература перейдет к роману об этой войне. В жанре, который был только и возможен для отражения войны, Гроссман оказался первым и лучшим».

Оценка, стало быть, однозначная – «первый и лучший». Гурвич резюмировал доводы предшественников.

Акцентировал и актуальность. Так, утверждал: «В этой повести “Народ бессмертен” надо принять во внимание примечание, которое было в Совнаркоме, чтобы отдавать предпочтение произведениям, отражающим момент Отечественной войны. Я думаю, что это произведение звучит. Я не скажу, что через три-четыре года эта повесть будет читаться, но, тем не менее, это произведение в нашей прозе является самым сильным, и поэтому считаю возможным его выдвинуть».

Гурвич специально оговорил, что повесть актуальна, однако ситуация может измениться. Но пока не изменилась – «это произведение в нашей прозе является самым сильным». Осторожен был критик.

В первый список, предложенный для тайного голосования, Гроссман попал. И это был немалый успех. Кроме автора повести «Народ бессмертен» выдвинуты еще пять кандидатов[291]291
  См.: РГАЛИ. Ф. 631. Оп. 39. Ед. хр. 1658. Л. 87.


[Закрыть].

Результаты первого тайного голосования оглашены 4 марта. Автор повести «Народ бессмертен» в списке остался. Зато была исключена В. Л. Василевская, добавлены же В. Я. Шишков и С. М. Муканов[292]292
  Документы, предоставленные в вышестоящие организации по итогам голосования пленума комитета за 1942 год // РГАЛИ. Ф. 2073. Оп. 1. Ед. хр. 8. Л. 10, 13.


[Закрыть].

5 марта документы направлены в СНК СССР. Неизвестно, изменился ли там список. Затем документы шли в ЦК партии. Сколько было там инстанций, кто правку вносил – тоже неизвестно.

Кстати, в итоговый список не только Гроссман не попал. Муканов с Шишковым также. Зато Василевская опять включена.

А еще стали лауреатами А. С. Серафимович и В. В. Вересаев. В этих случаях причины объяснены «Правдой» в примечании к списку. Новая появилась номинация – «за многолетние выдающиеся достижения в области искусства и литературы»[293]293
  См.: Постановление Совета Народных Комиссаров Союза ССР «О присуждении Сталинских премий за выдающиеся работы в области искусства и литературы за 1942 год» // Правда. 1943, 20 мар.


[Закрыть].

Можно при желании поспорить о причинах сталинской неприязни к Шишкову и Муканову наряду с Гроссманом. А также – приязни к Василевской. Однако и то и другое нельзя доказать.

Но, пожалуй, наиболее убедительный аргумент – библиография. Всех трех «вычеркнутых» публиковали в дальнейшем без ограничений.

Причину же исключения Гроссмана из лауреатского списка можно выявить по отзывам в периодике. Там это отчетливо прослеживается.

С весны 1943 года тональность рассуждений критиков меняется. О повести они пишут без прежнего восторга, хотя и негативных отзывов нет.

Это объяснимо. В феврале советские войска, одержав победу под Сталинградом, перешли в наступление. Повесть об отступлениях и вере в скорую победу утратила актуальность.

Соответственно, автор статьи «Во славу родины», опубликованной журналом «Огонек» летом 1943 года, вынужден объяснять, почему советские войска отступали. Без объяснения оценка гроссмановской повести уже невозможна: «Мы принуждены были отступить с боями под натиском чудовищной военной машины, созданной немецко-фашистскими людоедами для своего страшного дела. Но все крепче и яростнее становились наши ответные удары. Красная армия, отступая, не только изматывала силы врага: она также приобретала в эти жестокие, страдные дни 1941 года боевую выучку, растила свой боевой опыт, училась бить врага, все с большим совершенством овладевала искусством современной войны»[294]294
  Здесь и далее цит. по: Исаев А. Во славу родины // Огонек. 1943. № 25–26. С. 13.


[Закрыть].

Получилось, что Гроссман объяснял, почему наступления впереди. И был прав: «Повесть рассказывает о днях отступления, но в ней уже заложен тот великолепный, подъемный дух, который привел к столь памятным и столь славным победам Красной Армии».

Таким образом, повесть Гроссмана представлена как уже сыгравшая нужную роль. И – отошедшая на второй план.

В августе «Знаменем» опубликована статья, где повесть опять расхвалена. Автор утверждал, что «разгадка жизненности и силы книги В. Гроссмана лежит в той общей мысли, которой подчинено все рассказанное в повести, в той, говоря словами М. Горького, “исторической сознательности”, которой она пронизана»[295]295
  Здесь и далее цит. по: Книпович Е. Народ и история // Знамя. 1943. № 7–8. С. 249–253.


[Закрыть].

Имелся в виду дар убеждения. Постулировалось, что «после Сталинграда и прорыва ленинградской блокады легко писать о великих преимуществах маневренной войны, о взаимодействии родов оружия, о творческом овладении военным делом, о дисциплине и военном профессионализме. Но повесть В. Гроссмана написана год назад».

Отсюда следовало, что повесть хороша, пусть и не по-прежнему актуальна. Таков был и заключительный вывод рецензента.

К весне 1943 года повесть сочли утратившей былую актуальность – пропагандистскую. Вот и причина, в силу которой Гроссман не стал лауреатом.

Сталин ли вмешался, принято ли решение на каком-то из предыдущих этапов – неизвестно. Однако в любом случае понятно: ни к повести, ни к автору не было претензий.

Уместно подчеркнуть: само по себе исключение Гроссмана или кого бы то ни было из лауреатского списка нельзя признать доказательством сталинской неприязни.

Кстати, в годы войны совокупный тираж книжных изданий повести значительно превысил сто тысяч экземпляров. И сумма гонораров оказалась гораздо больше, нежели Сталинская премия первой степени.

Мнимость опалы

Сам факт выдвижения кандидатуры Гроссмана на соискание премии был свидетельством официального признания заслуг. И конечно, высокого статуса.

Этот статус не подвергался сомнению. Никаких слухов о сталинской неприязни тогда не было. Так, в 1943 году издательство «Советский писатель» выпустило сборник фронтовых очерков Гроссмана – «Сталинград. Сентябрь 1942 – январь 1943»[296]296
  См.: Гроссман В. С. Сталинград. Сентябрь 1942 – январь 1943. М., 1943.


[Закрыть].

Книга была замечена сразу. Отзывы не просто хвалебные – восторженные.

В апреле журнал «Знамя» опубликовал статью И. С. Эвентова «Душа солдата. (О Сталинградских очерках В. Гроссмана)». Заглавие статьи, кстати, корреспондировало с заглавием одного из рецензируемых очерков[297]297
  Здесь и далее цит. по: Эвентов И. С. Душа солдата (О сталинградских очерках В. Гроссмана) // Звезда. 1943. № 4. С. 117–119.


[Закрыть].

Статью Эвентов начал описанием истории гроссмановской книги. Затем перешел к исходным тезисам: «Прошел год со времени героической эпопеи, разыгравшейся на Волге, у Сталинграда. За этот год опубликованы статьи и письма, показан документальный фильм, составлено немало стихов. Об этом будут написаны тома. Но очерки В. Гроссмана уже сейчас выделяются среди всего остального одной особенностью, которую мы замечаем почти с первых страниц и которая неотступно следует за нами дальше по столбцам этого замечательного цикла».

Особенностью Эвентов объявил психологизм гроссмановских очерков. По мнению критика, не случайно заглавие одного из них – «Душа красноармейца»: «Так вот о какой душе говорит здесь писатель! Он говорит о великой силе, поднявшей на подвиг наших мирных людей, о той неизбывной любви к родной земле, о стремлении отомстить за ее жгучие раны, которое сделало солдатскую доблесть наших бойцов не случаем, не простым исполнением службы, а грозным повелением сердца, волей души».

Охарактеризовав героев очерков, приведя несколько пространных цитат, Эвентов подвел итог. По словам критика, «очерки В. Гроссмана – это самое сильного из всего, что до сих пор написано о Сталинграде».

14 августа газета «Литература и искусство» опубликовала статью М. М. Кузнецова «Школа мужества». Оценки сталинградских очерков там были тоже превосходными.

Критик рассказывал о собственных впечатлениях. О периоде сталинградской обороны, когда «в печати появились замечательные очерки Василия Гроссмана».

Выдающихся очеркистов было тогда не так уж мало. Но критик еще разподчеркивал: «Среди всех сталинградских корреспонденций очерки Гроссмана сразу выделялись; их искали; те, кто не сумел достать газету, требовали от товарищей – расскажи».

После окончания Сталинградской битвы, отмечал критик, ему казалось, что и восприятие гроссмановских очерков изменится. Не исключалось, что новая книга не так актуальна: «Признаться, с некоторой боязнью брали мы ее в руки – не потускнели ли краски, не является ли она сейчас лишь ценным историческим документом? Сомнения отлетают прочь, едва вы раскроете книгу. Уже зная развязку, уже пережив все эти события, вновь ощущаешь биение сердца, и только дойдя до последней страницы, переводишь дыхание, как после крутого подъема. Ибо педантично сохраняющая точность имен и событий, книга эта вместе с тем отрадное явление искусства».

Предсказуема была и аналогия. Критик настаивал, что она вполне обоснованна: «Да, конечно, это документ. Но ведь и “Севастопольские рассказы” тоже документ и вместе с тем одно из значительных созданий гения Толстого. Мы далеки от мысли сравнивать обе эти книги, но, упомянув о “Севастопольских рассказах”, надо сказать, что книга Гроссмана находится с ними в несомненном родстве, продиктованном общностью задач, стоящих перед писателями – оба описывают героические страницы жизни своего народа и оба ищут те глубокие черты национального характера, которые проявились в эти критические моменты истории».

Таким образом, книга Гроссмана снова оказалась «в несомненном родстве» с толстовской. Совпадение вряд ли случайное.

Примечательно, что в статье Кузнецова есть имплицитная ссылка на заглавие гроссмановской повести:

«Как же устояли наши люди в этом аду? Смертны ли они?

Да, они были смертны. Но это были настоящие люди, их нервы и сердца выдержали».

2 сентября газета «Труд» напечатала статью Л. А. Озерова «Сталинград». Речь шла о сборнике, выпущенном издательством «Советский писатель»[298]298
  Здесь и далее цит. по: Озеров Л. А. Сталинград // Труд. 1943. 2 сент.


[Закрыть].

Озеров рассуждал о значении сборника в литературном процессе военного времени. Как поэт, разумеется, акцентировал специфику личного восприятия: «От книги прозы В. Гроссмана веет настоящей поэзией».

Гроссмановская книга, по словам Озерова, не только сборник документальных свидетельств, но и плод личного опыта. Результат именно собственных наблюдений: «Страницы книги обожжены сталинградским огнем. В этом ее неповторимое обаяние. А значение ее – в глубоком показе “человека с ружьем”, русского солдата-победителя…».

В заслугу Гроссману поставлены не только наблюдательность, писательское мастерство, личная храбрость. Речь шла об историософском толковании: «Эта книга о людях, выдержавших бешеный натиск бронированных дивизий Гитлера. Здесь решался вопрос вопросов. Василий Гроссман понял это».

Далее Озеров перешел к выводам. По его словам, Гроссман «нигде не говорит о победе. Очерки писались в труднейшие дни сталинградской эпопеи. Но автор приводит читателя к своей итоговой мысли: эти люди не могут не победить».

В данном случае важно, что и Озеров счел уместной аналогию с толстовской эпопеей. Акцентировал: «Подобно нашим документальным фильмам, эти очерки ведут к созданию большого эпоса войны».

Ни одного замечания критик тоже не сформулировал. По тональности аналогична и статья Б. И. Соловьева, «Русские воины», опубликованная 22 сентября газетой «Красный флот»[299]299
  Здесь и далее цит. по: Соловьев Б. Русские воины // Красный флот. 1943. 22 окт.


[Закрыть].

Рассуждал Соловьев преимущественно о героях очерков Гроссмана, что и заявлено в заглавии статьи. Оценка книги в целом задавалась изначально: «Среди литературы, посвященной отечественной войне с немецкими захватчиками, книга Гроссмана занимает особое место. Это очерки внимательного и пытливого свидетеля многих великих и славных событий, которые навсегда войдут в историю, как одни из самых замечательных ее страниц».

Герои очерков Гроссмана, по словам Соловьева – не выдуманные, а реальные участники Сталинградской битвы. Им свойственны не только храбрость, даже презрение к трусости, но и жестокость. И автор очерков, если верить критику, ничего скрывать не собирался: «Да, люди, о которых пишет Гроссман, не “прекраснодушны”, они не полны благостью всепрощения, они непримиримы, суровы, справедливы, сами не “вильнут” и другому не позволят “вильнуть”, и полной ценой заставят заплатить за измену долгу, родине, присяге».

Позиция Гроссмана, по Соловьеву, единственно возможная. Значит, утверждал критик, автор книги прав, «когда говорит, что в основе несокрушимого упорства нашего бойца – не только отличная воинская и политическая подготовка и суровая дисциплина, а и целомудренная мораль и крепкая взаимная любовь».

Сопоставление с романом «Война и мир» в таком контексте закономерно. Толстой, как утверждал Соловьев, «говорил: если произведение основано на лжи, то оно порошком рассыпается. А возьмите очерки Гроссмана, такие как “Направление главного удара”, “Власов”, “Сталинградская битва” – они словно отлиты из цельного куска металла, они полны силы и энергии. Пафос правды ощущается в книге и создает суровый стиль ее реализма, чуждый ложной патетике».

Таким образом, автор сборника вновь назван реалистом толстовского уровня. По советским меркам – едва ли не высшая оценка писателя. Гроссман, если верить Соловьеву, «не боится быть моралистом, – в этом он следует коренным традициям русской литературы, традициям, определившим мировое значение нашего искусства, являющегося совестью всего передового человечества».

Так что сказанное Роскиной относительно «всегда опального положения» Гроссмана следует отнести к области вымысла. Мемуаристка, вероятно, «хотела, как лучше», но к оценке достоверности свидетельства не имеют отношения подобного рода намерения.

Подчеркнем: гроссмановский триумф считался бесспорным. Автор повести «Народ бессмертен» не стал лауреатом, но это компенсировалось всесоюзной и даже мировой известностью – его очерки и рассказы переводились на европейские языки.

Сталинградское командование представило Гроссмана к ордену Красной Звезды. А с началом зимнего наступления – к медали «За оборону Сталинграда».

Кстати, в 1943 году введена унифицированная система званий начальствующего состава. Соответственно, военные корреспонденты прошли переаттестацию, что для многих подразумевало и понижение: интендантский статус был ниже командирского. Гроссман же сразу получил звание майора, эквивалентное прежнему. Вскоре стал и подполковником.

Однако проблемы статуса были для него второстепенными. Спецкор «Красной звезды» вновь уехал в действующую армию, 28 июля отправлено его очередное письмо: «Дорогой папа, вот уже 3 недели, как езжу подобно цыгану по множеству дорог. Ездить летом куда приятней, чем зимой – нет заботы о ночлеге, солнце светит, идут теплые дожди, огромные луга цветут так ярко, как, кажется, никогда не цвели. Только часто вместо запаха цветов стоит над ними другой, страшный запах. Настроение в связи с добрыми вестями и с наших фронтов, и из Сицилии хорошее».

В июле 1943 года войска союзников высадились на острове Сицилия. Как известно, это крупнейшая морская десантная операция Второй мировой войны. Италия в качестве германского союзника оказалась блокированной.

Советские газеты сообщали об успехах союзников, новость была обнадеживающей. И Гроссман известил отца: «Надеюсь все же вернуться в Москву к середине августа, если, конечно, ничего особого не произойдет».

Это были не столько гроссмановские планы, сколько руководства ССП. От автора повести «Народ бессмертен» и книги очерков ждали роман – «советскую эпопею».

Но времени было мало. Журналистская работа требовала постоянных разъездов.