Текст книги "Изобретение Мореля. План побега. Сон про героев"

XXXVI

Неверс размышлял, противостоит ли Дрейфус заговору или принимает в нем участие. Дрейфус объявил:

– Это будет, наверное, серьезная ситуация. Я боялся, что, когда восстание вспыхнет, останусь один, с больными и господином Де Бриноном.

Неверс подумал, что положение, похоже, действительно серьезное. Ему необязательно держать марку перед Дрейфусом. Он станет заботиться не о том, как бы не уронить себя, а как облегчить ситуацию. Это наставление он мысленно повторил четыре или пять раз.

Они вошли в главный корпус, пахло дезинфекцией и едой. Запах больницы, понял Неверс. Мельком увидел на стенах красные, синие, желтые пятна. То был знаменитый внутренний «камуфляж»; Неверс взглянул без всякого интереса, испытывая огромное желание уже находиться в пути.

– Где сейчас губернатор? – спросил он.

– В камере. В одной из четырех, что находятся в этом корпусе…

– Вы заперли его в камере? – воскликнул Неверс.

Дрейфус, казалось, забеспокоился. Стал оправдываться:

– Я здесь ни при чем. Мне отдают приказы, а я выполняю.

– Кто отдает?

– Губернатор. Сам я бы так не поступил. Я выполняю приказ. Губернатор велел поместить себя в камеру.

– Ведите меня, я хочу немедленно говорить с господином губернатором!

Дрейфус глядел на него в изумлении.

– Говорить с господином губернатором?

– Вы меня слышали?

– Господин губернатор вас не услышит. Он никого не узнает.

– Я хочу с ним поговорить.

– Воля ваша, – вздохнул Дрейфус. – Но, знаете ли, наступает ночь. Есть приказ не беспокоить больных по ночам.

– Вы хотите сказать, что я должен дожидаться утра, чтобы его увидеть?

– Чтобы увидеть – нет. Вы его увидите сверху. Но, прошу вас, не шумите, потому что он не спит.

– Раз он не спит, почему мне нельзя пообщаться с ним?

Он уже пожалел, что вступил с Дрейфусом в дискуссию.

– Чтобы пообщаться с ним, нужно подождать до утра, когда он уснет.

Неверс подумал, что уже противостоит мятежу, и ирония Дрейфуса – не просто напряжение лицевых мускулов; она сознательная, к тому же весьма грубая. Но Дрейфус говорил на полном серьезе. Неверс признался, что не понимает.

– Думаете, я понимаю? – усмехнулся Дрейфус. – Таков приказ губернатора. У нас здесь все запутано, и в итоге все мы сойдем с ума. Но я должен выполнять приказы.

– Приказано говорить с больными, когда они спят?

– Да. Если вы заговорите с ними ночью, они не услышат или сделают вид, будто не слышат. Я их мою и кормлю днем.

Мой племянник вроде бы понял.

– Пока они бодрствуют? – уточнил Неверс.

– Нет, пока спят. Когда они бодрствуют, их лучше не беспокоить. Господин Кастель оставил вам инструкции в письменном виде.

– Давайте их сюда!

– Они у господина Де Бринона. А он находится на острове Реаль. Мы могли бы поплыть туда на катере или на лодке.

– Непременно поплывем. Но сначала я хочу поговорить с господином Кастелем.

Дрейфус посмотрел на него с изумлением. Неверс твердо стоял на своем. Пока он не переговорит с губернатором, никто никуда не уедет.

XXXVII

– Желаете увидеть их – проходите.

Дрейфус открыл дверь и хотел пропустить Неверса вперед, но тот сказал: «Я за вами» и, осознавая бесполезность и театральность жеста, схватился за пистолет. Они прошли через просторный кабинет, где стояли старые кожаные кресла и стол со стопками книг и бумаг, разложенных в безупречном порядке. Дрейфус помедлил.

– Вы уверены, что будет благоразумно сейчас навещать господина Кастеля? Положение на острове серьезное. Я бы не стал терять время.

– Выполняйте! – крикнул Неверс.

Дрейфус с почтительным поклоном пропустил его вперед. Неверс согласился пройти, пожалел об этом, поднялся по лестнице и на самом верху остановился перед дверью. Отворил ее, и они выбрались на плоскую крышу к далекому звездному небу. Посередине крыши горела желтоватая электрическая лампочка.

– Не шумите, – предупредил Дрейфус. – Сейчас мы их увидим.

XXXVIII

Для лучшего понимания невероятных событий, о которых я расскажу, и чтобы читатель ясно представил первое и уже фантастическое впечатление, какое сложилось у Неверса, едва он взглянул на «больных», следует описать ту часть корпуса, где они содержались. В центре, на уровне цокольного этажа, находится открытый двор; посреди двора – квадратное строение, ранее включавшее в себя четыре одинаковые камеры. Дрейфус сообщил, что губернатор велел снести внутренние стены, – пишет Неверс. – Потом приказал возвести нынешние. Между ними располагаются четыре неодинаковые камеры неправильной формы. Чего хотел добиться губернатор этими переменами, – тайна, которую я не разгадал.

Любопытно, что он все-таки разгадал ее. Не выдает ли подобная непоследовательность отсутствие способности к синтетическому мышлению? Или, что вероятнее, Неверс не удосужился перечитать это последнее письмо? Причудливая цель Кастеля заключалась (как читатель убедится, взглянув на план, прилагаемый к данной главе), в том, чтобы каждая из четырех камер имела смежную стену с тремя остальными.

Над камерами нет крыши, они просматриваются сверху. Раньше проходы галереи тянулись от террасы, пересекали весь двор и скрещивались над камерами. Кастель убрал те части галерей, которые нависали над камерами, и расширил верхнюю кромку стен так, чтобы по ней могли ходить часовые. Неверс замечает: перил там нет, а стены очень высокие; прежние галереи были, наверное, более безопасными.

Над камерами и над двором можно натягивать куски парусины. По распоряжению Кастеля это обязательно делают в случае дождя.

Одна из камер находится строго внутри. Если бы мне пришлось затвориться в какой-то из них, – пишет Неверс, – я выбрал бы эту. По крайней мере, я был бы избавлен от горячечной жути зеркал. Он намекает, в своей обычной драматической манере, на большие дешевые зеркала, установленные в других камерах. Они покрывают с внутренней стороны все стены, выходящие во двор.

XXXIX

Неверс прошел по галерее, держась за перила, и заглянул вниз: центральный павильон без крыши, двор и стены, его окружавшие, были покрыты яркими пятнами – красными, желтыми и синими. Белая горячка, подумал он. И добавил: Кажется, будто какой-то человек с отсутствием вкуса разукрасил двор ради праздника, в связи с чем вспомнил «Ад», меланхолический дансинг в Брюсселе, где мы познакомились с интересной группой молодых художников.

По галерее добрался до павильона без крыши, немного помедлил, преодолев минутную нерешимость, двинулся дальше по кромке стены. Перейти с одной галереи на другую (следуя по кромке стены, над павильоном) было нетрудно. Неверс решил, что лучше идти, не останавливаясь, до противоположной стороны, но замер. В первые минуты, когда перед ним предстало это отвратительное зрелище, он почувствовал нечто вроде головокружения или тошноты (но такие ощущения вызвало не отсутствие перил). Камеры пестрели росписями; не было никаких других отверстий, кроме крыши. Двери сливались с пятнами на стенах. В каждой камере находилось по одному «больному»; лица всех четверых были размалеваны, наподобие белокожих кафров, с желтой краской на губах. На всех одинаковые красные пижамы в желтую и синюю полоску. Все они вели себя спокойно, но потихоньку двигались, и Неверсу чудилось, будто эти движения слаженны, составляют ансамбль, или, как это называется в мюзик-холлах, живую картину (однако он сам добавляет, что никаких отверстий из камеры в камеру, чтобы они могли видеть друг друга, не было). Неверс заподозрил, что заключенные разыгрывают спектакль, что это – некая непостижимая шутка, направленная на то, чтобы смутить его или отвлечь, имея в виду некие извращенные цели. Он решил немедленно встретиться с Кастелем лицом к лицу. Не владея своим голосом, крикнул:

– Что все это означает?

Кастель не ответил. Ни единый мускул не дрогнул на его лице, он как будто не слышал. Неверс крикнул снова. Кастель оставался невозмутимым, и больные оставались невозмутимыми.

Неверс заметил, что все они поменяли позу. Несколько секунд он думал, что поза сменилась внезапно, пока он глядел на губернатора, но потом сообразил, что они постоянно движутся, почти незаметно, с медлительностью минутной стрелки.

– Кричать бесполезно, – предупредил Дрейфус. – Они не слышат или не хотят слышать.

– Не хотят слышать? – переспросил Неверс, едва сдерживаясь. – Получается, что они симулируют. Больны они или нет?

– Еще бы нет. Но я с ними общаюсь и без криков, имейте это в виду – даже голоса не повышаю. Но неожиданно они перестают меня слышать, словно я по-турецки говорю. И тут – кричи не кричи. Я поначалу сердился, считал, что они надо мной насмехаются. Потом представил, будто это я потерял голос, а вопли мои меня же и оглушают.

– Они обезумели?

– Сами знаете, как может лихорадка скрутить человека, и без того изнуренного.

Казалось невероятным, оставаясь в здравом уме, видеть этих людей, четыре восковые фигуры, образующие живую картину в четырех камерах, не сообщающихся между собой. Удивительно, что губернатор расписал камеры столь обильно и хаотически. Правда, Неверс припомнил, что в санаториях для невротиков есть зеленые комнаты, чтобы успокаивать больных, и красные комнаты, чтобы их возбуждать. Он вгляделся в росписи. Преобладали три цвета: красный, желтый и синий; имелись и сочетания их разных оттенков. Всмотрелся в людей. Губернатор, с карандашом в руке, повторял слова, почти невнятные, и медленно переходил от растерянности к отчаянию и от отчаяния к восторгу. Фавр, толстый, как никогда, плакал с застывшим лицом, в окончательном безобразии бурлескных изваяний. Пресвитер исполнял роль загнанного зверя, с опущенной головой и ужасом в глазах, он, казалось, рыскал по клетке, хотя на самом деле не сходил с места. Делож улыбался горделиво, будто вознесся на небеса, такой вот баловень судьбы (низкорослый и рыжий). Неверсу явилось в ощущении смутное воспоминание, и его определенно затошнило, потом он увидел воочию жуткое посещение музея Гревена в восемь лет.

В камерах не было ни коек, ни стульев, вообще никакой мебели. Он обратился к Дрейфусу:

– Полагаю, им раскладывают койки перед сном.

– Нет, – возразил Дрейфус. – Приказ губернатора. Им ничего такого не полагается. И я, когда вхожу в камеры, натягиваю пижаму, такую же, как у них.

Неверс уже не слушал.

– Может, это и приказ губернатора, – пробормотал он, – но это негуманный приказ. Я не намерен ему подчиняться.

Последние два-три слова он проговорил четче.

– Они спят вон на тех тюфячках, – пояснил Дрейфус.

Неверс этих тюфячков не заметил. Они были прибиты к полу и расписаны таким образом, что сливались с пятнами.

Ему было тошно, но не страшно. Эти четверо казались безобидными. В состоянии, которое он сам определил как мимолетное помешательство, Неверс вообразил, будто они находятся под воздействием какого-то алкалоида, и все это устроил Дрейфус. Какие цели преследовал Дрейфус и чего ждал от него самого, ему не открылось.

XL

Или губернатор виновен во всем? Вряд ли, ведь он сам – один из «больных». Конечно, – продолжает Неверс, – есть люди, которые делают сами себе операции; есть и такие, кто убивает себя. Вероятно, он их усыпил и усыпил сам себя, усыпил надолго, может, на годы или до самой смерти. Несомненно, Дрейфус им дает (сознавая это или нет) какой-то наркотик. Наверное, – размышлял он, уже влекомый вихрем предположений, – этот наркотик вызывает два чередующихся типа грез, они соответствуют сну и бодрствованию. Первые внушают покой, ими пациенты наслаждаются в дневное время. Вторые – активность, и они приходят ночью, ведь ночь по сравнению с днем пуста, не так богата событиями, способными эти грезы прервать. Пациенты движутся, словно сомнамбулы, и их пригрезившаяся судьба не будет более ужасной или непредсказуемой, нежели наяву, может, даже более обозримой (хотя не менее сложной), поскольку зависит от прежней истории и от воли субъекта. От этих жалких потуг на размышления Неверс переходит к метафизическим фантазиям, приплетает Шопенгауэра и велеречиво пересказывает собственный сон. Он сдал экзамен и ждет вердикта экзаменаторов. Ждет с нетерпением и страхом, ведь от этого вердикта зависит его жизнь. Неверс проницательно замечает: однако же я сам вынесу этот вердикт, поскольку мнение комиссии, как и все в этом сне, зависит от моей воли. И заключает, нарушая законы логики: вероятно, вся судьба (болезни, счастье, наш телесный облик, везение и невезение) зависит от нашей воли.

Его, погруженного в раздумья, выжидательное присутствие Дрейфуса тяготило. Нужно было решать, как вести себя непосредственно в данную минуту, и Неверс стал тянуть время.

– Идем в кабинет, – хотел он скомандовать, но получилось слишком напевно.

Они ушли с плоской крыши, заперли дверь, и Неверс сел во вращающееся кресло за рабочим столом губернатора. Величественным жестом пригласил Дрейфуса тоже присесть. Тот, явно под впечатлением, опустился на краешек стула. Неверс не знал, о чем говорить, но, если он хотел овладеть ситуацией, беседа должна была получиться серьезной, ее Дрейфус от него и ждал. Он почувствовал прилив вдохновения и, едва сдерживая эмоции, спросил:

– Губернатор оставил для меня инструкции?

– Да, – ответил Дрейфус.

– Они у вас?

– Они у господина Де Бринона.

– Где сейчас господин Де Бринон?

– На острове Реаль.

Разговор получался каким-то вялым, жалким подобием диалога, и Неверс рассеянно внимал ответам. Он разглядывал вазу, или римскую урну, стоявшую на столе. По фризу тянулся барельеф: танцовщицы, старик и юноша проводили обряд per aes et libram [34]34
  По всем правилам (лат.).


[Закрыть]; посередине лежала мертвая девушка.

– Как добраться до острова Реаль?

– У нас имеется лодка. И потом есть ваш катер.

Неверс не постыдился спрашивать об очевидных вещах. Спокойно размышлял о том, что девушка с вазы, вероятно, умерла накануне свадьбы. Несомненно, в этой урне хранился ее прах. Возможно, он до сих пор там. Урна была запечатана.

– Но этой ночью, мой лейтенант, я бы и пальцем не пошевелил. С места бы не тронулся до утра.

В голосе Дрейфуса звучала тревога. Неверсу хотелось бы знать, подлинная или наигранная.

– Почему вы не намерены ехать сегодня?

Неверсу не терпелось выяснить, хранится ли что-нибудь в урне, и он приподнялся, чтобы встряхнуть ее. Дрейфус приписал движение Неверса торжественности момента.

– Будьте разумны, мой лейтенант! – воскликнул он. – Отложите поездку до утра, и ночью я вам расскажу, почему вы сделали то, что сделали.

Неверс промолчал.

– Я бы на вашем месте не сердился, – продолжил Дрейфус самым проникновенным, сладким тоном. – Я бы поговорил со мной, мы наметили бы план, и я стал бы дожидаться того капитана, который, как вы обещали, прибудет.

Неверс решил немедленно плыть на остров Реаль. Он боялся, что был несправедлив к губернатору, и теперь хотел из почтительности проявить интерес к инструкциям, для него оставленным. Его приезд, – привел он последний довод, – может, вызовет смятение среди мятежников, что пойдет всем на пользу.

– Так что, вы едете или остаетесь? – наконец спросил он.

Вопрос был задан умело. Дрейфус уже не возражал, его единственным страстным желанием было не оставлять больных. Неверс вышел из главного корпуса и направился к дереву, служившему ему причалом. Он вспрыгнул на катер и быстро доплыл до острова Реаль. Пожалел, что пришвартовался открыто, не таясь. Ему не встретился ни один часовой. Неверс задумался, не сулит ли столь легкая победа над Дрейфусом какого-нибудь несчастья. Остров тонул во тьме (вдали, в госпитале и в здании администрации, мерцало несколько огоньков). Неверс прикинул, откуда начинать поиски Де Бринона. Вероятно, с госпиталя.

Поднимаясь по склону, он вроде увидел две тени, притаившиеся между пальмами. Решил, что лучше идти не спеша. Двинулся очень медленно. Сразу сообразил, какой пытке себя подверг… Неверс шел между голых стволов, словно в плохом сне. Вскоре он добрался до госпиталя.

Де Бринон находился там. У Неверса не возникло сомнения. Молодого человека атлетического сложения, с бодрым и честным лицом и умным взглядом, который, от всего отрешившись, склонялся над больным, он видел впервые. Но знал – этот молодой человек и есть Де Бринон. Неверс испытал огромное облегчение. Он спросил (ответ его не интересовал, просто нужно было как-то начать разговор):

– Вы – Де Бринон?

XLI

Снаружи Неверс слышал веселый гомон. Отворив дверь, он очутился в гнетущей тьме, посреди которой дрожали в тишине и смраде три желтоватые свечи. Рядом с одной свечой сияло лицо, в его чертах запечатлелось выражение, вселяющее бодрость. Де Бринон поднял голову; во взгляде светился ум, улыбка была искренняя.

– Что вам угодно? – произнес он.

Такое впечатление, рассказывает Неверс, что расстояние, отделявшее его от Де Бринона, исчезло и голос – жутким образом – прозвучал около самого его уха. Поясняет, что называет голосом звук, который услышал, потому что на вид Де Бринон был человеком, но слышал он блеяние овцы. Блеяние, для овцы поразительно членораздельное. Было похоже, добавляет Неверс, что чревовещатель подражает овце; притом Де Бринон, говоря, почти не открывал рта.

– Я – Де Бринон, – вновь зазвучал странный голос, и Неверс узнал его: то был один из двух голосов, какие он слышал на Чертовом острове в ночь своего поспешного бегства. – Что вам угодно?

Можно было только догадываться, что тон предполагался любезным. В ясных глазах блеснула простодушная детская радость. Неверс предположил, что Де Бринон – умственно отсталый.

Глаза привыкли к темноте палаты, и ему удалось кое-что разглядеть. Там находилось четверо заключенных. Неверсу показалось, что они злобно косятся на него. Не видно ни одного надзирателя. Со времени его последнего визита беспорядка и грязи стало больше. Де Бринон делал операцию на черепе больного, его руки и рукава были в крови.

Неверс заговорил, стараясь, чтобы голос звучал твердо:

– Мне нужны инструкции, которые оставил для меня господин губернатор.

Де Бринон нахмурился, поднял голову, покраснел.

– Ничего не знаю насчет инструкций, которые оставил господин губернатор. Не знаю ничего.

И стал пятиться, как загнанный зверь. Неверс расхрабрился перед лицом такого противника. Забыв о людях, смотревших на него из полутьмы, сухо произнес:

– Давайте сюда инструкции или буду стрелять.

Де Бринон завизжал, словно в него уже впилась пуля, и расплакался. Заключенные разбежались в разные стороны. Неверс шагнул вперед, вытянув руку.

Санитар вытащил из кармана конверт и вручил его, завывая:

– У меня ничего нет, ничего нет.

В это мгновение вошел Дрейфус. Неверс взглянул на него с тревогой, но лицо Дрейфуса было невозмутимо. Губы его зашевелились.

– Поспешите, мой лейтенант, – услышал Неверс свистящий шепот. – Случилось несчастье.

XLII

– Делож умер, – сообщил Дрейфус, когда они вышли наружу.

– Умер? – воскликнул Неверс.

До сего момента четверо больных с Чертова острова ему уже казались почти мертвыми. Теперь мысль, что Делож умер, у него не укладывалась в голове.

– Что произошло?

– Не знаю. Я ничего не видел. Теперь меня беспокоят другие.

– Другие? Что с ними?

– Неизвестно. Но лучше быть рядом.

Неверс снова прошел через пальмовую рощу. Напряженно вглядывался: вроде бы никого нет. Неожиданно он услышал женский смех и различил две тени. Сначала Неверс испытал неприятное ощущение, этот смех задел, оскорбил его, ведь Делож умер. Потом сообразил, что смех свидетельствует о том, что Дрейфус, возможно, не сошел с ума… (если бы надзиратели оставались на своих местах, их женщины держались бы скромнее).

Дрейфус вел его не к пристани. Неверс был настолько взволнован, что данный факт осознал лишь позднее, припоминая события этого невероятного дня. Они сели в лодку. Дрейфус греб изо всех сил. Они добрались до Чертова острова, не сказав друг другу ни слова.

Привязывая лодку, Дрейфус оступился и упал в воду. Уж не собирался ли он напасть, подумал Неверс, и не разрешил ему пойти переодеться.

XLIII

Первой заботой было отсрочить момент, когда он увидит Деложа; момент, который врежется, во всех жестоких подробностях, в его память. Властным тоном Неверс распорядился:

– Сначала общий обзор. Поднимаемся.

Он прошел через кабинет; словно во сне, увидел себя смотрящим на старую мебель, повторяющим, что трагедия, которую уготовили для него острова Спасения, наконец, совершилась, и он почувствовал огромное облегчение. Неверс поднялся по лестнице, двинулся по галереям, нависавшим над двором, и добрался до камер. Взглянул вниз.

Между этими людьми как будто существовала телепатическая связь. Они словно знали, что нечто ужасное произошло; верили, что то же самое случится с каждым из них… В их позах (их незаметных глазу движениях) выражалась готовность отразить атаку; собранные, они рыскали, пригнувшись, как в замедленном танце, будто уворачиваясь от врага. Неверс снова выдвинул версию безумия. Предположил, что, одержимые одним и тем же безумием, видят одни и те же галлюцинации одновременно.

Потом всмотрелся в мертвеца. Делож лежал на полу около одной из стен камеры: блуза разорвана в клочья, на горле жуткие темные пятна.

Снова поглядел на остальных. Они казались трогательно беззащитными в своих воинственных позах. Неверс задался вопросом, что за ненависть могла бы оправдать преследование и убийство этих невменяемых.

Дрейфус покосился на него и направился к плоской крыше. Неверс двинулся следом. Они спустились, прошли через кабинет, через двор.

В этот ужасный момент Неверс как будто видел себя со стороны, даже позволил себе мысленно пошутить: приписал – не слишком оригинальное суждение – «камуфляж» двора некоему Ван Гогу, художнику-модернисту. Подумал, что сам он останется в своей памяти, будто в аду, отпускающим глупые шутки в этом разрисованном дворе из кошмарного сна и шагающим навстречу ужасу. Однако, когда они приблизились к двери камеры, ему хватило присутствия духа, чтобы спросить у Дрейфуса:

– Дверь заперта на ключ?

Дрожа от страха или от холода (была такая влажность, что одежда на нем не сохла), тот ответил утвердительно.

– Когда умер Делож, она тоже была заперта на ключ?

Дрейфус кивнул.

– Имеется еще ключ, кроме вашего?

– Да, в письменном столе, в сейфе. Но единственный ключ от сейфа хранится у меня с тех пор, как господин губернатор заболел.

– Хорошо. Открывайте.

Неверс надеялся, что его четкие распоряжения придадут энергии и его действиям. Возможно, отчасти так и случилось. Он решительно шагнул в камеру. В волосах и на лице покойного виднелись пятна засохшего пота. Разорванная блуза и отметины на горле представляли собой даже для такого, как Неверс, неопытного следователя, явные следы борьбы.

– Несомненно, это убийство, – заявил он.

И тут же раскаялся. Я должен был утаить эту мысль от Дрейфуса. К тому же, – пытается он оправдаться, – Деложу уже все равно… а я не должен был позволить, чтобы бесконечный сон о Чертовом острове меня задержал. Я должен был тщательно избегать любой возможной отсрочки своего возвращения в Сен-Мартен, к моей судьбе, к Ирен. Расследование преступления продлится долго… Наверное, будет уже слишком поздно.