Текст книги "Василий Гроссман в зеркале литературных интриг"

Почти триумф

Вместе с войсками Гроссман в январе 1944 года дошел и до родного города. Отцу вскоре сообщил: «Сегодня еду в Бердичев. Говорят, что все еврейское население города убито, город почти весь разрушен и пуст».

Бердичев действительно был разрушен, и численность населения, по сравнению с довоенной, уменьшилась на три четверти. Похоже, Гроссман уже догадывался, о чем узнает. В постскриптуме отметил: «На душе у меня очень тяжело».

Родственники, не уехавшие из Бердичева, погибли все. Аналогично и оставшиеся в других украинских городах. Гроссман пытался описать истребление евреев на Украине, однако «еврейская тема» по-прежнему минимизировалась – в центральной прессе[300]300
  Подробнее см.: Кермиш И. Изистории рукописей «Черной книги» // Черная книга / Сост. В. С. Гроссман, И. Г. Эренбург. М., 1991. С. XIII–XXI.


[Закрыть].

Для споров не оставалось ни времени, ни возможностей. Гроссман был военным корреспондентом, подчинялся армейской дисциплине.

Сведения о результатах его фронтовых командировок содержит автобиография, законченная 9 мая 1952 года. Гроссман там сообщил: «В начале августа я выехал на фронт в Гомель. Я был свидетелем того, как немецкая авиация сожгла Гомель. Вместе с войсками Красной армии я проделал путь отступления по Белоруссии, Украине. Пережитое, виденное, слышанное за это время явилось материалом для моей повести “Народ бессмертен”, опубликованной сначала на страницах “Красной звезды”, затем вышедшей книгой».

Гроссман не без гордости отметил, что книга не только многократно опубликована в СССР. Еще и «выдержала свыше 20 изданий за границей».

Отдельными изданиями за границей выходили и сборники о Сталинградской битве. Но особое внимание привлек очерк «Треблинский ад». Гроссман первым рассказал о нацистском лагере в Треблинке, где убиты сотни тысяч евреев.

Всего было около пятидесяти заграничных изданий. Это уже мировое признание.

О советских публикациях Гроссман в автобиографии не рассказывал подробно. Далее там сообщалось: «В 1942 г. я был свидетелем обороны Сталинграда от первых дней ее до начала нашего наступления. Очерки, посвященные обороне Сталинграда, печатались в “Красной звезде”, печатались отдельными изданиями, переводились на иностранные языки. Войну я закончил в Берлине. Я был свидетелем освобождения Киева, Одессы, в 1944 г., Варшавы, Люблина и ряда других польских городов. Был свидетелем битвы за Белоруссию, освобождения Минска. Все написанное мною за это время публиковалось главным образом в газете “Красная звезда”».

Его ценили. Как упоминалось выше, был в 1943 году награжден орденом Красной Звезды и медалью «За оборону Сталинграда». Позже – орденом Боевого Красного знамени, медалями «За освобождение Варшавы», «За взятие Берлина», «За победу над Германией».

Он никогда не говорил, что участвовал в боях. Сказано в автобиографиях вполне определенно – «был свидетелем». Ну а службу фронтового корреспондента характеризовал кратко: «работа».

Итогом работы стал второй сборник – «Годы войны». Вскоре он был переиздан[301]301
  См.: Гроссман В. Годы войны: Очерки и рассказы. М.: Гослитиздат, 1945; Он же. Указ. соч. М.: Гослитиздат, 1946.


[Закрыть].

Первым откликнулся Эренбург. 23 февраля 1946 года его статья «Глазами Василия Гроссмана» опубликована «Литературной газетой»[302]302
  Здесь и далее цит. по: Эренбург И. Глазами Василия Гроссмана // Литературная газета. 1946. 23 февр.


[Закрыть].

Читатели, разумеется, увидели в заглавии статьи аллюзию на один из гроссмановских очерков – «Глазами Чехова». Только речь там шла не о писателе. Герой – снайпер А. И. Чехов. Он стал, можно сказать, легендой Сталинграда.

Подразумевалась точность в изображении героев фронтовых очерков. Впрочем, Эренбург настаивал, что характеристика относится не только к ним, так как «Вас. Гроссман умно поступил, не отделив беллетристики от газетных корреспонденций: в его повести и рассказах много публицистики, связанной с пережитыми годами, а его газетные очерки часто достигают силы больших художественных корреспонденций».

Эренбург подчеркивал, что в прозе Гроссмана органично сочетаются художественность и документальность. Раскрылись новые стороны дарования: «По-разному сложилась судьба того или иного писателя. Для Вас. Гроссмана годы войны были фронтовыми годами: он не отмалчивался, не выжидал, не берег себя для “монументальных полотен”; с Красной Армией он встретился не на параде Победы, да и не под Берлином. Он разделил судьбу своих героев – учителей, шахтеров, агрономов; он не промчался по дорогам войны, он их исколесил, вязв их глине».

Согласно Эренбургу, на войне Гроссман исполнял свой долг, и это было важнейшей задачей. Все остальное – третьестепенно: «Он не написал так называемого “классического романа”, не мог написать хотя бы потому, что был занят другим; но он написал много замечательных страниц…».

Война, по словам Эренбурга, не помешала фронтовому корреспонденту остаться писателем. Он выполнил свой долг, и пришло время собственно литературных задач. Соответственно, рецензент утверждал, что вторая книга Гроссмана – «отчет о вчерашнем дне, и это материал для завтрашнего дня, для настоящего романа, посвященного Отечественной войне. Не знаю, кто напишет такой роман – Вас. Гроссман или другой, может быть, еще неведомый нам писатель, но знаю – каждый, кто возвратится к одному из самых потрясающих событий нашей истории, найдет в книге “Годы войны” ценнейшее: исповедь современника, правдивое изображение страстей, сделанное в ту самую минуту, когда страсти безраздельно владеют сердцем».

Эренбург доказывал, что метод истинного искусства – движение от частного к общему, и автор рецензируемого сборника именно так поступал. Значит, всякий, «кто возьмется за роман о пережитом, обязательно раскроет книгу “Годы войны” и посмотрит хотя бы разна мир глазами снайпера Чехова, глазами Вас. Гроссмана».

Претензий, по сути, не было. Эренбург отметил только, что очерки, написанные после 1943 года, не так ярки, как сталинградские. В итоге Гроссман был фактически признан первопроходцем современной военной литературы.

16 мая газета Военно-воздушных сил «Сталинский сокол» опубликовала рецензию П. Г. Антокольского на второй гроссмановский военный сборник. Она тоже была хвалебной – безвсяких оговорок[303]303
  Здесь и далее цит. по: Антокольский П. Г. «Годы войны» // Сталинский сокол. 1946. 16 мая.


[Закрыть].

Антокольский, в отличие от Эренбурга, уделил основное внимание повести «Народ бессмертен» и рассказам. Впрочем, тут же подчеркнул: «Но между художественной прозой В. Гроссмана и его очерками нет большого расстояния, принципиальной разницы. Книга проникнута творческим духом, и весь этот разнообразный материал воспринимаешь как нечто цельное и монолитное. Художник ни в чем не погрешил против правды, публицист в самом точном изложении событий остался вдохновенным поэтом».

Отзыв Антокольского необычен и в другом аспекте. Поэт рассуждал о «еврейской теме»: «Но одна из частей этого сборника заслуживает особого упоминания. Речь идет о рассказе “Старый учитель” и очерке “Треблинский ад”. Писатель касается здесь одного из самых страшных преступлений немецкого фашизма – преступления против еврейского народа. Немного найдется в мировой литературе страниц, которые дышали бы такой сосредоточенной силой горячего убеждения, такой большой любовью к человеку и таким состраданием к нему, как этот рассказ и очерк Гроссмана».

Рецензенты обычно не упоминали о «еврейской теме». Антокольский же подчеркивал: «Между тем как раз сегодня необходимо это сделать! Честь Василию Гроссману за то, что он сумел поведать миру простыми, строгими, точными словами о страшных злодеяниях гитлеровских выродков. Страницы эти, как и многие другие из написанных Гроссманом, останутся правдивым документом, по которому будущие поколения будут изучать историю великой войны и поймут, от какой смертельной опасности избавил советский народ человечество, сломав хребет фашистскому чудовищу».

25 июня «Вечерняя Москва» опубликовала рецензию Б. В. Яковлева. Там очерк «Треблинский ад» тоже рассматривался[304]304
  Здесь и далее цит. по: Яковлев Б. «Годы войны» // Вечерняя Москва. 1946. 25 июня.


[Закрыть].

О евреях упоминаний нет. Был некий лагерь уничтожения, а кого уничтожали – читатели газеты могли только догадываться: «Поистине символическую картину этого организованного зверства нарисовал Гроссман в своем потрясающем очерке “Треблинский ад” – этом леденящем кровь рассказе о чудовищной фабрике смерти…»

Яковлев действовал в негласно предписанных рамках. Вроде бы и сказал о геноциде, а с другой стороны, ничего по существу. Характеристики приводились главным образом эмоциональные и количественные: «Три миллиона человеческих жизней уничтожили в Треблинке гитлеровские палачи, и правдивый рассказ об этом дьявольском злодеянии относится к числу самых страшных страниц мировой литературы».

Нашел Яковлев и погрешности. Утверждал, например: «Мастер диалога, Гроссман подчас в своих многочисленных публицистических отступлениях сбивается на штампованные, трафаретные фразы».

Когда и где «сбивается» – читатели могли разве что догадываться. Невразумительным было и другое замечание: «Образные картины войны он иногда подменяет беглыми, невыразительными перечнями имен и событий».

В двадцать четвертом номере «Огонька» была напечатана статья А. М. Лейтеса «Путь к победе». Краткая, хвалебная и ничего, кроме общих фраз, не содержавшая[305]305
  Лейтес А. Путь к победе // Огонек. 1946. № 24. С. 30.


[Закрыть].

Зато немало претензий было предъявлено Левиным, давним гроссмановским оппонентом. Его пространную рецензию опубликовал в июньско-июльском номере критико-библиографический журнал «Советская книга»[306]306
  Далее цит. по: Левин Ф. Вас. Гроссман. Годы войны. М.: Гослитиздат, 1945 // Советская книга. 1946. № 6–7. С. 79–84.


[Закрыть].

Прежде всего, претензии относились к повести «Народ бессмертен». Левин утверждал, что один из героев – батальонный комиссар Богарев – наставляет и воспитывает исключительно командиров, тогда как рядовым бойцам доверяет полностью, словно они и не нуждаются в комиссарском внимании. Отсюда следовал вывод: «Нам думается, что в таком изображении кроется существенная ошибка».

Речь шла не только о писательской ошибке. Подразумевалась и политическая. Она была, по словам критика, не единственной. Но оставалось непонятным, почему критик не заметил их раньше.

Левин обошел подразумевавшийся вопрос. Доказывал: не в ошибках дело, плохо, что Гроссман их не заметил, тогда как «мог бы исправить это в новом издании».

Правда, о сборнике в целом Левин отзывался вполне благосклонно. Заявил даже, что Гроссман обязательно еще напишет «о нашей великой эпохе, о наших советских людях, о нашем народе, о партийных и непартийных большевиках, о величии и драматизме нашего времени».

Статья диссонировала с другими отзывами. Впрочем, осведомленные современники могли увидеть связь ее с довоенными нападками Левина. Он и ранее без видимых причин атаковал Гроссмана.

Очередную эскападу уместно было трактовать либо как проявление личного отношения, либо в качестве доказательства последовательности критика. Сама по себе левинская статья не играла существенной роли в осмыслении книги Гроссмана.

Гораздо более сложную тактику использовал А. Б. Дерман, тоже хваливший и одновременно дискредитировавший книгу. Его статья «Подвиг писателя» опубликована в августовско-сентябрьском номере журнала «Знамя»[307]307
  Здесь и далее цит. по: Дерман А. Б. Подвиг писателя // Знамя. 1946. № 8–9. С. 200–214.


[Закрыть].

Статья открывалась рассуждением о двух типах писателей. Одни находят в военной теме свое истинное призвание, другие пишут о войне лишь из чувства долга: «У кого, например, повернется язык назвать Гаршина любителем войны? А между тем на войну он пошел по первому зову, и война сделала его писателем».

Гроссман, если верить Дерману, о войне писал без восторга и особого интереса. Стало быть, относился ко второй категории писателей. Тех, кто «идут к войне диалектическим путем, путем гуманистическим. Погружаются они в тему войны порою гораздо глубже признанных баталистов».

Дерман утверждал, что повесть «Народ бессмертен» еще не рассматривалась критиками подробно, хотя она и считается попыткой художественного осмысления войны на уровне эпоса. Рассуждал критик о стиле Гроссмана, психологизме, а далее заявил, что есть «два главнейших фактора, обостривших художническое зрение писателя до способности видеть тенденцию развития исторических событий: полная мужества самоотдача в разрешении важнейшего для него вопроса о торжестве добра над злом и горячая, глубокая любовь к жизни».

Казалось бы, Дерман похвалил Гроссмана безоговорочно. Однако тут же отметил, что решение опубликовать под одной обложкой художественные и документальные произведения нельзя считать вполне удачным. Читатель, на документальность настроившись, рассказ воспринимает именно в качестве вымысла.

Если верить Дерману, главное у Гроссмана – документальность. Тут удачи очевидны: «В повести “Народ бессмертен” сюжета в строгом смысле слова – нет, а лишь местами – фрагменты сюжетного характера, и повесть – значительная, правдивая и широкая картина жизни».

Тенденция была ясна. На уровне вымысла много неудач, тогда как ряд очерков «даже не “картины” жизни, это – сама жизнь».

К основному выводу Дерман вел читателя неуклонно. Утверждал в итоге, что «градация возрастания изобразительной силы по мере убыли сюжетного элемента дает все же некоторое право на определенную критическую гипотезу: творческую способность писателя Гроссмана не так питает размах фантазии и воображения, как углубление в действительность».

Отсюда следовало, что автор книги был более убедителен как журналист, нежели писатель. Но и в журналистике, если верить Дерману, допускал серьезные политические ошибки. Так, «с точки зрения философии истории военные очерки Гроссмана представляются в известной степени односторонними, и притом характерно односторонними».

Развитие тезиса подразумевало достаточно серьезное политическое обвинение, потому Дерман несколько смягчил формулировки. Пояснил, что Гроссмана ослепила ненависть к фашизму.

Причину критик признал уважительной. Однако тут же акцентировал, что «ненависть писателя к силам тьмы и зла воспрепятствовала ему углубиться в их анализ – и он их, – как ни странно это звучит, – упростил и тем преуменьшил».

Это были все же обвинения, пусть и сформулированные с оговорками. Критик доказывал, что Гроссман недостаточно ясно характеризовал могущество нацистской Германии, а не учитывать такой фактор значит «в какой-то мере преуменьшить не только мрачную силу зла, но и светлую мощь добра, которое вышло победителем из жестокого поединка».

Политические инвективы несколько маскировались вполне благодушными финальными рассуждениями. Да и статья называлась «Подвиг писателя», что изначально выражало одобрение. По словам Дермана, книга воспринимается как «гимн добру, оправдание добра и человечности – в том и заключалась великая заслуга оптимиста и гуманиста Гроссмана».

Инвективы Дермана компенсировались другими отзывами. Причем гораздо более авторитетных рецензентов.

Можно отметить, что в целом оценка книги Гроссмана была очень высокой. Это почти триумф.

Постоянный кандидат

Из всех рецензентов только Дерман и Левин высказали сколько-нибудь серьезные упреки в адрес Гроссмана. Да и то – при общей высокой оценке.

Претензии к литературному уровню в данном случае малозначительны. Вопрос о степени их обоснованности – спорный. При любой аргументации понятно, что в области литературы мнения экспертов не обязательно должны совпадать. Дерман и Левин вовсе не обязаны были соглашаться, например, с Эренбургом и Антокольским.

Но Левин и Дерман явно лукавили. Сформулированные ими упреки политического характера не соответствовали установкам, актуальным в период, когда публиковались военные очерки, повесть и рассказы Гроссмана. В годы войны такие претензии были бы неуместны.

Левин и Дерман не могли не понимать, что оценивают гроссмановскую прозу военных лет по критериям послевоенным. Оба критика осознавали, насколько серьезны их претензии политического характера, какие последствия тут прогнозируются.

Соответственно, правомерен вопрос о прагматике инвектив. Ее позволяет выявить анализ литературно-политического контекста.

Гроссман опять стал картой в чужой игре. Не с ним спорили.

После окончания войны соперничество за статус автора «советской эпопеи» вновь обострилось. В писательских кругах известно было, что Гроссман уже начал роман о Сталинградской битве.

Гроссман лидировал. Это подтверждалось изданием второго сборника, куда была включена и повесть «Народ бессмертен», ранее выдвигавшаяся на соискание Сталинской премии.

Также лидерство Гроссмана подтверждалось общей тональностью отзывов на второй сборник. Но и в руководстве ССП, и в Агитпропе были другие кандидатуры.

Лоббисты соперничали, боролись за влияние. Орудиями их были, как водится, критики – из наиболее конформных. Вот и доказывали Левин с Дерманом, что Гроссману еще рано претендовать на высокий статус автора «военной эпопеи».

Разумеется, критикам не полагалось формулировать подобного рода суждения прямо. А потому настаивали, что Гроссман в художественной прозе допускает серьезные ошибки, да и не все его очерки безупречны с точки зрения политической.

До поры, однако, выигрывали сторонники Гроссмана. Что подтверждает и сохранившаяся в личном деле копия документа, подписанного Н. С. Тихоновым, который был тогда председателем правления ССП:

«В КОМИТЕТ ПО СТАЛИНСКИМ ПРЕМИЯМ В ОБЛАСТИ ЛИТЕРАТУРЫ И ИСКУССТВА

Президиум Союза Советских Писателей СССР представляет на соискание Сталинской премии книгу Василия Гроссмана “Годы войны”.

В книгу Василия Гроссмана “Годы войны” входят его известный роман “Народ бессмертен”, два рассказа – “Старый учитель” и “Жизнь”, ряд очерков, посвященных героической обороне Сталинграда, публицистическая статья “Треблинский ад”, а также фронтовые очерки, посвященные наступлению Красной Армии в 1943–1945 гг.

Составленная из различных по жанру и размеру произведений, книга Василия Гроссмана производит исключительно цельное впечатление – в живых образах красноармейцев, офицеров и генералов запечатлены основные этапы Великой Отечественной войны, высокий моральный пафос советского народа, нравственное величие героев Красной Армии, прошедшей славный путь от Волги до Берлина.

Сильное впечатление производит очерк “Треблинский ад”, написанный прекрасным, точным и скупым языком художника, преисполненный горячим патриотическим чувством и гневом против фашистских палачей.

Очерки 1945 года, объединенные в серию “Дорога на Берлин” и завершающие книгу, дают яркие и живые сцены освободительного похода Красной Армии на последнем этапе войны.

В книге Василия Гроссмана много волнующих сцен, замечательных художественных деталей, метких наблюдений и зарисовок походной жизни Красной Армии. Произведения, включенные в книгу “Годы войны”, пользуются широкой популярностью среди советских читателей. Образы, созданные Василием Гроссманом, имеют большое воспитательное значение. Книга «Годы войны» является ценным и значительным вкладом в художественную литературу, посвященную Великой Отечественной войне»[308]308
  РГАЛИ. Ф. 631. Оп. 39. Ед. хр. 1658. Л. 73–74.


[Закрыть].

Неизвестно, был ли этот документ отправлен по адресу. Уже развернулась антигроссмановская кампания в периодике.

Формальная причина – пьеса «Если верить пифагорейцам», опубликованная в седьмом номере журнала «Знамя». Автор в предисловии сообщал, что она была написана до начала Великой Отечественной войны, постановка готовилась Театром имени Е. Б. Вахтангова, но так и не состоялась, почему и возможна публикация[309]309
  Гроссман В. Если верить пифагорейцам // Знамя. 1946. № 7. С. 68.


[Закрыть].

Антигроссмановская кампания тщательно готовилась. Организаторы не ограничились одним ударом. Цитированные выше рецензии Левина и, особенно, Дермана были только фоном наступления.

Первый сильный удар нанес И. Л. Альтман. 3 сентября «Литературная газета» опубликовала его статью «Если верить автору…». Критик утверждал, что гроссмановская пьеса «не только ныне устарела. Ее “идеи” и до войны были очень устаревшими и неверными»[310]310
  Здесь и далее цит. по: Альтман И. Если верить автору… // Литературная газета. 1946. 3 сент.


[Закрыть].

Альтман настаивал, что Гроссман не сумел передать «атмосферу» предвоенных лет. Фактически не описал усилия, благодаря которым стала возможна победа в войне. Увлекся пифагорейством, вот и допустил серьезные ошибки. Это вполне корреспондировало с левинским отзывом.

На следующий день «Правда» опубликовала статью В. В. Ермилова «Вредная пьеса». Он и вовсе заявил, что журнал «Знамя» напечатал «злостный пасквиль»[311]311
  Здесь и далее цит. по: Ермилов В. Вредная пьеса // Правда. 1946. 4 сент.


[Закрыть].

Гроссману инкриминировалась антисоветская пропаганда. Согласно Ермилову, опубликована пьеса, где автор, «как будто бы пытаясь дать положительные типы советских людей, в действительности рисует карикатуру на советское общество. Выходит, что не большевистская партия, с ее передовой идеологией, философией диалектического материализма, руководит советским обществом».

Причины издания «вредной пьесы» тоже указывались. Речь шла о политических ошибках: «Кокетничанье с реакционной философией, отход от позиций социалистического реализма привели Вас. Гроссмана к извращенному изображению советской действительности. И только политической безответственностью редакции журнала “Знамя” можно объяснить появление на страницах журнала реакционной, упадочнической и антихудожественной пьесы Вас. Гроссмана».

Вахтанговцы, согласно Ермилову, совершили не слишком большую ошибку – пьесу собирались поставить. Но ведь не поставили. А журнал «Знамя» допустил публикацию, что гораздо хуже. Особенно же виноват Гроссман: ему «так понравилось это мистическое извращение действительного советского мира, которое он породил накануне войны, что он решился опубликовать свое ублюдочное произведение после Великой Отечественной войны».

Современникам контекст был понятен. Политическая ситуация резко изменилась, и это почти совпало с изданием пьесы «Если верить пифагорейцам».

14 августа 1946 года принято «Постановление Оргбюро ЦК ВКП (б) о журналах “Звезда” и “Ленинград”». Фрагмент его опубликован 20 августа газетой «Культура и жизнь», а на следующий день воспроизведен «Правдой». В данном случае не рассматриваются ни причины, обусловившие появление этого документа, ни последствия, радикально изменившие жизнь многих писателей, и прежде всего – М. М. Зощенко и А. А. Ахматовой. Существенно, что там формулировалась программная установка: не допускать в дальнейшем публикации, «культивирующие несвойственный советским людям дух низкопоклонства перед современной буржуазной культурой Запада»[312]312
  О журналах «Звезда» и «Ленинград» (из постановления ЦК ВКП(б) от 14 августа) // Правда. 1946. 21 авг.


[Закрыть].

Гроссмановские «пифагорейцы» неожиданно стали «реакционными», потому как были представителями «чуждой» культуры. Пусть и не «буржуазной», но уж точно – «Запада».

А тут еще выяснилось, что пьесы надлежит контролировать с особой строгостью. 26 августа Оргбюро ЦК ВКП(б) было принято «Постановление “О репертуаре драматических театров и мерах по его улучшению”», опубликованное затем журналом «Большевик». Театрам инкриминировалось «предоставление советской сцены для пропаганды реакционной буржуазной идеологии и морали, попытки отравить сознание советских людей мировоззрением, враждебным советскому обществу, оживить пережитки капитализма в сознании и быту»[313]313
  Постановление Оргбюро ЦК ВКП(б) о репертуаре драматических театров и мерах по его улучшению // Большевик. 1946. № 16. С. 46.


[Закрыть].

Оба документа были решением одной задачи. Начиналась печально известная пропагандистская кампания – «борьба с низкопоклонством перед Западом».

Ермилов оперативно действовал. Как только опубликовали партийные документы – ответил статьей о Гроссмане. Там и про «реакционную философию», и про театр.

Связь ермиловской статьи с партийными документами очевидна не только на уровне тематики. Критик и стиль копировал.

Так, «Постановлением Оргбюро ЦК ВКП (б) о журналах “Звезда” и “Ленинград”» постулировалось, что Зощенко «изображает советские порядки и советских людей в уродливо карикатурной форме». Соответственно, Ермилова в пьесе Гроссмана возмутила «карикатура на советскую действительность».

В том же документе рассказ Зощенко назван «пошлым пасквилем». У Ермилова гроссмановская пьеса – «злостный пасквиль».

Зощенко именовали «пошляком и подонком». Ермилов, не решившись лично оскорбить Гроссмана, характеризовал его пьесу как «ублюдочное произведение».

Речь шла не только о политической оценке. Ко всему прочему Ермилов назвал гроссмановскую пьесу «антихудожественной».

Отметим, что в аспекте пропагандистском ермиловские рассуждения об «антихудожественности» были, как минимум, нефункциональны. К тому же ни Ахматовой, ни Зощенко подобного рода обвинения не предъявлялись. Хватило и политических.

Но здесь Ермилов следовал другому образцу – «Постановлению “О репертуаре драматических театров и мерах по его улучшению”». Там постулировалось, что значительная часть постановок «антихудожественна».

Осведомленным современникам была очевидна прагматика ермиловских обвинений. Характерна в этом отношении дневниковая запись К. И. Чуковского: «В “Правде” вчера изничтожают Василия Гроссмана»[314]314
  Чуковский К. И. Дневник (1930–1969). М., 1997. С. 174.


[Закрыть].

На публикации в «Правде» литературным функционерам полагалось реагировать. Соответственно, В. В. Вишневский, тогда возглавлявший редакцию «Знамени», отправил покаянное письмо в газету «Культура и жизнь», признав опубликованную пьесу «философски порочной»[315]315
  Вишневский Вс. В редколлегии журнала «Знамя» // Культура и жизнь. 1946. 10 окт.


[Закрыть].

Однако на том антигроссмановская кампания закончилась. Так называемых оргвыводов не было. Зато были другие. Автор «вредной пьесы» в 1946 году – по представлению руководства ССП – награжден медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.».

В лауреатский список, даже исходный, автор «вредной пьесы» не попал. С этой точки зрения организаторы антигроссмановской кампании свою задачу решили. Но и ответный удар вскоре получили.