Текст книги "Создание Узбекистана. Нация, империя и революция в раннесоветский период"

Кода

В 1941 году на всесоюзном уровне планировалось празднование 500-летия со дня рождения Алишера Навои. В связи с этим юбилеем специальный комитет Совнаркома Узбекистана заказал русскому историку и востоковеду А. Ю. Якубовскому работу по истории узбекского народа. Написанная им брошюра – «К вопросу об этногенезе узбекского народа» – была издана только на русском языке, но вскоре стала основным текстом по узбекской национальной идентичности. В ней Якубовский выступал против «неизжитого до наших дней взгляда, согласно которому узбекский народ ведет свое существование от кочевников-узбеков, начавших проникать в Среднюю Азию в XV в. и завоевавших ее всю под предводительством Шейбани-хана лишь в начале XVI в.». Взамен ученый предлагал гораздо более длинную родословную узбеков: «В состав узбекского народа “узбеки-кочевники” вошли… лишь последним существенным слагаемым. Основой его являлись как раз не они, а все тюркское население Узбекистана, которое формировалось здесь в течение многих веков в сложном процессе этногенеза». То же относилось к культуре и языку:

Чрезвычайно характерно, что пришельцы узбеки-кочевники приняли в литературе тот язык, который был тогда господствующим среди тюрок Мавераннахра и который называли чагатайским… Филология и лингвистика в этой области дают нам ту же непрерывную линию развития, идущую от языка Ходжа Ахмада Ясеви, через язык Лютфи и Алишера Навои, к современному узбекскому литературному языку [Якубовский 1941: 1, 12, 13, 18–19].

Фитрат от всего сердца согласился бы с этим, если бы к тому времени не лежал в безымянной могиле. Ведь это был чагатайский взгляд на историю Средней Азии, облаченный в одежды этногенеза – концепции, только начинавшей тогда свой путь к научному и политическому принятию. Значительные преобразования в национальной политике 1930-х годов потребовали, чтобы все советские нации обладали устоявшейся историей, незыблемыми притязаниями на свои территории и древними культурными пантеонами. Пролетарский энтузиазм 1920-х – начала 1930-х годов сделался далеким воспоминанием. Этому способствовало и то, что к 1941 году все дореволюционные деятели были уже в могилах. От сельской, гипертюркской фонетики узбекского литературного языка, принятой в 1929 году, уже в 1934-м отказались в пользу системы шести гласных без гармонии гласных. Литературный узбекский язык в том виде, в каком он развивался после этого, был гораздо ближе к чагатайскому (который стал называться «староузбекским»), чем предусматривали более радикальные реформаторы конца 1920-х годов. Представление об узбекском наследии как о совокупности, включающей в себя тюркское (что подразумевало и все исламское) наследие Средней Азии, и увенчавшейся чагатайской эпохой, стало официальным. Главными фигурами узбекского пантеона стали такие светочи чагатайской литературы, как Навои, Захируддин Мухаммад Бабур, Мирза Улуғбек, а узбекская литература притязала на тюркское наследие оседлой Средней Азии. Изданная в 1959–1960 годах четырехтомная антология создала литературный канон «классической узбекской литературы», который почти не отличался от антологий Фитрата 1927–1928 годов, хотя о работе Фитрата нельзя было даже упоминать[1000]1000
  Ўзбек адабиёти: тўрт томлик. Ташкент, 1959–1960.


[Закрыть]. Конечно, Тимур остался вне закона, но не было никаких сомнений в том, что советский узбекский народ претендовал на все чагатайское наследие. Поэтому едва ли стоит удивляться возрождению Тимура как национального символа после распада СССР. Все это, разумеется, послужило слабым утешением для джадидов. За свое увлечение нацией они заплатили жизнью.

Эпилог

Расправа над узбекской интеллигенцией в октябре 1938 года ознаменовала собой конец целой эпохи. Чистке 1929–1931 годов уже удалось обуздать динамизм и возможности 1920-х, но раз и навсегда покончили с революционным энтузиазмом расстрелы 1938 года. Конечно, кто-то уцелел, однако 1938 год ознаменовался тотальной сменой караула в политической и культурной сферах. Поколение джадидов ушло в прошлое. Что мы обязаны извлечь из его опыта?

Увлечение революцией

Джадиды представляли собой обновленческую элиту, которая, увлекшись идеями прогресса и современности, задумала преобразовать свое общество. Нация стала для них самоочевидным средоточием солидарности – единственным, которое позволяло обществу объединиться, укрепиться и стать частью современного мира наравне с другими современными нациями. В XX веке многочисленные группы, движимые сходным стремлением к деколонизации, национальному строительству, экономическому развитию, модернизации и преодолению «отсталости», преобразовали мир. Что отличало среднеазиатских джадидов (и их собратьев, принадлежавших ко многим другим национальностям советской страны), так это их позиция в отношениях с государством. Если взять два соответствующих примера, в Турции или Иране обновительские элиты контролировали государство (или сотрудничали с ним) и беспрецедентным образом использовали его аппарат для реализации своей программы культурной трансформации. В Средней Азии же дореволюционная интеллигенция никогда не имела возможности контролировать государственный аппарат (частичное исключение – недолго просуществовавшая Бухарская Народная Советская Республика) и вместо этого пала жертвой большевиков – другого типа обновительской элиты. Победа большевиков над джадидами не должна заставлять нас забывать, как много общего было между их программами и в какой степени русская революция радикализировала мировоззрение джадидов.

Отношение джадидов к собственному обществу было крайне непростым. Джадидизм зародился как всесторонняя критика состояния среднеазиатского общества, и джадиды не испытывали особой любви к окружавшей их действительности. Современное будущее было легитимизировано призывом к аутентичности, но восстановление этой аутентичности требовало отказа от настоящего и недавнего прошлого. По сути, джадидизм являл собой череду бунтов: против обычаев, традиций, авторитета прошлого, авторитета старейшин и сложившихся общественных элит, персидской литературной традиции, самого ислама. Бунты эти свидетельствовали и о глубоких противоречиях внутри среднеазиатских обществ. В независимом Узбекистане джадиды назначены национальными героями, которые действовали от имени народа и боролись за его права с деспотическим советским государством. За пределами Узбекистана сохраняется общее нежелание подчеркивать радикализм джадидов, по-видимому, из опасения, что оно затмит их противодействие большевикам или добавит лишнее очко Советам. Однако представление о джадидах как о национальных героях заслоняет внутренний конфликт среднеазиатского общества. А кроме того, сглаживает их культурный радикализм. Такие шаги еще больше способствуют непроницаемости мусульманского общества для окружающего мира и приводят к значительной недооценке культурного брожения межвоенного периода в мусульманском мире в целом.

В значительной мере культурный радикализм джадидов был порожден ощущением отчаяния, после того как Первая мировая война закончилась полным крахом Османской империи. Если гибель последнего суверенного мусульманского государства требовала отчаянных мер, то русская революция давала надежду и возможные ответы. Многим в колониальном мире (как в самой Российской империи, так и за ее пределами) русская революция представлялась антиколониальным событием, которое способно подорвать господствующие имперские порядки. В этом заключалась ее привлекательность в глазах многих колониальных интеллектуалов. Цивилизаторская миссия большевиков, их обещание распространить в колониальном мире просвещение и прогресс добавили ей привлекательности, которая в том или ином виде сохранялась до конца советского периода. Однако, в отличие от более поздних социализмов «третьего мира», джадидизм существовал в советском государстве и подчинялся его политике. У него было гораздо меньше возможностей для идеологического инакомыслия. Склонность джадидов смотреть на революцию сквозь призму антиколониального национального освобождения навлекла на них беду, ибо партия все меньше и меньше была заинтересована в многозначной трактовке своих целей. И все же нельзя постичь среднеазиатские 1920-е годы, отрицая, что мусульманские интеллектуалы были всерьез увлечены идеей революции как способа осуществления перемен. В стремлении к современности и прогрессу нация, революция и антиколониализм идеально сочетались с программой культурной трансформации.

Судьба культурной революции

Эпоха революционного энтузиазма сегодня уже очень далека от нас. К 1938 году культурное брожение 1920-х было совершенно обуздано. В последующие десятилетия многие его основные черты были извращены, и даже память о нем в значительной степени стерлась. За редким исключением (например, романы Абдуллы Кадыри), литература 1920-х годов переиздавалась мало, театр забылся. Латинский алфавит в 1940 году был заменен кириллицей. В отличие от латинизации, обусловленной стремлением энтузиастов к культурной трансформации и широко обсуждавшейся в обществе, решение о переходе на кириллицу было принято «наверху» и осуществлено без какой-либо дискуссии. Новая история края повествовала о триумфальном шествии советской власти, во время которого русский пролетариат повел все братские народы СССР к социализму. Кровопролитному конфликту между русскими переселенцами и туземцами, как и антиколониальным устремлениям дореволюционной интеллигенции, в этом повествовании места не нашлось. Культурные черты, которые начали проявляться в 1930-е годы, соответствовали требованиям к форме и содержанию, диктуемым московскими чиновниками культурных ведомств. Все образцы были советскими (а конкретнее – русскими), и доступ к современности и мировой цивилизации был возможен только через русское посредничество. Хлопок тоже никуда не делся, более того, в Узбекистане и Таджикистане сохранялась очень высокая численность сельского населения. Дуали-стичное общество выжило в советских условиях, когда в техническом секторе и городской среде преобладали европейцы. При этом советская цель – всеобщее народное образование – была выполнена и в конечном итоге привела к почти поголовной грамотности. Вторая мировая война окончательно интегрировала Среднюю Азию в советское государство, поскольку мужчины-среднеазиаты участвовали в боевых действиях в качестве граждан, призванных на военную службу. В последующие десятилетия общепринятые гражданские традиции и ритуалы целиком превратили жителей Средней Азии в советских людей.

Именно в этих условиях развивалась в XX веке узбекская культура в ее выразительных формах, а также в виде обычаев и приемов. Как и всякая культура, она испытывала на себе сильнейшее влияние социально-экономических и политических условий, в которых формировалась. Любая культура формируется под воздействием множества сил – государственной политики, рынка, программ интеллигенции, инакомыслия, дебатов, – и силы эти никогда не остаются неизменными. Все они преобразуются под действием современности. Советский случай отличался своими особенностями: отсутствием рынка и преобладающим присутствием государства, заботившегося о культивировании этнонациональной идентичности своих граждан, хотя и на собственных условиях. Узбекская культура в исследуемый здесь период находилась в постоянном движении, в ней велась внутренняя борьба, ее формировали и переформировывали извне. Аутентичность просто не подлежит сомнению. Тем не менее многие авторы по-прежнему подозревают, что советские преобразования представляли собой нечто чуждое и неаутентичное, что «подлинная» узбекская (или среднеазиатская) культура существует где-то под спудом. Как в советский период, так и позднее многие местные интеллектуалы были глубоко озабочены идеей аутентичности. Исследователи, занимающиеся историей Средней Азии, должны рассматривать этот поиск аутентичности как объект изучения, а не что-то принимаемое как данность.

Узбеки и таджики в XXI веке

Однако самым долговечным наследием джадидизма оказалась идея нации. Как я показал в этой книге, нация была главным увлечением среднеазиатской мусульманской интеллигенции начала XX века. Теперь мы пришли к пониманию, что Советы тоже на свой лад занимались национальным строительством. Национальный проект джадидов – создание узбекской нации в чагатаистском ключе – осуществился в советских условиях. Преломленный сквозь советскую призму, он и по сей день не сдает своих позиций в независимом Узбекистане.

Однако торжество чагатайского проекта было неполным. Он предусматривал слияние персоязычного населения с узбекской средой. Однако, как мы видели, многие носители персидского языка отошли от чагатайского проекта и начали формулировать все более настойчивую таджикскую контридеологию. Отделение Таджикистана от Узбекистана и возведение его в 1929 году в ранг союзной республики возвеличили представление об узбеках и таджиках как о двух совершенно различных нациях. В последующие десятилетия это представление приобрело статус неопровержимой истины. Изменения в советской национальной политике в середине 1930-х годов потребовали, чтобы каждая советская нация имела великое прошлое, которым можно было бы гордиться. Кроме того, в 1940-е годы появилась концепция этногенеза, согласно которой каждая нация имела свой уникальный этнический состав, который выкристаллизовывался на протяжении истории. Это глубоко примордиалистское понимание государственности легло в основу советского мышления как в научной, так и в политической сфере. Более того, каждая нация была привязана к территории, на которой существовала ее республика, и эта связь тянулась из далекого прошлого [Lamelle 2008:169–188]. В Средней Азии конструирование истории каждой из наций на основе теории этногенеза привело к разделению наследия региона на отдельные национальные сегменты в соответствии с существующим национально-территориальным устройством, проецируемым во все более отдаленное прошлое. Так, Узбекистан претендовал на средневековых арабоязычных ученых Авиценну и Абу Рейхана Беруни, а Казахстан приобрел права на аль-Фараби. Все это сосуществовало с другими положениями национальной политики, возникшими в 1930-е годы: что народы СССР связаны «великой дружбой», что русские – старшие братья всех советских наций и что русское завоевание пошло на пользу его жертвам. Это означало, что ссылаться на колониальное прошлое было нельзя, а обиды на русских следовало держать при себе. Далекое прошлое, однако, почти не имело ограничений и потому сделалось плодородной почвой для национальных фантазий. Послесталинская эпоха, когда во всех национальных республиках появились более уверенные в себе местные политические элиты, стала золотым веком формулирования национальных нарративов, поскольку историки и этнографы, работавшие в национальных академиях наук, создали обширный корпус историй отдельных наций, а романисты и поэты – блистательные повествования, национализирующие прошлое.

Таджикский национальный нарратив был разработан Б. Г. Гафуровым (1909–1977), историком и востоковедом, получившим образование в Москве, который по совместительству являлся первым секретарем Коммунистической партии Таджикистана, а в 1956 году стал директором московского Института востоковедения. В ряде работ он создал концепцию таджикскости, охватывающую всю историю Средней Азии, от возникновения «племенного общества» (в марксистском понимании этого термина) и далее. По мнению Гафурова, «процесс формирования таджикского народа» завершился в IX–X веках с обретением национальной государственности при Саманидах[1001]1001
  В окончательном виде синтез Гафурова изложен в [Гафуров 1972].


[Закрыть]. Узбекский случай был несколько сложнее. Темур по причине «феодального» характера правления и «необычайной жестокости своих завоеваний» был безнадежен, однако в узбекский культурный пантеон вошли другие деятели, в том числе тимуридские правители Улуғбек и Бабур. Узбекский народ претендовал на все тюркоязычное культурное наследие Мавераннахра. В позднесоветский период канонический свод произведений узбекской литературы и музыки мало чем отличался от составленного в 1920-е годы Фитратом, хотя ссылаться на последнего было нельзя[1002]1002
  О канонических произведениях узбекского литературного наследия см. в любой истории или антологии узбекской литературы послесталинской эпохи. О концептуализации узбекского музыкального наследия в советский период см. [Djumaev 2005, 14: 175].


[Закрыть].

В таком состоянии Средняя Азия подошла к обретению независимости в 1991 году. Несмотря на высокоразвитые национальные самосознания, стремление к национальной независимости и отделению от Советского Союза было слабым. Еще в марте 1991 года жители Средней Азии в подавляющем большинстве проголосовали за то, чтобы остаться в СССР. Однако, как только назревшие события сделали этот вопрос злободневным, все союзные республики Средней Азии объявили себя независимыми, а их бывшие руководители без труда перевоплотились в национальных лидеров. Благодаря кристаллизации национальных самосознаний в советский период это произошло на удивление легко. Однако ныне национальную принадлежность можно превозносить без ограничений, налагавшихся советской эпохой. После обретения Узбекистаном независимости эффектный реванш совершил Темур, статуя которого заменила статую Карла Маркса на центральной площади Ташкента, а имя стало непременным атрибутом общественного дискурса. Таджикское государство нашло ориентиры в древней персидской истории региона. Ленинабадская (Худжандская) область была переименована в Согдийскую, чтобы вызывать ассоциации с империей Ахеменидов и тем самым подчеркивать таджикские притязания на древность; национальная валюта получила название сомони. История региона, однако, слишком сложна, чтобы можно было провести четкую границу между узбеками и таджиками. Притязания обеих сторон на прошлое схлестнулись и породили между узбекскими и таджикскими историками споры, которые, освободившись от советских ограничений, принимают все более грубые формы. Поскольку многие из этих споров сейчас ведутся в Интернете, они не следуют ни политическому, ни общепринятому научному этикету (даже если участники дискуссии – ученые), что приводит к разрастанию претензий. Обе стороны в полемическом задоре докопались до глубочайшей древности: ныне таджики заявляют, что «арийская цивилизация» зародилась 8000 лет назад, а узбеки отвечают утверждениями, будто древние арийцы в действительности были тюркоязычными, а следовательно, являются прародителями узбеков. Таджикские авторы испытывают чувство обиды и больше заняты разоблачениями и дистанцированием от узбеков и того явления, которое они называют «пантюркским империализмом»[1003]1003
  Для ознакомления с характером этой полемики см. [Horâk 2010: 65–77]. Дебаты обычно ведутся на русском языке на таких сайтах, как Fergana.ru и Centrasia.ru. Подобная конкуренция за прошлое логически вытекает из постулатов советской национальной политики, ее можно обнаружить и в других регионах постсоветского пространства; см. [Shnirelman 1996].


[Закрыть].

Эти споры – не просто игры, в которые играют интеллектуалы. Обычные граждане Средней Азии действительно рассматривают себя и своих соседей сквозь призму этих национальных концепций. Идея о том, что нации являют собой органические сообщества и каждый человек принадлежит к какому-либо из них, – фундаментальный элемент мировоззрения большинства жителей Средней Азии, будь то узбеки, таджики, казахи или киргизы. Очевидно, что это – наследие советской национальной политики и обусловленных ею практик[1004]1004
  Более подробно я проследил многие из этих процессов в [Халид 2010].


[Закрыть]. Тем не менее содержание многих из этих национальных умозрений восходит к джадидам. Особенно в Узбекистане они несут в себе семена как советского строя, так и мусульманских дискурсов начала XX века.

Глоссарий

АО – автономная область

АССР – Автономная Советская Социалистическая Республика

Бай (букв, «богатый») – понятие, нередко использовавшееся в советском дискурсе о Средней Азии как синоним буржуа

Билим юрти (узб. «дом просвещения») – среднее учебное заведение, также исполнявшее функции педагогического института

БКП – Бухарская коммунистическая партия

БНСР – Бухарская Народная Советская Республика (1920–1924)

Вакуф – имущество, выделяемое на определенные, обычно благочестивые цели

ВКП(б) – Всесоюзная коммунистическая партия (большевиков), официальное название партии в 1925–1952 гг.; ранее – РКП(б) (см.)

ГПУ – Государственное политическое управление, советский орган государственной безопасности (февраль 1922 – ноябрь 1923), предшественник ОГПУ (см.)

Женотдел – отдел по работе среди женщин при ВКП(б)

Зиёли (узб. «просвещенный») – интеллектуал

Зикр – ритуальный акт поминовения Аллаха, практикуемый суфиями

Ишан – суфийский наставник

Казий – судья

Коренизация – государственная кадровая политика по подготовке, выдвижению и использованию в органах советской власти национальных кадров

КПТ – Коммунистическая партия Туркестана

КПУз – Коммунистическая партия Узбекистана

Курбаши – командир, главарь вооруженной банды во время восстания басмачей

Маданиятчи (узб. «работник культуры») – самоназвание, применявшееся первым поколением радикальных советских узбекских интеллектуалов

Мазар – священное место, обычно гробница почитаемого мусульманского деятеля

Махалля – квартал

Медресе – мусульманское среднее учебное заведение

Мударрис – наставник медресе

Мусбюро – Бюро мусульманских коммунистических организаций КПТ (1919–1920)

Мутавалли – попечитель и хранитель вакуфного имущества (см. вакуф)

Наркомнац – Народный комиссариат по делам национальностей, Москва

Наркомпрос – Народный комиссариат просвещения

НКВД – Народный комиссариат внутренних дел, преемник ОГПУ (см.) с 1934 г.

ОГПУ – Объединенное государственное политическое управление, советский орган государственной безопасности (1923–1934), затем передавшее свои функции НКВД (см.)

Рабфак (рабочий факультет) – учреждение образования для подготовки рабочих к приему в вузы и другие советские учебные заведения

Ревком – революционный комитет, временный орган власти, создаваемый при установлении на территории советской власти; впоследствии заменяется выборным исполнительным комитетом (исполкомом)

РКП(б) – Российская коммунистическая партия (большевиков), официальное название партии в 1918–1925 гг.; далее – ВКП(б) (см.)

Совнарком (Совет народных комиссаров) – главный правительственный орган на республиканском и всесоюзном уровнях, аналог кабинета министров

Средазбюро – Среднеазиатское бюро ЦК РКП(б)/ВКП(б) в 1922–1934 гг.; ранее – Туркбюро (см.)

Туркбюро – Туркестанское бюро ЦК РКП(б), 1920–1922 гг.; ранее – Турккомиссия, далее – Средазбюро (см.)

Турккомиссия – Туркестанская комиссия ЦК РКП(6), полномочный орган центральной власти в Туркестане в 1919–1920 гг.

Туркомнац – Туркестанский народный комиссариат по делам национальностей

Туркомпрос – Туркестанский народный комиссариат образования

ТурЦИК – Центральный исполнительный комитет Туркестана, исполнительный орган власти в Туркестане

Улем (узб. «образованный») – исламский ученый