Текст книги "Большой марш (сборник)"

– Конечно, спортсмены, и конечно, до конца месяца, – предугадывая ответ, с ядовитой иронией сказал Коровин администраторше, крашеной, огнисто-рыжей девице с цыганскими серьгами-кольцами в мочках ушей.

– Вы угадали! – улыбнулась она. Настроение у нее было жизнерадостное.

– Скалолазы?

– Всякие. Есть и скалолазы. А вас интересуют именно скалолазы?

– Меня интересует номер на двоих. Для меня и жены.

– Увы, чего нет – того нет.

Глаза рыжей девицы с серьгами приобрели совсем лучезарный, веселый блеск, как будто она сообщила Коровину нечто в высшей степени для него приятное.

– А если подождать?

– Долговато выйдет. Как вы сами сказали – до конца месяца.

– И не раньше?

– Увы! И то еще неизвестно, что будет. Может, опять все места для спортсменов забронируют. Есть слухи, баскетболисты приедут. На месячный сбор.

– Баскетболисты? Они могли бы и у себя поиграть.

– Не те условия. Здесь они на режиме, ходят в горы, обогащают организм кислородом…

– Дома им кислорода не хватает?

– Наверное, не хватает, раз их сюда возят. В спорте теперь все по-научному. Стало быть – так лучше. Для высоких результатов.

Тупая тяжесть, не в первый раз возникавшая в этот день у Коровина в груди, все сильней и сильней давила ему на сердце. Это был верный признак того, что нервы отказывают, он уже не может их сдержать. Он чувствовал, еще мгновение – и гнев, злость хлынут из него, как из лопнувшего сосуда. Глупо, обидно срывалось все, что было задумано, чего им обоим так хотелось, с чем ехали они сюда. Самое простое, несложное, человеческое желание: пожить две недели у моря, в тишине, покое, в каком-нибудь пусть самом крохотном гостиничном номерке, лишь бы была ванна или душ, без всех осаждающих дома забот и волнений, в целительной беспечности, так нужной им сейчас, после стольких трудов, такой накопившейся в обоих за много лет усталости. Им рисовалось: будут бродить целыми днями у моря по хрустящей гальке, под плеск волн; хорошо, что зима и у моря безлюдно, так надоела всюдошняя толчея, людская перенасыщенность… Съездят на катере куда-нибудь в окрестности, все равно куда; сама поездка по морю, волнам, под брызги, летящие с носа, крики чаек, сопровождающих катер, уже радость. В каких-нибудь случайных кафе, ресторанчиках, закусочных будут заказывать себе нехитрую еду, – приятно просто посидеть в тихом, полупустом месте, зная, что никуда не надо торопиться, ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра у них нет никаких дел, никаких обязанностей, можно просто дышать, смотреть вокруг, слушать друг друга, а то ведь дома и на это нет времени… А вечером, в постелях, в темноте, приоткрыв окно, засыпать под далекий или близкий ритмичный шум моря, говорящий о вечности, внушающий обманное, но утешительное и желанное чувство, что и ты, человек, как бы нечто одно с этим шумом, морем, горами за окнами, тебе тоже суждено такое же вечное, нескончаемое бытие, у тебя тоже еще много-много времени, ты обязательно успеешь сделать все, что задумал, что томит тебя беспокойством неисполненного долга, страхом стремительно ускользающего времени…

– Удивительно! – помолчав, проговорил Коровин, поворачиваясь к людям, что стояли возле стойки. – Совершенно непостижимые вещи! Всесоюзные совещания на курортах. Спортсмены навалом. Самое время – учиться, работать, а у них месяцами сборы, тренировки, соревнования… Вторая гостиница – и битком! Только спортсмены. Сколько же их тут всего, если по всем гостиницам посчитать?

– А в зимнее время во всех южных городах так, вы разве этого не знаете, вам это в новинку? – сказал Коровину один из стоящих перед ним мужчин.

– Коля, не заводись! – потянула Наташа Коровина за рукав.

– Вы что же – против спорта? – снисходительно-насмешливо, как будто Коровин говорил явные глупости или наивничал, как ребенок, сказала рыжая девица. – Надо же спортсменам тренироваться, повышать мастерство. А то не будет у нас рекордов.

– Я не против спорта, а против того, о чем говорю. Я против вот чего… – Коровин нашел взглядом женщину с бутылочкой в руке. – Вот приехала мать, привезла двоих детей, надо полагать – по серьезной нужде, с детьми так просто не ездят… Вы откуда? – спросил он женщину.

– Мы из Челябинска.

– А что вас сюда привело?

– Дети коклюшем болели, доктор сказал, надо им морем подышать, закрепить лечение…

– Вот видите, – сказал Коровин рыжей, – закрепить лечение. Из Челябинска, не близко, тысчонок пять верст. Небось ехали и рассчитывали найти здесь прием какой полагается, лечебная ведь зона. А вы из нее олимпийскую деревню устроили!

– При чем тут я! – вскипела рыжая, разом теряя последние остатки своей веселости, шутливого настроения. – Я устроила! Вы слышите? Надо мной начальство есть, я думаю, оно лучше нас с вами в делах разбирается, что и как тут устраивать… А больным надо с путевками ездить, а не так вот – вздумал, в поезд – и прикатил… Если так делать – никаких гостиниц не хватит, сколько их ни настрой…

– Коля! – тихо, не прибавляя голоса, но с еще большей мольбой произнесла Наташа.

Коровин сдавил в себе вскипевшее. Его подмывало много что еще сказать, просто – выговориться, облегчить себя от раздражения. Но он вспомнил про Наташу, – она уже волнуется, а ей это совершенно нельзя. Тем более что действительно ведь все это впустую, напрасно, – и его вспышка, и это его «выступление». Простое «сотрясение воздуха», ничего оно не изменит…

На улице у автомата он выпил стакан шипучей воды без сиропа со злым, острым газом, горстью мелких гвоздей впившимся ему в горло и нос, и вдруг, в секунду, успокоился.

– Ну их к черту! – сказал он с сердцем, имея в виду гостиницы, их служителей, которых они повидали, а заодно и свою идею – обосноваться в гостиничном номере. – Давай искать у частников. Это, конечно, не то, но что делать? Потерпим, ладно. Но сперва все же надо поесть, а то я от голода совсем кусаться стану…

2

Они вернулись в кафе, мимо которого проходили на пути в «Приморскую». В нем по-прежнему было почти безлюдно, только за двумя или тремя столиками в разных концах зала сидели посетители, остальные столы сверкали идеальной полировкой, манили уютом темно-красных кресел, стоящих в строгом, четком равнении, чинном порядке.

– Что возьмем? – спросил Коровин.

– Я бы хотела только чашку бульона и какой-нибудь пирожок. Или булочку. Слоеную.

– Ты совсем перестала есть, – недовольно заметил ей Коровин. – А в твоем положении нужно как раз наоборот.

– Не хочется…

– Надо через не хочется. Посмотри, как у тебя обтянулось в последнее время лицо.

– Это из-за той простуды. Но уже все прошло.

– И до простуды ты была такой же.

– Ничего, все наладится. Мне надо просто отдохнуть, отоспаться.

– Так только бульон?

– И пирожок. Или слоенку.

– Ну, а меня бульоном не накормить.

– Ты спроси что-нибудь мясное. Может, здесь пельмени есть. Ты ведь их любишь.

Пельмени действительно нашлись в меню. Коровин попросил положить в одну тарелку две порции, взял себе большую чашку кофе. А Наташе – как она просила: бульон со слоенкой.

Кафе было без официантов, Коровин сам принес все на подносе на столик.

Они совсем не спешили, но все же их обед занял не больше двадцати минут. Да, в этом было истинное наслаждение: отдыхая всем телом, сидеть в покойном кресле, мелкими глотками пить крепкий до горечи кофе, смотреть за окно, мимо которого проходили гуляющие по набережной, на сине-зеленую полоску моря, по которой с маленьким белым буруном, кипевшим у форштевня, возвращался в порт прогулочный катерок, может быть тот самый, который они видели с полчаса назад уходившим в морской простор. Коровин уже и не помнил, когда он сидел в последний раз за обедом вот так покойно, не жалея, что непроизводительно, бездельно уходят минуты. Когда-то давно, может быть, это у него и было, но он уже забыл о таких временах своей жизни, а последние десять лет он знал только одно: беспредельная загруженность, гонка, гонка и гонка… Чтобы не тратить даром времени, он даже не приходил домой обедать, бежал в какую-нибудь столовую поближе к мастерской, хватал, что подвернется, что есть в наличии, лишь бы побыстрей разделаться с обеденной процедурой, набить чем-нибудь голодный желудок. Случалось, что и на столовую не хотелось тратить пятнадцати минут, так они бывали для него драгоценны. Тогда он ограничивался сухомяткой: чебуреками с уличного лотка, просто куском хлеба с чаем, согретым тут же, в мастерской, рядом с мольбертом и подрамниками, на электрической плитке. До добра такой режим, известно, не доводит. Коровин скоро нажил себе повышенную кислотность, хронический гастрит, частые боли в желудке, изжогу, такую резкую и мучительную, что приходилось ложками глотать соду, чтобы притушить жгущий изнутри огонь…

– Так где квартирное бюро? – спросила Наташа, когда они вышли на набережную.

– Напротив морского вокзала – если я правильно запомнил.

Бюро действительно оказалось там: небольшой, стеклянный на три стороны павильончик. Внутри сидела женщина в меховой шубе, шерстяном платке, читала толстую книгу.

– Здравствуйте. Интересно? – сказал Коровин, наклоняясь к окошку.

– Не очень, – ответила женщина. – Вот до этого я читала, не помню уже названия, так та книга – ну, прямо не оторваться. До самого конца не понять, кто шпион. А эта – так… Говорят, говорят… Просто надо чем-то время занять, вот и читаю. Зачем только такие книги пишут! Этот, про которого написано, совсем ненормальный какой-то, то все полеживал, а потом влюбился. Она к нему вроде тоже с чувствами, не прочь замуж, а он все вокруг да около, а жениться не зовет…

– Как его – Илья Ильич? – спросил Коровин.

– Вы читали? – оживилась женщина. – Ну что, женится он на ней или не женится?

– Вам же совсем неинтересно станет, если скажу.

– Почему, если женится – я дочитаю.

– Женится, – сказал Коровин. – Только другой. Прям из-под носа вырвет.

– Да неужто! – ахнула женщина. – А кто же это? Вроде никого и нет, чтоб мог такое учудить.

– Есть, есть, только внимательно читайте…

Дальнейший их разговор выглядел так:

– Вам, конечно, как всем, хочется, чтоб поближе к морю и чтоб полные удобства, комфорт?

– Само собой разумеется.

– Где ж его вам взять, комфорт! Люди, что пускают приезжающих, в основном из старых домов. Какие там удобства! Комнаты, верно, отдельные, хозяева разрешают пользоваться своей кухней, газом, холодильником, ну, а остальные удобства, как говорится, во дворе… Вот я могу дать вам один адресок… – женщина открыла и полистала толстую исписанную тетрадь. – Может, вас это устроит: комната большая, двадцать пять метров, хоть пляши, светлая. Но ходить – через хозяев. Их двое, старик и старушка. Люди тихие, больные, большей частью все лежат, вы их даже замечать не будете. Третья остановка троллейбуса отсюда, в районе городской автостанции. Устроит?

– Извините, не устроит. Нам хотелось бы, чтоб совсем отдельно.

– Такое только летом бывает. Тогда хозяева в сарайчики переселяются, времянки, а сейчас в сарайчиках жить нельзя, холодно.

– Столько у вас в городе типовых пятиэтажек! Может, кто-нибудь полностью свою квартиру сдает? Плата не имеет значения, согласны на любую.

– Плата у нас одна, установлена горсоветом: два рубля с койки. Превышать хозяева не имеют права, за это штраф. В пятиэтажках тоже сдают, но тоже летом, когда наплыв, а сейчас от квартирантов отдыхают. Вы думаете, это легко – белье им стирать, шум их терпеть, сор за ними выгребать? Иные такого рода публика – ему бы в тюрьме, паразиту, место, а он сюда едет пьянками да дебошами развлекаться… Вот еще адресок я нашла. Правда, тоже дом частный, старого типа, но комната совсем самостоятельная, с отдельным ходом. Первый этаж, не надо по лестницам лазить. Это за бассейном, на Чайной горке. Вид оттуда красивый, вам понравится. Последняя остановка троллейбуса, но в обратную сторону от автостанции. А там люди покажут. Писать вам адрес?

– Сколько оттуда до набережной?

– Совсем близко. У нас тут все близко, город, видите, какой, не Москва, не Киев. Если пешком – минут не больше тридцати, а на троллейбусе вы и за пятнадцать доберетесь.

– Далековато!

– А ближе ничего нет. Вот, всю тетрадь перелистала. Не сезон, милые, я бы рада вам помочь, но сейчас мало свои услуги предлагают, это уж такие, кому крайняя нужда. Пенсионеры, многодетные. Которым без приработка нельзя, приходится с квартирантами весь год без отдыха маяться… Знаете что – поезжайте к автостанции, там такой же киоск, спросите там у Ларисы Степановны, сегодня она дежурит. Там рядом микрорайон новый, работники порта и рыбзавода живут, дома новые, по чешским проектам. Случается, они тоже сдают. Но это Лариса знает, у ней эти сведения. Чтоб она к вам добрей отнеслась, вы скажите – мы от Елены Антоновны, это я. Тогда она для вас постарается. Может, даже кому-нибудь на квартиру позвонит, кто раньше сдавал. Она многих хозяев лично знает. Дайте ей рубль, не пожалейте, она безмужняя, на одну свою зарплату живет, а у нее еще сын, пятнадцать лет, его одеть, обуть нужно, и на кино ему дать. Тогда она для вас все сделает, телефон разобьет, но обязательно устроит, как вам хочется, будете довольны…

В стороне от киоска стояла средних лет женщина в сером пальто, вязаной самодельной шапочке, натянутой на голову, как колпак, без всякой заботы о своей внешности. Коровин заметил ее краем зрения, еще разговаривая с киоскершей. До женщины в сером пальто было шагов тридцать, стояла она вполуоборот, почти спиною, как будто у нее было здесь какое-то совсем другое дело, а киоск, Коровин с Наташей возле него ее совершенно не интересовали. Однако Коровин почувствовал, что она, хотя и не смотрит на него с Наташей, ждет именно их.

Действительно, когда Коровин и Наташа, отходя от киоска, поравнялись с ней, женщина в сером пальто быстро к ним повернулась.

– Вы договорились?

– То есть? – не понял ее Коровин.

– Ну – адрес взяли? Дали вам адрес?

– Нет. А что?

– Вам квартира нужна?

У женщины было бледное, обтянутое лицо, глаза в красноватых веках и какой-то напряженный, с оттенком давнего внутреннего страдания взгляд, какой бывает у людей, носящих в себе долгую и трудную болезнь или истомленных долгими неприятностями, скорбными переживаниями.

– Могу предложить вам отдельную комнату.

– Где же, в каком месте?

– Отсюда совсем недалеко, за Домом торговли. Знаете, где у нас Дом торговли? У меня двухкомнатная квартира со всеми удобствами, комнаты раздельные, в вашей комнате лоджия, видно море. В солнечную погоду можно загорать, мои постояльцы так и делают.

– Какой этаж? – спросил Коровин.

– Четвертый. Но лестница не крутая, вы не беспокойтесь. У меня даже сердечники живут, на лестницу еще никто не обижался. Пойдемте, посмотрите, ходьбы пять минут всего. Вам понравится, вот увидите. Самый центр, в двух шагах гастроном, универмаг, кино. Почта рядом. За каналом – базар, переговорный пункт…

Было отчетливо видно, как хочется женщине в сером пальто сдать комнату. Тон ее был не просто предлагающий, а почти упрашивающий.

– Посмотрим? – спросил Коровин у Наташи.

– А это правда, что лестница не крута?

– Правда, правда, я вас не обманываю. Войдете в подъезд, сами увидите. Я честно говорю, сердечные больные у меня много раз жили, никто не досадовал, наоборот, уезжают и говорят: мы к вам снова приедем, у вас хорошо, такой в квартире воздух, города совсем не чувствуется, можно даже на набережную не ходить, прямо в лоджии морем дышать… А у вас жена сердечница?

– Нет, но все-таки не хотелось бы высоко взбираться…

Шаг у женщины был быстрый, Наташа не могла так идти, и Коровин попросил:

– Пожалуйста, не спешите.

– Извините, – сказала женщина. – Мне на работу к четырем, а сейчас уже половина. А надо еще доехать на троллейбусе и там пешком. Я в санатории Морфлота вахтером, во вторую смену сегодня. В первую, конечно, лучше. Дети из школы приходят, я встречаю, кормлю. А когда во вторую – они все сами: и разогревают, и обедают. Я даже проследить не могу, как они едят, как уроки делают. Может, и не делают вовсе, а так, абы как… Старший уже на тройки учиться стал, а до седьмого класса хорошо шел, троек почти не было.

– Без мужа воспитываете?

– Мой муж в больнице. Беда с ним приключилась. Он подрывник, с бригадою в горах камень рвал, это его профессия. И так вышло, был взрыв, все они в укрытии сидели, как положено, а один камень долетел – и мужа моего по спине, выбил позвонок. Теперь он без движения. Две операции сделали, говорили, после второй должен встать, а результата нет. Я почему и квартиру-то сдаю – деньги нужны. Ему сперва по больничным листкам платили, теперь пенсию, как инвалиду, вывели, но сами понимаете, сколько сейчас надо. Я в больницу ему передачи несу, так каждый раз яблоки самые лучшие, апельсины, сок виноградный, бутылочный, рублей на семь каждая такая передача… Детям только справил что-нибудь, не успел оглянуться, опять обновки нужны… Вторую работу пришлось взять, разрываюсь на части. Я еще в клубе медработников уборщицей. Там работы немного, на полтора часа, в любое время можно, лишь бы до семи порядок навесть. Прибегу, быстренько подмету, подмою, пыль смахну. Все-таки еще шестьдесят пять рублей, вот уже мальчишкам на школьные завтраки, плащишки я им купила, на ботинки откладываю. Растут прям как на дрожжах, самое у них сейчас время такое, с покупками не угонишься. Да и не берегут своих вещей, как ни ругай, как им головы ни долби. В футбол раза два погоняли – все, неси ботинки в починку сызнова, штаны латай… Вот и выходит, что ни одна копейка не лишняя, а каждая к делу… Вы думаете, почему я квартиру свою на учет в бюро не ставлю? А чтоб налог не платить. Не такой уж он и большой, а все ж таки жаль эти рубли терять… Вот мой дом, а вон окна, вон лоджия. Видите, как хорошо расположена, с нее весь порт виден, все корабли, море до горизонта. Солнце с самого восхода и часов до трех, а потом оно уже за дом заходит…

В подъезд вошли со двора. Лестница была обычная, как во всех пятиэтажках, не круче, не отложе. Наташа поднялась, но медленно, с отдыхом. Женщина в сером пальто успела подняться раньше их, отперла и распахнула входную дверь, распахнула дверь в десятиметровую комнату в светло-зеленых обоях. В ней стояли две низенькие, заправленные чистым бельем кровати. Был столик, два стула, вешалка на стене. На столике в стеклянной вазочке зеленела ветка миндаля с набухшими почками, частично раскрывшимися белыми звездочками цветов. На подоконнике чернела пластмассовая коробочка сетьевого радиоприемника. Еще что-нибудь из мебели и обстановки в комнате и не поместилось бы. Да ничего больше и не требовалось. Предельно скромно, но чистенько, опрятно. Тот же гостиничный номер – какие они теперь в современных типовых гостиницах, пчелиных ульях, где постояльцев не балуют размерами комнат, богатством обстановки.

Комната понравилась Коровину сразу же. Он взглянул в лицо Наташе, – та тоже была удовлетворена.

– Кухней можете пользоваться, когда хотите, посуду, кастрюльки, сковородки берите, не спрашивая, все, что нужно. Газ у нас не балонный, из магистрали, так что тратить можно без оглядки, – объясняла меж тем женщина. – Дверь в эту комнату обитая, я это нарочно сделала, чтоб квартирантам покойней было. Так что если закрыться – из нашей половины никаких шумов. А вы можете не стесняться, – когда угодно уходить, приходить, слушать музыку, говорить громко, петь…

– Ну, петь мы, пожалуй, не будем… – усмехнулся Коровин. – Или как, Натусь, вспомним годы молодые, тряхнем стариной? Помнишь, как ты в студенческом хоре «Тонкую рябину» запевала?.. Что же, идет, – сказал он хозяйке о комнате. – Вас как зовут-то?

– Надежда Михайловна.

– Договоримся пока так, Надежда Михайловна, дней на десять. А там будет видно. Может, и еще поживем. Как погода. Декабрь все-таки… Вдруг – привалят холода, заштормит…

– Ну, такое у нас редко бывает. В этом году не случится. Только вы уж меня извините, – Надежда Михайловна стеснительно сжалась, – такое у меня положение, я три рубля с человека беру. Официальная цена два, но за столько сейчас никто не сдает, каждый хозяин сколько-нибудь, а набавляет, смотря по условиям. Вы ведь знаете, как сейчас с бельем трудно… Самой стирать приходится, руки от порошка болят. А главное, как видите, комната у меня совсем отдельная, это ценится, я все предоставляю, без ограничений, не как некоторые, то нельзя, это, гостей не водить, поздно не приходить… К тому же – лоджия, солнечная сторона…

– Все понятно, пусть будет по-вашему, Надежда Михайловна, – прервал хозяйку Коровин. Было нестерпимо видеть ее бледное лицо, слушать все эти обстоятельства, которыми она оправдывалась.

Она сразу изменилась, напряженность ее схлынула, лицо разгладилось. Вероятно, другие ее жильцы торговались с ней, она ждала того же от Коровина и теперь была рада, что самый главный и неловкий для нее вопрос решился так просто, скоро и без возражений.

– Вот вам ключи, – показала она на гвоздик возле входной двери. – На нижний замок можно даже не запирать, одного английского достаточно. У нас тут в смысле краж благополучно, по квартирам не лазят. Ну, счастливо вам, располагайтесь, устраивайтесь, а я побегу, как бы не опоздать…

Дверь за ней закрылась. Коровин и Наташа остались в комнате вдвоем. Прошло всего около десяти минут, как они сюда вступили, и вот теперь они были здесь хозяевами, у них было жилье, крыша. Коровин с чувством, в котором мешались удивление и легкая, приятная оторопь от быстроты, с какой они обрели себе пристанище, прошелся по комнате, остановился перед окном и наполовину стеклянной дверью, за которыми была просторная, выложенная кафельной плиткой лоджия.

– А вид отсюда действительно на все сто… Смотри, прямо готовый этюд… И как отлично все компануется! Ей-богу, набросаю. Даже не один, в разных освещениях. Солнечном, ярком… А лучше всего, наверное, в сумерках. Когда все подробности смазаны, размыты, уже горят огни… Вон маяк, красиво, наверное, светится…

– Где, где маяк, вон та башенка? Я ведь первый раз на море, никогда маяков не видела…

Наташа тоже подошла к окну, стала рядом. Коровин обнял ее, привлек к себе, поцеловал в щеку. Потом еще и еще раз стал целовать быстрыми поцелуями все ее лицо: лоб, нос, губы. Она принимала его ласки молча, не отвечая ему своими поцелуями; ее любовь к нему была в тихой радости, которую он чувствовал в ней, в полной ее отданности его прикосновениям, его горячим порывистым поцелуям. Он крепко обхватил ее руками поверх плеч, прижал к себе, и они долго стояли так перед окном, замерев, не говоря ни слова, слыша, как бьются их сердца.

Они прожили вместе уже двадцать лет, и многое, многое было уже в их жизни, их отношениях. Были периоды долгих охлаждений друг к другу и даже отчуждения, когда обоим казалось, что они просто сожители, и ничего больше, ничто внутреннее их не связывает, у него – своя жизнь, свои дела, интересы, у нее – совсем другие, свои, ни в чем нет пересечения, надо разойтись. Были периоды, когда они фактически расходились, хотя внешне это были просто долгие расставания. Коровин уезжал из города, работал в райцентрах, селах по оформлению Домов культуры, колхозных клубов, подолгу, иногда по три-четыре месяца, не появляясь в своей квартире. В такие разлуки он ничего не знал о Наташе, а она ничего не знала о нем. Они не писали друг другу писем, на них не было времени, а Коровин еще и не знал, что писать. Что может он вообще написать Наташе? Какую роспись делает он с товарищами в клубе? Ей это совершенно не нужно, никакого интереса у нее к этому нет. А что еще? Какими обедами кормят их в столовой, что за хозяйка, у которой он живет на квартире? Это еще более ей не интересно и не нужно… Отделывался телефонными звонками, но и то чисто делового свойства: «Зайдет Лешка, передай с ним пару маек, какую-нибудь рубашку, моя уже вконец изорвалась…» Но вот он заканчивал работу, приезжал обросший густой бородой, загорелый на деревенском солнце, пропахший трубочным табаком; у художников, уезжавших в глубинки области, была мода: по-робинзоньи обрастать, обязательно курить трубки, – это возвышало перед местным населением, придавало особый ореол. Он шел домой, в их двухкомнатную малогабаритную квартирку, совсем от нее отвыкший, не чувствуя ее своим гнездом, с внутренней неохотой ожидая встречи с Наташей, – он даже полузабывал ее облик, ее черты за эти месяцы их разлуки. И вдруг оказывалось, что квартира – это все-таки его дом, единственный для него на земле, встреча с Наташей выходила радостной, и начинался пароксизм их новой влюбленности друг в друга, пока он не увлекался какой-нибудь новой работой, замыслом, пока опять куда-нибудь не уезжал.

Их отношения были бы другими и жизнь шла бы по-другому, если бы у них были дети. Но детей не было. Они поженились, когда Наташа заканчивала университет, и сразу же выяснилось – будет ребенок. Но Наташе предстояла двухмесячная практика, а за нею – госэкзамены, все это пришлось бы отложить, выбиться из колеи, и неизвестно, удалось бы вообще получить диплом. Решили – это важнее. Надо еще к тому же устроиться с жильем, ютились у Наташиных родителей, а там было не повернуться, кроме родителей – еще младшая Наташина сестра, тоже студентка, брат-восьмиклассник. Диплом, жилье – и тогда сын или дочка.

Диплом Наташа получила, жилье – не так чтобы скоро, но все же, года через два, Коровин добыл с помощью художественных мастерских. Но врачи Наташе сказали: надо было рожать тогда, а теперь это для вас почти исключается…

Какую понесли они потерю, истинный смысл своей лишенности они стали понимать не сразу, перевалив за тридцать лет, когда у их друзей и знакомых, ровесников по возрасту, подросли дети, пошли в школу, из младенцев, которых требуется только накормить, искупать, уложить в постельку, превратились почти в равноправных членов семьи, и стало видно, какое большое, интересное место им принадлежит, как много занимают они в мыслях, чувствах, всем существе родителей и как пусто, когда нет этих милых, беспокойных, забавных человечков…

И вот теперь судьба дарила Коровину и Наташе то, чего им недоставало, из-за чего каждый из них втайне мучился уже многие годы: весной их должно было стать трое.

Вопреки Наташиным ожиданиям и ожиданиям врачей, все развивалось у нее благополучно, все ежемесячные анализы неизменно оказывались нормальными. Единственное, что нарушало ее состояние, это слабость, быстрая утомляемость ото всего – ходьбы, движений, городского шума, даже чтения и разговоров. Но врачи утверждали, что тревожиться из-за этого нечего, в Наташином возрасте такое случается, особенно в первом периоде беременности, а потом она привыкнет, освоится – и к концу будет чувствовать себя гораздо лучше. Нужны витамины, больше свежего воздуха. Неплохо было бы просто отдохнуть в какой-нибудь другой обстановке, отключиться от работы, всех домашних дел, забот. Не столько физический, сколько душевный покой – вот то самое для нее важное, что можно посоветовать, пожелать…

Губы у Наташи были сухи.

– Ты все-таки умучалась… – сказал Коровин, прижимаясь щекой к ее щеке. – Хочешь пить? Принести минеральной?

– Не надо, тут же есть вода… Ты лучше сходи поскорей за вещами, так хочется залезть в халат, тапочки… Ноги в сапогах просто горят…

– Хорошо. А ты пока полежи. Сосни хоть полчасика, это тебя освежит.

– Да, лягу… – согласилась Наташа. – Все-таки я дохлая курица… Может быть, и посплю. Тогда давай так: ты особенно не спеши с чемоданами, а я подремлю. А придешь – сделаем чай. Сыр и полбатона у нас в чемоданах есть, кажется, я и пачку индийского чая положила. Конфет немного тоже есть. Этого вполне хватит.

– Можем пойти в ресторан, поужинаем по-настоящему.

– Сегодня не надо. Все-таки это очень утомительно – такая дорога. Я в три проснулась, и больше уже не спалось, все ждала, когда зазвонит будильник. Самолет так трясло, такая в нем духота… Ну, иди. Спасибо тебе, – она поцеловала Коровина в щеку.

– За что – спасибо? – удивился он.

– Не знаю. Почему-то хочется тебя благодарить. За все. За то, что ты такой. За то, что ты есть у меня…

– Господи, наконец-то ты стала меня ценить!

– Почему – наконец? Это было и раньше.

– Что-то я этого не замечал и не чувствовал.

– А если бы не так – разве я была бы с тобой все эти двадцать лет? Что-то же меня удерживало.

– Что же?

– Ладно, иди…

– Хорошо, иду.