Текст книги "Создание Узбекистана. Нация, империя и революция в раннесоветский период"

Османский эпизод

При всей краткости своего существования Кокандская автономия оставила темный след в советской политике и историографии, которые интерпретировали ее как махинации буржуазного национализма и пантюркизма, и в последующие годы связь с ней стала безоговорочным доказательством политической неблагонадежности, если не хуже. Коканд представил советской власти альтернативу, практически не выходящую за идеологические рамки русской революции. Однако некоторые геополитические последствия русской революции привели к тому, что вскрылись связи с Османской империей и возникли новые возможности. На краткий миг Османская империя появилась на политическом горизонте Средней Азии.

Провал русских военных операций на Кавказском фронте осенью 1917 года изменил судьбу Османской империи в войне, которая до тех пор была полна неудач. Уже в ноябре 1917 года османы стали продумывать наступление на Русский Кавказ. Это позволило бы воспользоваться моментом и обеспечить геополитический буфер между Османским государством и Россией. Комитет Союза и Прогресса (КСП) направил в Баку некоего Гасана Рушени-бея для создания кавказского отделения партии. В последующие месяцы некоторые османские чиновники будут лелеять грандиозные планы по присоединению Туркестана к «великому халифату» и предотвращению британского наступления на Среднюю Азию и Кавказ. Однако препятствием стала нехватка ресурсов, и османы немного смогли достичь за год, предшествовавший их поражению. Тем не менее резкие перемены в военной обстановке привели к тому, что в Туркестане у многих изменились политические ожидания, и они стали надеяться, что османы могли бы внести своим присутствием порядок в тот хаос, что воцарился в регионе[128]128
  См., напр, Ҳожи Муин. Ислом дунёсининг нажоти // Ҳуррият. 1918.10 апреля.


[Закрыть].

Кокандское правительство направило своего министра продовольствия Махмудова в Баку – якобы на поиски зерна. Несомненно, он воспользовался теми связями, которые в течение лета установила Партия тюркских федералистов, чтобы войти в контакт с Рушени-беем и попросить у османов помощи для Туркестана.

Мы сильно нуждаемся в квалифицированных людях из Турции, чтобы реформировать внутренние дела Туркестана и сформировать национальную силу, – льстиво писал Махмудов. – Я приехал в Баку от имени наших туркестанских соотечественников, чтобы получить от Вашего Превосходительства указания и людей[129]129
  Махмудов к Рушени-бею, 09.01.1918; цит. по: [Kurat 1970: 512].


[Закрыть].

Рушени-бей командировал в Коканд группу из двадцати офицеров под командованием Юсуфа Зия-бея для оказания помощи в создании в Туркестане «национальных организаций». В результате приехал один только Зия-бей, который тут же оказался в гуще событий. К тому времени, когда, через несколько месяцев трудной дороги, он добрался наконец до Ташкента, Кокандского правительства уже не существовало, и Ташкент находился под советской властью [Kurat 1970: 511–517]. Он тем не менее принял участие в местной политике и организовал в Ташкенте отделение партии «Единение и прогресс», в которое вступили члены Кокандского правительства[130]130
  Юсуф Зия-бей к Галипу Кемаль-бею, 16.06.1918, в [Kurat 1970: 676].


[Закрыть]. В июне 1918 года эта организация направила делегацию в Стамбул, чтобы добиться османского вторжения в Среднюю Азию. Делегация, в состав которой вошли Махмудов, Саиднасыр Мирджалилов, Убайдулла Ходжаев, муфтий Садриддин-хон и некоторые другие, отправилась в Москву, вооружившись рекомендательным письмом к Галипу Кемаль-бею, османскому послу при советском правительстве. Галип-бей, в свою очередь, организовал поездку в Стамбул, где группа встретилась с Энвер-пашой и Джемаль-пашой, и также с Ахмедом Насими-беем, министром иностранных дел [Baysun 1943: 32]. (Убайдулла Ходжаев и Махмудов остались в Москве, и по крайней мере последний из них, по всей видимости, встретился с Лениным, – несомненно, стремясь добиться от него какого-то компромисса в отношениях с национальными вождями Туркестана.)[131]131
  О передвижениях двух этих фигур в 1918 году известно мало, но в январе 1920 года Махмудов заявил на общественном собрании в Коканде, что был в Москве и встречался с «товарищами Лениным и Троцким»; Иштирокиюн от 25 января 1920.


[Закрыть]Другая миссия, во главе с Гази Юнусом, также посетила в августе Стамбул, где обратилась к военному министерству за помощью для Туркестана в его борьбе за независимость. После шести десятилетий, прошедших под гнетом российского империализма, Туркестану не хватало «цивилизационной силы», необходимой для борьбы за независимость, однако при должном руководстве народ был бы готов пролить «океаны крови» во имя освобождения Средней Азии и всего мусульманского мира[132]132
  Цит. в [Reynolds 2011: 242].


[Закрыть]. Ни одна из этих миссий не принесла значительных результатов. Как утверждал Майкл Рейнолдс, османские интересы в Средней Азии имели прежде всего геополитический характер, а не этнический и не конфессиональный, и в любом случае сдерживались острой нехваткой ресурсов [Reynolds 2009]. Первая миссия была направлена в Швейцарию вместе с Абдурашидом Ибрагимом, татарским активистом, работавшим на османов, и с Кепрюлузаде Мехметом Фуатом, специалистом по тюркской истории и политиком, чтобы представить «Европе» свою позицию. Однако в дороге миссию настигло завершение войны; пароходу было отказано в высадке на землях Габсбургов, так что пришлось вернулся в Стамбул [Togan 1981:480; Baysun 1943:32–33]. Вторая делегация получила лишь добрые пожелания [Reynolds 2011: 242–243].

Надежды на османскую интервенцию с самого начала были беспочвенными, а после поражения османов в октябре 1918 года с ними пришлось окончательно распрощаться. Миссии оказались почти безрезультатными. Однако связь с османами оказалась плодотворной в других отношениях, чему отчасти способствовало решение большевиков «освободить» всех военнопленных после подписания Брест-Литовского договора. Это означало, что примерно 65 000 османских военнопленных, большинство из которых содержались в лагерях в российской провинции и в Сибири, оказались брошены на произвол судьбы [Yanıkdağ 2002, 1: 229; Taşkıran 2001: 62–63]. Для многих из них путь домой лежал через Среднюю Азию, где они принимали участие в политических событиях того времени. В течение двух с половиной лет, с весны 1918 года до конца 1920 года, присутствие османских военнопленных было важной чертой городской жизни. Многие из них поступали на работу в новые школы, которые открывались под эгидой СССР, и положили начало целому ряду молодежных политических организаций отчетливо тюркистской направленности. Несколько необычной фигурой был Саид Ахрари, османский офицер среднеазиатского происхождения (его отец эмигрировал из Худжанда), которого судьба вернула на родину предков. Весной 1918 года Ахрари учредил в Ташкенте местное отделение «Турк оджаги» («Турецкого очага», сети националистических клубов в эпоху младотурков) [Аҳророва 1998: 12–60]. Другая организация, под названием «Турк Ўртоқлиғи» («Тюркская дружба»), недолгое время выпускала газету «Турк сўзи» («Тюркское слово»), которая стремилась, согласно девизу на первой полосе, «освободить тюркский народ от рабства в политике, экономике и просвещении и тем самым создать истинную тюркскую цивилизацию» («Турк миллатини сиёсий, иқтисодий ва илмий асоратдан қутқориб чин бир турк маданиятини вужудга кетурмак»). В числе авторов этой газеты были Гази Юнус и Саид Ахрари[133]133
  Турк сўзи. 1918. 12 мая.


[Закрыть]. В школах под управлением военнопленных сложился особый военный уклад (см. главу 6). Кроме того, османские военнопленные создали первые в Средней Азии отряды скаутов, где особое внимание уделялось дисциплине и физической форме, а также ряд других полувоени-зированных молодежных групп (тўдалар) с характерными названиями, например «Турк кучи» («Тюркская мощь»), «Турон кучи» («Мощь Турана»), «Темур» и «Тараққий» («Прогресс»)[134]134
  Об этих группах известно очень немного, в основном из печати того времени, где имена часто сокращались. Упоминания «Изчилар» можно найти в Иштирокиюн от 23 октября 1918,15 февраля 1919 и 4 января 1920; «Турон кучи» и «Турк кучи» – в Иштирокиюн от 25 января и 21 марта 1920.


[Закрыть]. Именно в этой среде возникли тайные общества, стремившиеся организовать подпольное национальное движение.

Османский эпизод оказался недолгим, поскольку к концу 1920 года большинство военнопленных либо разъехались, либо были депортированы. Лишь немногие османские военнопленные были ярыми поборниками тюркизма. Для большинства из них преподавание было просто работой, которая давала возможность прокормить себя и оплатить дорогу домой[135]135
  На сегодняшний день были опубликованы воспоминания о Туркестане трех османских военнопленных. В каждом случае авторы стали учителями в Ташкенте, потому что их об этом попросили местные жители и потому что им нужны были деньги; см. [îybar 1950: 68–69; Çakıröz, Kocaoğlu 1987:42–43; Yergök 2005: 235].


[Закрыть]. В школах и клубах, где они работали, сформировались подходы и методы, зародившиеся за пределами российской сферы притяжения. В таких школах учились многие из тех, кто стали в 1920-е годы выдающимися общественными деятелями, однако эти школы также подвергались критике и за военизированный уклад, и за обучение на османском языке (см. главу 6). Тюркизм не сводился к османскому присутствию и не зависел от него.

Другие члены несуществующего Кокандского правительства пытались вынести туркестанский вопрос на международную арену, поставив его на Парижской мирной конференции, но опять безуспешно. Одна миссия в составе Бехбуди, Мирджалилова и еще двух человек была прервана, когда Бехбуди и два его товарища были арестованы бухарскими пограничниками во время путешествия через эмират и умерли в результате пыток в марте 1919 года[136]136
  Смерть Бехбуди до сих пор окутана тайной. Нет никаких документально подтвержденных сведений ни о его смерти, ни о конечном пункте назначения, однако Байсун совершенно ясно говорит, что Бехбуди стал участником миссии в Версаль и был убит приспешниками эмира. Бехбуди тогда многие оплакивали, Фитрат и Чулпан написали элегии в его честь, а причастность эмира к этому убийству стала для реформаторов очередным веским аргументом против признания его легитимности. В последние годы узбекские авторы пытались возложить ответственность за убийство Бехбуди на ЧК; пример неубедительного обоснования такой точки зрения представлен в [Каримов 2008: 50–55].


[Закрыть]. Мирджалилов, который ждал их в Баку, возвратился в Туркестан. Вторую попытку поставить вопрос о Туркестане перед мирной конференцией предпринял Мустафа Чокай. После падения Коканда он, по-видимому, действовал в одиночку. Чокай бежал в Ташкент, где скрывался два месяца, а затем попытался явиться в Москву для переговоров с большевиками. Он добрался только до Актобе и там, в казахской степи, был арестован людьми Колчака как «враг Российского государства». Спасаясь от смерти, он снова бежал и направился в Ашхабад, где российские меньшевики только что свергли советскую власть и создали автономное правительство, которое поддерживало отношения с британскими войсками в Иране[137]137
  О подробностях передвижений Чокая в 1918 году, как и о его политических намерениях, известно мало. Сведения о них можно почерпнуть только в его собственных поздних свидетельствах, а также в воспоминаниях его жены Марии, и в описании его намерений эти два источника расходятся. Его жена невзначай сообщает, что сначала он собирался отправиться в Москву, чтобы встретиться с Лениным, см. [Çokayeva 2000: 85]. Сам же Чокай в ходе полемики с другими эмигрантами утверждал, что, когда его арестовали люди Колчака, он направлялся во Владивосток, чтобы добраться до США и организовать там представительство Туркестана. М. Чокаев. Организация ТМБ (б. д., 1930-е). Архив Мустафы Чокай-бея, картон 3. Д. 1. О правительстве меньшевиков в Ашхабаде см. [Цветков 2002].


[Закрыть]. В Ашхабаде к нему присоединился Вадим Чайкин, юрист-эсер, живший в Андижане и сочувствовавший устремлениям местного населения. Через него Чокай отправил Вудро Вильсону и Парижской мирной конференции телеграмму от имени «Комитета по созыву Туркестанского Учредительного собрания», с просьбой гарантировать территориальную целостность Туркестана и признать «право страны (культура которой насчитывает тысячи лет) на свободное и автономное существование в братской дружбе с народом России»[138]138
  TNA.WO 106/61/25.


[Закрыть]. На мирной конференции телеграмма не вызвала никакого отклика, зато была немедленно опубликована в Туркестане, и большевики восприняли ее как доказательство того, что Чокай готов «продать Туркестан империалистам»[139]139
  Чўқоев ила Чойкиннинг сулҳ мажлисина юборгон тилғиромалари // Иштирокиюн. 1919. 26 марта.


[Закрыть].

Телеграмма поставила точку в этом деле. В Версале Туркестан так и не заметили, и вскоре он исчез с мировой арены. Чокай в конце концов добрался до Парижа и развил там бурную деятельность в русских эмигрантских кругах. Он писал для газет Керенского и Милюкова, хотя к концу 1920-х годов его позиция по национальным вопросам отдалила его от русского общества, и его деятельность все больше и больше сосредотачивалась собственно на Туркестане. Он стал членом небольшой общины «тюрко-татарских» эмигрантов, живших в Европе и в республиканской Турции; в эту общину входили также Велиди (Тоган) и Усман Ходжаоглы (Usman Kocaoğlu). Чокай издавал «Ёш Туркестан» («Молодой Туркестан»), проживая в Ножан-сюр-Марне – городке неподалеку от Парижа, выступал с лекциями в самых разных местах и выражал интересы Туркестана в Европе. Именно поэтому воображению советских властей он представлялся страшным демоном, и обвинения в связи с ним и с его контрреволюционными организациями – пособниками империализма имели роковые последствия для многих людей непосредственно в Средней Азии[140]140
  В последние годы появилось несколько биографий Шокая, и ни одну из них нельзя считать достаточно основательной; см. [Kara 2002; Садыкова 2004; Бегманов 2013]. Из них последняя замечательна тем, что в ней воспроизводятся редкие фотографии и документы.


[Закрыть].

Население в смятении

Жестокая победа ташкентских красногвардейцев в Коканде толкнула Туркестан в бездну насилия, разгул которого продолжался пять лет. К весне 1918 года Туркестан лишился политической власти. Советская власть опиралась прежде всего на вооруженные силы, которые контролировались исключительно русскими поселенцами и активно использовались для реквизиции и конфискации имущества, особенно продовольствия. В самом деле, «национализация» – насильственная конфискация – стала первым революционным нововведением советского правительства. В феврале Ташкентский совет национализировал «весь хлопок в Туркестане, в каком бы виде и где бы он ни находился»[141]141
  Наша газета. 28.02.1918 (н. с.).


[Закрыть]. В первые месяцы своего существования советская власть, как и борьба за продовольствие, имела ярко выраженный этнический аспект. Служителями советской власти были исключительно европейцы, и территория, на которой она действовала, в значительной степени ограничивалась теми районами новых городов, где преобладали европейцы. Распространение советской власти за пределы этих «европейских» районов обеспечивали вооруженные силы, как в случае с уничтожением автономного правительства в Коканде или с попыткой вторжения в Бухару в начале марта, которой лично руководил Федор Колесов, большевик и председатель Совнаркома (см. главу 4). В ходе этих военных кампаний европейцев напрямую стравливали с мусульманами, а в городах вопросы продовольственного снабжения решались по этническому принципу. В Ташкенте в декабре 1917 года совет нового города стал устраивать рейды в старый город – для конфискации зерна у скупщиков и спекулянтов. В сельской местности русские поселенцы, прикрываясь революционной формулой «власть на местах», конфисковали земли своих соседей из числа коренного населения, особенно кочевников. Русские крестьяне, уже обеспеченные оружием, объединялись в отряды для защиты своей собственности и продовольственных запасов, а также для конфискации их у своих соседей-туземцев.

Для коренного населения первые месяцы советской власти оказались очень тяжелыми. «На местах – полное опустошение, – докладывал Совнаркому Туркестана в июне 1918 года первый комиссар по делам национальностей Эшонходжа Ошурходжаев. – Население совсем потерялось, оно совершенно не знает, к кому обращаться и где искать, в случае нужды, защиты или покровительства»[142]142
  ЦГАРУз. Ф.25.Оп. 1. Д.87.Л. 1–2.


[Закрыть]. Деревня годами истекала кровью. Экономические трудности общего характера, связанные с войной, в том числе инфляция и взимаемые с населения «добровольные» взносы на военные нужды, усугублялись тем, что экономика региона все больше определялась производством хлопка. Он играл все более важную роль в местном сельском хозяйстве, в результате чего Туркестан оказался зависим от внешних источников продовольствия. В годы войны цены на хлопок резко снизились по отношению к ценам на зерно, что привело к обнищанию мусульманского крестьянского населения. Рост цен на продовольствие затронул всех, однако возникший в результате кризис имел ярко выраженный этнический характер. Этот кризис значительно усилился из-за событий 1916 года, которые привели к резкому сокращению площади обрабатываемых земель и к снижению производительности сельского хозяйства. Именно на фоне голода 1917–1918 годов развивался тот политический и военный конфликт, о котором здесь идет речь[143]143
  Как ни странно, о голоде 1917–1920 годов в Туркестане практически забыли.
  Даже в послесоветские годы в Узбекистане о нем писали мало, хотя эпоха революции и Гражданской войны воспринимается там в негативном свете. Однако, по словам одного из очень немногих узбекистанских авторов, все же пишущих об этом голоде, «по масштабам это бедствие не уступало тому, что постигло Поволжье в 1920–1921 годах. Только не было здесь ни организованной эвакуации в более благополучные районы страны, ни помощи международных организаций» [Семенюта 1991: 72]. См. также [Туркестан в начале XX века… 2000: 269–284].


[Закрыть]. Тщательное статистическое исследование, проведенное Марко Буттино, позволило в полной мере оценить масштаб катастрофы. Между 1915 и 1920 годами площадь обрабатываемых земель в Туркестане сократилось наполовину, а поголовье скота – на 75 %. Производство хлопка практически прекратилось. Разумеется, в разных социальных группах потери были неодинаковы. У русских крестьян посевные площади уменьшились на 28 %, а поголовье скота сократилось на 6,5 %; для оседлого коренного населения эти показатели составили 39 и 48 % соответственно, а для кочевников – 46 и 63,4 % [Buttino 1990: 61–64]. За те же пять лет гражданское население Туркестана сократилось на четверть, с 7 148 800 в 1915 году до 5 336 500 в 1920 году. Численность коренного населения в сельских районах сократилось на 30,5 % [Buttino 1990:64–69]. Ирригационные сети пришли в негодность, целые районы стали необитаемыми. Деревни оказались брошены: их жители бежали от голода, от поселенцев или басмачей, или от всего сразу. Многие пересекли границу и бежали в Иран, Афганистан или Синьцзян. Об истинном масштабе эмиграции судить невозможно, но во всяком случае масштаб этот был очень велик[144]144
  Камолуддин Абдуллаев приводит данные из партийных архивов Туркестана и на их основе предполагает, что в 1925–1926 годах численность эмигрантов в Афганистане составила 480 тысяч человек; см. [Abdoullaev 1994].


[Закрыть]. Основную массу эмигрантов составляли казахские и туркменские кочевники, которые в большом количестве бежали через советскую границу. На протяжении 1920-х и в начале 1930-х годов отдельные лица и семьи из числа оседлого населения тоже продолжали убегать за границу. В отличие от массовых побегов кочевников, побеги оседлого населения были единичными, совершались тайно, по трудному маршруту через Тянь-Шань на территорию, контролируемую китайцами, и дальше[145]145
  В результате этого исхода и в Афганистане, и за его пределами возникла большая среднеазиатская диаспора. См. [Whitlock 2002, chap. 2]. Воспоминания эмигрантов, вышедшие в свет в постсоветский период, см. в [Туркистоний 1992; Mamoor 2005]. См. также [Жалилов 2006].


[Закрыть]. Сильнейшее чувство незащищенности и неуверенности в завтрашнем дне, порожденное годами революции, голода, межнациональной розни и крестьянских бунтов, пошатнуло сами основы мусульманского общества во многих отношениях, пересмотрев авторитеты и репутации и посеяв семена раздора, которые породили конфликты всего следующего десятилетия.

Богатые купцы как социальная группа сильно пострадали: инфляция, налоги, поборы, национализация частной собственности и запрет свободной торговли (пусть и не вполне эффективный) привели к тому, что состояние их значительно уменьшилось, а вместе с ним и их положение в обществе. Они подвергались насилию и во многих других отношениях. Несчастья, постигшие Мира Комильбоя, андижанского миллионера и одного из виднейших общественных деятелей Туркестана, возможно, и нетипичны, но зато были хорошо задокументированы. Неприятности в отношениях с государством начались у него еще в 1915 году, когда по анонимному доносу он был арестован и сослан за «панисламизм» и сбор средств в поддержку нападения Османской империи. Его довольно быстро освободили и вернули в Андижан, где он оказался в самом пекле революции. В мае 1917 года он был сослан Андижанским союзом мусульманских общественных организаций – за вмешательство в их работу. В середине июля ему разрешили вернуться, но лишь при условии, что он не станет вмешиваться в государственные дела вплоть до выборов Учредительного собрания[146]146
  ЦГАРУз. Ф. 1-1044. Д. 24. Л. 26–27 об. Протокол заседания Съезда Андижанских общественных мусульманских уездно-городских организаций от 14–17 июля 1917 года.


[Закрыть]. Выборы эти, разумеется, не состоялись в связи с известными обстоятельствами, и в итоге в феврале 1918 года русский совет нового города арестовал Мира Комильбоя и расстрелял его, конфисковав всё имущество [Акром ўғли 1992:96]. Судьбы других купцов складывались менее драматично, но и им пришлось многое перенести. Раннесоветская печать неизменно изображала типичного представителя местной буржуазии как персонажа могущественного и обладающего большой властью, однако старое купечество так и не смогло вернуть себе былого влияния.

Конфискацией и изъятием имущества занимались не только европейцы. Одной из форм мобилизации в 1917 году стало возникновение в старых городах ремесленных гильдий и объединений (жамиятлар). Как «демократические» организации, эти объединения имели право реквизировать у буржуев имущество или собирать с них «взносы». Такие реквизиции, к которым подталкивал продовольственный кризис, в 1918–1919 годах стали обычным явлением: в Ташкенте эти организации постоянно увеличивали суммы взносов, которые достигали иногда 1,5 миллиона (обесцененных) рублей[147]147
  ГАгТ. Ф. 12. Д. 30.


[Закрыть]. Аналогичные реквизиции имели место и в Самарканде, где 17 августа 1918 года Самаркандский исполнительный комитет мусульманских рабочих и дехканских депутатов постановил собрать с баев 241 тысячу рублей в семидневный срок[148]148
  ГАСО. Ф. 89. Д. 1. Л. 128.


[Закрыть]. Баи понесли не только денежные потери, но также и репутационные. Мобилизация ремесленных объединений в 1917 году стала формой перестройки общественных отношений, которая оказалась направлена непосредственно против баев и на которой большевики стремились нажиться (хотя и не разжигали этот процесс напрямую).

Гражданская война в Средней Азии

Самой открытой формой внутреннего противостояния в мусульманском обществе в сельской местности стали выступления басмачей, охватившие Среднюю Азию в середине 1920-х годов. Начались они в Фергане зимой 1917–1918 годов – по словам одного из первых советских историков, как протест «всех слоев населения Ферганы против вакханалии грабежей, реквизиций и конфискаций со стороны «советской власти» [Гинзбург 1926: 134]. Сельское население мобилизовалось для защиты своих земель и продовольственных запасов от разграбления русскими поселенцами. В 1920 году, после свержения Бухарского эмира, мятеж распространился на горные цитадели Восточной Бухары, а затем и на некоторые районы Самаркандской области. Большинство историков не смогли побороть искушение и видели в басмачестве национальную оппозицию или сопротивление советской власти[149]149
  Такое понимание этого явления восходит к работе [Castagne 1925], однако признано каноническим оно было в седьмой главе книги [Сагое 1954]. К такому пониманию склонялись и писатели-эмигранты; взгляды эмиграции в этом отношении особенно отчетливо выражены в [Hayit 1997] (впервые издано на немецком языке в 1992 году); см. также в [Bademci 2010]. Те же взгляды преобладают и в Узбекистане, где в басмачестве принято видеть национально-освободительное движение. См., например, [Ўзбекистоннинг янги тарихи 2000, 2: 83-102].


[Закрыть]. В самом деле, заманчиво было бы рассматривать басмачество как форму национального сопротивления, направленного против чуждой власти, однако в действительности динамика этого конфликта была сложнее. Интересы басмачей носили исключительно локальный характер и были направлены на защиту земель и ресурсов, а также обычаев и иерархических отношений. Новшества, идущие из города, от современного государства, от стремящихся к современности элит, угрожали привычному образу жизни. Крах империи привел к возрождению специфически местных форм взаимопомощи и организации власти, которые во многих случаях были глубоко чужды всему, что принесли 50 лет российского правления. Высшие военачальники (известные как курбаши) черпали знания из разных источников. Мадамин-бек, первый выдающийся лидер движения басмачей в Фергане, происходил из потомственной военной элиты Кокандского ханства [Ибодинов 1993: 16][150]150
  Постсоветские биографии видных деятелей басмачества, опубликованные в Узбекистане, склоняются к агиографическому жанру, поскольку их авторы стремятся избавиться от тех наслоений, которые за семьдесят лет были созданы советской историографией. В них, однако, используются устные исторические источники и сообщаются важные сведения, нигде больше не доступные. О Мадамин-беке см. также [Карим 2000].


[Закрыть]. В Восточной Бухаре многие курбаши были потомственными правителями отдаленных провинций, покоренных эмирами Бухары только после русского завоевания (и при помощи русских), которые теперь чувствовали себя вправе действовать самостоятельно и контролировать власть в городе. Саид Ахмадходжа Овлиё-Ходжа Эшон-оглы происходил из прославленной семьи суфийских мастеров, у которых, по некоторым свидетельствам, в горной твердыне Мастчох (Матча) в Ферганской долине было 25 тысяч последователей. В 1919 году Ахмадходжа впервые воспользовался своим авторитетом – чтобы получить выборное место главы исполкома Исфонийской волости Худжандского уезда. Вскоре он поссорился с Советами и отступил в Мастчох, где в течение трех лет, с 1920 по 1923 год, строил квазигосударство, которое вело переговоры с Ташкентом как равное с равным [Зокириы 1929]. Но остальные были, по сути, бандитами и заявили о себе в катастрофический период, предлагая (или навязывая) сельскому населению свою защиту. Движение басмачей возникло как протест против поборов (в форме отъема продовольствия и денег) со стороны городского правительства, и для многих курбашей было не так важно, состоит ли правительство из европейцев или из мусульман.

Басмачи предлагали совершенно иную форму власти, чем городские мусульмане, джадиды или коммунисты. За исключением, в некотором отношении, Мадамин-бека, басмачи опирались на совершенно другие слои общества, чем джадиды, и имели совершенно иные политические устремления. По всей видимости, мало кто из вождей басмачества стремился к созданию нового государственного порядка. В той же мере, в какой они стремились к этому, они ориентировались на монархическую традицию в том виде, в котором она складывалась в Средней Азии после Тимуридов. Эта крайняя форма местничества была несовместима с национальной идеей. Однако, хотя басмачи не были «националистами», не были они и последователями «Улема Джамияти» и его политики 1917 года. «Улема Джамияти» принимал участие в общероссийской политике – хотя бы для того, чтобы заявить о своем партикуляризме. Политические горизонты большинства басмачей были гораздо уже. Их деятельность была выражением сельского партикуляризма, во многом это была борьба против власти города над деревней. В этом смысле они представляли действительно альтернативное политическое видение, которое имело мало общего с городами и их политикой.

Большинство басмачей не делало различий между городскими мусульманами и большевиками. В Бухаре, где басмачи сражались с младобухарцами, снять это различие было еще проще. Те и другие были врагами традиционного образа жизни и традиционных трактовок ислама. По документам лучше всего известна враждебность к джадидам Ибрагим-бека. Он руководил восстанием в Восточной Бухаре, когда Усманходжа, руководитель БНСР, возглавил Бухарское ополчение против Душанбинского гарнизона Красной армии. Как только бой был окончен и Красная армия отбросила назад отряды Усманходжи, Ибрагим-бек написал следующее, обращаясь к советской стороне:

Товарищи, мы вас благодарим за то, что вы дрались в джадидами. Я, Ибрагим-бек, хвалю вас за это и жму вашу руку, как другу и товарищу и открываю вам дорогу на все четыре стороны и еще могу дать фуража. Против вас мы ничего не имеем, мы будем бить джадидов, которые свергли нашу власть[151]151
  Цит. по: [Абдуллаев 2009: 192–193].


[Закрыть].

Энвер-паша, прибывший в Восточную Бухару в надежде возглавить восстание от имени эмира и халифа, был немедленно брошен в тюрьму Ибрагим-беком, который сказал ему: «Я должен вести войну не только с русскими, но и против джадидов» [Aydemir 1970–1972,3: 619]. Нежелание делать это различие было свойственно не только басмачам. Видный бухарский консервативный деятель Мирза Салимбек писал с одобрением, что «в Ферганской стороне вот уже сколько времени в силу своей смелости и мужества Иргаш-бек Коканди и Мухаммад Аминбек Маргилани собирают вокруг себя людей и на каждом шагу выявляют и убивают джадидов и большевиков»[152]152
  См. [Салимбек 2005: 255].


[Закрыть]. Неудивительно и то, что в рядах басмачей почти совсем не было городских мусульман. Им не было места в тех отношениях, в которых басмачи черпали свою власть, и их политические и религиозные взгляды заметно отличались от взглядов басмачей. В самом деле, многие городские мусульмане считали действия басмачей, как и действия русских поселенцев, результатом невежества военачальников[153]153
  См., например, краткий репортаж Чулпана, написанный в 1923 году и переизданный [Чўлпон 1991]. Кроме того, Чулпан написал ряд стихотворений, оплакивающих те разрушения, которые постигли его родную землю после революции. В постсоветском Узбекистане эти произведения принято трактовать как прямую критику против перегибов советской власти, хотя привлечение более широкого исторического контекста позволило бы интерпретировать эти тексты менее однозначно.


[Закрыть].

Волна кровопролитий, накрывшая Среднюю Азию, возникла как результат распространения на этот регион Гражданской войны, начавшейся в России, – войны, в ходе которой различные русские силы воевали друг с другом в Средней Азии. Восстание басмачей было среднеазиатской гражданской войной (или быстро в нее превратилось), – то есть войной между коренными жителями Средней Азии. Вместо того чтобы положить начало героическому национальному сопротивлению чужакам, басмачество оказалось проявлением значительных противоречий внутри среднеазиатского общества. Этот конфликт ожесточил среднеазиатское общество и вызвал в нем глубокий раскол. Когда Советы попытались установить новый общественный порядок, они столкнулись не с единым сплоченным местным социумом, но с расколотым жестокой враждой. В раннесоветский период внутренние конфликты среднеазиатского общества были не менее важны, чем конфликты между европейцами и коренным населением. Национальное движение не смогло привлечь общество на свою сторону, и между местными силами не было согласия относительно путей дальнейшего развития. Как историки, мы должны отказаться от иллюзии среднеазиатского мусульманского единства и взглянуть на Среднюю Азию как на арену борьбы многих сил, раздираемых противоречиями.