Текст книги "Создание Узбекистана. Нация, империя и революция в раннесоветский период"

Представленный здесь рассказ о советском наступлении на отсталость также должен заставить нас переосмыслить баланс сил в Узбекистане тех лет. Документы партии и ОГПУ пестрят опасениями, что даже местные члены партии не смогут или не захотят избавиться от влияния ислама. Как сетовал на закрытом заседании глава агитпропотдела Средазбюро Хансуваров, партийцы не любят антирелигиозную работу, а «иногда и боятся ее… Много есть таких махалля, в которых нет ни одного коммуниста, а есть по десять ишанов», ни ОГПУ, ни милиция не сможет им помочь, неудивительно, что они боятся[925]925
  ААПРУз. Ф. 58. Оп. 3. Д. 1168. Л. 27 (25.11.1927).


[Закрыть]. Публичная критика состояния идейности в партии была привычным делом. Вот типичная жалоба: «Многие наши коммунисты не избавились от старого образа жизни. Они выдают замуж своих сестер, заставляя их прыгать через костер и устраивая свадебный пир [туй]»[926]926
  Эски турмушга қорши // Худосизлар. 1928. № 5. С. 3.


[Закрыть]. Историки[927]927
  В первую очередь Д. Нортроп [Northrop 2004, chap. 6].


[Закрыть]принимали эти заявления за чистую монету и на их основании пришли к заключению о слабости Советов в Средней Азии. Ясно, что партийное руководство и ОГПУ были весьма невысокого мнения о местных кадрах, но делать из этого недоверия вывод об абсолютной недееспособности последних неправильно. Наступление осуществлялось преимущественно силами узбеков. Комиссии из трех членов, которые закрывали школы и конфисковывали их имущество, состояли из местных жителей, даже если сопровождавшие их врачи неизменно были европейцами. Опыт кампании против мечетей и мазаров свидетельствует о том, что местные кадры не так уж и боялись противостояния. То ли из-за революционного энтузиазма, то ли из желания продемонстрировать свою власть многие из них без угрызений совести шли в наступление на соседей, а также на обычаи и традиции своего общества. При всей своей сплоченности местное общество не было застраховано от потрясений, которые терзали его более десяти лет.

Глава двенадцатая
К советским порядкам

В каком-то извращенном смысле Хамзе повезло погибнуть от рук толпы. Убийство превратило его в мученика и обеспечило ему репутацию революционера и литературного светила, которой он не вполне заслуживал. Через несколько недель после его смерти кампания против «старой интеллигенции» вновь активизировалась и в следующем году завершилась крупной чисткой узбекской интеллигенции. Будь Хамза жив, он вполне мог бы оказаться среди жертв. С другой стороны, 1929 год явился поворотным моментом, принесшим с собой огромные изменения во всем СССР, поскольку партия предприняла новую революцию, на этот раз сверху, чтобы видоизменить революционное государство. В ноябре, когда Сталин провозгласил 1929-й «годом великого перелома», эпоха 1920-х с ее возможностями и динамизмом завершилась. В Узбекистане эта трансформация обладала местной спецификой. Через несколько месяцев после убийства Хамзы Таджикистану был присвоен статус союзной республики, равной Узбекистану. Оседлое мусульманское население Средней Азии было разделено по этническому принципу и официально оформлено как две отдельные нации. Восторжествовал национальный принцип под эгидой Советов. Однако национальный принцип имел и советские пределы. В период с конца 1929 по начало 1931 года была осуществлена чистка национальной интеллигенции Узбекистана, оставившая за собой выжженную землю. Это событие возвестило о завершении культурной революции предыдущего десятилетия, поскольку трансформировало культурную жизнь, существовавшую на протяжении большей части 1920-х годов, и изменило характер культурной деятельности. В сочетании с уничтожением исламских институтов, описанным в главе одиннадцатой, чистка означала, что в Средней Азии практически не осталось альтернатив советской власти. К 1931 году Средняя Азия была существенным образом трансформирована. В последней главе подводятся итоги этих процессов.

Уничтожение альтернатив

Процесс этот не был однолинейным и методичным. Весной 1929 года у партии возникли опасения, что наступление на мечети, мазары и паранджи может привести к «мятежам». Она приостановила худжум и попыталась снизить темпы закрытия мечетей, однако передышка была кратковременной. Уже к осени по всему Советскому Союзу развернулась коллективизация. Целью новой кампании было подчинение села и распространения контроля государства на сельское хозяйство. Она породила много насилия. Радикальная попытка коллективизации земельных угодий и домашнего скота подвергла социальные связи проверке на прочность. В донесениях ОГПУ говорилось о «террористических актах» баев и лишенцев против батраков и бедноты, а также представителей советской власти. Однако куда чаще земледельцы всех слоев собирались на массовые демонстрации, требуя отмены новых повинностей и налогов, освобождения арестованных, сворачивания хлопковой программы и позволения «жить по шариату»[928]928
  Сводка по вопросу массовых выступлений дехканства в связи с коллективизацией // РГАСПИ. Ф. 62. Оп. 2. Д. 2258. Л. 7–8 (март 1930). Многие документы партии и ОГПУ на эту тему доступны ныне в изд. [Шамсутдинов, Алимова 2006; Советская деревня 1996–2003].


[Закрыть]. Волнения нередко перерастали в вооруженные восстания, что дало ОГПУ повод воскресить понятие «басмачество»[929]929
  В глазах ОГПУ эта волна басмачей являлась «сельской контрреволюцией», см. [Eisener 1999].


[Закрыть]. К 1931 году войска Красной армии и ОГПУ были привлечены к участию в полномасштабных операциях по подавлению беспорядков. В Туркменистане нескольким группам восставших туркменских и казахских кочевников, вооруженных преимущественно винтовками, противостояли танки, пулеметы и воздушные бомбардировщики[930]930
  Алланиязов Т. Красные Каракумы: Очерки истории борьбы с антисоветским повстанческим движением в Туркменистане (март-октябрь 1931 года). Джезказган, 2006; [Edgar 2004, chap. 6].


[Закрыть]. Одним из факторов, поспособствовавших этому, была афганская гражданская война 1929 года, поскольку она вытеснила многих бывших басмачей, бежавших в начале десятилетия в Афганистан, обратно на советскую территорию. Происходило и обратное движение, так как в годы коллективизации произошел массовый исход кочевников и дехкан в Китайский Туркестан, Афганистан и Иран. Точную их численность, как обычно, установить трудно, но речь шла о десятках тысяч. Вдобавок к этому вернулся голод. За несколько лет до коллективизации упали относительно зерна цены на хлопок. Теперь, в 1929–1930 годах, хлеб исчез из магазинов. Весной 1929 года ОГПУ сообщало, что у хлебных магазинов Хорезма и Ферганы собираются очереди минимум из 400 человек[931]931
  «Совершенно секретно»: Лубянка – Сталину о положении в стране (1922–1934 гг.): Сборник документов: 10 т. в 16 кн. М., 2001–2008. Т. 7. С. 209, 308,349.


[Закрыть]. (В Казахстане коллективизация, сопровождавшаяся насильственным оседанием кочевников, разумеется, привела к полномасштабному голоду, который обернулся для казахского населения демографической катастрофой[932]932
  О коллективизации и вызванном ею голоде в Казахстане см. [Ohayon 2006; Pianciola 2009; Cameron 2010].


[Закрыть].) После нескольких мирных лет Среднюю Азию снова залихорадило.

Однако в эти беспорядки уходила корнями и более глубинная трансформация региона. Коллективизация коренным образом преобразовала Среднюю Азию. Параллельно с ней на селе происходил процесс отказа от паранджи[933]933
  М. Камп [Kamp 2010: 503–531] исследует воспоминания узбекских дехкан о коллективизации и связанной с ней судьбе мечетей и мулл.


[Закрыть]. На протяжении всего десятилетия продолжали закрываться мечети и мазары, лишая ландшафт мусульманских черт и сокращая объем имеющих хождение исламских знаний. Помимо этого коллективизация непосредственно способствовала закреплению в регионе хлопковой монокультуры. «Хлопковая независимость» являлась основной целью первой пятилетки, и именно Средняя Азия была призвана обеспечить советское государство как можно большим количеством хлопчатника. Хлопок стал доминировать над всеми политическими и культурными проблемами Узбекистана. Уже в 1928 году комсомол начал организовывать «дни хлопка» – праздники для дехкан [Мирхўжаев 1929]; партия провозглашала хлопок своей честью[934]934
  Например: РГАСПИ. Ф. 62. Оп. 2. Д. 2125. Л. 5 (1930).


[Закрыть]; пропагандисты объявили, что «борьбе за хлопок» отводится центральное место не только в пятилетием плане, но и в строительстве социалистической культуры и даже что она является одной из составляющих борьбы с религией [Қодиров 1929: 3–9]. Ответственность за заготовку хлопка центр возлагал в первую очередь на Средазбюро и КПУз. В мае 1930 года Сталин велел обеим организациям отложить на неделю отъезд своих делегаций на предстоящий XVI Съезд партии, чтобы устранить отставание посевной кампании хлопка, «так как сев хлопка важнее, чем своевременное прибытие на съезд»[935]935
  РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 39. Л. 9 (18.05.1930).


[Закрыть]. К середине десятилетия коробочка хлопчатника прочно утвердилась в качестве символа республики и ее главного опознавательного знака[936]936
  На советских парадах и других торжествах 1930-х годов Узбекистан олицетворяла гигантская хлопковая коробочка; см. [Petrone 2000: 36–37].


[Закрыть].

Исследователи склонны подчеркивать неустойчивость советской власти в Средней Азии в 1930-е годы. Я бы возразил, что торжество хлопководства доказывает обратное. Хлопок являлся показателем того, что советское государство подчинило себе Среднюю Азию. Конечно, подчинение это было основано скорее на уничтожении альтернатив, чем на создании стабильных институтов, но отрицать уничтожение – институтов, элит и альтернативных политических программ – нельзя. В 1931 году Средняя Азия была уже совсем другой, чем в 1917-м. И хотя ОГПУ и партия продолжали опасаться пагубного влияния эмигрантов и иностранных разведок, реальность расходилась с этими опасениями. Среднеазиатская эмиграция была крайне незначительна и не обладала ни экономическими ресурсами, ни политическим влиянием. Мустафа Чокай поселился в городке Ножан-сюр-Марн под Парижем, откуда возглавил единоличную кампанию по сохранению дела Туркестана в Европе. Он читал лекции и широко публиковался, однако его влияние легко преувеличить. Первоначально Чокай печатался в российской эмигрантской прессе, но русская зарубежная община быстро ополчилась на его «национализм», и в 1929 году он стал издавать из собственного дома журнал «Ёш Туркистон» («Молодой Туркестан»). Еще одним эмигрантским и издательским центром был Стамбул, где с 1927 года под редакцией Усмана Ходжа-оглы (Коджаоглу) выходил журнал «Ени Тюркистан» («Новый Туркестан»). Однако быстро возникли почти неизбежные в любой эмигрантской общине разногласия, рассорившие Чокая с Коджаоглу и Тоганом и зачастую приводящие к неприглядным раздорам[937]937
  Беспристрастную историю среднеазиатской эмигрантской общины еще предстоит написать; героическую версию см. в [Andican 2003]. Представление об отношениях Чокая и Ахмеда-Заки Велиди (Тогана) можно почерпнуть в [Исхаков 1999]; свидетельств этого соперничества предостаточно в частных бумагах Чокая.


[Закрыть]. Основанная в Бухаре в 1921 году организация «Туркистон миллий бирлиги» (ТМБ) продолжала существовать в эмиграции, но ни она, ни кто-либо из ее вождей не имели связей с Средней Азией, не говоря уже о влиянии на развитие событий в регионе[938]938
  В бумагах Мустафы Чокая содержится переписка со среднеазиатскими эмигрантами со всех концов Евразии, однако наличествует всего несколько писем из советской Средней Азии, причем большинство из них датировано временем до 1924 года.


[Закрыть]. И хотя польская разведка установила контакты с эмигрантскими лидерами в рамках своей стратегии на обострение национальных проблем в СССР, Средняя Азия оказалась вне поля зрения большинства иностранных держав. Интерес Великобритании, если она его и проявляла, испарился после стабилизации ситуации в Афганистане в 1923 году, тогда как в Турции Мустафа Кемаль Ататюрк сделал краеугольным камнем своей политики отрицание ирредентистских притязаний и уж во всяком случае не желал жертвовать хорошими рабочими отношениями с советским государством. К 1931 году Средняя Азия для всего остального мира канула в Лету. Среднеазиатские эмигранты не представляли собой сколько-нибудь значительной силы. В 1939 году «пленарное заседание» членов ТМБ, проживавших в Европе, проходило в гостиничном номере в Берлине, и присутствовали на нем всего пять человек[939]939
  ‘ТМБ’ кенгаш мажлиси мазбатаси (Berlin, 24/iii—2/iv 1939) // Archives Mustafa Chokay Bey. Carton 5. Dossier 2. E 184–193. В 1941 году, с началом войны, Средняя Азия приобрела определенное значение для нацистов, которые стремились использовать против советского режима любое национальное недовольство. Чокай не без колебания принял участие в создании Туркестанского легиона, в который вербовали военнопленных из Средней Азии. Этот сильно мистифицированный эпизод исследовала с помощью документальных свидетельств Б. Садыкова [Садыкова 2002].


[Закрыть].

Разъединение узбеков и таджиков

Повышение статуса Таджикистана до союзной республики ознаменовало окончательное концептуальное разделение городского мусульманского населения Средней Азии на две отдельные национальности. Это был триумф национальной идеи, которую пропагандировали джадиды, а осуществили Советы. В мае 1929 года правительство Таджикистана официально выступило за отделение от Узбекистана и объединение с таджикским населением последнего[940]940
  ГАРФ. Ф. 3316. Оп. 64. Д. 768. Л. 2-11.


[Закрыть]. В основе этого требования лежал довод о том, что власти УзССР насильственно узбекизируют таджикское население. Опасение это было не ново, однако в 1929 году оно стало ключевым элементом требования об отделении. Петиция за 30 подписями описывала механизмы узбекизации: узбекские власти отказывались создавать таджикские школы, заставляли таджиков говорить по-узбекски, а во время переписи 1926 года регистрировали таджиков как узбеков[941]941
  Политические обоснования происходящей узбекизации таджикского населения на территории УзССР // РГАСПИ. Ф. 62. Оп. 2. Д. 1744. Л. 106–114.


[Закрыть]. Также авторы этого документа напрямую связали панисламизм и пантюркизм революционных лет с современным «узбекским шовинизмом», джадидизм – с узбекским национализмом.

В отличие от размежевания, осуществлявшегося партийными комитетами, отделение Таджикистана от Узбекистана реализовывалось органами советского государства. ВЦИК учредил Комиссию по отделению Таджикской АССР от Узбекской ССР, в состав которой вошли представители обеих республик, а также всесоюзных учреждений[942]942
  Процесс обсуждения условий описан в [Hirsh 2005: 175–186; Bergne 2007: 100–124; Масов 1991].


[Закрыть]. Таджикская сторона опиралась в основном на исторические аргументы и труды востоковедов и филологов, тогда как узбеки рассуждали с точки зрения современности, отрицая многочисленность таджиков. В какой-то момент глава ЦИК Узбекистана Ахун-Бабаев заявил, что, хотя эмир Бухары был узбеком, он проводил политику «таджикизации», заставив узбеков говорить по-таджикски, а значит, язык не является показателем этнического происхождения[943]943
  ГАРФ. Ф. 3316. Оп. 22. Д. 129. Л. 25.


[Закрыть]. Это был тюркистский взгляд на Среднюю Азию в самом вопиющем его проявлении. Таджикская сторона, в свою очередь, предъявляла претензии на города Бухару, Самарканд, Худжанд, их окрестности, а также на Сурхандарьинский округ, в котором, по ее утверждению, проживало исключительно таджикское население, ошибочно переданное Узбекистану в 1924 году. Это утверждение было яростно оспорено узбеками, которые, ссылаясь на данные переписи, возразили, что население округа является узбекским. Таджики, в свою очередь, поставили под сомнение корректность переписи и привели исторические доказательства. Используя аргументы В. В. Бартольда, таджикская сторона притязала на статус исконного иранского населения региона, «которое впоследствии стало называться таджикским». Комиссия обратилась за консультацией к экспертам и получила большое количество материалов из Академии наук, которые не оказали решающего влияния. В краткой записке Бартольд поставил под сомнение саму идею национального размежевания, сразу заявив, что «национальный принцип в том виде, как он был проведен в жизнь при национально-государственном размежевании Средней Азии в 1924 г., был выработан западноевропейской историей XIX века и совершенно чужд местным историческим традициям»[944]944
  Там же. Д. 127. Л. 164–165; см. также Олимов М. В. В. Бартольд о национальном размежевании в Средней Азии. URL: https://ca-c.org/datarus/st_13_olimov. shtml (дата обращения 26.05.2021). Записка представляла собой краткий экскурс в древнюю историю Средней Азии без каких-либо практических рекомендаций; она предназначалась не столько для помощи властям, сколько для того, чтобы поиронизировать над ними.


[Закрыть]. Другие исследователи выдвигали в качестве аргумента недавние изменения. И. С. Алкин высказал мнение, что, хотя статистические данные показывают, что исторически в Сурхандарьинском округе преобладали таджики, ныне ситуация иная[945]945
  ГАРФ. Ф. 3316. Оп. 22. Д. 127. Л. 150–149 об.


[Закрыть]. Проанализировав снижение численности таджиков, зарегистрированных в Самарканде, Центральное статистическое управление предположило, что, возможно, изменилось «национальное самосознание таджиков, причислявших себя в 1926 г. к узбекам»[946]946
  Там же. Л. 147 об. (ЦСУ – ВЦИК, 21.12.1929).


[Закрыть].

В конечном счете комиссия положила в основу своих решений политические, а не этнографические соображения. В самом начале процесса Зеленский заявил на совещании, что требования таджиков о передаче им «сплошной массы таджикского населения в городах» должны быть отклонены и вопрос этот не подлежит обсуждению.

Дело ясное, выделять городское население таджиков из деревенской массы невозможно. Это не нужно ни под какую дискуссию подводить, потому что это вообще невозможно. <…> Если будет дискуссия, то будет агитация за выделение и контрагитация, а обслуживания культурных нужд не будет[947]947
  ГАРФ. Ф. 3316. Оп. 64. Д. 768. Л. 81 (23.05.1929).


[Закрыть].

Таджикистан получил Худжанд, но притязания на Самарканд, Бухару и Сурхандарьинский округ были отклонены[948]948
  Сурхандарьинский округ первоначально был отдан Таджикистану, но это решение отменили, главным образом из-за ожесточенных возражений Узбекистана.


[Закрыть]. Партийное руководство давно уже с настороженностью относилось к фракционности узбекской партийной элиты и все больше беспокоилось о национализме в ее рядах, но, по крайней мере, у узбеков эта партийная элита существовала, чего нельзя было сказать о таджиках. Москве не хотелось отдавать большую республику в руки несуществующей национальной партийной элиты. В то же время она усматривала в появлении персоязычной союзной республики на границе с Афганистаном внешнеполитические возможности. Благочестивая вера в то, что Таджикистан станет «не только авангардом социально-политической революции на Востоке, но и руководителем культурной революции на персоязычном Востоке»[949]949
  Цит. по: Турсункул. Шаркда инқилоб омили // Аланга. 1928. № 10–11. Ноябрь. С. 24–25.


[Закрыть], была не совсем лишена геополитических резонов. Начало гражданской войны в Афганистане в 1929 году, сулившее, помимо прочего, возвращение в Таджикистан многих изгнанных басмачей, повысило значение этой далекой границы Страны Советов. Ответом было возведение Таджикистана в ранг союзной республики, однако для нового статуса требовался городской центр. Поэтому Таджикистану был передан Худжанд, хотя другие требования таджиков остались неудовлетворенными. Передача этого города влекла за собой неудобства, так как он был отделен от остальной части Таджикистана труднопроходимыми горами. И все же в Худжанде имелась более развитая, по сравнению с остальной республикой, парторганизация, которая доминировала в Таджикистане большую часть послевоенного периода.

Даже самые суровые критики советской национальной политики не могут приписать отделение Таджикистана от Узбекистана и присвоение ему статуса союзной республики политике «разделяй и властвуй». Это был результат требований таджикского руководства, и вообще центральные власти как могли старались умерить таджикские требования. Скорее, отделение было связано с тем, что таджикская и узбекская элиты усвоили категории этнической государственности и начали воспринимать исторически спаянное оседлое мусульманское население Средней Азии как состоящее из двух отдельных национально-расовых групп, каждая со своими собственными политическими правами. Это были понятия еще дореволюционного времени, но они нашли отклик в классификационных схемах, использовавшихся Советским государством. Этническое разъединение среднеазиатского мусульманского населения явилось, таким образом, кульминационным моментом революционной эпохи в Средней Азии.

В первой половине XX века можно отыскать множество параллелей разделению оседлых мусульман Туркестана на узбеков и таджиков. Этнизация и последующее разъединение населения было обычным явлением на обширной территории Евразии. Этот процесс управлялся как национальными движениями, так и государствами и приводил к гомогенизации населения во многих местах. Нам известно много примеров по всей Европе, вот только некоторые из них: богемцы превратились в чехов и немцев; польско-белорусско-украинская пограничная область (так называемые кресы) была национализирована, а ее население отнесено к приемлемым (или принятым) национальным категориям; Анатолия стала сердцем Турции [King 2002; Brown 2004; Üngör 2011]. Смешение и гомогенизация населения в Европе являлись немаловажной частью современного развития. Опыт советской Средней Азии в этом отношении удручающе типичен.

В то же время поддержка советской властью узбекских ценностей не давала угаснуть чагатайской мечте. Если бы все требования таджиков были выполнены, карта Средней Азии выглядела бы совсем иначе (карта 4). Узбекистан сократился бы до трех несмежных регионов, зона оседлого населения распределена между двумя территориальными образованиями, крупные города расположены по обе стороны границы. Это стало бы полным крахом чагатайского проекта, который предполагал охватить зону оседлого населения в границах территориально-административной единицы.

Карта 4. Как выглядел бы Узбекистан, если бы в 1929 году требования таджиков были удовлетворены. Он состоял бы из трех не связанных друг с другом эксклавов, а основное население Мавераннахра проживало бы на территории Таджикистана

Неполный успех таджиков означал, что Узбекистан по-прежнему претендовал на роль наследника исламской государственности в оседлой Средней Азии. За исключением Худжанда, переданного Таджикистану, а также Оша и Джелалабада, отошедших в 1924 году Киргизии, Узбекистан сохранил все городские центры Средней Азии, в то время как Таджикистану достались лишь живописные горы. Таджики, оставшиеся в Узбекистане, стояли перед выбором: либо воспринять узбекскую идентичность, либо сохранить статус таджика и столкнуться с последствиями принадлежности к национальному меньшинству. Идея о том, что узбеки и таджики – два разных народа, в этническом отношении заметно отличающиеся друг от друга, победила. Национальный принцип теперь позволял представлять оседлое мусульманское население Средней Азии как состоящее из двух отдельных частей, которые говорят на разных языках и относятся к разным расовым группам. Поистине это был триумф идеи нации, порожденной сочетанием национального энтузиазма и советских институциональных механизмов.

Первая чистка и трансформация культурной жизни

Через шесть недель после убийства Хамзы русскоязычный орган ЦК КПУз «Правда Востока» опубликовал очередное язвительное разоблачение национализма и контрреволюции в рядах узбекской интеллигенции. Статья под заголовком «Лай цепных собак кокандского хана» якобы являлась журналистским расследованием, которое имело целью вскрыть нарушения в Узбекском государственном издательстве (Узгиз, или Уздавнашр), однако выяснилось, что за финансовыми злоупотреблениями скрывались национализм, пантюркизм и исламская реакция, пустившие глубокие корни в этом учреждении. Его директор Хади Файзи раздавал друзьям и коллегам назначения, издательские договоры и гонорары, а также одобрял издание идеологически ущербных (а следовательно, «контрреволюционных») книг. Например, история Андижанского восстания, опубликованная Узгизом, восхваляла ее вождя Дукчи-ишана и превращала его в пролетария. Но самую жгучую желчь автор статьи приберег для Чулпана и Кадыри, чьи сочинения также издавались Узгизом. Чулпан оказался «проституткой от пера… разжигателем шовинизма»; много лет назад «басмачи, захваченные в плен в Фергане, хором пели песенки-стихи этого поэта», и «сейчас по всему Узбекистану, в любой чайхане вы услышите песню Чулпана». Его недавняя пьеса «Муштумзор», заказанная Узгизом, подверглась резкой критике со стороны «рабочих узбеков» за контрреволюционный «яд». Кадыри же, в свою очередь, был «доморощенным Мустафой Чокаем», чьи рассказы о Калваке Махзуме – «сплошная ругань системы советской власти меткими религиозными словами». Файзи был членом Кокандской автономии, как и его родственник Б. М. Салиев, который якобы получал щедрые авансы за публикацию идеологически сомнительной истории Средней Азии. Таким образом, цепочка обвинений надлежащим образом приводила к страшилке советского воображения – недолговечному, быстро сорванному эксперименту: Кокандской автономии. Деятелей ее, однако, теперь причисляли не к агентам британского империализма (о котором в статье вообще не упоминалось) или буржуазии, а к «лакеям кокандского хана»[950]950
  Эль-Регистан. Лай цепных собак кокандского хана // Правда Востока. 1929. 17 апреля.


[Закрыть]. Их ориентализировали и связали с восточным деспотизмом.

Статья эта была написана Эль-Регистаном (1899–1945), будущим соавтором советского государственного гимна 1943 года. Урожденный Гавриил Аркадьевич Уреклян, появившийся на свет в армянской семье, поселившейся в Самарканде[951]951
  Псевдоним был составлен из последнего слога имени (Габриэль) и названия знаменитой самаркандской площади. Однако «Эль» также вызывало ассоциации с арабским определенным артиклем (разумеется, не используемым в узбекском языке), то есть выполняло ориентализирующую функцию. Получившаяся комбинация была нелепа: это как если бы датский журналист, работающий в Париже, взял себе псевдоним Die Bastille.


[Закрыть], в 1929 году Эль-Регистан являлся специальным корреспондентом газеты «Известия» в Ташкенте и «литературным работником» «Правды Востока», сделавшим себе имя в Ташкенте как репортер-разоблачитель[952]952
  РГАСПИ. Ф. 62. Оп. 2. Д. 1999. Л. 80 (апрель 1929).


[Закрыть]. Статья была замечена Средазбюро, которое запросило (или, во всяком случае, получило) опровержения представленных в ней фактов. Чулпан довольно высокомерно отрицал, что все упомянутые Эль-Регистаном стихи принадлежат ему. На критику пьесы он ответил так: «Это старое дело, за которое достаточно ругали тогда. Теперь надо ругать за новые поступки, если они имеются»[953]953
  Тамже. Л. 55 об. (20.04.1929).


[Закрыть]. Что касается других лиц, упомянутых Эль-Регистаном, то Эльбек написал более покаянное письмо, дистанцировавшись от Кокандской автономии и прошлых связей со своим учителем Мунавваром Кары[954]954
  Там же. Л. 65–69 (27.04.1929).


[Закрыть]. Кое-кто из татар, обвиненных Эль-Регистаном, решил, что лучшая защита – это нападение. Ибрагим Тахири обозвал журналиста «продажным слугой узбекского шовинизма», одураченным Арифхановым, у которого темное прошлое (его отец был кади, а сам он лишенцем) и который доносит на татарских сотрудников Узгиза, чтобы доказать свою правоверность. За Арифхановым, утверждал Тахири, «крепкой стеной стоят ультранационалисты Рамзи и Бату, а их держит на поводу бывший контрреволюционер, панисламист, пантюркист-чагатаист Фитрат»[955]955
  Там же. Л. 44 (20.04.1929).


[Закрыть]. Файзи повторил многие из этих утверждений (не упомянув Фитрата) и заключил: «Компания татарофобов и шовинистов во главе с т. Рамзи, обозленная моими разоблачениями ее сущности и деятельности, решили взять меня не “мытьем так катаньем”»[956]956
  Там же. Л. 30 об.


[Закрыть].

Именно такую форму принял политический дискурс в Узбекистане в 1929 году: те, кого клеймили как панисламистских реакционеров на службе у кокандского хана, имели возможность атаковать своих изобличителей, записывая их в контрреволюционные националисты. Как выяснялось, национализм был самым страшным обвинением для национальных кадров. Поэтому критика «узбекского шовинизма» упала на благодатную почву. Мы уже видели, что партийное руководство было обеспокоено ростом «узбекского шовинизма» среди узбекской интеллигенции в целом и в самих рядах КПУз в частности. В 1929 году инструктор московского ЦК М. К. Аммосов отмечал «грубейшие ошибки» при реализации национальной политики в Узбекистане, где насильственно ассимилируются национальные меньшинства (особенно таджики), так что

коренизация аппарата… заменяется ее узбекизацией при игнорировании интересов нацмен. Идеологическое выражение этой практики проявляется в проповедывании теории превосходства узбекской культуры над другими (узбекизм), стремлениях подчинить и попридержать культурный рост нацмен к культурному уровню узбеков… Подобные теории, представляющие отрыжки пантюркизма и джадидизма, до сих пор не находили отпора внутри партии и воспринимались в массе чуть ли не превращаясь на практике в официальную идеологию партии[957]957
  Аммосов M. К. Материалы к докладу ЦК КП(б) Узбекистана // РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 67. Д. 480. Л. 149.


[Закрыть].

Однако злонамеренность национальной интеллигенции была и удобным козлом отпущения при объяснении общего недовольства новыми политическими мерами. В начале 1930 года ОГПУ могло суверенностью написать: «Материалы, имеющиеся в нашем распоряжении, указывают на то, что 1929 год, в особенности вторая его половина, характеризуется не только общим ростом антисоветских проявлений байства в кишлаке, но и ростом активности националистических контрреволюционных сил», в том числе «значительной перестановкой сил и среди национальной интеллигенции»[958]958
  ОГПУ – Средазбюро. 06.02.1930 // РГАСПИ. Ф. 62. Оп. 2. Д. 2199. Л. 2.


[Закрыть]. По мнению партии и ОГПУ, наибольшую опасность национализм представлял в Узбекистане.

Осенью 1929 года в дело вступило ОГПУ. Аресты начались 6 ноября 1929 года, когда агенты ОГПУ взяли под стражу предполагаемых членов Комитета национальной независимости, якобы «контрреволюционной организации национальной буржуазии», которая добивалась независимости Узбекистана. Это привело к последнему аресту Мунаввара Кары, который долгое время находился под наблюдением. Его обвинили в том, что он,

сохранив непримиримую вражду к Соввласти, продолжал группировать вокруг себя контрреволюционный элемент буржуазной интеллигенции, вел систематическую антисоветскую пропаганду, в частности среди учащейся молодежи, вел шпионскую работу по заданиям афганских дипломатических представителей[959]959
  Цит. в: [Турдиев 1998: 139].


[Закрыть].

Также были арестованы У А. Ходжаев (снова), С. Тиллаханов, С. Ахрори и А. Муради. Тиллаханов был старшим братом Хасият, активистки, игравшей заметную роль в женском журнале «Янги йул». Муради входил в число студентов, отправленных в Германию, где изучал агрономию. Одно это делало его подозреваемым, но помимо того он был учеником школы Мунаввара Кары Намуна и членом «Изчилар» в 1918–1919 годах [Мурод 1927:23; Турдиев 2006: 42–59]. Затем ОГПУ разоблачило «Национальный комитет» («Миллий қўмита») в Намангане[960]960
  РГАСПИ. Ф. 62. Оп. 2. Д. 2199. Л. 11.


[Закрыть]. В январе 1930 года аресты начались в редакции кокандской газеты «Янги Фаргона» («Новая Фергана»), одним из авторов которой был Хамза. Несколько ее сотрудников в ноябре 1929 года начали встречаться с другими представителями местной интеллигенции на регулярных гапах. Через несколько недель они были арестованы. ОГПУ сочло ran тайной контрреволюционной организацией под названием «Ботир гапчилар»[961]961
  Название это бессмысленно и в материалах ОГПУ оставлено без перевода. Его можно перевести по-разному: «отважные болтуны» или «героические пирующие», хотя руководство ОГПУ, вероятно, предпочло бы перевод «героические спорщики».


[Закрыть], состоявшей из 13 официальных членов. «За короткий – трехмесячный – период она достаточно организационно окрепла, выработала программные и тактические установки, определила свои ближайшие задачи»[962]962
  О контрреволюционной организации «Батыр-гапчилиар // РГАСПИ. Ф. 62. Оп. 2. Д. 2199. Л. 3.


[Закрыть]. Наиболее видным ее членом был Ашурали Захири, старый джадид, работавший в газете до 1928 года и теперь характеризовавшийся как «активный участник Кокандского правительства [то есть Кокандской автономии 1917–1918 годов], националистически настроен»[963]963
  Там же. Л. 4.


[Закрыть].

Пока шли аресты, ОГПУ представилось другое дело. В феврале 1930 года был взят под стражу и предан суду по обвинению в коррупции и использовании советских учреждений и своей должности в интересах враждебного класса председатель Верховного суда Узбекистана С. Касымов[964]964
  Правда Востока. 1930. 26 марта.


[Закрыть]. Процесс из коррупционного очень скоро перерос в политический, поскольку прокуроры обнаружили в мотивах Касымова не просто коррупцию, а тщательно продуманный националистический заговор. Касымов находился в сговоре не только с байством и духовенством, но и с ташкентской пантюркистской организацией, которая насчитывала в своих рядах множество учителей, а возглавлял ее не кто иной, как Мунаввар Кары. Касымов пытался внедрить агентов организации в каждое советское учреждение с целью «вредительства»[965]965
  Правда Востока. 1930. 3 апреля.


[Закрыть]. Путь от коррупции до контрреволюции не занял для Касымова много времени. В июне его приговорили к смертной казни[966]966
  На этот эпизод ссылаются часто, однако подробно он никогда не исследовался; см. краткое описание в [Ўзбекистоннинг янги 2000–2001, 2: 322].


[Закрыть]. Имя Касымова даже обзавелось страшным суффиксом «-щина», и дело вошло в партийную историю как «касымовщи-на» – эпизод, в котором «контрреволюционные элементы использовали наш аппарат в своих целях, в своей борьбе с Соввластью. <…> Во главе этой контрреволюционной организации стал один из видных представителей старого джадидизма… известный Мунавар Кари и его люди»[967]967
  Кахиани М. И. О Касымовщине // РГАСПИ. Ф. 62. Оп. 2. Д. 2125. Л. 1-14. Во всеуслышание же пресса объявила «уроки касымовщины» необходимыми для повышения бдительности в отношении тайных врагов рабочего класса (Уроки касымовщины // Правда Востока. 1930. 8 августа).


[Закрыть].

Колесо репрессий раскручивалось. Через две недели после завершения процесса Касымова главный свидетель обвинения А. Саидов после обеда в компании друзей заболел и 23 июня 1930 года скончался. ОГПУ обнаружило в его теле следы крысиного яда и инициировало полномасштабное расследование, которое весьма быстро вывело на контрреволюционную националистическую организацию. Ведомство пришло к заключению, что смерть Саидова была убийством, результатом «террористического акта контрреволюционной организации», которая стремилась отомстить Саидову за выдачу националистов[968]968
  Вышеуказанная подробность взята из отчета ОГПУ по делу, направленному в Средазбюро: Обзор следственных материалов по делу контрреволюционной националистической организации, раскрытой ПП ОГПУ в Средней Азии в июне 1930 года (по состоянию на 1 августа 1930 г.) // РГАСПИ. Ф. 62. Оп. 2. Д. 2199. Л. 20–42 (август 1930).


[Закрыть]. Первым арестовали брата Саидова – Насыра, начальника Андижанского окружного отдела народного образования и члена коллегии узбекского Наркомпроса. Позднее он признал свою причастность к убийству, которое, по его словам, было заказано не кем иным, как самим Бату. Бату, и сам находившийся под прицелом ОГПУ, был сильно обеспокоен процессом Касымова. Теперь же из показаний Н. Саидова выяснилось, что он являлся членом тайной националистической организации «Миллий ис-тиклол» («Национальная независимость»). Целью этой организации, как якобы сформулировал Бату, было достижение независимости Узбекистана в виде самостоятельной буржуазно-демократической республики. Не веря в долговечность советского строя, Бату (будто бы) говорил: «Надо думать не только о настоящем, но и о будущем». Это требовало подготовки специалистов, чего следовало достичь путем внедрения в советские учреждения[969]969
  Там же. Л. 26.


[Закрыть]. Уже летом 1929 года Бату якобы сказал Н. Саидову, что «наша узбекская мелкобуржуазная [!] молодежь» находится в очень стесненном положении, исключена из школ и советского аппарата и что в размышлениях о воспитании уделяется очень мало внимания сохранению у молодежи национального чувства. Между тем в будущем (то есть после выхода Узбекистана из состава СССР) понадобятся националистические молодежные кадры, а следовательно, необходимо усилить националистическую переработку молодежи через школу и литературу[970]970
  Там же. Л. 25.


[Закрыть]. Дальнейшие аресты привели к новым признаниям. Оказалось, что сотрудники Наркомпроса Узбекистана регулярно собирались на гапы, и в итоге возникла контрреволюционная организация «Гайратлилар уюшмаси» («Союз энтузиастов»), которая функционировала как низовая ячейка «Миллий истиклол». К осени из этих расследований и в самом деле был извлечен «урок»: все советские ведомства кишат националистами, а судебная и образовательная системы особенно нуждаются в «обновлении»[971]971
  Усилить классовую бдительность // Правда Востока. 1930. 7 августа.


[Закрыть].