Текст книги "Белый, белый снег… (сборник)"

6

Пошел второй месяц, как мы на службе. Второй месяц – вдали от дома. Захотелось увидеться с близкими, и я отважился на самоволку. Авось не заметят…

В пятницу нам привезли хлеб. Чтобы не идти пешком, попросил водителя хлебовозной машины подбросить до станции. В кабине места не оказалось, поэтому пришлось ехать в фургоне.

Пока выгружали лотки с хлебом, я незаметно переоделся в гражданскую одежду – джинсы, свитер, кроссовки – и забрался в указанный шофером отсек. Громыхнув железом, он запер дверь снаружи. В этот момент я ощутил себя узником, посаженным в одиночку.

Здесь и в самом деле было, как в камере: теснота, стены без окон. Лишь под потолком – маленькая отдушина. Через нее был виден клочок голубого неба.

«Ничего, – подумалось мне, – лучше плохо ехать, чем хорошо идти». Эта истина казалась незыблемой. Однако через несколько минут я готов был утверждать обратное.

Машину подбрасывало на ухабах, мотало из стороны в сторону. Судорожно хватаясь за перегородки, я летал от стены к стене, как мячик. Солнечные лучи раскалили железную обшивку и превратили мое убежище в духовку. Пот струился по лицу, волнами подкатывала тошнота…

Когда дверь наконец открылась и я спрыгнул на землю, мне показалось, что она уходит из-под ног.

Отстояв очередь в кассу, я неожиданно узнал, что билетов на мой поезд нет. Никаких… Что делать?

Я побродил по перрону, подумал и решил: будь что будет – поеду «зайцем».

Боялся, что начнут требовать билеты во время посадки. На этого не случилось… Я благополучно прошел в общий вагон, сел на свободное место.

Пять минут жду – ничего… Полчаса – все в порядке…

Я совсем уж было успокоился, но тут неожиданно рядом возникла молоденькая симпатичная проводница и попросила предъявить билет.

«Все пропало!» – подумал я обреченно.

Выяснив, что я безбилетник, девушка пообещала ссадить меня на ближайшей станции. А пока предложила пройти в служебное купе и заплатить штраф. Она была строга и непреклонна.

Такого поворота я никак не ожидал. Перспектива оказаться неизвестно где, без денег и документов, совсем не прельщала. Очевидно, поэтому у меня открылось необычайное красноречие.

Минут через пятнадцать Таня – так звали проводницу – сказала:

– Понимаешь, я бы тебя оставила, но контролеров полно… Рейд проводится… Если ты попадешься, у меня могут быть неприятности.

– Ладно, – сказал я, – чего уж там…

Поговорили еще немного. Вдруг лицо Тани озарилось улыбкой.

– Идея! Я знаю, куда тебя спрятать. Туда точно никто из проверяющих не сунется.

Мы пошли в хвост поезда. Я был доволен, что все так удачно закончилось. Но, как оказалось, радовался зря… Таня довела меня до последнего вагона, и мы расстались. Поблагодарив девушку, я толкнул дверь.

Увиденное поразило меня… В вагоне творилось черт знает что. Все пассажиры были пьяны. Причем – до невменяемости… Кругом матерились, смеялись, плакали. Сквозь сигаретный дым едва пробивались солнечные лучи. Пол был перепачкан блевотиной и забрызган кровью. С верхних полок безвольно свисали грязные руки и ноги.

Я медленно шел по проходу, отыскивая свободное место. В дальнем конце послышался звон разбитого стекла, и вслед за тем – истерические крики:

– Суки, запомните Ладовича!.. Я научу вас жизнь любить!

Я подумал – не повернуть ли назад? Но в этот момент за спиной раздалось:

– Бля, щас мочить всех начну… Буквально!

По инерции я двигался дальше. И вдруг ощутил на себе чей-то цепкий взгляд… Плечистый парень, сидевший впереди, купе за два от меня, смотрел не мигая.

Поднявшись, он пошел мне навстречу. Уступая ему дорогу, я сделал шаг влево. Он шагнул в ту же сторону. Я – вправо. Он – туда же… Глаза наши встретились, и я понял: драки не избежать.

Но это, самоубийство – драться с целым вагоном. А что будет именно так, я не сомневался. Ведь за то время, пока шел по проходу, успел заметить – они все здесь друг друга знают. Чужаку бы не поздоровилось…

Я снова шагнул влево. Он – тоже…

Что делать? И унижаться противно, и по физиономии получать неохота. Да что там, по физиономии!.. Забьют по пьянке до смерти – поди потом, разберись: кто и за что.

И тут неожиданно я совершил необъяснимый поступок. Загадочно поманив верзилу пальцем, шепнул ему на ухо непечатное выражение.

Реакцию надо было видеть – самый настоящий шок… Он сменился в лице и с готовностью уступил мне дорогу. Мало того, сказал при этом:

– Пожалуйста.

Я сел на боковое сидение, положил руки на столик, склонил голову и попытался задремать. Самое удивительное, что мне это удалось.

Уже пора было выходить, когда плечистый парень подсел за мой столик. Он успел немного поспать, поэтому на фоне остальных выглядел почти трезвым.

– Иван, – представился он, протянув руку. Я назвал свое имя.

– Люблю отчаянных… Сам такой… – дружелюбно сказал новый знакомый и предложил:

– Выпить хочешь?

Я отказался, сославшись на то, что скоро выхожу.

Он не обиделся.

«Вот жизнь… – подумал я. – Недавно меня из-за него могли из вагона выкинуть. А сейчас он в друзья набивается».

От моего собеседника я узнал, что вся эта веселая компания тоже возвращается с военных сборов. Откуда-то с Кольского полуострова. Вагон, в который меня волей судьбы занесло, выделен специально для них. Я покинул его с легким сердцем…

7

Дома я пробыл почти сутки… А в понедельник утром уже стоял в строю. Отсутствие мое прошло незамеченным.

Учебная рота готовилась к стрельбам. Курсанты должны были показать умение поражать мишени из автомата и пистолета, метать гранаты.

Наше отделение назначили в оцепление. Разбившись попарно, мы перекрыли все дороги, ведущие в сторону полигона.

Я попал в пару с Беляевым. Мне нравился этот молчаливый интеллигентный парень. Он держался немного особняком и мало рассказывал о себе, но чувствовалось – что-то угнетает его. Часто без видимых причин он впадал в меланхолию, и на все попытки расшевелить его отвечал слабой улыбкой. Большинство склонно было считать замкнутость и необщительность – чертами его характера. Мне же за всем этим виделась какая-то тайна…

Утро было превосходным. Солнце сияло в безоблачном небе. Трава и кусты были влажными от росы. Все обещало погожий день.

Мы разожгли костер. Взяв котелок, я пошел к ручью за водой для чая.

Крутой берег густо зарос смородиной. Ветви кустарника прогибались от тяжести спелых ягод. Рубиновые гроздья просвечивали на солнце. Они напоминали старую мамину брошку, с которой я любил играть в детстве.

Мы сидели у костра, и пили чай, заваренный смородиновым листом. Со стороны полигона доносилась приглушенная расстоянием автоматная дробь.

Я достал сигареты, прикурил от уголька. Затянувшись, сказал напарнику:

– Ну вот, Вовчик, полсрока позади… Еще полтора месяца – и будешь ты лейтенантом.

– А я и так уже лейтенант, – усмехнулся Беляев.

– Серьезно? – удивился я. – Чего же тогда ты здесь делаешь?

– Ссылку отбываю.

– Значит, прав был Рудин? Тесть упек тебя в эту глухомань?

– Выходит, так.

– За что – не спрашиваю… Но догадываюсь.

– Да, – печально сказал Беляев. – Из-за женщины.

Он помолчал, пошевелил палкой костер и продолжил:

– Шесть лет я женат. Сын растет. Дом – полная чаша… Тесть, как-никак, первое лицо в области. А дочь у него – одна… Квартира трехкомнатная, машина, дача; холодильник всегда забит под завязку… Живи да радуйся.

Как знать, может, и жил бы так, но прошлой весной угораздило меня попасть в больницу – простудился, схватил воспаление легких. Первое время очень плохо себя чувствовал. Думал, конец пришел… Знаешь, никогда раньше смерти не боялся, а тут… Особенно ночью страшно. Лежишь, уснуть не можешь. И такая тоска иной раз охватит – кричать и плакать хочется.

Но ничего, выкарабкался…

Был апрель. Дни стояли солнечные, теплые. Снег вовсю таял. Воробьи чирикали как ошалелые. Все оживало вокруг. И мне вдруг так жить захотелось! И любить… Просто жажда какая-то неутолимая… Раньше я скромным был, женщин сторонился и даже немного побаивался. А тут, как подменили! Подойти, познакомиться – пара пустяков. Сам себе удивлялся…

В одно прекрасное утро иду по коридору. Смотрю – навстречу молодая медсестра. Незнакомая. Я даже и не разглядел ее как следует – мало ли их тут ходит… И только потом, когда мужики с нашего отделения наперебой принялись расхваливать новенькую, я заинтересовался и решил взглянуть на нее повнимательнее.

Она и вправду оказалась недурна собой. Правильные черты лица, ровные зубки, темные красивые волосы. Но главное – глаза. Они были удивительными: карие, с каким-то особенным блеском… Слышал выражение – стрелять глазками? Так вот, они у нее били наповал.

Не скажу, что я сразу влюбился без ума. Нет… Но что-то шевельнулось в душе, когда я пошел на пост медсестры звонить, и мы столкнулись в дверях.

Я познакомился с ней… Новенькую звали Ирой. В день нашего знакомства ей исполнилось двадцать лет. Об этом она проговорилась сама.

– Надо отметить, – предложил я. Она рассмеялась и сказала, что не пьет на работе.

– А я и не буду предлагать тебе вина… Заходи, угощу тебя компотом.

– Хорошо, – ответила она, – зайду.

И отправилась разносить по палатам лекарства.

Проходит немного времени, открывается дверь и появляется она со стаканом в руках.

– Кто-то хотел угостить меня компотом?..

Представляешь, я чуть со стула не упал!

Она отработала смену и ушла, а я весь вечер пребывал в состоянии эйфории. Долго не мог уснуть. Ворочался на скрипучей койке, думал о ней….

Утром поднялся пораньше, намыл голову, надел новую рубашку и принялся разгуливать по коридору. Ждал, когда она появится.

Я узнал ее издали. Она улыбнулась мне, как старому знакомому:

– Привет!..

Всю неделю я старался быть рядом с ней. И она не избегала меня. Мы подолгу сидели в стеклянной будочке, на посту медсестры, или в холле и говорили обо всем на свете. Иногда я ловил на себе завистливые взгляды мужской половины нашего корпуса. Не скрою, мне это было приятно.

И вдруг в пятницу я узнал, что она работает последний день. Новость потрясла… Неужели больше не увидимся? Эта мысль не давала покоя. Но я не решался сказать ей об этом. Ведь наши отношения не переходили той грани, за которой мужчина и женщина становятся больше, чем друзья.

Рабочий день закончился. Ей уже пора было уходить. Я сидел в холле, уткнувшись в газету, и краем уха ловил обрывки прощальных фраз.

Мне было нехорошо. Хотелось подойти к ней, но я боялся показаться смешным.

За спиной раздались шаги. Это она! Сейчас поравняется, бросит на ходу: «Пока!» И все…

Ира остановилась рядом. Мы взглянули друг другу в глаза.

– Пойдем, – неожиданно сказала она, – проводишь.

Я потерял дар речи… Камень свалился с души. Все стало легко и просто.

Мы медленно пошли по коридору.

– На кого ты меня покидаешь? – спросил я, обнаглев настолько, что позволил себе приобнять ее.

– Что делать?.. – улыбнулась она. – Переводят обратно в поликлинику.

– Мне будет не хватать тебя, – сказал я и, покраснев от смущения, прикусил язык.

– Мне тоже… – тихо произнесла она.

Мы спустились вниз. Она переоделась, потом подошла ко мне.

– Поправляйся.

– Ага, – кивнул я. – Если будет время, заходи проведать.

…Прошло два дня. Лежу на койке у себя в палате. Вдруг слышу, кричат в коридоре:

– Беляев, к тебе пришли!

Выбегаю – она… Стоит, улыбается.

Взял я ее за руки, и сказать ничего не могу – ком в горле.

Наше отделение размещалось на верхнем этаже. А если подняться по лестнице еще на два пролета – там площадка. У входа на чердак. Мы туда пошли…

Обнимаю ее, целую – а у самого в глазах темно. Словно впервые, словно пятнадцать лет мне…

Два часа прошло – мы и не заметили. Простояли бы еще столько, но меня позвали на процедуры.

Стали давление мерить – медсестра удивилась:

– Что с тобой? Как ты себя чувствуешь?

– Прекрасно, – говорю. – И вам того же желаю.

– Давление какое-то ненормальное…

– Было бы странным, – отвечаю, – если бы оно было в норме.

Она приходила еще несколько раз. Потом меня выписали.

Мы стали встречаться почти ежедневно. Когда имелась возможность – брал у друзей ключи от квартиры, а если нет – просто гуляли… Прекрасное было время.

Знаешь, она удивительная женщина. От нее исходило какое-то особенное тепло, нежность. Такие как она, редко встречаются…

После больницы я сильно изменился. Если раньше был весь на нервах, в любую минуту мог взорваться, как осколочная граната, то теперь, что бы ни случилось – улыбался, словно идиот. Жена, естественно, не могла не заметить перемену. Устраивала сцены, пробовала вывести на чистую воду. Но прямых улик не было.

Не скажу, что мне это нравилось. Приходилось постоянно выкручиваться, врать, идти на компромисс со своей совестью… Но что делать? Любовь, как и смерть, не спрашивает. Она приходит – и ты уже не принадлежишь себе.

Женщина, которую я любил, была не замужем и жила на квартире у тетки. Однажды она сказала, что хочет ребенка. Я прямо ее спросил – это намек на женитьбу? Она не обиделась и ответила, что не желает разрушать мою семью… Поверь, она говорила искренне.

Мы встречались почти год. И за это время трижды пытались расстаться. Во всех случаях инициатива принадлежала ей.

О, это были страшные дни… Мы не звонили друг другу и не виделись. Я не мог ни есть, ни спать. Ходил потерянный и несчастный. Не хотел никого видеть. Пил до невменяемости и плакал. Боль разрывала грудь, и некуда было от нее деться. Жизнь переставала радовать, превратившись в сплошной кошмар.

Потом вдруг звонил телефон и в трубке звучал ее голос:

– Миленький, я соскучилась по тебе…

Мы оба плакали, наперебой объяснялись в любви, шептали нежные слова… Затем была встреча. Забыв обо всем, бросались мы друг другу в объятия и долго не могли насытиться… А когда, обессиленные, лежали рядом – не было в этом мире людей счастливее нас.

Трижды пытались мы бежать друг от друга. И каждый раз судьба сводила нас снова… Мы словно раскачивались на каких-то немыслимых качелях – из рая в ад и обратно.

Не знаю, сколько бы еще это продолжалось и чем закончилось, но о нашем романе стало известно тестю. Ясное дело – стуканул кто-то… Однажды он пригласил меня к себе, налил стакан коньяку и сказал:

– Пей.

Я выпил.

– В морду хочешь? – без обиняков спросил он.

– Нет.

– Тогда рассказывай.

Закосить под дурачка не удалось… Видя, что чистосердечного признания не будет, тесть выложил все, что знал. Причем с такими подробностями, что я искренне восхитился работой его осведомителей.

В общем, был скандал. Меня посадили под домашний арест. Ее под каким-то предлогом уволили с работы, и она уехала к матери, в маленький районный городок.

А вскоре мне, как военнообязанному, вручили повестку…

Беляев встал, подбросил дровишек в костер. Огонь с жадностью принялся пожирать сушняк.

Я молчал, не решаясь нарушить тишину.

– Поначалу думалось – все пройдет, отболит. Но нет, не проходит… Что же делать? – Беляев с тоской взглянул на меня. – Бросить семью?

Но как же сынишка? Он-то в чем виноват? Да и жена – не посторонний человек. У нас было много хорошего…

Он вздохнул и продолжил:

– Ох, страшная штука, оказывается, эта любовь! Не дай тебе бог стоять перед таким выбором… С женой хорошо живешь? Тогда мой тебе совет. Если невмоготу – можешь гульнуть на стороне. Но пусть это будут страшненькие и глупые. Опасайся красивых и умных. Еще больше берегись доверчивых, нежных и добрых. Не будь сентиментальным романтиком – беги от любви. Иначе такой болью заплатишь!.. Впрочем, чужой опыт еще никого не научил.

Вдали послышалось тарахтение мотора. Мы поднялись и увидели пылящий по дороге мотоцикл. Он быстро приближался. Беляев вышел на дорогу и, подняв руку, крикнул:

– Стой!

Мотоцикл остановился. Не снимая руки с газа, пожилой водитель спросил:

– В чем дело?

– Глушите… – сказал Беляев. – Дальше нельзя. Стреляют…

– И долго будут? – поинтересовалась сидящая позади водителя молодая женщина, снимая шлем и прислушиваясь к звукам автоматных очередей.

– Долго… Может, до вечера.

– Слышь, ребята, – сказал мужчина. – Давайте сделаем так, будто вы нас не заметили… А?.. Идет?

– Вы что, смертники? – вмешался я. – Сказано, нельзя!

Они ничего не ответили, развернулись и поехали восвояси. Глядя им вслед, я подумал: как это до сих пор никого еще здесь не подстрелили? Ведь теоретически – пара пустяков.

Дело в том, что полигон совершенно не оборудован средствами защиты. Пуля, выпущенная из автомата, беспрепятственно летела через поле и кончала свою жизнь не в земляном валу пулеуловителя, как следовало бы, а в стволе какой-нибудь ели или сосны. Так что, появись во время стрельбы на той стороне человек – последствия могли бы быть печальными.

Кстати, однажды так чуть велосипедиста не порешили… Как ему удалось проскочить оцепление – непонятно. Но в самый разгар учебных стрельб из гранатомета он оказался в зоне поражения. Болванка, выпущенная дрогнувшей рукой солдата-первогодка, миновала макет танка и попала совсем в другую цель… Переднее колесо брызнуло спицами, и сам наездник, перелетев через руль, растянулся на дороге.

Не знаю, правда или нет, но говорят, будто в тот же день по личному распоряжению командира части пострадавшему на дом доставили новенький, в заводской смазке велосипед и две бутылки водки в придачу – за моральный ущерб… Всякий раз потом, хлебнув лишнего, велосипедист с гордостью рассказывал, как побывал под обстрелом.

Снова послышался шум мотора. На этот раз – с другой стороны. Это нам обед привезли.

За рулем сидел повар Гриша Якимчук. Во время срочной службы он был водителем. Сейчас, видно, решил тряхнуть стариной…

Отобедав, не успели выкурить по сигарете, как увидели ребят со второго взвода. Они пришли нас менять.

– Идите, ваши уже стреляют…

На полигоне все происходило в три потока: одни метали ручные гранаты, другие стреляли из пистолета, третьи – из автомата.

Наше отделение начало с гранат… Дело знакомое: вкручиваешь запал, кольцо долой – и бросок.

Гранаты были наступательные, с небольшим радиусом действия, поэтому бросали их не из-за укрытия, а прямо так… Но стоило одному из нас расслабиться, как он едва не поплатился за это.

Мауров выдернул кольцо, взмахнул рукой – и в этот момент граната выскользнула у него из ладони. Он подхватил ее в воздухе и бросил… Однако долго потом не мог успокоиться. Когда прикуривал, у него заметно дрожали пальцы.

Из пистолета лучше других отстрелялся Мохов – все пули положил в десятку. Зато над Рудиным от души посмеялись, когда он, подражая полицейским из боевиков, присев на полусогнутых ногах, с вытянутых рук несколько раз подряд выстрелил по мишени – и ни разу не попал.

Поскольку стреляли мы последними, проблем с боезапасом не было. Нам выдали все, что осталось…

Я сидел на траве возле пункта выдачи боеприпасов и, разрывая маленькие бумажные коробочки, набивал патронами магазины.

Рядом томились в ожидании своей очереди ребята с нашего отделения.

– Одинцов, Балашов – на огневую! – крикнул капитан Соловьев, руководивший стрельбами.

Мы вышли на исходную, заняв каждый свою позицию – метрах в двадцати друг от друга.

– К бою! – раздалась команда.

Мы упали на землю.

– Лежа, заряжай!

Я достал из подсумка магазин, присоединил к автомату и, сдвинув предохранитель, передернул затвор.

– Курсант Одинцов к стрельбе готов!

– Следите за полем, – сказал капитан Соловьев. – Показ – пятнадцать секунд.

Метрах в полутораста поднялись две грудные мишени. Это – мои. Ловлю в прицел левую… Как там учили? Ровная мушка, плавный спуск…

Положил ее с первой очереди и сразу же – по другой.

– Та-та-та!.. Промазал!

Еще… Вот теперь – порядок! Балашов по своим уже отстрелялся. Удачно. Ждет меня.

– Встать! В атаку, вперед! – приказал Соловьев. – Мишени поражать с колена!

Держа автоматы наперевес, мы с Балашовым пошли быстрым шагом, стараясь оставаться на одной линии.

Поднялись ростовые фигуры. Я припал на колено и расстрелял те, что находились в моем секторе… Пока Балашов добивал свои, сменил магазин. Пустой сунул в подсумок.

– Вперед! – крикнул капитан Соловьев. – Цели поражать на ходу!

Мы пошли. Вдали снова показались фанерные солдаты. Я попробовал стрелять на ходу, но ничего не получилось. Мушка то проваливалась, то взмывала вверх, то скользила в сторону. Опустив автомат, я дал очередь веером, от живота…

Опять мимо.

– Стреляй с колена, – посоветовал мне капитан Соловьев. Я сделал, как он сказал, и первой же очередью сбил сразу две мишени.

Настрелялись мы от души. Вот только старшина напоследок настроение испортил. Построил отделение и спросил:

– Морской закон знаете?

– Знаем, – сказал Рудин. – Кто последний ест, тот и посуду моет.

– Ну, вот и отлично, – улыбнулся прапорщик. – Вернетесь в лагерь, почистите как следует оружие. Принимать буду лично…