Текст книги "Создание Узбекистана. Нация, империя и революция в раннесоветский период"

Создание узбекского Узбекистана

Создание Узбекистана вызвало искренний энтузиазм, активно разделявшийся узбекской интеллигенцией. В марте 1925 года молодой поэт Айбек, в то время редактор стенгазеты партийной ячейки Ташкентского старогородского мужского института просвещения, прославлял узбекскую нацию в таких строках:

 
Узбекский народ, чего ты только не испытал
за последнее время.
Горюющий, скорбящий, полный горечи,
Ты был словно девушка с глазами, полными слез.
<…>
Только ныне это время закончилось,
И над твоими горами улыбнулось солнце.
 
 
Пери с сазом
воспевает свободу на твоих холмах.
И теперь на горизонте будут сверкать
красные лучи.
Твои знамена возвещают
 

Свободу на угнетенном Востоке[691]691
  Ойбек. Ўзбек эли // Тонг юлдузи. 1925. № 1. Март. С. 2.


[Закрыть].

В этом образе Узбекистана по-прежнему тесно переплетались революция, нация и антиколониализм. По мнению «молодого коммуниста» и первого наркома просвещения Узбекистана Р. А. Иногамова, создание республики было новым стартом, благодаря которому можно будет при помощи национального единения и революционных учреждений справиться с проблемой отсталости[692]692
  См. его речь на первом съезде Советов новой республики: Первый Всеузбекский съезд советов рабочих, дехканских и красноармейских депутатов Узбекской Советской Социалистической Республики: Стенографический отчет. Ташкент, 1925. С. 68–75.


[Закрыть]. В течение следующих нескольких лет увлеченность строительством Узбекистана обеспечила взаимопонимание интеллигенции, несмотря на наличие иных политических разногласий.

Однако кроме интеллигенции немногие в то время считали себя узбеками. У нас довольно мало высказываний низов относительно самоопределения, но имеющиеся данные показывают, что глобальные, абстрактные формы национальной самоидентификации крайне редко встречались даже среди политически активного городского населения. Показательна в этом смысле обычная подборка анкет, заполненных членами Ташкентского старогородского совета в январе 1922 года. Респонденты определили свою «национальность» следующим образом: «узбек» – 43; «ислам» – 2; «мусульманин» – 4; «сарт» – 2; «узбекский турок» – 1; «турок» – 2; не ответили – 33. (Большое количество не ответивших отчасти объясняется тем, что национальность была неправильно переведена на узбекский как фирца — «партия».) В анкете был также вопрос о родном языке, и респонденты обозначили тюркский язык, на котором они говорили, следующим образом: «узбекский» – 53; «мусульманский» (мусулмонча) — 12; «сартский» – 1; «кашгарский» – 2; «тюркский» (туркча) – 9 (включая двух человек, которые назвали своим родным языком «ташкентский тюркский»); девять респондентов указали в качестве разговорного только русский, забыв назвать свой родной язык[693]693
  ГАгТ. Ф. 12. Д. 63.


[Закрыть]. Еще одна подборка анкет, на этот раз из Бухары, содержит аналогичные материалы: различные отделы правительства БНСР использовали целый спектр терминов для классификации своих сотрудников, в том числе «мусульманин», «местный» (йерли), «турок» и «узбек», а также другие наименования[694]694
  ЦГАРУз. Ф. 47. Д. 474.


[Закрыть].

Карта 2. Средняя Азия после национально-территориального размежевания 1924 года. Поначалу Узбекистан был значительно меньше, чем впоследствии. В 1936 году, когда Казахстан стал союзной республикой, Каракалпакская АО была повышена до уровня АССР, увеличена за счет туркменских территорий и передана Узбекистану. Киргизская АССР, первоначально имевшая статус автономной области, в 1936 году также стала союзной республикой

Очевидно, что не существовало устойчивого понятия для определения «национальности» жителей Бухары, хотя слово «узбек» использовалось чаще остальных. Свидетельства другого рода предоставляют выходцы из Средней Азии, эмигрировавшие в ранний советский период. Если представители интеллигенции, стремившиеся в Турцию или Европу, брали себе фамилии, напоминавшие о тюркском прошлом Средней Азии (Субудай, Чагатай) или о брожении умов в начале XX века (Октем, Яркын), эмигранты, происходившие из разных слоев общества, особенно те, кто отправлялся в Афганистан или Хиджаз (современная Саудовская Аравия), принимали фамилии, указывавшие на место, откуда они родом (Туркистани, Бухари и т. п.)[695]695
  О последнем пункте см. [Balci 2003].


[Закрыть]. Тюркистский энтузиазм интеллигенции их мало привлекал.

Карта 3. Узбекистан как Большая Бухара

Создание национально-территориальной республики само по себе было механизмом выковки национального самосознания. Национальность сделалась политически значимым и в то же время более осязаемым фактором. Подобно многим другим государственным образованиям современной эпохи, Узбекистан с обретением множества национальных символов и всевозможных способов быть узбеком стал обзаводиться собственной реальностью [Kamp 2002]. Решение партии о формировании национальных частей Красной армии, по счастью, обеспечило еще одну структуру, которую можно было рассматривать как национальную. Эти части создавались не столько для увеличения численности Красной армии, сколько для мобилизации граждан из нерусских регионов СССР («чтобы позволить малым национальностям участвовать в защите СССР»[696]696
  Из узбекской комсомольской брошюры, разъясняющей причины создания национальных частей: [Ботмонов 1926: 7]; в более общем плане см. [Дубинский 1930].


[Закрыть]), которыми должны были руководить офицеры, говорившие на их родном языке. Еще до национального размежевания узбекская пресса называла их «национальной армией»[697]697
  Нурмат. Миллий қизил урдумиз тузамиз // Туркистон. 1923. 21 октября.


[Закрыть]. После размежевания о них постоянно упоминалось в печати как об узбекской национальной армии. Сам Ходжаев определял национальные подразделения Красной армии как «узбекские национальные войска – грозную силу, обеспечивающую независимость Узбекистана»[698]698
  С. И. Эски Тошкентда тарихий мажлис // Қизил Узбекистан. 1926. 5 марта.


[Закрыть]. Как напоминает нам М. Камп, к большинству узбеков осознание себя советскими людьми приходило через осознание себя узбеками [Kamp 2007: 64]. Этот «банальный национализм» утвердился уже в ту пору, когда сущность национальной идентичности еще только дискутировались[699]699
  Billig М. Banal Nationalism. London, 1995.


[Закрыть]. Эти дискуссии – о языке, наследии, вообще о том, что значит быть узбеком, – велись в новых учреждениях культуры, построенных советским режимом в рамках преобразовательных задач. Комитет по изучению узбеков (Ўзбекларниўрганиш цўмитасй), Узбекский комитет по охране памятников старины и искусства (Узкомстарис), Узбекский академический центр (Узбек билим ҳайъати) при Наркомате просвещения и краеведческие (ўлкашунослик) учреждения предоставляли возможность изучать и обозначать как таковые различные аспекты узбекскости [Baldauf 1992]. К делу строительства узбекской нации были привлечены музей, карта и перепись, но лишь после возникновения узбекской республики.

Создание Узбекистана также придало импульс «узбекизации» республики. Эта установка подкреплялась политикой коренизации. Целью последней, напомним, являлось укоренение советской власти в нерусских регионах путем перевода делопроизводства в государственных и партийных учреждениях на языки коренных народов и укомплектования этих органов представителями местного населения, чтобы дистанцировать советскую власть от ее предшественника – царизма. На практике коренизация лишь изредка угрожала положению русских в нерусских частях Советского государства (а чрезмерное усердие в этом направлении даже могло вызвать гнев ОПТУ), но она давала руководителям всех союзных республик право национализировать свои республики и ассимилировать группы населения, считавшиеся теперь меньшинствами[700]700
  Основополагающим трудом по коренизации остается изд. [Мартин 2011]. Единственной республикой, в которой коренизация оказалась успешной, была Украина, где на короткое время русский язык был существенно потеснен украинским; об этом см. [Борисенок 2006].


[Закрыть]. Русские, однако, не считались в Узбекистане (и во всех остальных национальных республиках СССР) нацменьшинством. Ходжаев отстаивал справедливость этого на первом съезде Советов республики, заявив, что роль русских в установлении советской власти в республике делает их во всем равными узбекам[701]701
  Первый Всеузбекский съезд… С. 30.


[Закрыть]. Поэтому главной мишенью коренизации оказались не местные европейцы, а национальные меньшинства УзССР, и самое тяжелое бремя легло на ее многочисленное персоязычное население. Как мы увидим в главе девятой, попытка узбекизации персоязычных граждан республики породила таджикский национализм, который укрепил идею национализации населения региона.

Сделать узбеков узбеками

В одном из первых изданных в Узбекистане учебников узбекского языка для второго класса был помещен такой отрывок для чтения:

Зия-эфенди, только что приехавший из Стамбула и назначенный учителем родного языка… решил дать во втором классе начальной школы урок по глаголам настоящего времени. Второклассники происходили из разных городов и деревень. <…> Поприветствовав учеников, Зия-эфенди спросил: «Не япиюрсиниз? (Чем вы занимаетесь?)» Ученики из Ташкента ответили: «Ёзвотамиз. (Мы пишем)». Самаркандцы сказали: «Язаймиз», кокандцы: «Ёзёпмиз», наманганцы: «Ёзутамиз», некоторые селяне: «Ёзвотдимиз», другие: «Ёзётимиз». Были и такие ответы: «Ёзиб ўтурмиз», «Ёзиб турибмиз».

Зия-эфенди был поражен таким многообразием глаголов настоящего времени, прозвучавших из уст детей одной страны [мамлакат] и одной нации [миллат] [Рамазон 1926:103].

Этот текст изумляет уже потому, что главное действующее лицо его – стамбульский эфенди, ведь к этому времени минуло уже целых шесть лет после изгнания всех османских учителей из Туркестана и официальное мировоззрение определялось страхом перед иностранцами и пантюркизмом. (Учебник подвергся нападкам в печати за «контрреволюционное» и «узко националистическое» содержание, и из следующего издания данный отрывок был изъят.) Но, помимо этого, перед нами в очень ясной форме предстает дилемма, с которой столкнулась национализирующаяся узбекская интеллигенция. Она обрела Узбекистан; теперь она должна была сотворить узбеков. Оседлое тюркоязычное население Средней Азии отнюдь не являло собой единой речевой общности. В нем сохранялось огромное многообразие диалектов. Стоявшая перед теми, кто занимался языковым планированием, задача по формированию на основе этого многообразия единого языка воспроизводила в меньшем масштабе более значительную проблему построения единой нации из разрозненных оседлых групп, которые в период национального размежевания оказались классифицированными как узбеки. Во многих отношениях созданию современного узбекского литературного языка препятствовали те же проблемы, хотя и в меньшем, более локальном масштабе, что и попыткам создания общего тюркского языка.

Споры о языковом планировании являются отражением глобальных сомнений революционной эпохи по поводу облика национальных культур. Фундаментальный вопрос был таков: на чем должна основываться советская узбекская национальная культура: на массах или на высоких традициях прошлого? Или, в более широком смысле: какое значение должно иметь прошлое при определении узбекского настоящего в эти бурные времена, когда строится (или, по крайней мере, проектируется) новый мир? Для Фитрата ответ был ясен. Узбекское настоящее коренилось в национально самобытных высоких традициях прошлого, в каноническом величии, которым современные узбеки могли гордиться, даже если прошлое нуждалось в исправлении. В ряде научных работ (которыми Фитрат ограничивался после 1926 года) он выводил генеалогию узбекской нации XX века из исламско-тюркского прошлого региона. Одним из главных увлечений Фитрата была музыка. Он основал в Бухаре Школу восточной музыки и предложил Успенскому возглавить экспедицию по сбору и нотации бухарского макома. А в 1927 году провозгласил традицию макома, сформировавшуюся под «влиянием арабов и персов», «узбекской классической музыкой». Современная узбекская музыка должна была основываться на собственных классических традициях, которые следовало сохранять посредством нотации и изучения[702]702
  [Фитрат 1927а]; см. также [Kale-Lostuvalı 2007].


[Закрыть]. Помимо этого, в 1927 и 1928 годах Фитрат опубликовал две антологии среднеазиатской тюркской литературы, целью которых было утверждение родословной современной узбекской литературы. «В поисках материала для истории нашей узбекской литературы мы не остановимся только на чагатайском, – писал он, – мы пойдем глубже» – к восточнотюркскому языку, который лексикограф XI века Махмуд Кашгари называл хакани (в противоположность огузу) [Фитрат 19276: iii-iv]. Узбекская литература была древнее узбекского владычества. «Наш регион [улка] стал называться узбекским только в XVI веке, но всем известно, что тюрки проживают в Средней Азии очень давно». Литература, созданная ими, превратилась в чагатайскую, традиции которой унаследовал джадидизм [Фитрат 1928д: xi]. Вторая антология, «Образцы узбекской литературы», содержала отрывки из «Свода тюркских слов» («Диван лугат ат-тюрк») Кашгари, орхонских надписей (древнетюркских текстов VIII века с территории современной Монголии), устных эпосов «Алпамыш» (записанных Гази Юнусом у бахши в 1921 году) и «Деде Коркут», прозы Юсуфа Хасса Хаджиба и Рабгузи, а также поэзии Ясави, Атаи, Хусейна Байкары, Навои и тимурида Бабура, основателя индийской династии Великих

Моголов. Оба тома являли собой солидные текстологические труды, полемизировавшие с османской и русской тюркологическими школами, и способствовали утверждению канона современной узбекской литературы, которая выступала наследницей всей тюркской литературы, созданной в Средней Азии.

Но это видение языка как носителя национального самосознания и зеркала его достижений столкнулось с потребностью приблизить письменную речь к устной, сделать ее более демократичной и понятной населению (тем более что на повестке дня стояла важнейшая задача массового образования). Различные диалекты «узбекского языка» заметно отличались друг от друга: одни были богаты гласными (имея девять или десять гласных) и полностью сохранили гармонию гласных (ключевую особенность тюркских языков), а также лексику, «не засоренную» персидско-арабскими словами, тогда как другие, особенно городские, переняли персидскую фонетику (всего с шестью гласными), утратили гармонию гласных и заимствовали обширный лексический груз иностранного происхождения. Самые аутентичные тюркские диалекты были и наиболее провинциальными, а также наиболее лингвистически удаленными от чагатайского. Многие джадиды, не соглашаясь с позицией Фитрата, предпочитали брать за основу литературного языка простонародные наречия, сохранившие гармонию гласных.

Нельзя было отмахнуться и от различий в произношении, поскольку нацеленность на фонетическую орфографию объединяла всех участников полемики. Появление идеи латинизации завело дело в тупик. Сразу после революции пропаганда перевода тюркских языков на латиницу стала популярной в Азербайджане, где лингвист и политический деятель Самед Ага Агамалы-оглы неустанно продвигал его как панацею для преодоления не только неграмотности, но и всех форм отсталости[703]703
  В 1928 году он утверждал, что освобождение женщин не может быть успешным без латинизации: Оғамоли-ўғли. Маданий инқилоб ва янги алифбе //Аланга. 1928. Декабрь. № 12. С. 2–5.


[Закрыть]. К 1923 году благодаря упорству Агамалы-оглы движение это распространилось далеко за пределы Азербайджана, и московский Наркомнац начал обдумывать вопрос о латинизации[704]704
  Деятельность Комиссии по реформе арабского алфавита при Наркомнаце можно проследить по документам ГАРФ (Ф. 1318. Оп. 1. Д. 1544).


[Закрыть]. Этот более широкий тюркский контекст сыграл решающую роль для Узбекистана, хотя до тех пор в пылких среднеазиатских дебатах о реформе орфографии тема латинизации практически не поднималась. Позиция Бату, отстаивавшего ее в 1921 году, была непривычной и в то время не вызвала особого отклика. Русский лингвист из Туркомпроса Е. Д. Поливанов также отрабатывал в 1922 году латинский алфавит, но из этого мало что вышло. Все изменилось, когда в марте 1926 года азербайджанские энтузиасты организовали в Баку I Тюркологический съезд, на котором обсуждался вопрос о переходе всех тюркских языков Советского Союза на латиницу. Политбюро вначале проявило настороженность, но после того, как съезд горячо проголосовал за принятие латиницы и создание единого алфавита для всех тюркских языков Советского Союза, поддержало это движение[705]705
  О политической обстановке вокруг бакинского съезда и его взаимодействии с партийной иерархией см. [Мартин 2011:261–267]. Материалы съезда были опубликованы: Первый всесоюзный тюркологический съезд. 26 февраля – 5 марта 1926 г. Стенографический отчет. М., 1926; см. также [Baldauf 1993, chap. 18].


[Закрыть]. Однако еще до решения Политбюро узбекские партийные власти активно взялись за это дело. В мае Ташкентская старогородская коммунистическая организация с энтузиазмом поддержала латинизацию, заслушав доклад Ш. Рахими, одного из узбекских делегатов бакинского съезда[706]706
  Туркиёт қурилтойининг якуни // Қизил Узбекистан. 1926. 14 мая.


[Закрыть]. Всего несколько дней спустя в Самарканде собралась консультативная комиссия, чтобы приступить к подготовке предложений. В июле УзЦИК учредил более официальный Центральный комитет по латинизации (Марказий лотинлоштириш цўмитасй), сотрудничавший с Академическим центром Узкомпроса, где этим вопросом занимался Поливанов[707]707
  Узбекистан Халқ Маориф Камисарлиги // Узбекистонда маориф ишлари. Самарқанд, 1927. С. 85.


[Закрыть]. К октябрю консультативная комиссия опубликовала свои предложения, после чего движение к латинизации лишь ускорилось[708]708
  Иноғамов Р. Лотин асосида тузилган янги алифбога кучамиз // Қизил Узбекистан. 1926. 18 октября.


[Закрыть]. В 1927 году был разработан пятилетний план перехода на латиницу, но, в духе того времени, новые резолюции приблизили дату завершения латинизации, перенеся ее на ноябрь 1930 года[709]709
  Янги узбек алифбесини амалга ошириш учун 5 йиллик иш плани // ЦГАРУз. Ф. 94. Оп. 5. Д. 64а. Л. 1–7. О различных партийных и государственных резолюциях по этому вопросу см. в [Fierman 1991: 106–110].


[Закрыть]. На деле переход оказался гораздо более плавным, и в 1929–1931 годах многие газеты одновременно публиковали статьи как на арабице, так и на латинице. Книгоиздание к 1930 году, по-видимому, полностью перешло на латиницу.

Решение партии взять под контроль этот аспект культурной политики было связано с общим наступлением на «идеологическом фронте», которое она предприняла в 1926 году (см. главу 10). Как ни странно, партия не столкнулась с заметным противодействием или недовольством (что составляло разительный контраст с Татарстаном, где многие влиятельные фигуры, например Г. Г. Ибрагимов, упорно сопротивлялись латинизации). Комиссия по латинизации, учрежденная в июле 1926 года, включала многих партийных деятелей (Иногамова, Икрамова, Ходжаева, Ахун-Бабаева), но в нее вошли также Фитрат, Эльбек, Рахими и Ходжи Муин – джадиды, которые еще до революции участвовали в полемике о языке и орфографии, хотя ранее не ратовали за латинизацию[710]710
  Лотин ҳарфларини қабул қилиш тўғрисида тўртинчи сессиянинг қарори // Қизил Ўзбекистон. 1926. 4 июля.


[Закрыть]. Возможно, они понимали, куда ветер дует, и сочли сопротивление латинизации бесполезным. Тем не менее мы должны помнить, что пусть в Узбекистане делом латинизации и занималась партия, однако возглавляли ее азербайджанские деятели, которые пользовались огромным уважением и восхищением узбекских джадидов. Связь между латинизацией и прогрессом настойчиво проводилась в то время не только в Советском Союзе. Консультативная организация Лиги наций[711]711
  Institut International de Cooperation Intellectuelle. L’adoption üniverselle des caracteres latins. Paris, 1934.


[Закрыть] даже предсказывала в ближайшем будущем всеобщий переход на латинский алфавит. Официально латиница была принята в Азербайджане в 1924 году, и «латинизаторы» даже ставили вопрос о переводе на латиницу русского языка[712]712
  Об этом эпизоде см. [Мартин 2011: 275–278].


[Закрыть]. Не является случайным совпадением, что в 1928 году в Турции Ататюрк также курировал переход к латинице. Вообще турецкая латинизация оказалась куда более директивной и стремительной (газетам дали три месяца для перевода на новый алфавит), чем всё, что было предпринято в СССР.

После принятия решения о переводе на латиницу возникла настоятельная необходимость определиться с фонетической структурой узбекского языка. До национального размежевания вопрос о гармонии гласных не вставал; орфографическая реформа предполагала систему из шести гласных, что подразумевало отсутствие гармонии. Поливанов предлагал принять за основу литературного языка ташкентский диалект, в котором гармонии не было, – просто потому, что это был диалект самого «передового» региона Узбекистана. Ему оппонировал в числе прочих Абдулла Алави, утверждавший обратное; по его мнению, большинство узбекских поэтов уже использовали литературную форму, предполагавшую гармонию гласных; современный узбекский язык должен основываться на этой «народной литературе», а не на «литературе дворца»[713]713
  Алавий А. Тилимиз тўғрисида бир икки сўз // Аланга. 1928. № 2. С. 9–10.


[Закрыть]. Борьба продолжалась, и вопрос был решен лишь в мае 1929 года, когда узбекская Республиканская орфографическая конференция проголосовала за алфавит с девятью гласными и полной гармонией гласных[714]714
  Материалы, собранные в томе, заранее подготовленном к конференции 1929 года, оставляют ощущение открытости этой дискуссии, см. [Юлдош 1929]. Краткое изложение дискуссии см. в ст. [Выдрин 1994]; см. также [Herman 1991:69–81, 129–133].


[Закрыть]. К этому времени к полемике интеллигенции присоединилась и сама партия, а голосование по алфавиту предварил залп резолюций различных партийных органов в защиту полной вокализации.

Полностью вокализованный узбекский язык считался языком масс, а следовательно, более «пролетарским» и советским. С другой стороны, городские диалекты, в которых отсутствовала гармония гласных, олицетворяли дворцовую и исламскую культуру, а заодно и нездоровый буржуазный национализм и пантюркизм. Поэтому неудивительно, что поворот к полной вокализации сопровождался все более резкой критикой чагатайства и самого Фитрата (см. главу 12). Узбекистан уже существовал, но чагатайское представление о нем подверглось нападкам.

Узбекистан в сравнительной перспективе

Сделаем паузу в конце этой главы, чтобы поместить создание узбекскости и Узбекистана в общий контекст национального строительства во всем мире. Узбекская нация – не «природное» явление и в то же время не просто работа имперского советского режима, стремившегося разделять своих подданных, чтобы лучше властвовать над ними. Правильнее будет сказать, что она была спроектирована и построена в современную эпоху посредством сложного взаимодействия интеллектуалов, государственной власти, научной классификационной шкалы и многого другого. В этом она похожа на большинство других наций мира. Интерес представляет не тот факт, что Узбекистан был сконструирован, а условия, в которых он возник. Это был дореволюционный проект национальной интеллигенции, осуществленный в советских условиях и трансформированный ими.

Рождение Узбекистана явило собой торжество идеи (этнической) нации, пришедшей в Среднюю Азию с разных сторон. Как я показал в этой главе, все участники процесса – джадиды, национал-коммунисты, европейские этнографы, советские чиновники – рассматривали население как совокупность отдельных наций, которые заслуживают (или требуют) территориальной автономии. Для джадидов (и национал-коммунистов) главным стимулом стал подъем тюркизма в предреволюционные десятилетия, что привело к этнизации конфессионально-территориального видения нации («туркестанских мусульман»), лежавшего в основе политических представлений джадидов до 1917 года. Тюркизм, как мы видели, развивался в общественном пространстве, охватывавшем как Российскую, так и Османскую империю. В 1920-е годы тюркистские национальные проекты возникли также в Татарстане, Азербайджане и самый захватывающий – в Турции. Они имели между собой много общего (особенно в области языковой и орфографической реформы). Заезженный термин «пантюркизм», однако, чрезвычайно мало помогает осмыслению успехов тюркизма в эти годы. Тюркизм всегда был полифоничным дискурсом. Чагатайский проект был насквозь тюркистским, но считал себя столь же антиосманским, сколь и антиперсидским. К тому же тюркизм везде проявлялся в различных формах. В Османской империи он был восстанием против османского наследия. Династия и порожденная ею утонченная культура стали рассматриваться как неаутентичные, космополитические и порочные. В этом отношении тюркизм носил глубоко подрывной характер. В Средней Азии тюркизм привел к прославлению давно исчезнувшей империи, чье величие (и высокую культуру) следовало возродить.

Советские администраторы и работавшие с ними европейские этнографы подошли к национальности с побуждением классифицировать ее как технологию правления[715]715
  Этот ключевой момент отмечен в [Hirsch 2005].


[Закрыть]. Национальное размежевание Средней Азии попыталось свести сложность к ясности, закрепить этнические границы, обособить народы, заместить множество сложных местных национальных самосознаний общими абстрактными. Оно упростило этнический словарь региона, привязав хаотичную действительность к единой классификационной шкале, которая могла лечь в основу территориального устройства наций. Результатом размежевания стало официальное признание восьми групп коренного населения (шесть из которых стали «титульными» обладателями территориальной автономии, плюс местные евреи и уйгуры), а следовательно, упрощение этнической классификации региона. Все остальные были низведены до уровня «субэтнических групп» (кипчаки, курамийцы) или

неофициального положения, а многие наименования вообще исчезли. Размежевание ознаменовало собой торжество идеи нации как фундаментального средоточия культурной идентичности в Средней Азии. В целом это была не только реализация общесоветской политики, но и, в более общем плане, отражение некоторых исходных посылок современности. Обособление народов, кристаллизация национальных классификаций и гомогенизация национального пространства – всё это характерные черты современной эпохи. Партия не выносила сравнений с «буржуазными националистами» других стран, однако ее понимание онтологической реальности наций имело много общего с мировым национализмом. Национальное размежевание Средней Азии было частью общесоветской политики, но наиболее очевидный аналог этой политики – создание границ, которые в те же годы перекроили земли империи Габсбургов. Вероятно, превращение «Миттельевропы», где проживало смешанное население с несколькими уровнями соперничающих между собой национальных самосознаний, в национализированную Центральную Европу, в XX веке представляет собой наиболее явную параллель переделу Средней Азии советской национальной политикой. Разделение «мусульман Средней Азии» на узбеков и таджиков – столь же значительная трансформация, как превращение будвейзеров в чехов и немцев или национализация польско-украинских пограничных земель – кресов[716]716
  [King 2002]. О кресах см. [Brown 2004].


[Закрыть]. Национализация и раздел населения инициировались как национальными движениями, так и государствами, и это гомогенизировало население во многих регионах Евразии. Подобная гомогенизация, разворачивавшаяся в Европе, стала важной чертой современности. Опыт советской Средней Азии в этом отношении удручающе типичен.

Однако национальное размежевание в Средней Азии представляло собой прежде всего политический процесс, который редко прибегал к научным знаниям[717]717
  Здесь я не согласен с Ф. Хирш.


[Закрыть]. Хотя размежевание, безусловно, было инициировано Москвой, оно не являлось простым навязыванием воли центра коренным жителям. Звучавшие, по крайней мере с 1920 года, настойчивые требования о переводе казахского населения Туркестана в состав Казахской АССР в составе РСФСР ясно показывали, что среди среднеазиатских политиков укоренились представления о желательности этнотерриториальной однородности. Не основывались решения, принятые в 1924 году, и на применении бесспорных этнографических данных, которых не существовало. Этнографы не внесли заметного вклада в проходившие дебаты о классификации (вопрос о количестве среднеазиатских народов) или о территориальных притязаниях в 1924 году. Однако сразу после образования новых национальных республик этнографическая экспертиза стала играть важную роль: в какой-то мере к ней прибегали при корректировке границ, проведенных в 1924 году, но самое главное – в последующие десятилетия этнографы санкционировали претензии на национальную принадлежность. Фольклоризация национальной идентичности в СССР начиная с 1930-х годов многим обязана этнографам и этнографическим знаниям.

В 1924 году восторжествовали национальные проекты, а не нации. Как мы видели, Узбекистан еще только предстояло сделать узбекским, а его жителей – узбеками. Этот процесс тоже типичен для истории создания наций: как для так называемых исторических наций Западной Европы, так и для более молодых народов. Французская нация существует как однородная, обладающая самосознанием совокупность потому, что французское государство прибегало к сильнейшей централизации на территориях, которыми оно управляло, уничтожая неоднородность местных идентичностей, властных структур, диалектов и т. д. В самом деле, как убедительно доказал О. Вебер, лишь достижения конца XIX века – воинская повинность, доступное образование, железные дороги, телеграф – окончательно превратили крестьян во французов [Weber 1976]. XX век изобилует примерами национальных проектов, которые при содействии национализирующих государств превратили население в национальных подданных[718]718
  О национализации государств см. [Brubaker 1996].


[Закрыть].

Национальный проект по превращению «мусульман Туркестана» в узбеков был осуществлен аналогичным образом, с помощью аналогичного набора политических мер и приемов.

При сравнении узбекского случая с Турцией обнаруживаются поразительные параллели. Анатолийское сопротивление оккупации Антанты мобилизовалось под знаменем «османских мусульман», и на протяжении всей борьбы в нем доминировала риторика мусульманского национализма. Именно Турецкая Республика, основанная в 1923 году, превратила «османских мусульман» в турок, а Анатолию – в «сердце Турции» [Tekin 2006; Çağaptay 2006; Ungör 2011; Yılmaz 2013]. По словам Ататюрка, «народ Турции, создавший турецкое государство, называется турецкой нацией»[719]719
  Цит. в [Çağaptay 2006: 14].


[Закрыть]. Кемалистский режим, особенно в 1930-е годы, субсидировал разработку новой этнической турецкой идентичности вкупе с официальной историей и мифами о происхождении [Ersanlı-Behar 1992; Copeaux 1997]. Этот процесс сопровождался сознательной политикой этнической гомогенизации, вытеснения немусульман (путем дискриминации или непосредственного изгнания) и принудительной ассимиляции нетюркоязычных мусульман. Первыми жертвами этого процесса пали, конечно, курды, обнаружившие, что на самом деле они «горные турки», но растворение боснийцев, албанцев, лазов и черкесов в общем турецком населении Анатолии в некотором смысле еще более показательно. Республика также спонсировала создание канонического свода турецкой литературы, проводила политику языковой пурификации и латинизации орфографии. Последовательная кампания 1920-х годов привела к очищению турецкого языка от арабской и персидской лексики и грамматических заимствований и образованию новых терминов. В начале 1930-х годов этот процесс под эгидой квазиофи-циального Турецкого лингвистического общества был доведен до новых крайностей с созданием чистого турецкого языка (Öztürkçe), основанного исключительно на тюркских источниках. Осуществленные при демонстративно национальном режиме, эти преобразования во многом аналогичны преобразованиям, имевшим место в Узбекистане. Действительно, можно считать Турцию и Узбекистан подобиями друг друга – наследниками «западной» (османской) и «восточной» (чагатайской) тюркских культурно-политических традиций, каждая из которых национализировалась в начале XX века посредством взаимосвязанных, но самостоятельных тюркистских идеологий. Как отмечалось ранее, тюркизм Османской империи оказался антиосманским и подрывал реально существующие имперские реалии; тюркизм Средней Азии стремился к возрождению утраченной имперской общности. Тем не менее прослеживается явное сходство между превращением мусульман Анатолии в турок, а жителей Мавераннахра – в узбеков. Такие же аналогии можно провести в сфере трансформации литературных языков. Современный узбекский язык точно так же соотносится с чагатайским, как современный турецкий – с османским. Это простонародные, «упрощенные» версии литературных языков восточно– и западнотюркского регионов соответственно. Оба языка тюркизировались и модернизировались с начала XX века, хотя не стоит забывать, что современный узбекский язык ближе к своему предшественнику и претерпел менее радикальные изменения, чем современный турецкий. Сегодняшнему узбеку гораздо легче разобрать текст, скажем, 1914 года, чем сегодняшнему турку. В Турции большинство позднеосманских и раннереспубликанских текстов, включая учредительные документы Турецкой Республики, приходится переводить на современный турецкий язык, чтобы они были понятны нынешнему читателю. В Узбекистане такого нет, несмотря на семидесятилетний период советской власти. Узбекистан, разумеется, не был национальным государством, подобным Турции Мустафы Кемаля Ататюрка, но советские условия во многих отношениях сделали национальность политически и социально значимым фактором в повседневной жизни людей, в то время как советские учреждения, такие как школы, газеты, музеи, карты и переписи, национализировали население, безразличное к идее нации либо самоотождествлявшее себя в иных направлениях, никак не связанных с нацией[720]720
  Показательна в этом отношении «паспортизация» национальной идентичности в СССР и ее связь с определенным уровнем этнических предпочтений. См. также [Kamp 2002].


[Закрыть]. Советские республики вели себя так же, как многие другие национализирующие государства XX века, формируя у своих граждан чувство национальной принадлежности.