Текст книги "Белый, белый снег… (сборник)"

8

На свежем воздухе аппетит у нас был отменным. Но если поначалу кормили довольно сносно, то потом стало не хватать.

Мы грешили на поваров. По слухам, ушлые мурманчане втихаря приторговывали в поселке тушенкой, сгущенкой, крупой и прочими припасами. Но поймать их с поличным не удавалось. Да, собственно, никто и не ловил…

Обедали мы в два часа дня, а ужинали – в семь вечера. Меню часто было скудным.

Представьте: за длинный стол садится отделение – десять здоровых молодых людей. Посредине – разрезанная буханка черного хлеба и две банки рыбных консервов. На каждого выходит по ломтю хлеба, по паре ложек кильки в томате и по кружке чуть сладкого чая. Вот и весь ужин.

Конечно, мы не голодали. Получали из дома переводы, да и тут жалованье выплачивали… При необходимости могли купить себе кое-что в военторге. Однако доля «подножных кормов» занимала в нашем рационе значительное место.

Негласно промысловиками-заготовителями стали мы с Рудиным. В связи с чем, получили некоторые привилегии. Если отделение уходило на занятия или работы, мы могли не идти вместе со всеми, а отправлялись ловить рыбу или собирать грибы. И были уверены, что ребята сделают все возможное, чтобы нашего отсутствия не заметили… А они, в свою очередь, знали, что к ужину будет кое-что повкуснее кильки в томате.

Когда лето перевалило за середину, в лесу стали поспевать ягоды: сначала – земляника, потом – черника, малина, морошка, смородина… Мы собирали их в котелки, засыпали сахарным песком и ели ложками. Вкусно!

Грибов тоже было много. Обычно мы с Рудиным брали ведро, уходили на свои заветные места и через час возвращались с добычей. Подосиновики, подберезовики, белые… Маленькие, крепкие, с прилипшими хвоинками на влажных холодных шляпках.

Почистив грибы, мы заливали их водой и прямо в ведре подвешивали над костром. Когда они были почти готовы, заправляли маргарином, добавляли сухой картошки и лука. Просили у поваров буханку хлеба, а то и две… И приступали к трапезе.

Ребята ели и нахваливали. Мы были довольны… А что? Грибы тоже надо собирать умеючи.

Как-то раз мы доверили это Мише-хохлу. Он сам напросился. Часа три его не было. Мы уже хотели идти его искать. Думали – потерялся… Наконец появляется, сияющий. Полное ведро грибов!

Но когда стали перебирать и чистить его трофеи, в ведре осталась только четверть. Остальное пришлось выбросить. Оказалось, что вместе с хорошими грибами Михаил насобирал поганок. Причем таких, после которых реанимация не спасет. Когда ему об этом сказали, он очень удивился…

Рыбу мы добывали в ближайшем озере. Вода в нем была прозрачная и холодная, а берега – топкими и зыбучими. Идешь по такому берегу, а он под ногами ходуном ходит. Того и гляди, ухнешь в какое-нибудь «окно».

В солнечный день хорошо видно, как живет подводное царство. Вот среди водорослей прогуливается стайка серебристых плотвичек. Яркими красными бусинками вспыхивают, отражая солнечный свет, их глаза. Вот большой полосатый окунь, расправив колючий плавник, как корону, важно проплыл мимо. Вот щука неподвижно застыла в тени тростников.

Удочек мы с собой из дома не взяли. Но в военторговском магазине продавались леска, поплавки, крючки и грузила. Снасть смастерить – не проблема…

Вырубив в лесу удилища, мы с Рудиным отправились на рыбалку. Червей не нашли, зато у старых пней насобирали много личинок короедов. А эта наживка, пожалуй, получше.

Чтобы не мешать друг другу, разошлись по сторонам.

…Осторожно ступая, иду по зыбкому берегу. Не доходя до края, останавливаюсь и, насадив крепкого желтого короеда, забрасываю снасть.

Гусиный поплавок стоит неподвижно. Откуда-то прилетает голубая стрекоза и пытается устроиться на острой макушке. Долго не может примоститься. Наконец это ей удается, и она неподвижно замирает.

Первая поклевка следует неожиданно. Поплавок вместе со стрекозой резко ныряет под воду. Я поспешно дергаю удилищем, и рыбина, не долетев до берега, срывается с крючка.

Поправив наживку, делаю новый заброс. Поплавок начинает лихорадить: он подпрыгивает, ложится на бок, трясется мелкой дрожью. Подсечка – и серебристая плотица бьется в моей ладони.

Я насаживаю нового короеда и снова жду. Поплавок медленно тонет и уходит в сторону. Подсекаю. Есть!.. Еще одна рыбина оказывается в моем ведре.

Клюет хорошо… То и дело снимаю с крючка окунька или сорожку.[7]7
  Сорога – то же, что плотва (северн.).


[Закрыть]

Опять поплавок исчез. Тяну… Ого! Вот это да! Удилище согнулось в дугу. Леска звенит, режет воду. Боюсь, не выдержит…

Стараясь не дергать удилищем, медленно подвожу рыбину и, аккуратно приподняв ее из воды, волоком втаскиваю на берег. Хватаю руками за жабры… Окунь! Широкий, как лопата, толстый, полосатый и красноперый.

Иду обратно. Малиновый хвост, величиной с ладошку, торчит из ведра. Все, кто попадается навстречу, восхищаются уловом:

– Вот это да!

– Королевский окунь…

– На что поймал?

И каждый взвешивает рыбину на руке.

Вечером мы варим уху, жарим рыбу на противнях, взятых у поваров. Едим сами и угощаем всех, кто оказался поблизости.

Рыбачили мы не только на удочку. Рудин где-то раздобыл маленькую сеть – метров двадцать пять в длину. Решили попробовать – вдруг что попадет?

Но сначала пришлась поработать: залатали все дыры, подвязали груз, привели в порядок берестяные поплавки. А под вечер отправились на озеро.

Сеть ставили с плота. Я греб шестом, а Рудин стравливал снасть в воду. Все прошло хорошо – установили как надо.

Утром, едва рассвело, мы были уже на плоту. На этот раз греб Рудин. Сгорая от нетерпения, я вглядывался вглубь, стараясь хоть что-нибудь разглядеть.

Подплыли к месту, где была поставлена сеть. Смотрю – она вся словно в лопухах запуталась.

– Тут, наверное, прибой сильный, – говорю. – Забило ее всякой ерундой.

– Вытаскивай, – разочарованно вздохнул напарник. Я потянул за шнур. Когда сеть немного приподнялась, стало видно, что в ней полным-полно рыбы.

– Смотри, смотри! – закричал я, указывая пальцем в воду.

– Ух, ты! – воскликнул Рудин. – Масть пошла!

Мы принялись скакать на плоту, как первобытные и едва не перевернули шаткое сооружение. Рыбу из ячей вынимать не стали. Просто вытащили сеть из воды и положили на плот.

Вечером опять кормили пол-лагеря.

Глядя на нас, к рыбалке пристрастился и Миша-хохол. Причем увлекся этим настолько, что пропадал на озере почти ежедневно. Просто заболел человек… Часами мог стоять на холодном ветру, под дождем. Всего из-за нескольких окуньков…

Однажды безмятежным воскресным утром лагерь был разбужен дикими криками:

– Споймал! Споймал!..

Народ всполошился: что случилось, кто кого поймал? Мы тоже спросонок ничего понять не можем… И тут откидывается полог палатки, и появляется сияющий Миша.

– Во! Щуку споймал!

В руке – щуренок, граммов на триста…

Вообще Миша-хохол был добродушным и на редкость скромным парнем… Уже достаточно времени прошло, мы долго служили в одном отделении. Вместе ели, спали, сидели на занятиях. Но только спустя два месяца узнали, что он воевал в Афганистане, награжден медалью «За отвагу».

Могли бы и вовсе ничего не узнать, если бы я случайно не заглянул в его военный билет, когда их у нас собирали, чтобы сделать какие-то отметки.

Он был пулеметчиком. Участвовал в боевых операциях. Мелкие шрамы на щеке, которые я поначалу принял за последствия оспы, оказались памятью об одном из боев, когда душманская пуля ударила в камень, и осколками посекло лицо.

Узнав об этом, мы зауважали Михаила и перестали подшучивать и смеяться над ним, что раньше иногда себе позволяли.

9

Суровый армейский быт утомлял. Иногда хотелось расслабиться… Но со спиртным было туго.

В один из вечеров, когда мы, не зная, куда деваться от скуки, валялись на нарах, кто-то предложил поставить бражку. Идею охотно поддержали и уже на следующий день занялись ее воплощением.

Рудин притащил с кухни большой солдатский термос – ведра на четыре, Балашов съездил в поселок и привез пачку дрожжей. Воды в озере было достаточно… Оставалось достать сахар.

Это оказалось самым трудным. Денег у нас в данный момент не было. Поэтому пришлось экономить на завтраках и ужинах.

Неделю жили без сладкого, зато сахару накопили сколько надо. И сразу принялись готовить зелье.

Как это делается – никто не знал. Но Рудин смело взял все на себя. Под его руководством мы вскипятили воду, остудили, вылили в термос. Бросили туда сахар, кусок дрожжей и тщательно перемешали.

Сначала решили хранить термос под нарами. Потом передумали – вдруг кто из офицеров случайно заглянет?

Беляев предложил сделать тайник: вырыть в лесу где-нибудь поблизости яму, поставить туда емкость с брагой – и пусть ходит. Но Рудин был категорически против.

– А если эти гаврики наткнутся? – кивнул он в сторону соседних палаток. – Все труды прахом…

– Давайте тогда прямо здесь зароем, – сказал Балашов.

Мы согласились. Мохов сходил за лопатой и, поплевав на ладони, взялся за работу.

Жилище наше было устроено так: с трех сторон, на высоте примерно одного метра, буквой «П» располагались деревянные нары; в углу, ближе к выходу, стояла железная печурка; в центре – немного свободного места. Тут и начали копать.

Пол в палатке был земляной, точнее – травяной. Мохов аккуратно снял с поверхности кусок дерна и бережно отложил его в сторону. Внизу грунт оказался песчаным. Поэтому дело пошло быстро.

Мохов загружал песком ведра, а мы, стараясь не привлекать внимания, по очереди относили их в лес.

Вскоре тайник был готов. Мы опустили туда термос, сверху прикрыли дерном – и никаких следов.

Через два дня захотели проверить, ходит ли брага. Открыли крышку, глянули – даже признаков нет. Стали думать – почему?

– Тепла не хватает, – догадался Рудин.

После отбоя протопили печь и поставили посудину на нее. Утром заметили брожение… Прежде чем спрятать термос, чтобы подольше сохранить тепло, его обернули матрасом – нашелся один лишний.

Так и стали делать: вечером – на печь, утром – в яму.

Один раз завинтили крышку слишком плотно. Газ, скопившийся при брожении, не найдя выхода, сорвал запоры, и часть содержимого вылилась на горячую печь. Эффект был равносилен тому, как если бы палатку опрыскали хлорпикрином[8]8
  Хлорпикрин – слезоточивый газ


[Закрыть]. Стойкий сивушный запах повис в воздухе, мгновенно пропитав брезентовые стены палатки, постели, одежду.

На утреннем построении старшина, подозрительно принюхиваясь, долго крутился возле нас. По лицу было видно – хочет чего-то сказать.

После мучительных раздумий и тяжелой внутренней борьбы он, наконец, решился. Деликатно отозвав в сторону Рудина, вполголоса заговорил с ним. О чем – мы не слышали.

Рудин вернулся злой.

– Унюхал, собака! Налейте, говорит, иначе заложу…

– Придется налить, – сказал Балашов.

Мы извлекли термос из тайника, начерпали браги в котелок. Рудин понес его старшине.

– Давайте снимем пробу, – предложил Мауров.

– Рано, – возразил Мохов. – Несколько дней всего прошло. А надо – две недели.

– Да мы попробуем только, – не сдавался Мауров. – По кружечке…

– Я согласен, – пожал могучими плечами Балашов. – Как остальные?

Остальные не возражали.

– Не распробовал, – сказал Мауров, вытирая губы. – Еще по одной – и все…

Выпили по-второй, по-третьей… По-шестой… Напиток оказался так себе – чуть крепче воды. От него не столько кружило голову, сколько пучило живот.

– Эх, – вздохнул Беляев, – такая компания, а выпить нету.

– Ничего, – утешил его Рудин, – мы свое возьмем…

Как всегда, он оказался прав.

На выходные Рудина отпустили домой и, возвратясь, он привез с собой десятилитровую канистру спирта.

– Ого! – воскликнул Миша-хохол. – До конца сборов хватит.

Рудин работал дефектоскопистом на железной дороге. Периодически, для нужд производства, получал технический спирт. Канистра, привезенная им, – результат полугодовой экономии.

До конца недели спирт решили не трогать.

Все-таки занятия, работы, да и офицеров полно… Лучше дождаться субботы. А там – в баньку и…

Перед завтраком, однако, пригубили понемножку. Морщась и похрустывая сухарем, Балашов сказал Рудину:

– Жаль, что ты не хирург.

– Почему?

– Пили бы сейчас медицинский…

Наступила суббота. Мы съездили в баню, помылись. Вернувшись, целый день бесцельно шатались по лагерю. Время тянулось мучительно.

Наконец начальство разъехалось. Остался один дежурный офицер. Он лежал в своей палатке и читал книгу. Нам помешать ничем не мог.

Был тихий и теплый летний вечер. Багровое солнце, отражаясь в зеркале озера, медленно опускалось за лес. Все вокруг замерло, словно перед бурей.

В столовую на ужин мы не пошли. Попросили во втором взводе раздвижной столик, установили его в палатке и выложили все, что имели… Дымилась в ведре свежая уха, шкварчала на противне жареная рыба, аппетитно пахли тушеные с картошкой грибы. Канистра со спиртом стояла под нарами.

Мы уселись за стол. Рудин разлил спирт по кружкам.

– За нее… За удачу!

Звякнуло железо о железо… Проглотив отвратительно пахнущую жидкость, принялись за еду.

На минуту за столом воцарилась тишина. Потом все разом заговорили.

Выпили еще и еще… Рудин бросил на стол пачку дорогих американских сигарет.

– Угощайтесь.

Закурили. Табачный дым сизым облаком собирался под сводом и медленно выходил через небольшое отверстие. Для лучшей вентиляции откинули полог.

Мауров взял гитару, тронул пальцами струны и запел незнакомую грустную песню. Высокий и чистый голос, сливаясь с печальной музыкой, рождал в душе непонятное чувство тоски. Хотелось плакать, и было чего-то жаль…

Прикрыв глаза и выставив вперед острый подбородок, Мауров пел о несбывшейся любви. Рядом, подперев голову рукой сидел Беляев. Положив руку ему на плечо, о чем-то задумался Мохов. Дымил сигаретой Рудин. Чертил вилкой по столу Миша-хохол. Сложив на коленях пудовые кулаки, отрешенно смотрел перед собой Балашов.

Услышав песню, со всех взводов и отделений к нашей палатке потянулся народ. Мы радушно принимали гостей. Рудин разошелся не на шутку, и щедрость его не знала границ. Он одаривал каждого входящего чаркой спирта. Кому было мало – наливал еще.

Уходили одни – приходили другие. Круговорот совершался непрерывно… Вскоре в соседних палатках тоже запели.

Наконец на огонек заглянул самый главный гость – дежурный офицер, лейтенант Капустин.

– В чем дело? – строго спросил он.

Рудин и ему налил…

Мауров играл на гитаре до тех пор, пока не заболели пальцы. Потом взмолился:

– Все, больше не могу… Ищите замену.

Вспомнив, что в третьем взводе есть неплохой гитарист, я отправился за ним.

На обратном пути встретили знакомого парня по имени Толик. Фамилии его я не знал. Известно было только, что он служил тоже в спецчастях внутренних войск. Коллега, одним словом… Взяли и его с собой.

Мауров с радостью передал инструмент новому гитаристу, а мы с Толиком сели рядышком и, пропустив по одной, стали вспоминать службу. После третьей Толик неожиданно сказал:

– Извини, но ты не в тех спецчастях служил.

– А в каких? – растерянно спросил я.

– В других…

– Нет, это ты в других!

Короче, кончилось тем, что мы, в сопровождении толпы любопытных, пошли на улицу разбираться. Сняли ремни, сапоги и принялись демонстрировать приемы рукопашного боя.

Отражая одно из нападений, я ударил его в челюсть так, что на руке остановились часы…

10

Незаметно пожелтели листья на деревьях. Ночи стали темными и холодными. Зачастили дожди.

Подошел к концу срок нашей службы. Пришла пора расставаться.

Домой отправляли партиями. Нам с Мауровым повезло – попали в первую… Я представил себе, каково будет последним. Ведь им придется убирать и вывозить отсюда все подчистую.

Перед нашим отъездам рота собралась на поляне. Ждали машину.

Было грустно сознавать, что со многими из этих ребят, может, никогда больше не встретимся… Напоследок обменялись адресами, телефонами. Капитан Соловьев построил отъезжающих и произнес напутственную речь.

Пришла машина. Мы влезли в открытый кузов и, прощаясь, взмахнули руками. Те, кто оставался, тоже замахали в ответ.

Водитель нажал на газ, автомобиль тронулся. Расстояние между нами и провожающими становилось все больше и больше. Уже плохо было слышно, что кричали нам вслед.

В последний раз блеснуло в прогалине озеро – и лагерь скрылся за поворотом.

Рассказы

Перед рассветом

В зале ожидания было полно народу. Отыскивая незанятое место, Артем медленно пробирался между рядами вокзальных сидений. То и дело ему приходилось перешагивать через бесчисленные сумки, авоськи, чемоданы… Каждый шаг давался с трудом – ноги отказывались служить.

«Зачем я здесь? – тревожно озираясь, подумал он. – И этот свет… Какой-то странный…»

Внезапно взгляд его упал на свободное кресло. Он сел и, откинувшись на жесткую, причудливо изогнутую спинку, с облегчением вытянул уставшие ноги.

Рядом вполоборота сидела молодая женщина. Что-то в ее облике показалось Артему знакомым. Он с любопытством заглянул ей в лицо и отпрянул.

– Инна!..

Она равнодушно посмотрела на него, как на постороннего. От этого взгляда Артему стало не по себе.

– Что случилось? – растерянно спросил он.

– Я уезжаю, – тихо сказала Инна.

– Уезжаешь? Но куда, зачем?..

Она не ответила. Молча встала, вышла в проход и принялась медленно расстегивать пуговицы на пальто. Освободив последнюю петлю, изящным движением скинула его к ногам. Потом сняла кофту, юбку… Затем – все остальное.

– Что ты делаешь?! Опомнись! – в отчаянии закричал Артем, поднимая пальто и пытаясь прикрыть ее наготу. Но Инна отстранилась, и оно соскользнуло с плеч.

Вокруг собралась толпа. Люди смеялись, улюлюкали, показывали на нее пальцем. Кольцо любопытных сжималось все теснее. Задыхаясь от боли и бессилия, Артем застонал…

– А-а-а!.. – услышал Клинков, выныривая из тяжкого забытья. Какое-то время он неподвижно лежал в постели, пытаясь определить природу странного звука, пока, наконец, не понял, что это был его собственный голос.

«Приснится же такое!», – вздохнув, подумал он и повернулся на другой бок, пытаясь снова заснуть.

Но сон не шел. Перед глазами стояла Инна – далекая и чужая…

Они были знакомы около года. И почти столько же длился их тайный роман. Поразительно, насколько быстро Клинков привязался к ней. С необычной легкостью эта женщина завладела его душой, заслонила собой весь мир. И не существовало дня и часа без нее, и не было радости выше, чем обладать ею.

Не сказать, чтобы отличалось она какой-то особенной красотой; нет – обычная женщина. Но для Клинкова она была необыкновенной… Может быть, оттого, что с первого дня знакомства он слепо поверил в какую-то мистическую силу, странным образом соединившую их. А может быть, просто, устав от одиночества и тоски, сам придумал этот образ.

Он был женат, она – замужем. Но, обнимая чужую жену, Клинков не чувствовал угрызений совести. «В конце концов, – думал он, – за эти минуты украденного счастья я уже заплатил сполна».

Они встречались почти ежедневно. Если не могли – перезванивались. Клинков привык постоянно ощущать ее рядом и не представлял себе, что может быть иначе.

Все шло прекрасно, но в последнее время что-то изменилось в их отношениях. Клинков сразу почувствовал это и принялся лихорадочно искать причину. Но, как ни старался, найти не мог. А Инна между тем отдалялась все больше и больше, и вот уже несколько дней как куда-то пропала….

Клинков тяжело вздохнул, приподнялся на скрипучем диване и взглянул на часы. Стрелки показывали половину седьмого.

За окном было темно. Зыбкий свет уличного фонаря, пробиваясь сквозь штору, белесым пятном расползался по стене.

Артем был один в пустой квартире – жена и дочка уехали на неделю к родственникам погостить. Гнетущая тишина казалась враждебной. Зажмурив глаза, он с головой укрылся одеялом.

Резкий звонок от входной двери заставил его вздрогнуть. «Кого принесло в такую рань?» – проворчал Клинков, наощупь отыскивая спортивные брюки.

Ранним гостем оказался небритый, помятого вида мужичок из соседнего подъезда, по кличке Анализ. Имени его Артем не знал, да и вообще знаком с ним не был. Поэтому, решив, что он ошибся адресом, хотел закрыть дверь, но тот жестом остановил его:

– Извини, братан… Дай воды попить.

– Что? – не понял Артем.

– Воды, говорю, дай попить, – повторил мужичок.

«Пришел бы еще в три ночи… – раздраженно подумал Клинков. – Тогда было бы по крайне мере смешно…»

Он сходил на кухню, принес стакан с водой и протянул гостю:

– Держите.

Осушив стакан, тот спросил:

– Ты где работаешь?

– В редакции, – ответил Артем, беря за рукав и потихоньку двигая разговорчивого гостя к выходу.

– Вам там корректоры случайно не нужны?

– Нет, пока не нужны.

Захлопнув дверь, он прошел в комнату и, не раздеваясь, лег на диван. Отпустившая было тоска, нахлынула с новой силой. «Господи! Господи милостивый!.. – горячо прошептал он, глядя в потолок. – Только не отнимай ее у меня! Только не отнимай!..»

На работе Клинков появился, как обычно, с опозданием. Ответственный секретарь Николаев, седовласый грузный мужчина, бросился ему навстречу.

– Где м-материал? – вместо приветствия воскликнул он, заикаясь и багровея.

– Через полчаса сдам, – ответил Артем, с досадой вспомнив, что обещал, к утру принести готовый текст.

– С-скорее! Надо полосу подписывать!.. Тебе там оставлено двести строк… Давай быстро! – поторопил Николаев. При этом глаза его, прикрытые толстыми стеклами очков, возбужденно горели, словно речь шла о чьей-то жизни и смерти.

«Знаю я твое «быстро». Полдня потом готовый материал будет у тебя на столе валяться», – лениво подумал Клинков, входя в свой кабинет.

За столом, напротив, сидел корреспондент сельхозотдела Сашка Герасимов. Запустив пятерню во взлохмаченную гриву темных жестких волос, он что-то сосредоточенно писал. Оторвавшись на секунду, кивнул Артему и снова склонился над листом бумаги.

Клинков отыскал в ящике стола потрепанный блокнот, испещренный торопливыми каракулями, похожими на китайские иероглифы и пошел диктовать машинистке обещанную статью.

Когда вернулся, Сашка уже закончил писать. Он курил, опершись о подоконник. В мутном проеме окна едва брезжило хмурое осеннее утро.

– Стих новый сочинил, – застенчиво улыбнулся Герасимов. – Послушай…

Он кашлянул и, помогая себе плавными движениями руки, нараспев начал читать:

 
– С высоты, серым небом томящей,
В виде капель, рассеянных ветром,
Сыплет дождик на нас моросящий
В стиле тихой мелодии ретро.
 

Читал Сашка самозабвенно, с вдохновением, как истинный поэт. Но Артему сегодня было не до стихов. Он рассеянно слушал, блуждая взглядом по столу.

Неожиданно у Клинкова перехватило дыхание – он увидел маленькую чашку, разрисованную яркими голубыми и фиолетовыми цветами. Совсем недавно Инна пила из нее чай. Если присмотреться, можно было различить следы помады, оставленные на краешке… Рядом лежала маленькая бело-зеленая коробочка из-под фотопленки. На ней простым карандашом тщательно были выведены цифры – номер ее рабочего телефона.

Он вспомнил, как записывал его… Тогда все еще только начиналось. Солнце не скупилось на тепло, небо было синим и безоблачным, и в каждой минуте бытия ощущалось бесконечное счастье. Казалось, так будет всегда…

– Ну что, потянет? – Сашкин голос вернул его к действительности.

– Потянет. Особенно концовка.

– Правда, тебе понравилось?

– Конечно… Слушай, Саша, мне тут позвонить в одно место надо. Ты не мог бы на пару минут куда-нибудь отлучиться?

– Понял, понял… Исчезаю.

Артем пододвинул к себе телефон, снял трубку. Рука, набирающая номер, предательски дрожала…

Раздались гудки. Клинков напрягся. Отчаяние и надежда боролись в нем… Как хотелось услышать сейчас ее голос, как хотелось, чтобы она сказала, что все хорошо, что по-прежнему любит его… Но на том конце никто не брал трубку.

«Что случилось? – тревожно подумал Клинков, вслушиваясь в протяжные монотонные гудки. – Почему она не отвечает? Пятый день уже пошел…»

В кабинет заглянул редактор.

– Артем, ты когда последний раз в командировке был?

Клинков задумался.

– В прошлом месяце… Или позапрошлом… Точно не помню.

– Вот работнички! Давай-ка, съезди куда-нибудь, развейся… Напиши очерк про доярку или механизатора.

– Так машина же сломана!

– А ты на автобусе.

Клинков понял, что на этот раз отвертеться не удастся, и согласно кивнул:

– Ладно.

– Когда едешь?

– Сегодня.

Из дома Клинков еще раз позвонил Инне. Он сделал это скорее машинально, чем осознанно. Поэтому, когда в трубке раздалось знакомое «Алло!», Артем на секунду растерялся.

– Я вас слушаю! – нетерпеливо произнесла Инна, и в голосе ее, обычно ласковом и нежном, послышались чужие, холодные нотки.

– Здравствуй, Инна! – выдохнул Клинков, сжимая побелевшими пальцами телефонную трубку. – Это я… Можешь говорить?

– Могу… – тихо сказала она и замолчала.

– Куда ты пропала? Что случилось? Почему не звонишь?

– Работы много… Некогда было.

И снова молчание. Долгая тягостная пауза.

– Инна, милая, ну что ты?! – в отчаянии воскликнул Артем, пугаясь этой зловещей тишины и предчувствуя недоброе.

– Я устала… – ответила Инна. – Быть с одним, а думать о другом… Не надо нам больше встречаться.

– Но почему?! Ведь я люблю тебя! Ведь все так хорошо было!

– У тебя своя семья, у меня – своя. И не в наших силах что-то изменить. Просто мы боимся признаться себе в этом… У тебя дочь. Как ты ей объяснишь?.. Мужа я оставить не смогу. Есть причина – и ты ее знаешь.

– Бред какой-то… Ужасно… Милая, мы оба потом будем жалеть об этом!

– Не надо… – голос ее дрогнул. – Или я сейчас расплачусь.

– Хорошо, пусть будет, как ты хочешь… Прощай!

Какое-то время Клинков молча сидел, вслушиваясь в шелест телефонной трубки. На том конце молчала Инна.

– Клади трубку первая. Я – не могу…

Опять наступило тягостное молчание. Потом Клинков услышал не то всхлип, не то стон, и тут же – короткие гудки.

«Вот и все…» – устало подумал он, ощутив в душе непривычную пустоту. Хотелось плакать, но не было слез.

Большие настенные часы отстукивали секунды. Проехала за окном машина. Сосед наверху что-то запел тонким козлиным голосом.

Вдруг пронзительно зазвонил телефон. Клинков торопливо схватил трубку. Сердце бешено заколотилось: «Это она!»

– Алло? – почти крикнул он. – Слушаю!

– Привет, Артем! – донесся до него приглушенный расстоянием голос московского друга. – Это Стас… Узнал?

– Здорово, – чуть слышно вымолвил Клинков, расставаясь с последней надеждой.

– Плохо слышно тебя что-то… Как дела?

– Нормально.

– У меня тоже… Слушай, ты только очень не расстраивайся. Сборник наш тормознули… С финансами туго пока. Типография требует предоплату, а у издательства денег нет. Время сейчас такое – сам знаешь. Мы уж и от иллюстраций отказались – дорого, а все равно денег не хватает… Я тут немца одного нашел, спонсора. Он обещал помочь… А рассказы твои нашим понравились. Так что не переживай, все уладится.

– Да я и не переживаю. Нет, так нет…

– Почему же нет? Вот увидишь, все получится… Там же, знаешь, вместе с тобой какие имена?!

– Ладно, Стас, идти мне надо… В командировку сегодня еду.

– Ну, будь здоров! Звони.

– Ты тоже звони. Пока…

Артем оделся, положил в спортивную сумку фотоаппарат, блокнот, авторучку, пару бутербродов и, захлопнув за собой дверь, неспеша пошел в сторону автовокзала.

Осенний ветер гнал по небу серые низкие облака, срывал сухие желтые листья с деревьев, и они с тихим шелестом падали вниз, устилая собой дорогу.

Поеживаясь от холода, Клинков подумал: «А может, это и хорошо, что все так разом… Может и к лучшему…»

Асфальтовая лента дороги то взмывала вверх, то уходила вниз. Урча на подъемах мотором, рейсовый автобус упорно одолевал километр за километром… Прислонившись головой к стеклу, Артем пробовал задремать, но ему не удавалось. Тупая, давящая боль теснила грудь. Наверное, любой врач объяснил бы все очень просто: стресс, сужение сосудов, избыток адреналина… Но он-то знал – это болит душа.

«Проклятая работа! – с тоской подумал Клинков. – Куда я еду? Зачем?.. Опять буду задавать глупые трафаретные вопросы, получать такие же пустые, никчемные ответы, потом – писать никому не нужный, скучный очерк… А ведь было время, когда все это делалось в охотку, искренне и от души…»

Клинков вздохнул, вспомнив первые годы работы в редакции. Тогда он писал азартно и с вдохновением, ночи напролет просиживая над любым материалом. Ему было приятно, когда публикации отмечались коллегами или читателями… Но пришел новый редактор, сменились приоритеты. И как-то само собой получилось, что цениться стало не качество, а количество строк. Клинков поначалу сопротивлялся, пытался что-то доказать, но, поняв, что это бесполезно, быстро остыл к газетному творчеству. А потом и вовсе начал откровенно халтурить. Штамповал типовые безликие очерки о людях труда, писал объемные производственные статьи, в которых не было места живому слову.

Однако нереализованная потребность к самовыражению на бумажном листе не давала покоя, требовала выхода. И Артем стал сочинять рассказы. Собственно, он и раньше пытался что-то писать, но делал это урывками, время от времени. Теперь же это занятие стало для него едва ли не главным… Как-то раз он дал почитать рассказы своему университетскому приятелю, тот – кому-то еще, и в результате два из них отобрали для сборника, в котором должны были быть представлены, как маститые, так и совсем еще молодые, никому не известные авторы. Книжка обещала стать солидной – в твердой обложке, с иллюстрациями, страниц этак на триста. Артем уже мысленно держал ее в руках… Но вот звонок из Москвы – и все рухнуло.

«Неужели никогда не удастся напечататься? – подумал Клинков. – Ведь мне уже тридцать два… Неужели все, что я видел, пережил, прочувствовал – все умрет вместе со мной?.. Что ждет меня впереди? На что могу я рассчитывать?.. Рассказы в районной газете, в лучшем случае – в областном литературном журнале тиражом в три тысячи экземпляров… Долгие многозначительные и бесполезные разговоры о литературе за бутылкой вина в компании с такими же графоманами-неудачниками… Ха-ха! Заманчивая перспектива… Для чего же тогда писать? Зачем и кому это нужно? Неужели я всего-навсего маленькая частичка того самого гумуса, питательного слоя, на котором время от времени дает всходы настоящая литература?.. Но я не хочу, не хочу быть «гумусом»!»

Артем посмотрел вперед. Там, на сиденье, лицом к нему сидело странное существо – маленький уродливый человечек. Огромный лоб нависал над заплывшими глазками; вместо носа – две дырочки без ноздрей; страшный бесформенный рот…

Клинков поймал себя на том, что снова и снова поглядывает в ту сторону. «Странно, – заметил он про себя, – оказывается, лицо урода обладает такой же притягательной силой, как и лицо красавицы».

За спиной раздался громкий смех. Он был настолько некстати, что Артем невольно оглянулся. Сидевшие позади парень и девушка не обратили на него внимания и продолжали оживленно болтать. По горячему блеску глаз и по сплетению рук было ясно, что они влюблены. «Неужели кто-то на этой планете еще может быть счастлив? – подумал Клинков. – Смеются… Сейчас им кажется, что они будут любить вечно. Святая наивность… Все когда-нибудь кончается, все проходит. И ничего не поделаешь – так уж устроен этот мир… Полноводные реки мелеют и превращаются в жалкие ручейки, прозрачные озера зарастают и становятся болотами. Да что там – целые города и страны исчезают, будто и не было… И только люди слепо верят в вечную любовь, как в вечную жизнь, не желая помнить об этом».