Текст книги "Белый, белый снег… (сборник)"

На таежных перекрестках

Светает. Медленно отступает темнота, прячась вглубь заснеженного леса. Раскинув голые ветви, застыли осины. Со всех сторон обступая их, угрюмо чернеют ели.

Бесшумно падают крупные хлопья снега, легкие и невесомые, как тополиный пух. Они ложатся на мохнатые еловые лапы, на тонкие ветви осин, которые на фоне мутного серого неба кажутся черными. Оглядываешься вокруг и с удивлением замечаешь, что в мире есть только две краски: белая и черная; да еще от слияния их получается третья – серая. И сколько ни ищи, не найдешь другого оттенка. Скудна палитра декабрьского утра.

Тишина. Боясь нарушить ее, невольно задерживаешь дыхание… Никогда не бывает так тихо в лесу, как ранней зимой в этот предрассветный час. Не слышно гомона птиц – они улетели на юг; не слышно шелеста листьев – они давно опали; и даже ветер не хочет тревожить это царство тишины и покоя.

В этой неземной тишине, в блеклом неясном свете рождается новый день. Рождается, чтобы, едва заявив о себе, тотчас же уйти. Коротки дни в декабре, и кажется порой, что после утра сразу же наступает вечер. Но пусть завтрашний день будет еще короче – все равно придет срок, и сжавшийся до предела день застынет, замрет на время, а затем начнет неумолимо расти.

Увеличится день – приблизится весна. Осядет потемневший снег, зашумят вешней водой большие и малые реки. Первый дождь умоет очнувшийся после зимней спячки лес. Забормочут косачи по кромкам болот, сшибаясь в жарких схватках; засвистят рябчики, подзывая выбранных с осени подруг; начнут токовать глухари. По ярко-голубому весеннему небу поплывут, обгоняя облака, косяки пролетных гусей… Белая ночь уронит на землю легкое кружевное покрывало, сотканное из черемухового цвета, белоствольные березы выбросят клейкий душистый лист, и весенний ветер теплой ладошкой нежно прикоснется к лепесткам распустившихся цветов.

Но все это будет потом. А пока… Рождается день.

Он лежал на плотном, утоптанном снегу. Его сильное тело было непривычно неподвластно ему. Окруженный плотным кольцом двуногих существ, одетых в грязные промасленные робы, пахнущие соляркой и копотью, он медленно умирал.

Люди были возбуждены и оживленно переговаривались между собой.

– Смотри, смотри – мигает.

– Эй, не суй ногу, отхватит!

– Ядрена корень, шапка валяется…

Толпа людей не редела. Уходили одни, приходили другие. С любопытством смотрели они на поверженного, но еще живого зверя.

Сыпал мелкий колючий снег. Белые снежинки путались в густой серой шерсти, застревали там, постепенно одевая волка в снежную шубу. Изредка он поднимал лобастую голову, поводил в сторону узкой мордой. Чуткий мокрый нос его, вздрагавая ноздрями, ловил незнакомые резкие запахи, а темные, почти черные глаза смотрели равнодушно и устало.

О чем думал он, какие картины вставали перед его угасающим взором? Может быть, вспоминалось ему, как беспомощным лопоухим щенком впервые покинул он тесное душное логово? Может, виделась последняя охота: бешеная погоня и отчаянный прыжок, оборвавший жизнь молодой лосихе; бьющий в ноздри приторный запах свежей крови и голодная стая, торопливо раздирающая крепкими зубами горячее, еще трепещущее мясо? А может быть, в предсмертных грезах своих видел он себя среди собратьев – молодого, сильного, томимого страстью, готового по законам тайги отстаивать свое право на самку…

Но, скорее всего он не думал ни о чем. Это люди, привыкшие мерить все на свой аршин, очеловечивают зверей, наделяют их своими добродетелями и пороками, пытаясь перенести в их мир и свой извечный страх перед смертью. В природе другие законы. Уход из жизни там так же естественен и прост, как и приход в нее. И животные, повинуясь инстинкту самосохранения, все же не ведают страха смерти.

И потому могучий и сильный зверь лежал на снегу и молчаливо ожидал исхода. Ему было, наверное, невыносимо больно, но он не выл и не скулил, не просил пощады и не надеялся на снисхождение. Он был диким и вольным зверем, и до конца оставался им.

И столько достоинства было в его черных печальных глазах, что наверняка в толпе зевак нашелся не один, кто подумал: «А смогу ли я, когда пробьет мой час, так же гордо взглянуть в глаза подступающей смерти, не скуля и не унижая себя мольбами о пощаде?..»

В октябре, до снега, хорошо охотиться на зайца «в узерку»: в это время он уже белый, и видно его далеко.

В один из тихих сумрачных дней я шел лесом, посматривая по сторонам, не лежит ли где косой. Обходя по берегу маленькое, похожее на пруд лесное озеро, я увидел в зарослях сухого тростника белое пятнышко. «Заяц!» – мелькнула мысль. Держа ружье наизготовку, стал подкрадываться. Когда подошел ближе, пятно неожиданно раздвоилось и превратилось в двух изящных длинношеих птиц. Пара белоснежных лебедей плавно скользила по водной глади. Следом за ними, словно тени, следовали еще две какие-то серые птицы, похожие на гусей. Очевидно, это были повзрослевшие птенцы-сеголетки.

Я в открытую вышел на берег, думая, что сейчас они улетят. Но лебеди, заметив меня, лишь отплыли подальше от берега и как ни в чем не бывало, занялись своими делами: оглаживали перья, ныряли за водорослями, иногда переговаривались между собой короткими трубными звуками.

Долго я наблюдал за почтенным семейством, но птицы не обращали на меня внимания. Я пожалел, что не захватил с собой фотоаппарат.

Вспомнилось, как мой знакомый рассказывал про случай на весенней охоте. Кто-то из баловства разбил пару, подстрелив одного лебедя. Другой долго, не один день, кружил над этим местом, трубил печально, звал друга или подругу, потом исчез – то ли умер с тоски, то ли улетел дальше.

Сильно тоскуют эти птицы, оставшись в одиночестве.

…Я покурил, бросил окурок в озеро и пошел дальше, а они остались – белые птицы на черной воде.

Ночь застала меня на берегу большого, богатого рыбой озера. До избушки идти было далеко, и я решил заночевать у костра. Не торопясь приготовил себе ночлег: нарубил елового лапника на подстилку, натаскал сушняка для костра.

Когда-то, много лет назад, в том месте, где я расположился на ночевку, случился пожар, который выжег участок леса и оставил после себя множество погибших деревьев со сгоревшими вершинами и ветвями, но почти не тронутыми огнем стволами. Со временем обожженные деревья, падая друг на друга, образовали непроходимые завалы, густо заросшие кустарником.

Найдя несколько высохших, но еще не упавших деревьев, я расшатал их и выломал из земли вместе с корнями. Притащив к костру четыре таких комля, обеспечил себя дровами на всю долгую августовскую ночь.

Сварив уху, я поужинал и, намазав лицо и руки мазью от комаров, растянулся на хвойной постели. Ночь была безветренной и теплой. Комары звенели над ухом, иногда касались лица, но, почуяв мазь, тут же отлетали. В безоблачном небе, как алмазы на черном бархате, холодно поблескивали крупные звезды. Костер горел ровным оранжевым пламенем, время от времени негромко потрескивал и бросал в ночное небо снопы рубиновых искр. Под тихое гудение огня, нудный звон комаров и мерный плеск ленивых волн я уснул.

Сколько проспал – не знаю. Проснулся внезапно, как от толчка. Подняв голову, огляделся вокруг. Какое-то неясное чувство тревоги зародилось во мне. Напряженно вслушиваясь в ночную тишину, я пытался понять, чем же вызвано внезапное пробуждение.

Но тихо и спокойно было вокруг. Ни один листок не трепетал, ни одна былинка не шевелилась. Лишь робкие волны накатывались на берег и чуть слышно шуршали прибрежным песком. Поправив рюкзак в изголовье, я снова смежил веки. И вдруг… Я отчетливо услышал, как сухо щелкнула сломанная ветка, затем прошелестела трава – и снова легкий хруст.

В одно мгновение я оказался на ногах.

– Эй, кто там! – крикнул в темноту осевшим голосом.

В ответ – молчание.

Сомнений не оставалось: кто-то осторожно подкрадывался к костру. Но кто и зачем? Если зверь, то почему после моего окрика он не шарахнулся прочь? А если человек, почему затаился и не отзывается? Тщетно вглядывался я в ночную темноту, пытаясь хоть что-нибудь разглядеть.

Через некоторое время я опять услышал неясные шорохи. Они раздавались все ближе. Кто-то невидимый шаг за шагом приближался к месту моего ночлега. Я поднял с земли топор и, крепко стиснув его в руках, встал спиной к костру. Сжимая отполированное ладонями топорище, ждал развязки.

Почти прогоревший костер играл слабыми бликами на зарослях кустарника, к которым вплотную лепился клок высокой густой травы. Услышав в очередной раз таинственный шорох, я случайно бросил взгляд на эту траву и увидел, как дрогнули и зашевелились упругие стебли.

Тут я все понял и, облегченно вздохнув, опустил топор. Я еще не видел пришельца, но было уже совершенно ясно, что никакой опасности для меня этот ночной гость не представляет. Судя по всему, он был не больше кошки.

Уже не со страхом, а с любопытством вглядывался я в сплетение травы. Наконец в самой кромке травяного клина я увидел небольшого темного зверька. Собственно, видно мне было лишь остренькую мордочку с треугольными ушками и сверкающими бусинками глаз. Тело зверька надежно скрывала густая трава. Желая рассмотреть его поближе, я в несколько прыжков достиг края травы, но зверек, опередив меня, черной молнией мелькнул и скрылся в нагромождении упавших деревьев.

Я вернулся к костру… Подбросив сушняка, улегся возле огня, с улыбкой вспоминая недавнее происшествие. Ночного гостя я, конечно, узнал – это была куница. Но что так неудержимо влекло ее сюда? Почему не испугалась она запаха дыма, огненных бликов, моего окрика? Очевидно, это был совсем молодой зверек. Взрослая куница – очень осторожный хищник, и, конечно, она никогда бы не отважилась на такую авантюру.

Когда я вышел на сухую гриву, острым мысом вдававшуюся в болото, едва-едва начало светать. Решив немного передохнуть, присел на поваленное ветром дерево. Справа, в редком сосняке, тонко свистели рябчики. Я достал манок и, собрался было пересвистываться с ними, как вдруг услышал бормотание тетерева-косача. Булькающий, вибрирующий звук исходил с середины болота. Я встал и пошел на звук.

Болото было затянуто плотным холодным туманом. Под ногами похрустывал схваченный крепким утренником красноватый мох. Я понимал, что, как бы осторожно ни шел, мне не удастся подойти к токующим косачам на выстрел. Мох предательски хрустел, и этот хруст, вспугнул бы чернышей раньше, чем я их увидел. Тогда, выбрав место посуше, я уселся под одной из сосен, негусто растущих посреди болота, надеясь, что какой-нибудь косач приблизится сюда.

Неожиданно разом посветлело. Серая пелена тумана, еще минуту назад казавшаяся тяжелой и плотной, стала вдруг невесомой и окрасилась в нежно-розовый цвет. Подняв голову, я увидел над собой большой лоскут голубеющего неба, по-весеннему глубокого и чистого.

Ярко-голубое небо и розовый туман, сквозь который просвечивали редкие сосны с рыжими стволами, – все это было словно в каком-то волшебном сне. Настолько внезапной была перемена красок от унылой серой мглы к открывшейся вдруг картине.

Ветра не было совсем, и я отчетливо слышал, как по всему болоту приветствовало наступающее утро птичье царство: щебетали и тенькали какие-то маленькие пичужки; где-то далеко призывно крякала утка; свистели в кромке болота рябчики; и даже старый ворон, кружа высоко в небе, радовался утру вместе со всеми.

А что делали косачи!.. Они уже не только сдержанно бормотали, но, распаляясь все больше и больше, шумно хлопали крыльями, яростно шипели. Мне еще ни разу не доводилось бывать осенью на косачином току, и я был удивлен их азартом.

Чудесное утро поразительно напоминало весну не только яркими красками, но и самим воздухом, в котором отчетливо чувствовались запахи солнца, нагретой хвои и снега. Немудрено было ошибиться птице, если даже я, человек, в точности знающий, что на дворе сентябрь, засомневался – уж не весна ли вернулась?

Один из косачей чуфышкал совсем рядом, но мне было его не видно, так как туман, хотя и поредел, все равно сокращал видимость до предела, Как взять этого косача? От одного опытного охотника я слышал, что тетерева можно подманить во время тока, в точности имитируя звуки, которые он издает. Решив попробовать, вздохнул поглубже, вытянул трубочкой губы и издал звук «чуфф», затем, приглушив его, плавно перешел на шипение: «ш-ш-ши». Получилось похоже. Неожиданно для меня косач тут же ответил. Ободренный успехом, я уверенней чуфышкнул еще раз. И снова лирохвостый петух зашипел мне в ответ.

Такой диалог меж нами продолжался минут пять, после чего с громким хлопаньем крыльев из розового тумана выплыл черный силуэт летящего косача. Стрелять я не стал, надеясь, что он сядет неподалеку. Однако тетерев увидел меня и, круто изменив направление, скрылся в тумане.

Несколько разочарованный, я все же не пал духом и решил попробовать еще раз обмануть какого-нибудь потерявшего голову краснобрового франта.

Новый диалог с косачами занял у меня около четверти часа, и вскоре я вновь услышал привычное хлопанье крыльев. На этот раз в мою сторону летело сразу несколько: один впереди, а следом – еще трое. Черно-белые птицы стремительно приближались, и пока я решал, что, мне делать – стрелять влет или подождать, пока сядут, – они заметили меня и резко отвернули. Я отдуплетился по ближайшему косачу, но промахнулся. Эхо от выстрелов прокатилось по болоту.

Досадуя на промах, я достал сигареты, закурил. Косачи больше не токовали. Откуда-то появился ветер и окончательно рассеял туман. Небо потеряло свою голубизну, поблекло. Сказка кончилась…

Я встал, поправил сбившийся патронташ, закинул ружье за плечо и двинулся вперед, через болото, ориентируясь по двум березкам, одиноко и печально желтеющим на фоне густого темного ельника, Я уже не думал о своем неудачном дуплете. Что стоило это огорчение по сравнению с тем, что видел.

Долго шел по болоту, устал и был несказанно рад, когда ощутил под ногами не зыбкую, ускользающую трясину, а надежную земную твердь. Упав ничком на землю, я не двигался несколько минут, потом освободился от рюкзака, перевернулся на спину и долго лежал так, глядя в безоблачное небо.

Две птицы купались в синеве. Поначалу мне показалось, что это вороны состязаются в ловкости, но потом, присмотревшись, разглядел в одной из птиц ястреба.

Нашарив на груди бинокль, я поднес его к глазам, и сразу стала видна суть происходящего: ястреб-тетеревятник преследовал ворону. Неизвестно, чем досадила она пернатому хищнику, но настроен он был весьма агрессивно. А может, просто решил закусить? В таком случае ему следовало поискать добычу полегче…

Ястреб стремительно взмывал в вышину, складывал крылья и камнем бросался вниз.

Промахнувшись, снова взлетал и снова падал. И опять промахивался… Атака следовала за атакой, методично, с равными промежутками, и оттого ястреб напоминал мне мячик на резинке – есть такая детская забава.

Ворона поражала завидной реакцией, всякий раз заставляя агрессора промахиваться. Уж, казалось бы, сейчас-то ей наверняка достанется, но чуть подожмет крыло хитрая птица, шевельнет хвостом – и опять мимо.

Так продолжалось минут десять. В движениях обоих уже чувствовалась усталость. Но ястреб настырный попался, не отступает ни в какую: долбит и долбит – вверх-вниз, вверх-вниз…

Мне интересно – чем же все это закончится?

А кончилось все в несколько секунд. Ворона опустилась ниже и потихоньку стала уводить ястреба с открытого места поближе к соснам. Закружилась вокруг дерева и, спасаясь в очередной раз от удара, поднырнула под сосновый сук. Ястреб не углядел сгоряча – и со всего маху долбанулся грудью о ветку, да так, что только перышки посыпались, вперемешку с хвоей. Сел тетеревятник на дерево, нахохлился, голову втянул – хорошо попало, видать… А ворона тем временем уже далеко была.

День складывался удачно: рябчики хорошо летели на манок, и я добыл шестерых; набрал немного брусники и большой пакет крепких румяных подосиновиков. Пора было возвращаться домой.

Я вышел на лесную дорогу, местами почти совсем заросшую кустарником, и пошел по ней. Неожиданно прямо из-под ног выпорхнул рябчик и сел где-то неподалеку. Я сошел с дороги, надеясь его найти. Он услышал меня и перелетел дальше. Я – за ним… Он опять перелетел, я тоже передвинулся… В конце концов, все закончилось тем, что рябчик куда-то исчез, а я очутился посреди большой поляны. По краям она заросла мелким и частым березняком; в центре, среди высокой пожухлой травы, виднелось несколько загадочных холмиков. При ближайшем рассмотрении они оказались фундаментами разрушенных строений.

Много лет назад здесь жили люди. Кто они были и как давно покинули эти места? Трудно казать… Все следы поглотило время.

Я решил обойти вокруг – может, попадется что-нибудь интересное. Но едва сделал несколько шагов, как что-то заставило меня остановиться. Машинально я глянул вниз и… под занесенной ногой увидел зияющую пустоту. Отпрянув назад, не удержался на ногах и упал на спину.

Это был старый колодец. Сруб его давно уже сгнил и обвалился. В черном провале слабо отсвечивала вода. Еще мгновение – и я мог оказаться там.

Я представил себя в этой ловушке, по пояс в воде, в отчаянии бросающегося на стены, царапающего землю и дико кричащего, без надежды быть услышанным. Что толку: кричи не кричи, все равно никто не придет. Неизвестно, что произошло бы раньше – умер от голода и холода или сошел с ума? И никто бы не знал, где я. А близкие бы все ждали, ждали…

От таких мыслей стало жутко. Всю дорогу до дома этот старый колодец не выходил у меня из головы.

Пробирался по вырубу, заросшему мелким березняком и осинником, и вдруг слышу: «Чмок!» Остановился, прислушался… Только хотел идти дальше, снова слышу: «Чмок!»

Огляделся по сторонам: ба, лось стоит, веточки с молоденького подроста скусывает. Большой, темно-коричневый; рога тяжелые, со множеством отростков. Пригляделся, а за ним еще и лосиха спряталась. Тоже веточки пережевывает.

Метров тридцать нас разделяло, не больше. Я достал бинокль, навел резкость и принялся в упор разглядывать лесных великанов. Но долго так продолжаться не могло – слишком малым было расстояние. Самец заметил меня и, зажав в пухлых губах обломанную ветку, стал поворачиваться, оттесняя самку в заросли. Лосиха послушно попятилась.

Мощный рогач, чутъ повернув красивую голову, внимательно смотрел в мою сторону, нервно потряхивая ушами. Потом, опустив рога, шагнул вперед и застыл, как изваяние. Выдержав паузу, шагнул другой ногой – и снова замер… Когда он проделал это в десятый раз, и расстояние между нами сократилось на треть, я понял – пора сматываться.

Шел сентябрь, период гона. В это время лось становится агрессивным. Кто знает, что у него на уме? А вокруг ни одного подходящего деревца – один молодняк. Да и патроны только дробовые.

Сдав назад, я потихоньку стал удаляться. Отойдя на безопасное расстояние, оглянулся: лось все стоял и смотрел мне вслед.

Прочел в журнале, как лесник, спасаясь от разъяренного медведя, зажег еловую смолу и тем самым отпугнул зверя. Не знаю, может быть, именно так оно и было. Но за то, что далеко не все медведи огня и дыма боятся, могу поручиться…

Поехали мы однажды с братом и моим соседом Александром в лес, зайчишек погонять. Охота была не очень удачной: сезон только начался, и засидевшиеся собаки быстро выдохлись. До обеда перевидали только одного зайца, да и того взять не смогли.

Возле лесной речушки остановились чаю попить. Сидим у костра, балагурим, анекдоты травим, смеемся на весь лес. Собаки рядом под елкой дремлют. Густой дым по реке стелется. Вдруг слышим, кто-то по воде прямиком к костру топает: «шлеп-шлеп, шлеп-шлеп» – «Что ж, – думаем, – гостям всегда рады. И кружка горячего чая усталому путнику тоже найдется».

Но тот, кто шел, почему-то остановился в десяти шагах: топчется на месте, трещит кустарником, а к нам не идет. Стесняется, что ли… Что за чудак?

Сидя ничего не видно – кусты мешают. Брат встал… И тут я заметил, как изменилось его лицо. В доли секунды на нем промелькнули растерянность, удивление, страх, восторг. Сдавленным, чужим голосом он прошептал:

– Медве-е-едь!

Мы с Александром тоже поднялись. Совсем рядом на задних лапах стоял самый настоящий медведь.

Что тут началось! Мы заметались, хватая раскиданные, где попало ружья и патронташи. В спешке я вместо пуль вставил в стволы дробь на рябчика, потом опомнился, поменял… Когда мы с заряженными ружьями приготовились к бою, медведя уже и след простыл.

Наши гончие отреагировали на появление хозяина тайги весьма своеобразно: одна собака даже ухом не повела, другая, спрятавшись за наши спины, разразилась сердитым лаем, и долго потом не могла успокоиться.

Я часто рассказываю знакомым про то, как мы чуть медведя чаем не напоили, и смеюсь вместе с ними. Но был в моей жизни случай, когда мне было не до смеха – я буквально трепетал перед разъяренным зверем…

Было мне тогда лет четырнадцать. Вместе с мамой, бабушкой и дедом отправились мы в лес за малиной.

Уже открылась охота, и дед захватил с собой ружье. Бабушка, помню, на него ворчала: зачем, мол, железку с собой таскать, если за ягодами собрался. Но на меня дедово ружье действовало успокаивающе. «По крайней мере, – думал я, – медведи запах пороха учуют и уйдут подальше».

О том, что звери где-то рядом, говорили многочисленные следы, лежки. Несмотря на то, что мы приходили сюда не первый раз, было немного боязно.

Взамен ведра дед сделал мне туесок из бересты. С этой посудиной я далеко уходил от них и возвращался лишь затем, чтобы высыпать ягоды.

Малины в этот год уродилось видимо-невидимо, все кусты стояли красные. Я падал на спину в какой-нибудь куст и губами снимал с веток, свисающих почти до земли, сочные, спелые ягоды. И только потом, насытившись, начинал складывать их в туесок.

Неподалеку затрещали сучья. «Еще кто-то малину собирает», – подумал я. И тут же услышал странные звуки – похрюкивание, урчание, сопение. Опережая догадку, рядом раздался приглушенный ленивый рык.

Я попятился… Медведица с медвежатами была рядом.

Запыхавшись, я прибежал к своим и с ходу выпалил: «Там медведь!» Они только посмеялись надо мной – чего мальчишке не привидится – и продолжали собирать ягоды. Но мне уже было не до сборов: я дрожал, как осиновый лист, и испуганно озирался по сторонам.

Прошло несколько минут.

Большая сухая сосна лежала, уткнувшись кроной в роскошный малиновый куст. Мать решила пройти по стволу к малиннику, но едва сделала пару шагов, как оттуда раздался такой дикий рев, что она потеряла равновесие и очутилась на земле.

– Ну вот! – чуть не плача, закричал я. – Говорил же вам!

Мы сгрудились в кучу, и принялись орать, что есть мочи, стучать железками по эмалированным ведрам. Это, однако, никак не отразилось на поведении зверя. Разъяренная медведица, треща валежником, ходила вокруг и ревела так, что со страху замирало сердце. Я уже на полном серьезе прощался с жизнью. Холодная испарина выступила на лбу, дрожали руки. От испуга меня даже затошнило.

Дед взял ружье наизготовку. Но что толку, если патроны только с мелкой дробью!

– Стреляй в воздух! – скомандовала бабушка, но мама остановила его:

– Не надо! Вдруг она кинется детенышей защищать…

Дед выругался и демонстративно закинул ружье за плечо.

Я был почти невменяемым от пережитого и пришел в себя лишь на дороге, куда мы вышли после того, как медведица, нагнав на нас страху, удалилась восвояси и увела за собой медвежат.

Долго еще потом я боялся заходить в лес – за каждым кустом чудился разъяренный медведь. И уж, конечно, никак не мог предположить, что когда-нибудь мне придется охотиться на этого зверя.

* * *

Есть много способов охоты на медведя, но наиболее известны три: на овсах, на берлоге и у привады. Самый простой и добычливый – последний.

В середине августа мы с братом вывезли от мясокомбината машину отходов и свалили их в кромке овсяного поля. Рядом, на деревьях, соорудили лабазы.

Место было выбрано, на наш взгляд, удачно: немятый клин спелой овсяной поросли глубоко вдавался в сумрачный заболоченный ельник. В том, что медведь придет, мы почти не сомневались. Оставалось одно – ждать.

…Пятый вечер сидим в засаде, караулим зверя. До сих пор он так и не показался на глаза. В последний раз, правда, ходил совсем рядом, потрескивал сучьями, фыркал, но к приваде не подошел. Что-то будет сегодня?

Вечереет. Гаснут краски дня, все вокруг приобретает унылый сероватый оттенок. Лишь вдалеке, на той стороне поля, ярко алеют верхушки деревьев, освещенные последними лучами уходящего за горизонт солнца.

Достав бинокль, я осматриваю округу.

– Ву-у-у-о-о-у! – послышался в дальнем конце поля протяжный вой.

И тут же, с другой стороны, разноголосый нестройный хор ответил:

– У-у-у-у!

Мы с братом понимающе переглянулись: ясно, стая на охоту вышла.

А через некоторое время на поле высыпало стадо кабанов.

«Так вот, значит, кого волки пасут!» Шумно чавкая, похрюкивая и повизгивая, кабаны кормились неподалеку. Насытившись, они отправились дальше.

С поля потянуло холодом и сыростью. Зябко поеживаясь, я зевнул и наглухо застегнул ворот солдатского бушлата. Подумалось: «Не будет, наверное, сегодня ничего…» И тут же раздался грозный раскатистый рев:

– Р-р-а-а-уф!

Я замер…

– Идет! – донесся до меня взволнованный шепот брата.

Быстро проверив, заряжено ли ружье, я достал из кармана кусочек мела и тщательно отбелил прицельную планку и мушку – чтобы в темноте не промахнуться… Потом, устроившись поудобнее, взял двустволку наизготовку и замер в тревожном ожидании.

Где-то за спиной едва слышно хрустнула ветка. Затем еще… Уже ближе. Еще… Совсем рядом.

Бешено заколотилось сердце. Затаив дыхание, я осторожно повернул голову, пытаясь разглядеть зверя в темном густом ельнике, но ничего не увидел.

Медведь постоял рядом со мной, послушал и направился в сторону брата. С шумом продираясь сквозь кусты, обогнул его лабаз и повернул обратно – в глубину леса.

Я разочарованно вздохнул… И тут случилось неожиданное: медведь развернулся и пошел назад.

С трех сторон к приваде можно было приблизиться, прикрываясь кустами, но косолапый отчего-то решил идти по открытому месту. Он двигался прямо на меня. Нас разделяло уже шагов двадцать…

От возбуждения и азарта у меня задрожали ноги. Причем так, что я услышал, как правая ступня постукивает о ствол стоящей рядом ели. «Хорошо еще, что руки не трясутся» – успел подумать я, поднимая ружье.

– Бах! – оглушительно взорвалась тишина, и в сумерках блеснул оранжевый огонь. Это брат, опередив меня, выстрелил в зверя.

– Р-р-а-а-а! – дикий рев сотряс окрестности. Кровь застыла в жилах от этого рыка.

Поймав в прицел огромную тушу, я дважды нажал на спуск. Следом еще раз ударило ружье брата.

Рев оборвался… Зверь упал на бок и затих.

Некоторое время мы приходили в себя. Прежде чем спуститься на землю, брат сделал контрольный выстрел.

Вблизи медведь был просто огромным – этакое чудище! Невозможно было смотреть на него без трепета. Даже поверженный, внушал он какой-то необъяснимый, почти мистический ужас.

Взявшись за задние лапы, мы попытались волоком перетащить его, чтобы удобней было шкурать, но не смогли сдвинуть с места…

Маленький городок быстро облетела весть о том, что мы добыли медведя размером «со слона». Опытные охотники, разглядывая шкуру, одобрительно качали головами. Мы по праву гордились редким трофеем. Но не обошлось и без ложки дегтя… Знакомый егерь сказал: «Судя по всему, убили вы зверя не простого, а медвежьего «князя» – царя над всеми медведями. У охотников есть поверье: убьешь «хозяина» – быть беде».

Мы не восприняли его слова всерьез. Однако, той же осенью, брат, чудом уцелев, вдребезги разбил только что купленную иномарку. А у меня сложилось так, что я вскоре вообще уехал из этих мест… Впрочем, думаю, медвежий «князь» здесь все же не при чем.